Бес и ангел эпизод 2

                БЕС И АНГЕЛ
Эпизод № 2

Обучаясь в институте в г. Баку, столице тогда ещё АЗССР, я записался в секцию альпинизма. Поводов к тому было предостаточно: романтический ореол героев альпинистских легенд, тренировки с ночёвками в палатках вдали от городских каменных джунглей, чай с дымком, особые песни, особые отношения, всякие заманчивые атрибуты – штормовки, верёвки, ледорубы, узлы, дразнящий и пьянящий привкус риска,… да мало ли что ещё!
 И, конечно, «Лучше гор могут быть только горы...». Этой песни тогда ещё не было, но были другие песни. И были горы!
А ещё я полюбил альпинизм за  то, что он относится к тем немногим видам спорта, где есть команда, но нет  состязаний: «Дальше всех, быстрее всех, сильнее всех» – это не моё. Наверное, натура неспортивная.
 
Летом кому-то светила поездка на месяц в альплагерь. Путёвки стоили недёшево. Но на майские и октябрьские «длинные» праздники удавалось оформить в спорткомитете маршрут и «сбегать» на горные вечные снега почти бесплатно – Большой  Кавказ был не так уж далеко. За такие «подскоки» без предварительной акклиматизации, от минус 28 («высота» Каспийского моря над уровнем всех остальных), до + 4420, (Базар-Дюзи), приходилось расплачиваться, например, сильнейшей головной болью, но мы были готовы платить любую цену.

За первое восхождение давали значок «Альпинист СССР». С именнЫм удостоверением, как орден. С какой гордостью я носил его – кругляшку с золотым ледорубом на фоне синего неба и белой двуглавой горы! Потому, что он, и вправду, означал принадлежность к Ордену, – сообществу «особенных» людей.
Кроме того, «значкист» не тратил всю первую поездку в альплагерь на «учебку», а мог сделать за смену несколько восхождений. Чем их больше накопил –  тем сложнее и интереснее следующая гора. Вот такая «иерархия». Весьма разумная. Ведь ставка – жизнь. И не только твоя собственная.

      А ещё раза три-четыре за сезон  институт предоставлял нам крытую брезентом полуторку, называемую «алабаш», на дно кузова которой в субботу вечером, после всех «пар», укладывались рюкзаки и дрова для костра, поверх "движимого имущества" располагались люди, то есть мы, а поверх нас – те, кто не поместился в первый ярус. Никто не роптал, когда машину подбрасывало на ухабах, и товарищ, взлетев под самый брезент, всем своим весом обрушивался вниз, на другое, ещё живое, но изрядно уже побитое тело.

     Девушек старались устроить поудобнее – это было частью  неписанного кодекса чести нашей секции. (И он, кстати, неукоснительно соблюдался во всех его «статьях»). Переложить из девочкина рюкзака несколько консервных банок в свой – это не было  жестом галантности, это был нормальный порядок вещей. (Сей кодекс также был существенным фактором, привлекательным для меня в этом  сообществе. Наверное, ещё и потому, что его «осознанная необходимость» так разительно контрастировала с формальной и тупой дисциплиной в других сферах нашей жизни).

     Кстати, нередко «поудобнее» означало – на коленях. Мы  были молоды, среди нас не было скопцов и геев, – естественно, эта  позиция  волновала, но  «ничего не означала», и в этом тоже была особая  острая чистота . Хотя в нашем лексиконе само слово «целомудрие» могло и вовсе отсутствовать.
  (Наверное, особым  кодексом внутренних отношений, их чистотой  привлекательны были для язычников раннехристианские общины).
      Следует заметить, что и наши девушки тоже соблюдали этот кодекс: такие вполне простительные проявления женской натуры, как капризы, жеманство, вздорность, – категорически исключались. Этот идеализированный стереотип, кстати, немало помешал мне впоследствии  в обустройстве «земных» взаимоотношений с прекрасным полом.

