Сказка Господня. ч. 17. Очередной визит

РАЗДЕЛ 2. ОЧЕРЕДНОЙ ВИЗИТ

  Перед входом в каптерку мы постояли и, зябко поеживаясь, выслушали вопли Чингисхана, Гиммлера, толстяка Геринга, Ивана Грозного, Ричарда Львиное Сердце и Александра Шестого Борджиа. Солоно им тут, навер-ное, приходится. А все потому, что жили как-то не так, Господа  нашего напрочь  забыли, все больше о хлебе насущном да вине крепленом думали. Вот и достукались, гаденыши. Но мы же не такие, черт побери! И, надеюсь, еще лучше станем. Стоит лишь чуть-чуть напрячься, поумнеть, просветлеть разумом и все такое прочее. Сейчас предпримем очередную попытку. Среда тут самая для этого подходящая, общество изысканное, у каждого ума палата... постараемся кое-что у них позаимствовать.
  Дух толкнул ногой дверь, и мы ввалились в насквозь прокуренный полу-мрак каптерки. Из густого тумана плавающих клубов сигаретного дыма раздавались знакомые визгливые голоса.
  - А я говорил, и буду всегда утверждать, что аскез, анахоретство – вели-чайшая глупость! – вопил Омар Хайям. – Что ваши донатисты да франси-сканцы, что наши накшибеи – все это от Лукавого. Таким образом, он пы-тается довести идею разумного воздержания и самоограничения до абсур-да, и, следовательно, посрамляет Разум, веру и Бога!
- Позвольте с вами не согласиться, уважаемый, - звенел унылый голос Го-голя, - изнурение грешной плоти как бы освобождает наш бессмертный дух. Когда тебе удается преодолеть это дурацкое вечное стремление на-бить брюхо, наступает момент какого-то просветления...
- именуемый медициной как предсмертные галлюцинации, - оборвал его Хайям, - в истощенном мозгу могут возникать какие угодно радужные картинки. Так, замерзающему  перед смертью почему-то чудится тепло, умирающему от жажды – море прохладительных напитков... но что обще-го с реальностью имеют эти чудные видения, позвольте вас спросить? А живем-то мы отнюдь не в мире грез! В этом легко убедиться, стоит только выйти на улицу после наступления темноты, или забрести в том же Нью-Йорке в негритянский квартал, ежели вы, конечно, не ниггер...
Собрание зашумело: у каждого нашлось, что вспомнить о реалиях нашего грешного Бытия. Каждому из них когда-то что-то перепало, так что недос-татка в доводах не наблюдалось. Вопли Гоголя и его приспешников уто-нули в океане негодующих выкриков:
- да это он с жиру бесится, не иначе! Желудок от обжорства отказал, вот и потянуло его на изнурение плоти! Знаем мы таких самоистязателей-богоискателей!
И несчастного писателя крепко вздули – за дело, на мой взгляд... хотя и жалко было его – все-таки гений, что ни говорите. Впрочем, Дух быстро навел конституционный порядок с помощью бревна, и от Гоголя отстали.
  - Я пришел к вам с пренеприятнейшим известием, - обратился к своим подопечным старина Азазелл, - с сегодняшнего дня вынужден буду огра-ничить норму потребления горячительных напитков до четырех кубков за обед. Всякий, желающий получить дополнительную порцию, должен со-общить об этом письменно. Заявки рассмотрим в общеустановленном по-рядке.
  Не успел он договорить, а к нему уже мчались Омар Хайям и Александр Блок, обогнавший на полкорпуса зазевавшегося Северянина. В руках про-сителей были зажаты свитки пергамента. Хайям, как мне удалось подгля-деть, настрочил что-то стихами, красивой арабской вязью, а Блок с Севе-рянином предпочли прозаическую русскую речь. И когда успели, канальи? Должно быть, заранее подготовились к подобному повороту событий. Гениям все-таки присуще предвидение!
