Крысин

        Крысин всю свою жизнь прожил в W и даже никуда ни разу не выезжал. В гимназии все отзывались об учителе математики средних лет как о вполне приличном человеке. Крысина преподаватели часто звали на дни рождения, но тот посещал лишь чаепития в конце семестра у директора в кабинете. Как-то неловким и даже неприличным казалось ему прийти в квартиру к статной и надменной историчке, вертлявому молодому физику, а уж тем более, к престарелой русичке, которая подхихикивала и, с ужимками жеманясь, сообщала, что купила к юбилею аж три бутылки наливки. Крысин каждый раз ликовал в душе, когда был зван куда-либо.
       «Я-то и не приду может быть, а вы – позовите. Я же человек хороший, добрый, – проговаривал он незвучно, когда в учительской кто-то поочерёдно приглашал всех к себе на вечер. – Пригласил вот всё ж, конечно, с Крысиным надобно считаться!». И он упивался своей картонной востребованностью.
       Но, всё же, кое-кто не уделял Крысину должного внимания: совсем ещё юная англичанка Марина Еремеевна в прошлом году не позвала-таки его к себе на именины. Крысину было вдвойне досадно ещё и потому, что, надо признаться, он испытывал некоторую симпатию к этой живой инфантильной девушке.
«Ну как же это так? В одном же ж коллективе трудимся, одной великой цели служим! Во благо, так сказать, Октября… великой… октябрю??».
И мысли путались у Крысина в голове, и одно неясное чувство собственной хорошести постоянно напоминало, что его обидели. Ему до тесноты в горле, до головной боли нужно было не лишь осознавать хорошесть свою, а чтобы люди окружающие её в нём признавали. Однажды даже, стоя в длиннющей очереди за калошами (которые Крысину были необходимы как воздух в ту зиму) и находясь в манящей близости от элегантных резиновых штиблет, он вдруг заметил, что очередь смотрит на него зло, и ближайшие старухи недружелюбно перешёптываются. Крысину аж поплохело. Как так? Смотрят как на врага народа. А он [Крысин] – друг. Тогда он, не размышляя ни секунды о последствиях, гордо увещевал дамочек:
- Пр-роходите! Что же Вы конфузитесь? Дамы - вперёд!
       Тут-то бабки, толкаясь и переругиваясь, попёрли термитной массой к калошам… Крысин был отторгнут от товара так далеко, что жутко перепугался и поспешил было водворить себя на прежнее место, но не мог попасть и даже туда, где стоял час назад. Он только жалобно попискивал, в действительности призывая всех к справедливости:
- Ну не все же! Не всех я…! – и смущённо пытался втиснуться обратно. Но куда уж там было.

        Поэтому Крысин частенько приходил в гимназию с приплюснутыми лепёшечками снега на старом пальто – валенки разъезжались на льду безбожно.

        Вот уже близился день именин Марины Еремеевны, она уже пригласила даже трудовика Выхожурина, а Крысина всё не звали. Погружён в размышленья об этом животрепещущем вопросе, Крысин заунывно рассказывал десятиклассникам об открытиях Ковалевской, некоторые на задних партах уже посапывали, да и сам Крысин (столь неспешен был ход его печальных мыслей) уже бы, верно, заснул, если бы ежеминутно не поправлял небрежным движением толстенькие очки с сумасшедшим набором диоптрий. Внезапно боковое зрение отвлекло его от точки в пространстве, которую он созерцал последний час. Слегка повернув голову к входной двери, Крысин заметил внушительную щель в дверном проёме, а оттуда выглядывала очаровательная головка Марины Еремеевны, с по-детски удивлённо открытым ротиком. Всё в Крысине так и поднялось к лысоватой макушке. Ему почудилось, будто англичанка только что приотворила дверь, не пронаблюдав его смертельного урока, и можно ещё всё исправить. Крысин резко повысил свой осторожный голос почти до визга:
- И тогда!.. Софья Ковалевская!.. Отвечала им!.. «И всё же оно вертится!.. Вокруг!.. Неподвижной точки!..» - и, не в силах уже остановиться, прокричал: - И её… СОЖГЛИ!...