   Таким вот образом, оря героические и «гробовые» альпинистские, и озорные студенческие песни, а также, как ни странно, «блатные», и неизменный «Магадан, столица Колымского края», прерываемые стонами, когда мы пытались распрямить затекшие члены, часа за два мы добирались  до места, называемого «Беш Бармаг», что по-азербайджански, а также на всех языках тюркской группы означает «Пять пальцев». Это достаточно крупный скальный выход на вершине травянистого холма, с которого начинается плато предгорья. Снизу, с равнины, эта скала,  действительно, напоминает пятипалую ладонь.

      Вот мы вывалились из машины, навьючились, построились в цепочку, (впереди вожак, за ним – девы, потом – все остальные ишаки). Подъем крутой, тропа, еле видная в темноте, петляет меж каменных глыб, разбросанных по склону. Идём быстро, пот заливает глаза; дрова, наспех засунутые под клапан рюкзака, торчат во все стороны и цепляются за кусты и камни, рюкзак становится всё тяжелее, дыхания нехватает; перед глазами – лишь пятки идущего впереди; похоже, что прошли ещё только половину, отставать стыдно,… и вдруг – потянуло совсем другим воздухом: прохладным и свежим, несущим ароматы всех трав, и, кажется, всех горных снегов и ледников с «той стороны»! Хоть пей! И усталость – будто её и не было!  Склон всё круче. И это значит – минут через 10 выйдем на правое плечо у подножья скалы, короткий спуск – а там уже и знакомая площадка для нашего «лагеря».

   «Памирки» поставлены, на скатах – ни морщинки, (знай наших), ужин сварен и сметён, миски вылизаны до блеска, допит и чай из огромных кружек, («чья больше?»), но костёр ещё долго будет тлеть, и, глядя на эти угли, так  хорошо поётся и курится. (Какой пижон прикуривает от спички? Только от уголька!) И девушка в штормовке, такой же, как твоя, прислонилась к плечу. А сверху на всё глядят огромные близкие звёзды. И никому не хочется уходить в палатку и забираться в спальный мешок.

       В этом возрасте, на этом воздухе – трёх часов сна достаточно вполне. Поэтому, как только солнце показалось над невысоким хребтом, – вон из палатки! Да здравствует этот Мир! И эти скалы! И этот простор! И эта жизнь!
       Если весна – пока все ещё спят, можно набрать сиреневых  крокусов и диких нарциссов. Они мелкие, не такие нагло-роскошные, как в цветочных магазинах. Но их нежный, «женственный» запах обладает такою силой, что три цветочка могут «обслужить» целый зал.
    И поставишь букетик в железной кружке перед входом в девчачью палатку. Проснутся – порадуются.
    И еще, если повезёт, встретишь маленькую невзрачную травку, которую наши армяне называли «киндзминдюк» – великолепную приправу не только к макаронам с тушенкой, которая сегодня в лагерном меню. И привезёшь её домой. И цветы тоже привезешь, и они будут жить дня три, и тревожить душу неутолённой нежностью и обещанием непременного счастья.
     Осенью же, если пройти подальше, доберёшься до одиноко стоящей дикой груши, и полакомишься её мелкими, но мягкими и сладкими, как из компота, плодами. И тоже принесёшь «подарок».
    И, когда палатки скроются за ближним пригорком, окажешься наедине со всем этим простором, и сольёшься с ним. И под ногами, слегка пружиня, будет медленно поворачиваться весь Земной Шар.