  Не прошло и минуты, как на Духа обрушился водопад заявок на допол-нительное снабжение спиртными напитками. У каждого нашлись веские аргументы: у кого горло пересохло, кому врач предписал растираться спиртом... тут все воочию убедились, что трудно быть не только богом. Всевышнему, конечно же, труднее всех, потому что в его адрес поступают письма-просьбы (молитвы) со всей Вселенной, но ведь и у дьявола могут возникнуть подобные проблемы. Наконец, наш шайтан-серафим сдался.
- Пошутил, - буркнул Азазелл, швыряя заявления в камин, - все остается по-прежнему. Самобранка, давай, накрывай, что ли!
   По столу помчался Чайник, угощая всех чайком, кофейком и прочими напитками. Он обменялся понимающим взглядом с Самобранкой, и Ска-терть перешла только на еду, а уж с выпивкой пусть разбирается ее двою-родный братец, или кто он там ей...  а Пушкин, повеселев и подобрев, уже сочинял что-то, импровизируя на ходу:
- Азазелл, давай нальем за встречу! Сколько лет, товарищ, сколько зим! Сам порой себе противоречу, думая: “ведь зря ему дерзим! Он, бедняга, долгими ночами все не спит, и думает о нас. Поведет, как водится, пле-чами, сплюнет, как обычно, сотню раз, и опять задарит нас дарами, и своей заботой захлестнет... темными, как сажа, вечерами, и опять уве-чить нас начнет.” А у нас по-прежнему – все в норме, в нашей замеча-тельной среде... только много думаем о корме: только о еде, да о еде. Этот образ мыслей был греховным, но теперь держись, лукавый раб: Дух пришел, и снова о духовном всем, друзья, подумать нам пора б. Он благо-словит нас на удачу, яростно воздействуя извне так, что только вспомню – и заплачу... речь идет не только о бревне! Нет, ведь я дышу к тебе неровно, знаю, что ты – светоч  здесь, в ночи, так что если вспомнил кто про бревна, - то забудь, а лучше – промолчи. Дух-то с нами, не проходит мимо, служит маяком в моей судьбе... словом, эти тягостные зимы думал, думал только о тебе. Ты пришел – и вот она, удача, вот Фортуна в собственном соку. И никак не может быть иначе (разве что лишь в петле на суку). Но прервем, друзья, все наши речи, и поднимем много-много раз кубки за прогресс, за мир, за встречу с тем, кто снова выручит всех нас!
- Даже как-то неловко, - подумал я, - что это Пушкин нашего бывшего де-мона так славит-то? Даже для Бога у него сроду не находилось столько  добрых слов...
И, неожиданно для самого себя, под негодующие возгласы собравшихся, полез на стол – как был, в валенках и  драном зипуне.
- Попрошу минуту внимания! – взревел я каким-то особенно нечеловече-ским голосом – так даже у медведя не всегда получалось. Ошарашенные этой дикой выходкой гении потеряли дар речи и молча уставились на оборванную фигуру, неуклюже топчущуюся в их тарелках.
- Хотел бы обратить ваше внимание на тот прискорбный факт, что наш всеми нами уважаемый пиит, кажется, переусердствовал, - начал я, - а ведь, как известно, даже Бог не выносит подхалимаж. И вообще мы не с того начали, уважаемые! Неужели для встречи визитеров у вас в запасе не найдется десятка искренних слов?
- Найдется! – завопили наконец-то вышедшие из состояния шока гении, - еще как найдется!
   И пришлось мне выслушать богатейший набор интернациональной брани, словно вопили не уважаемые господа, а сама Самобранка решилась посоревно-ваться с Сатаной в грубости, хамстве и безапелляционности. Поскольку их было много, и все умели прекрасно выразить то, что думают, мне пришлось туго. Кроме того, гении подкрепляли самые сочные выражения меткими бросками костей, яиц и прочей снеди в мою голову. Стоило лишь открыть рот для ответной речи, как его тут же заполнял стандартный набор летающей пищи. Раза два-три даже подавился, а брань и колбаса все летели и летели, неслись, как угорелые.  Наконец, все это надоело Гризли и Духу одновременно. Опрокидывая стулья, монстры бросились усмирять взбунтовавшуюся публику, и немало в том преуспели. Больше всех досталось почему-то Герцену, ну, и Франсуа Вийона немного придушили, как водится. Впрочем, он у нас привычный – нависелся, горемычный, на своем недолгом веку.