         Задние парты проснулись, а Крысин, в эмоциональном порыве желая произвести эпатажный жест, сорвал с себя очки, да мокрые от волнения пальцы не удержали дужку, и пухлые линзы улетели в неизвестном направлении. Что делать в таком положении Крысин не знал. Пролетарские дети дружно заржали, а учитель математики, всё ещё возбуждённый, дико заорал на них:
- Пошли вон!.. – но тут же хорошесть как упрёк молнией пронеслась перед глазами, и он, пасуя, но не снижая голоса прибавил: - ТУДА!

        Толпа мальчишек с гуканьем повалила в дверь, отстранив Марину Еремеевну, а Крысин, радуясь было своей удаче, бросился ползать по полу в поисках очков, да понял, что бесполезно, что без очков не найти ему… их самих. Круг для Крысина замкнулся. Но в тот самый миг, когда гильотиной над ним прозвучал весёлый голосок англичаночки: «Пафнутий Алексеич!», рука вдруг нащупала стёклышко и схватилась за кольцо дужки. Крысин рывком нацепил на нос очки, готовый к рыцарской борьбе с застенчивостью Марины Еремеевны, но с удивлением отмечал, что один его глаз видит девушку отлично, а второй наблюдает лишь смазанную сумбурную массу. Вылетело стекло! У Крысина чуть слёзы не брызнули от обиды. Он чувствовал себя в высшей степени неловко, не зная, заметила ли Марина Еремеевна изменение в его привычном облике. Но пытался сохранить самообладание и поворачивался к посетительнице слегка боком, скрывая от её взора вопиющую несуразность пустой оправины.

- Пафнутий Алексеич, Вы придёте в пятницу ко мне на именины? – и хихикнула слегка.
Бедный Крысин понял, что его пропажа раскрыта, и, сжимая тесно зубы, проговорил одними щекам:
- Нет-с… Завтра я не могу, право… Простите-с уж…
И ему показалось, что на лице англичаночки изобразились горькая досада и боль разочарования, но она взяла себя в руки и весело ответила:
- Что ж, ладно, ничего. А мы попляшем! Всего вам…, Криисин…
«Как же это? – думал Крысин. – Вот теперь сомневаться не приходится во взаимной симпатии. Нет, ну вы слышали, как это ласково прозвучало: Криисин… Это же неспроста. Вот хорошего человека и полюбила хорошая девушка». Внезапно Крысин схватился за остатки вихров на висках и заметался по классу. Он-то пропустил свою избранницу! И наиболее ясно осознавал Крысин, что всё безвозвратно утеряно, что не попасть ему на именины к Марине Еремеевне, и Бог знает, что она о нём подумала… Крысину поплохело так, что он был безутешен.

        А в то время, когда он предавался самобичеванию и горьким размышлением о несправедливости судьбы к нему, по лестнице направляясь в его кабинет, сломя голову, через две ступеньки перепрыгивая, бежал единственный человек, с кем Крысин общался по-дружески, - Выхожурин. Не то, чтобы они были лучшими друзьями, нет, – Выхожурин просто был очень назойливым человеком и набивался ко всем. Ему хотелось и с Крысиным иметь добрые отношения, участвовать в жизни учителя математики. Выхожурин был поверхностен, горделив, горазд на выдумки и небылицы, и, поскольку забывчив, – в высшей степени комичен.

       Трудовик Выхожурин любил выпить. И сочинять песенки. В школьной мастерской, где он обитал, стоял старый рояль. Этого царского инвалида принесли к Выхожурину в подвал в первые послереволюционные годы за ненадобностью. Теперь ведь в школу (а это уже и нельзя было назвать гимназией!) брали детей всех подряд. Полуграмотные родители не видели проку в уроках музыки, изящной словесности и хороших манер. Детей кухарок, дворников и рабочих учили просто и топорно.

           Однажды Выхожурин всерьёз задумался о проблемах мироздания. В частности, его интересовало и беспокоило, почему в мире стало так мало водки. Он чувствовал острую необходимость поправить положение вещей, но каким образом это сделать не знал. Последние запасы сивухи из осенних яблок подходили к концу. Выхожурин становился всё тверёзее и мрачнее, осунулся. Тогда-то он решился обратиться за помощью к фигляру-физику. Тот всплеснул руками, запрыгал по лаборантской и вычленил из груды динамометров какие-то колбы, трубки и кастрюлю. Физик сиял.