    Однажды, таким вот ранним утром, я решил прогуляться в скалы. Так, недалеко. Вначале проход между ними и наверх не особо сложный, никакого «технического» умения  не требующий. Мы ходим по нему каждый  раз, и, конечно, пойдём сегодня –  как обычно. Навесим верёвки, будем лазать на стенку, петь и галдеть. Однако  сейчас я был один. Стояла тишина. И с каждым шагом мне становилось всё тревожнее, будто кто-то смотрел в спину. Сделав ещё несколько шагов, я обернулся – никого. И не смог продолжать свой путь. Во мне проснулась, наверное, генная память пращуров, обожествлявших такие вот места. Страх, восхищение, благоговение – кто знает, как назвать чувство, поднятое из глубин подсознания Таинственным Духом Скал.
 
   «Беш Бармаг» развёрнут «тыльной» частью в долину, и высота почти вертикальной стенки составляет около 80 м. Мы же располагались на плато со стороны «ладони», откуда легко  было подняться к основаниям «пальцев»; с этой стороны на них было достаточно уступчиков для ног и зацепчиков для рук, чтобы один из нас мог без особого риска влезть по лёгкому маршруту на кончик любого пальца, закрепиться там и сбросить вниз верёвку для страховки. А с нею можно было пробовать и более рискованные пути «восхождения». Да и падать было не очень высоко.
      Только вершина среднего пальца, Большого Бармага, «в лоб» неприступна. Дело в том, что у неё так называемый «отрицательный наклон», и подняться  можно только с верхушки «указательного», пройдя по узкой «полочке» до  доступных  неровностей, позволявших продолжить движение наверх, к  вожделенной цели. Но для этого надо перебраться на тыльную сторону, а там… всё-таки 80м почти вертикальной стенки под тобой, когда висишь над ней, утвердившись носком ноги на уступе шириной в 1 см, и держась одним пальцем за «ямку» глубиной в полфаланги – это впечатляет!

    Мы, конечно, побывали и там: «первопроходец» с верёвкой лез при так называемой «нижней страховке», позволяющей, если сорвёшься, не улететь слишком далеко, затем обустраивал страховку для остальных уже «верхнюю», более простую и надёжную. Этот приём всегда используется для преодоления скальных стенок при восхождении. Хотя – риск всегда есть. И жертвы риска – тоже есть.
 
    Однажды трагедия пришла и к нам на «Бармаг».
     По той самой, высокой стене, когда-то был проложен маршрут и забиты для страховки скальные крючья, к которым крепится верёвка при движении «в связке».  Но наш «вожак» ни разу не предложил  воспользоваться им.  Авторитет вожака был, согласно упомянутому кодексу, непререкаем. Он не был тренером, он был одним из нас, просто более опытным. Хотя юридически он был "никто" но отвечал за всё. И мы это понимали и принимали.

     И вот однажды двое наших, – два Алика, –  проснувшись, как я, раньше других, и томясь бездельем, (а может быть, договорившись заранее), надумали  испытать судьбу. Тогда не знали слова «экстремал», но бес во все времена умел искушать людей, особенно молодых. В то утро, попозже, одна из девочек решила обойти весь «Бармаг» по низу, – обычная прогулка. И увидела поперёк тропы верёвку. Пройдя по очереди к обоим её концам, она обнаружила ребят. Видимо, один из них сорвался, крюк не выдержал – сломался или выскочил: старые были уже крючья, забиты давно. (Свежевбитый скальный крюк проверяется по «звону»: если не дребезжит – значит, скорее всего, будет держать). Продолжая падение, он сорвал второго. Сколько всевозможных правил, писаных и неписаных, они нарушили – не сосчитать. Но  наказание  было суровым. Очень суровым. Самым суровым.
 
    Такое случается на восхождении. Горы собирают свою дань, как плату за «покорённые вершины». Но здесь – как нелепо, как глупо! Как страшно кричала на похоронах мама одного их них! А у девочки с тех пор так и не восстановилась  психика до нормы.