  Уняв, наконец, собрание, пригасив пылающие страсти, Дух с медведем долго отчитывали поверженных противников, абсолютно не стесняясь в выражениях. Все обо всех вспомнили – кто кому и сколько в карты проиграл, кто чужие мысли воровал, и все в том же духе. Больше всего досталось Исааку Ньютону, да и Федору Михайловичу Достоевскому, царство ему небесное, порядочно влетело – как за азарт, так и за чудовищное лицемерие. Через час мне стало их даже жалко, и я взмолился:
-  пожалели бы вы их, братцы! Видите, на них лица нет, стыд глаза выел, и вообще совесть так замучила, что вот-вот шеи им свернет!
Дух, сверкнув буркалами, нашел-таки в себе силы заткнуться, и кротким подза-тыльником заткнул фонтан медведю. Банкет продолжился.
Я внимательно всматривался в жующие физиономии и, честно говоря, ничего гениального в данную минуту разглядеть в них не мог. Разве что Омар Хайям очень красиво запрокидывал голову, поднимая кубок с пенящимся напитком, да тосты произносил один другого краше -  цветастые, сочные, с философским глубоким подтекстом, да к тому же еще и рифмованные. Мастер! Остальные же вели себя как обычные обыватели, дорвавшиеся до бесплатного угощения. Даже вечно голодающий Гоголь забыл о своих лозунгах и быстро-быстро обрабатывал седлышко барашка, а уж о Франсуа Вийоне да Федоре Михайловиче Достоевском, царство ему небесное, и говорить не приходится  - работали, как мукомольные фабрики, как всепожирающие Хроносы.  Мы пришли туда, где, по идее, должна была кипеть мысль, бунтовать высокий дух великих ученых, художников и прочих представителей лучшей части человечества, а вместо этого попали на очередной лукуллов пир... который, кстати, сами же и спровоцировали. Когда же они насытятся?
  А гении все хрустели, хрумкали, чавкали, чмокали, некоторые даже цыкали... срам-то какой! Лучше бы не видеть их в таком виде никогда. Лучше век бы их вообще не встречать, черт бы их всех взял. Совершенно утратили человеческий облик, впали в детство, так что подражать им резко расхотелось. Выручила Са-мобранка.
- Отдохнуть желаю, - зевнула Скатерть, - вы тут без меня чайку с кофейком по-пейте, поговорите об умном, а я спать пойду!
И нырнула куда-то во тьму. Хочешь, не хочешь, а пришлось-таки прервать без-образную пирушку. И тут гении начали оживать. Челюсти смолкли, разум про-снулся.