- Дистилляционный аппарат! – резюмировал он.

            Выхожурин не знал, что такое динамометр, а что такое дистилляционный аппарат – знал.

- Партия вас никогда!.. – крикнул он уже из-за дверей.

            Но, разложив клубок неясных деталей на верстаке в своей мастерской, Выхожурин затосковал. И так, и эдак попытался он собрать аппарат, но ничего не выходило. Пробки на концах трубок втыкались только в определённые отверстия колб, а при сборке у Выхожурина всегда оставалась пара лишних деталей. Повздыхав, он пошёл обратно к физику. Тот встретил его досадливым «Я змеевичок-с забыл вам…», Выхожурин перебил:

- Твою мать! А я-то всё думаю, почему собрать не выходит! – схватил и побежал обратно.
 
Через несколько дней Выхожурин опять стоял в кабинете физика переминаясь с ноги на ногу, а наследник Ньютона кропотливо чертил на грязном листе ватмана, с тенями недоотмытых прежних чертежей, недостающий Выхожурину абрис самогонного аппарата.

В тот же день аппарат был готов. Школьный сторож хотел осведомиться, долго ли трудовик будет жечь электричество, но, увидев на столе творение Выхожурина, воскликнул:

- Да это же самогонный аппарат!

- Иди ты, темнота! – обозлился Выхожурин такому неуважительному имени для своего детища.

– Это… (тут он стал напрягать все извилины, силясь вспомнить самые умные слова, слышанные от физика) дистилляционная… камера… Обскура!..

Только сторож ушёл, обиженно ворча, Выхожурин довольно потёр руки, засуетился. Откинул крышку рояля, сел и заиграл, придумав сходу самую гениальную из свои песенок:

Он окончен, я - довольный,
Словно после битвы ратной,
Самогонный, самогонный,
Самогонный аппарат мой!

Теперь уже Выхожурин не испытывал более недостатка в спиртном и постоянно был доволен и деятелен. Но это было полтора месяца назад. А сейчас он мчался через три ступеньки. Влетев в кабинет Крысина он заорал исступлённо:

- Ты что, плохой?!...

Крысина аж передёрнуло.

- Нет, – но он быстро нашёлся: - Я и не собирался к этой дурочке на день рождения…

- Как?! Как – не собирался? Совсем чо ль?!

- Она мне…

- И слышать не хочу! Кто мне все мозги выел, что не пригласила? А как размалевалась тада марьяна-то? Места не находил! Вот разиня! Что сказал ей?!

- Что не могу…

- От едь простофиля! Щас же иди и!... Нет, не ходи, сам схожу.

Выхожурин бросился к дверям, но Крысин смело преградил ему дорогу субтильной грудью.

- Выхожурин, не надо!.. – но Выхожурин притормозил лишь на мгновение, поморщился, спихнул Крысина в сторону, только бросив «Да иди ты!», и выбежал из класса.

         Весь этот день и следующий – до вечера – Крысин чувствовал над собой вмешательство силы извне, и этой силой был Выхожурин со своими ямщицкими замашками и панибратским отношением к человечеству. Будто за Крысина решали его судьбу. Но отсутствие необходимости принимать решения, и вообще, делать что-либо погружали Крысина в состояние блаженного, чуть нервозного покоя.

В день именин Марины Еремеевны сразу после занятий к Крысину явился Выхожурин и, стоя в дверях, прострочил:

- Всё-всё-всё! Скорее беги домой, по пути возьми подарок какой и цветов, конхет хороших, одевай всё самое эдакое, встретимся у Удельного в шесть, – и резко вывернулся.

         По дороге домой Крысин растянулся около цветочного магазина, даже тихонько ругнулся, но вскочил резко и боязливо огляделся по сторонам: не услышал ли кто? Ему подумалось:

«Хорошо ещё, что сейчас упал-с, а не с цветами уже, так сказать…».