      Кстати, кто первый придумал это клише – «Покорённые вершины»? Какая чушь! Опасная чушь. Если ты поставил свою  ногу на вершину, или даже водрузил на ней флаг – неужели она тобой «покорена»?
     Когда мы поднялись на Шахдаг, (4120), увидели на вершине нечто, похожее на летящего осьминога с длинными, метра полтора, расправленными щупальцами. Это был некогда затащенный туда «покорителями» бюст Ленина. Неутихающий ветер, завихряясь на препятствии, образовал из налипшего и смёрзшегося снега горизонтальные сталактиты, изменившие облик Вождя Мирового Пролетариата до неузнаваемости.

     Есть множество шуток, например: «Альпинизм – это бессмысленное перетаскивание тяжестей с одной вершины на другую». «Альпинизм – это лучший способ перезимовать лето». 
     Самоиронией люди пытаются спрятать от себя ту странную мотивацию, ту непонятную силу, что толкает их в горы, «на риск и непомерный труд», как пел Высоцкий.
 Непонятное – беспокоит. Но я не берусь за объяснения. Принимаю, как данность.
 
   Однако, продолжу повествование. Ведь и я задал работу моему Ангелу-Хранителю как раз в том же месте. Часто он выручал меня из довольно опасных передряг в обстоятельствах, вроде бы, случайных, от меня не зависящих. Но порой злоключения происходили именно тогда, когда поступки мои руководились не иначе, как только моим личным бесом. Так, по мелочам.  На этот раз дело было куда серьёзней.

   Все мы окончили институт почти одновременно, и секция как-то сама собой заглохла. Но в те места тянуло. Однажды мой приятель, Борис, которому от отца-охотника остались ружья, предложил отправиться туда, пострелять диких голубей и горных куропаток кекликов.  Просто доехав "общественным транспортом" до ближайшего населённого пункта.
     Охота – не моя страсть, но какой мальчишка откажется попользоваться «настоящим» ружьём? Воронёные стволы, приклад у щеки, отдача в плечо, запах пороха… оружие обладает некоей магией, это точно.
     Тут есть ещё одна тонкость. В первый раз нырнув с маской и увидев, как колышется на камнях борода водорослей и снуют какие-то рыбёшки, я решил – вот сказка, лучше которой нет, и быть не может, и не надо.  Но уже в третий раз, привязав проволокой столовую вилку к палке от швабры, и получив, таким образам, «гарпун», я из наблюдателя превратился в почти равноправного   насельника  и участника этого, дотоле чуждого мира. Совершенно другое впечатление.
 Так и на охоте. Ружьё заставляет  лениво скользящий взгляд  превратиться во внимательный и зоркий: –  замечаешь всё.  Дело не в «трофеях».
    Ну, конечно, это – точка зрения «ненастоящего» охотника. Моя. 

    К тому же мне всегда хотелось побродить по тем предгорьям побольше – на тренировках  для длинных прогулок времени недоставало. А там было, на что посмотреть.  Ну, хотя бы газоводяные грифоны. Это так: над дыркой в земле  стоит небольшой синий язычок. Потом он вырастает, вытягивается,  превращается в фонтан пламени, вслед за которым, смешиваясь с огнём, но не в силах его погасить, взлетает столб воды! И снова всё опадает, чтобы минут через 15 повториться снова. Когда идёшь по ущелью ночью, дальние черные отроги хребтов озаряются тёмнорозовым мерцанием, которое становится всё ярче по мере приближения к «источнику», и вдруг во тьме  возникает и взлетает ввысь сияющий фантом, будто пляшущая фигура в развевающихся огненных одеждах. Тогда невольно  начинаешь приобщаться к религии огнепоклонников: – ими издавна были племена, населявшие этот район.

   Мы вскоре поняли, что вдвоём охотиться неэффективно, и решили пойти по двум отдельным хребтам. (И особое ощущение Мира, когда ты с ним «один на один», да ещё при оружии – также хотелось испытать вновь. Ролевая игра "Одинокий Охотник", и пр, и пр.).

 Встречу назначили у «Бармага» – его было видно отовсюду.