-  Знаете, - взволнованно заговорил Марк Аврелий, - от полного и всеобщего изобилия не жди добра. Для того, чтобы жить разумом, необходимо этот самый разум как бы априорно иметь внутри себя на тот момент, когда на тебя вдруг сваливается счастье, когда Фортуна дает вам все, что только душа пожелает. В противном случае – тупик: так, ослик, которому наваливают корму сколько ду-ше угодно, объедается и погибает. То же самое относится ко многим животным. В природе у них редко бывает возможность наедаться досыта, и они просто не понимают, что ситуация неограниченных возможностей питания чревата смер-тельными опасностями. Человек же, что бы вы ни говорили, во многом – скоти-на. Дай ему волю – все пропьет, прожрет, в карты проиграет... (при этих словах физиономия Федора Михайловича Достоевского, царство ему небесное, запы-лала, как звезды на башнях Кремля). Стало быть, само по себе изобилие снеди не является гарантом всеобщего счастья. Вы можете возразить: никогда еще на Земле не было такой ситуации, когда продовольственная проблема была бы ре-шена полностью хотя бы в масштабах одной страны. Неправда: такое мы уже проходили в Риме, нечто подобное наблюдается нынче в США и ряде стран За-падной Европы. И что же? Наряду с возрастанием ассортимента меню богатых западных стран, мы отчетливо наблюдаем оскудение их словарного запаса, де-градацию их нравственности, снижение умственного потенциала.  Вот вам и постиндустриальное общество, царство всеобщего счастья! Да в голодной и, казалось бы, безбожной России двадцатых годов двадцатого столетия, можно сказать, кипела духовная и культурная жизнь по сравнению с нынешней зажравшейся и утратившей человеческий облик Америкой. Вывод: не стремитесь вы так к изобилию – попадете, товарищи, в Ад! Вначале нужно воспитать человека, а уж потом обеспечить ему продовольственную независимость. Если гомо сапиенс не готов к Парадизу, то он умудрится превратить его в Ад. Что мы сейчас и наблюдали, между прочим. Каюсь, грешен: сам вел себя неподобающим образом, увлекся шипучим “Фалернским” и “Велирнетским”... так что подумайте, товарищи, как избежать коллапса в тот момент истории, когда, казалось бы,  главные проблемы благополучно разрешены, трудности – позади, а впереди – только бесконечное развитие, покорение космоса,  разгадка тайны бессмертия и все в том же духе.
Посыпались тысячи предложений. Каждый гнул свою линию, тянул одеяло на себя.
- Пусть все поэзией займутся! – кричал Пушкин, - вот где можно развернуться человеческому духу, постоянно приближаясь прямо  к входу в небеса!
- Поэзия – пустое время провождение, - возражали Ленин, Маркс и Ньютон, - вот мы, к примеру, двух строчек в рифму не можем придумать, а у кого язык повернулся бы обозвать нас бездарностями? Нет, товарищи, надо думать об уст-ройстве Вселенной и общества, причем, мало того, обдумывать еще и то, как этот мир изменить – к лучшему, разумеется! Научная и политическая деятель-ность – вот наше будущее, товарищи!
-  Только молитва да посты могут привести наш дух в соответствие с теми вы-сокими целями, ради которых мы были созданы, - оживился Гоголь, - а иначе болото пьянства, алчности, обжорства, азарта, тщеславия обязательно засосет. Верно я говорю, Федор Михайлович, царство тебе небесное?
- Архиверно, батенька! – эхом отозвался Достоевский, - все-то я перепробовал: и политикой занялся по молодости, и в карты резался так, что нательный крест чуть-чуть не проиграл, а без веры, должен вам доложить, никуда. Кем бы я был, не валяйся тогда, на каторге, у меня под подушкой Библия?  Между прочим, на каторжных работах ничего, кроме нее, читать-то и не позволялось. Отсюда и моя, казалось бы, неуместная для высокообразованного человека религиозность. Вам бы четыре года лесоповала да золотых рудников с единственным развлечением в виде чтения на ночь Ветхого и Нового заветов, - хотел бы посмотреть, куда бы испарился ваш атеизм… и вообще вольтерьянство.
- Сам дурак! – вскочил Вольтер. -  Между прочим, я-то как раз верю в высшее начало, а ты и тебе подобные только вид делают, будто Богу молятся, да и то с испугу, из опасения, что неизбежно свершится реальное и эквивалентное, адек-ватное воздаяние по вашим делам. У, каторжник, картежник, шулер чертов!
Диспут грозил перейти в драку. За спиной Вольтера сомкнулся строй вольно-думцев, к Гоголю с Достоевским протискивались религиозные фанатики. Но в спор  вмешалось провидение в виде тяжелого бревна.
  Не переходите на личности, молодые люди! – назидательно выговаривал Дух, шлепая по распаренным телам своей чертовой жердиной, - об умном говорите, ради Бога, хватит отношения-то выяснять!
