Исповедь старой дуры

Поезд набирал обороты, колеса мерно стучали. Мелькали дома города и поселки. Проносились косматые леса и редкие речки словно старались угнаться за тобой.  В  купе вошла женщина бальзаковского возраста.  Волосы ее  были сожжены многократным использованием перекиси водорода, глаза  василькового цвета были слишком безжизненными, чтобы быть красивыми. Уголки рта были опущены вниз, что говорило скорее о пессимистическом настрое.
Она вошла и, поздоровавшись, заняла свое место. Парень, что занимал нижнее место в купе, кивнул головой в ответ на ее приветствие и так же занялся подготовкой ко сну. Время было позднее,  второй час ночи.
Вера, а именно так звали неизвестную женщину, закончила свои приготовления, подсела  к окну и замерла в позе. Взгляд ее был устремлен и никуда, словно она отстранилась от всего происходящего в этом мире.
Молодой человек несколько раз бросал на нее взгляд, но женщина по-прежнему сидела неподвижно. Только парень чувствовал, что происходит нечто, чего он не мог бы себе объяснить. В ее сгорбленной фигуре выражалась какая-то трагедия и мучительный выбор. 
Поддаваясь какому-то внезапному порыву, он положил свою руку поверх ее руки, словно желая приободрить. Она вздрогнула, но руки не убрала.  Ее лицо стало еще более некрасивым, рот скривился  и  она заплакала. Крупные слезы катились по щекам, тусклый свет в купе освещал ее лицо и рисовал ее вздрагивающие плечи. Она заговорила. Быстро. Взахлеб.
- Я вру. – начала она.- всем вру. В первую очередь себе. Я всегда жила в жутком страхе сделать что-то не так. Мои родители замечательные и они никогда не были деспотичными,  но в доме у нас постоянно царила напряженная обстановка. Мы жили  по принципу: «Ты должна соответствовать выдуманным нами стандартам».
И все это тщательно проверялось. Всегда! Если  что-то было не так, то все это грубо и беспощадно переделывалось на моих  глазах. Взять, к примеру, даже элементарные вещи как посуда. Я мою чашки, отец вымытые чашки помещает в шкаф. Не дай бог останется хоть какой-то намек на чайный налет, при мне демонстративно перемывается. С детства во мне развивали комплекс неполноценности.  Все сводилось к вопросу, а зачем делать хорошо, если после тебя все равно будет переделываться. Независимо от того, насколько ты качественно сделал.
Мне все время приходилось «казаться», когда хотелось просто «быть». Приходилось глубоко прятать свои мечты, быть скромной и послушной девочкой. Мне хотелось петь – мой голос не соответствовал    стандарту, я писала стихи – они были плохими, лишь изредка положительный кивок головой. Я мечтала о сцене, мне хотелось играть на разрыв аорты, но и эта мечта была растоптана грязными сапогами. Мои попытки посещать театральную студию была воспринята в штыки: займись чем-нибудь полезным.
Со временем я смирилась. «Быть» стерлось. Я стала как все. Обычной. Серой. Массой.
Я получила образование, которое  в сущности ничего не дало мне. Ведь главное это «казаться».  Постепенно стены росли: я ходила на работу, которую ненавидела. Каждое утро. Через силу. Ведь для мамы было главное сидеть в тепле и при этом работа должна быть непыльной, бумажной. Никто не поинтересовался, хочу ли я этого. Мне хотелось энергии, голову переполняли мысли, эмоции, а я продолжала монотонно стучать по клавишам клавиатуры и все глубже зарывалась в отчеты.
Парень сделал кивок, и словно пресекая его вопрос, она продолжила:
- Вы хотите спросить меня почему я все это не бросила? Не запротестовала? Спустя годы я не смогу ответить на ваш вопрос.  Наверно я просто привыкла  «казаться» успешной и деловой дамой, без которой фирма едва ли не прекратит свое существование.  А может быть я просто боялась жить по –другому. Теперь  я понимаю, что упустила шанс поменять свою жизнь. Но небеса все-таки не оставили меня. Фирма обанкротилась.