Цветы в лавке были все приморожены, а какие и примяты. Крысин решил обойтись подарком.
В сувенирной лавке полки были преимущественно пусты. Только расписные тарелки сиротливо жались в углах, казалось, чтобы полки не подлетели под потолок; да в углу в плетёной корзине валялся сумбур кружев и пуховых платков. Крысин присмотрел кружевную скатёрку, единственную без пятен, для круглого столика.

- Сколько вот эта-с?

- Рубль двадцать, товарищ.

           А у Крысина до зарплаты оставалось всего полтора рубля, то есть, ещё 12 дней нужно было на что-то жить. «Конфет что ли купить? - рассуждал Крысин вслух, выйдя из магазина. – А кондитерская на другом конце города, а в развес – неудобно как-то. Раз уж она меня так долго не приглашала, хотя мы с ней так близко… общались… - но осёкся, вспомнив, что это-то ему приснилось, и подытожил: - Пойду пустой». Крысин расстроился.
В шесть часов вечера Крысин стоял около Дома Удельного ведомства, сучил ногами и руками, пытаясь преодолеть нараставший к ночи мороз. Выхожурина не было уже 30 минут. Вскоре по Малой Благовещенской стала приближаться сутулая фигура широкоплечего трудовика. Крысин смотрел в том направлении с самого момента отделения силуэта от мрака.

- Вообрази себе, жена не пускала! Грит, нече тебе ночьми шляться с молодыми-то!..

- Вы же говорили, что она к тётке в Пошехонье уехала?

- Уехала… Так вернулась ужо!

- Это когда это?

Но Выхожурин, успевший пристально рассмотреть Крысина, всплеснул руками по-бабьи и завопил:

- А где гостинцы?! В пальте чо ль?!

- Нет-с, я решил…

- Слухать ничего не буду! Мнгновенно – покупать!

И Крысин послушно поплёлся за Выхожуриным в противоположную от жилища англичанки сторону. По пути он вдруг очнулся:

- А где Ваш подарок?

- Я подарил… вчера!..

- Ясное дело. А что-с, если не секрет?

- Подарок. Аж три. Шкатулочку, бусики и…вилку. Ну, золочёную есесно.

- Эх! Присмотрел шкатулку миленькую, хотел купить-с Марине Еремеевне, да вы опередили… - съязвил Крысин, но Выхожурин искренне не понял разоблачения:

- И купи! А чо? У ней всяких украшеньев много, пущай две шкатулки стоят.

Выхожурин привёл к ломбарду, а когда они вошли, спросил:

- Не здеся ли шкатулку-то видал, а то во всём городу шаром покати?

Крысин опешил, очутившись в недавнем положении трудовика, но вдруг увидел спасительный маленький деревянный ящичек на полке.

- Точно так-с. Вот и она.

Выхожурин тотчас же схватил мокрой от снега меховой рукавицей тонкую расписную работу, грохнул её о прилавок:

- Заверните!

Крысин испугался не на шутку. А если шкатулка стоит дороже полутора рублей? Что тогда? А если и полтора – на что ему до зарплаты питаться? А если и рубль двадцать пять – всё равно слишком мало остаётся… Эти мысли создавали в голове неприятную теплоту, которая спускалась к глазам помутнением окружающей картины.

- Полтора рубля, - пропел ломбардщик. – А если с упаковкой…

- Не надо упаковки! – взмолился Крысин, не в силах терпеть больше муки, достал рубль и 50 копеек – мелочью – сложил на прилавок, подправил кучку, взял шкатулку и поспешно вышел на улицу.

Они шагали рядом; Выхожурин был очень доволен, что всё вышло именно так. Один раз он совсем расфантазировался:

- Это ешо чо! Я вот аж пять рублей протратил!

И Крысин задумался: а может быть, он [Крысин] начинает портиться? Может быть, Выхожурин - вовсе не обманщик и даже не выдумщик, как он его  несправедливо осудил?… И не слишком ли дешёва будет скромная деревянная шкатулочка для Марины Еремеевны, у которой уже есть выхожуринская шкатулка (неизвестно, какова она) и «украшеньев много»?