  Пришлось вернуть беседу в конструктивное русло. Философы, вступившие в словесную схватку, после долгого и тяжелого раздумья выдвинули тезис о преждевременности решения продовольственной проблемы.
- Миром правил голод, и он же являлся мощнейшим стимулом развития челове-чества, - разглагольствовал Мальтус. – Уберите этот рычаг, и что же произойдет с гомо сапиенсом, потерявшим цель? Он, естественно, остановится в растерян-ности, а потом неизбежно встанет на четвереньки и начнет быстро-быстро те-рять человеческий облик. Так стоит ли стремиться навсегда исключить этот за-мечательный рычаг воздействия на наш разум из числа главнейших факторов нашего существования? У голода, между прочим, есть младший брат – аппетит. Так вот, и он падет жертвой всеобщего изобилия, вздумай оно наступить. Да вы только вообразите себе эту унылую картину царства рога изобилия, когда про-падает стимуляция труда, когда не о чем мечтать, когда даже изысканные закус-ки и вина ничего, кроме тошноты, уже не вызывают? Ужас какой-то, хуже вся-кого Ада!
- А ведь старина Мальтус в чем-то прав, - подумал я, - действительно, что за жизнь без радостей гурманизма? А ведь гурманы тоже выродятся и исчезнут за ненадобностью. К черту полное изобилие! Вон янки до чего докатились, боровы эдакие...
- Да кого вы слушаете, граждане!? – перебил оратора Кампанелла. – Это же го-лос правящих классов, будь они трижды прокляты! Да, им нужен голод, так же, как религия, суды, инквизиция, оружие, - иначе им никогда не удержаться у власти. Так что же, прикажете подыгрывать им в этом? Ни за что! Проблема продовольствия, между прочим, является не естественной, а, скорее, социально-классовой. Только там, где будет свергнут гнет развращенных прелатов и мо-нархов с их кровавыми приспешниками, человечество может пойти верным путем, а уж продовольственный вопрос как-нибудь решим... в свою пользу.
Собравшиеся еще долго спорили, руками размахивали, но никто никого ни в чем не убедил. Каждый высказался, других выслушал, да так и остался при  сво-ем мнении. Гения убедить в чем-то трудно, можно сказать – невозможно. Ум-ные они больно, шишь им что докажешь.  Да и стоит ли? По-моему, все точки зрения, если они, конечно же, не имеют криминального оттенка, имеют право на существование.  Пусть, - как говорил товарищ Мао, - расцветут сто цветов, пусть разовьются сотни учений, а мы всегда сумеем оценить их и выбрать луч-шие из лучших. Аллах, как говорится, Акбар. Если и есть в мире что-то лишнее – так это инквизиция и уголовщина. Вот бы первой и заняться добрым делом – искоренением последней, так ведь нет же – все больше умников вылавливает, гадюка!
    В общем, наш очередной визит не принес видимых результатов никому. Ни-кто ничего не забыл и ничему не научился, словно мы все какие-нибудь короли из династии Бурбонов-Капетингов, а то и того хуже – Каролингов, а то и вовсе Хлодвигов, не к ночи будь помянуты. Посидели мы еще с обитателями каптерки неделю другую, поспорили, повздорили, помирились, выпили мировую, даже на брудершафт (а знаете, сколько эти процедуры заняли времени? Там же народу набилось, как на Ноевом ковчеге зверья). Ну, еще песен попели вволю – от типично трубадурских завываний, до среднеазиатского вокала под домбру да карнаи, а закончили, как водится, бардовской песней Двадцатого века: по-моему, лучшего в истории человечества не было и уже не может быть.
  Посидели мы еще на дорожку год-другой – но это все больше из вежливости, чтобы о нас чего дурного не подумали, будто мы горькие пьяницы англичане, имеющие дурацкую привычку уходить, не прощаясь. Нет уж, не дождетесь!