Парень посмотрел на нее и мягко улыбнулся. Она перехватила его взгляд и тоже улыбнулась в ответ.
- Наш дружный коллектив (а это единственное теплое воспоминание о тех временах) рыдал, что в такое сложное время остался без работы. Я была единственной, кто искренне радовался происходящему. Ведь у меня появился шанс «быть»!
И вот здесь в моей жизни появился Евгений. Как же  он  раздражал моих родителей. То есть сначала все было просто замечательно, но чуть позднее выяснилось, что он не соответствует стандартам, то есть он имеет право высказывать открыто свое мнение. Он резко выбивался из того мира, что создали мои родители. Слишком сильно я его любила и поэтому, наверно, впервые пошла наперекор родительскому мнению. Мой муж далеко не идеальный и были моменты, когда я его просто стеснялась, ведь он не соответствовал тем стандартам, что были заложены в моей программе. Программе самоуничтожения. Я стеснялась ходить с ним в гости, дабы он не высказал резких суждений.  Я стеснялась собственного мужа за то, что он естественен!
А потом обнаружилась проблема. Мой муж стал заядлым игроком, что не просто не соответствовало, а прямо- таки выбивало из колеи.
Голос ее задрожал, словно она вернулась к тем воспоминаниям и переживала их заново. Молодой человек слегка коснулся ее щеки и вытер катившуюся слезу.
-  Я пыталась вытащить его из этого болота. Просила. Умоляла. Запирала дверь и выбрасывала ключи. А еще я упорно скрывала этот факт от родителей.  Ведь для меня это означало поражение по всем фронтам – я никчемная, я плохая жена.  И муж мне под стать. Непутевый.
Тогда –то и подвернулась эта поездка. У меня мучительный выбор: ехать в Лондон или нет.   
Она выжидающе посмотрела на попутчика. Но он лишь мягко улыбнулся ей и продолжал молчать.
- Думаете я должна сама сделать выбор?
Вера тоже замолчала.
- Простите я вас утомила. Но мне просто надо было выговориться, чтобы все осознать. Наверно надо лечь спать. На свежую голову всегда думается легче.
Купе погрузилось в темноту и тишину. Остаток ночи был проведен в молчании.
Утром Вера проснулась от того, что кто-то в упор смотрел на нее. Она открыла глаза и улыбнулась своему попутчику. Суматошное утро наступило с очереди в туалет и указаний о том, что приближается санитарная зона, а потому нужно поторопиться. Наспех приведя себя в порядок и доставая чемодан, Вера вдруг снова разоткровенничалась.
- Я все-таки поеду в Лондон. Снова из глубины детства выходит на свет «казаться»… «Казаться» сильной и уверенной в себе женщиной, для родителей казаться прекрасной семейной парой, для друзей – женщиной, которая многого достигла.  А ведь все просто. Я на самом деле я просто устала. Устала все время притворяться. А там меня никто не знает, там я сама самоё. Там не нужно доказывать. Ничего и никому.
А еще сегодня ночью я поняла страшную истину. На самом деле я не люблю собственного мужа. В этом не хочется признаваться даже самой себе. Просто в его обществе я обретаю себя настоящую. И с ним не нужно лгать и быть разной. С ним можно быть самим собой и именно этим мне он так дорог.
А в Лондон я поеду.  Слишком сильно въелось в мою кожу и душу «казаться».
Поезд замедлил ход и состав прибыл на станцию. Она подхватила чемодан, неожиданно наклонилась и поцеловала молодого человека в щеку.
- Вы замечательный. Без вас я бы просто не смогла решиться на такой шаг. 
В окно молодой человек видел, как женщина радостно бросается на шею каком-то мужчине. Они радостно и оживленно переговариваются и, улыбнувшись, под руку уходят.
Состав медленно трогается. Молодой человек мучительно и напряженно хмурит брови. «Как бы я хотел знать, о чем она говорила, как лились речи из ее уст. Господи! За что ты создал меня таким. Ты лишил меня самого важного. Умения слышать и говорить!»