          С такими-то тяжкими мыслями Крысин и подошёл к дому англичанки. На втором этаже старинного дома по Козлёнской жила в маленькой комнатке, окнами к мостовой, Марина Еремеевна. Дверь была приветливо открыта, и лился желточный свет, видимо, большая часть гостей ещё ожидалась. На первом этаже малюсенькая зала была пуста, лишь керосинка коптила со стола на середине комнаты. Выхожурин поднялся вперёд по извернувшейся лестнице, постучал в дверь второго этажа, а когда открыли, милостиво отдвинулся вбок, демонстрируя имениннице и гостям съёжившегося Крысина.
Протягивая оттаявшую коробочку, Крысин пролепетал:

- Поздравля…

- …ем! – весело добавил Выхожурин, притопнул ногой. – Пошлите за стол скорее!   

Марина Еремеевна заахала, что-то вроде «мне никогда не дарили такую прелестность», закрутила в ручонках мокрую потемневшую шкатулку и поставила её на книжную полку, прямо над праздничным столом. Оказалось, что именно их все ждали. Крысин даже повеселел. Прозвучала пара сухих хронических тостов. Учителя пили молча. После нескольких рюмок водки Крысин почувствовал симпатию к Марине Еремеевне, проснувшуюся и крепнущую. Ему казалось, что все посматривают на него временами, ожидая каких-либо действий, что коллектив уже решил для себя историю милой Мариночки и доброго Крысина. Тогда Крысин взял недюжинную гранёную рюмку и поднялся.

- Я… хочу выпить… за о… - тут ему подумалось, что «очаровательная» не до конца отразит красоту и прелесть Марины Еремеевны. Он хотел было сказать «распрекрасную», но выходило как-то по-мещански. И тогда в его голове нежные слова соединились в некое образование:   -…Разочаровательнейшую Мариночку Еремевну!

Крысин был пьян. Гости удивлённо зашептались, стали переглядываться. Он смутился и, будто по нужде, вышел из-за стола. Невидящие от расстройства глаза привели его на кухню. На столе стояло большое царское блюдо толстого фарфора, полное пельменей. Крысин сел напротив и с нервов начал есть. Съев два десятка, он успокоился и решил вернуться за стол. В комнате его ждал сюрприз. За столом рядом с Мариной Еремеевной сидел неизвестный молодой человек и, что-то рассказывая, беспрестанно целовал её в щёку, а та не уворачивалась, а вся сияла и благодушно подставляла порозовевшие ямочки.
Крысин замер в дверях.

- Изменница-а! – заорал он и бросился обратно к пельменям.

Он схватил фарфоровую лохань и замахнулся, желая разбить об пол, но подумал, что это будет слишком. Тогда он выплеснул на пол пельмени, а те игриво стали закатываться под всю кухонную мебель. Но этого ему показалось мало, и тогда он стал ногами давить выскальзывающие и шныряющие пельмени. На окне стоял горшок с геранью, Крысин хотел его разбить, но также поставил на место, выхватил большую щёпоть земли и бросил в пол.
Вошла Марина Еремеевна. Она увидела все бесчинства Крысина.

- Пошёл прёчь! Сумасшедший некультурьний старикашка! Крисин!

- Ах, вы! Вы – вы – плохая… и ужас-сная! – просипел убитый жизнью Крысин и побежал к дверям. У лестницы, когда он остановился, надевая пальто, кот хотел потереться о ноги, но Крысин пнул его, вскричав:

- Пошёл ты…! – и ничего уже не добавил.

Только мяуканье летящего кота стихло под лестницей, а Крысин справился распухшими пальцами с последней пуговицей, в дверях встал Выхожурин:

- Ну и натворил же ты, брат, делов. Ох… Все тебя разорвать готовы. Стой на улице, сейчас шубу возьму и приду.

Крысин не ответил и спустился под окна. Через полчаса тихой ругани, переминания с ноги на ногу и влажных сигарет он вспомнил, зачем стоит у входа. Его сильно мутило.

- Выхожури-ин! Выхожу-урин! Вы-хо-ди-и!

Крысин долго так кричал. Но высунулась голова Выхожурина, как ответственного за Крысина, и замахала руками, зашикала:

- Всё! Всё! Всё! Иди домой… Домой иди! Меня тут это… не отпускают!..

- Да пошёл ты!!!

Крысин неуверенной походкой двинулся прочь со злополучной улицы, но, только дошёл до Спасской площади, как ему поплохело…

                2.11.10