      Я пришёл раньше Бориса. Как известно, самое трудное – «ждать и догонять». Из этих двух состояний первое – для беса наиблагоприятнейшее.
     Как показывает библейский опыт, лукавый всегда подкрадывается исподволь. Вот и у меня началось с невинного: я решил вновь проверить своё давнее мистическое чувство одиночества в скалах и подняться в «ладонь» Бармака, к подножью наших тренировок. Это было, в общем, безопасно, хотя местами приходилось уже придерживаться руками за уступы.
     Дальше – больше. Добравшись туда, я оставил рюкзак и ружьё в укромном месте, (хотя прятать было не от кого), и полез по лёгкому, много раз уже пройденному маршруту на малый палец. Вот это уже категорически запрещалось нормами советского альпинизма. (Европейская практика допускает альпинизм в одиночку; по-моему, они неправы). Возможно, здравый смысл и пытался меня остановить, но голос беса звучал громче. Поэтому, оказавшись наверху, рядом с «Большим Бармагом», я подумал, что неплохо бы влезть и на него – ведь весь «алгоритм» пути туда мне также знаком. Это было полным безумием, однако бес уже окончательно овладел мною.

     Ну, что же, по полочке, потом с  этого  на  тот  уступ, с этого на тот зацеп – и вот я выше всех! 
    «Кавказ подо мною, один в вышине», – а что дальше?  Пока поднимался –  взмок, ветер тут резкий, становится холодно, да и скучно. Да и, признаться, страшно. Какого чёрта я сюда залез, и что делать дальше?
     Спускаться труднее: вверх – всё перед тобою, всё видно; вниз – всё «под» тобою, всё  наугад, по памяти, «наощупь». Начинаю осознавать ситуацию. Действительно, страшно.   
     Дождаться Бориса? Да он и не догадается искать меня здесь, Но, даже, если найдёт – не сможет ничем помочь. Он не скалолаз, да и  верёвки нет – зачем она на охоте?

   И я начал спуск. Страх и холод сковывают движения. Вот и самое трудное место. Повисаю на пальцах, тянусь ногой к уступу – не достаю. Вторая попытка – не достаю. Знаю, что долго так висеть нельзя – с каждой минутой нарастает утомление, а с ним – и опасность срыва. Легче вернуться наверх,– ну, а потом?
     Третья попытка – пальцы соскальзывают, и я лечу вниз. Спустя бесконечно длинное мгновение носок ноги долетает до уступа, куда я и тянулся,… – всего-то сантиметра три шириной,… – и… –  остаётся на нём!
     Жив! Я жив!
    «Прилипаю» к скале, руки ищут и находят знакомые зацепы, дальше по полочке, опоры достаточно удобные, – если бы не 80 метров вниз! Собраться, спокойно, собраться, не дрожать! Шаг, перехват, ещё шаг – и я на втором «пальце».
    Дальше – уже просто. Хоть  высоко, и падать больно, и поломаться очень даже можно, но маршрут простой, «рельефа» достаточно. Опять дрожь! В миг свободного падения я отчётливо увидел, как моё тело, ударяясь об уступы, кувыркается на лету. И вновь услышал, будто над самым ухом, крик матери Алика. Моя мама была ещё жива, и ждала дома непутёвого сына.
    Спокойно! «На три точки»! Две руки – нога. Две ноги – рука. Зацепы хорошие, маршрут знаком, уже половина, уже недалеко.
     Этот спуск обычно занимал минут 10. Я спускался не меньше часа. Всё! Вот мой рюкзак, вот ружьё. Теперь вниз, по каменной тропе, на травку.
 А вот и Борис подходит.  Спрашивает, как охота? 
     Ничего ему не расскажу.

     Господи, Слава Тебе! Ангеле Хранителю мой Святый, спасибо тебе…


     Вот такая история. 

Продолжение следует  http://www.proza.ru/2011/05/19/444