Ирландец

Помнит ли он затухающие закаты на холодном и мокром песке мрачного побережья и солёные от морской воды губы, путающиеся в соломенной голове песчинки и разодранные в кровь колени? В Александрии этого нет, никогда не будет и вовсе не было. Рассветы и истерики солнечные лучами в треснувшей кружке лихорадят, бьют, осушают изнутри. За тысячу миль был этап его жизни лучший. Эйд погряз в своём детстве, которое любит до одурения. Там было всё: старые пыльные чемоданы, утопающие в пыли, оставляющие на пальцах раны, иссохшие к осени травы, девчонка соседская с рыжими косами визжащая по поводу и без него. И знали бы вы, как же искренне любит огня искры он.

Грубым рывком небрежно выдернутый из привычного мира с матовыми гранями и осенней листвой, он ненавидит английский язык и Америку до яростных криков, до ударов головой о горячую батарею и смеха отчаявшегося дурака. Глухой барьер между миром и одиноко плетущимся посреди улицы ирландцем не иссяк пока. Именно так. Эта страна его не воспитала, а лишь привычкам вредным дала захватить очередную жертву. Развеять бы все чертовы воспоминания по ветру, уехать домой, но Эйд сомневается. Всем рьяным доброжелателям Фланн вымученно улыбается, в ответ на чужие старания хлопает дверью, по пути напяливая наизнанку куртку пропахшую гарью опять матерится так по-родному. Застрял навечно между прутьев в клетке, безнадёжное чириканье «C;il; M;r» уже приелось.

Мистер Эллиот всегда слишком пьян и чрезмерно улыбчив, чтобы понять, насколько он беден и асоциален. Запрограммированный на веселье бесконечное, на бесконечную ложь, на кипящую ненависть смешанную с зубным скрежетом. Он будет смеяться прямо в безразличные лица чужие, даже когда лучшие из врагов достанут оружие, а дышать будет больно и тяжело от осколков рёбер в лёгких. Это Эллиот пришлёт вам в качестве льгот из больницы глянцевую открытку или фотографию чьей-то жопы. Его поведение - полная импровизация. Навеки ваш человек-шторм, который любит смеяться. Не можете обхватить руками, но ведь чувствуете. Живёт ради удовольствия, одним моментом, из-за пари пройдётся в лыжах по парапету. Не поверите, но ведь хочет жить чертовски.

Фланн не гонится за ровесниками с распростёртыми объятьями в попытке ухватиться за какую-нибудь надёжную стереотипную компанию. Ему не нужны друзья-на-век, понимаете? С ними невозможно оставаться полностью независимым. Плевать, что одиночество – обратная сторона свободы. Будь же свободен. Он хотя бы с собой честен и проклят навечно. С ним небезопасно встречать рассветы и ночами считать планеты. Если вы хрупче китайской вазы династии с непроизносимым названием, бегите. Бегите, что есть мочи, без оглядки, сверкая пятками. К тому же, кому нужен этот дрянной социопат с зачатками мизантропа. Это диагноз. Убирайтесь от него, пока не поздно.

Как же можно обойтись без лирики капли? Вот он перед вами весь из себя такой неправильный, нелюбимый сын своих родителей, вечный безбилетник потрёпанный жизнью и избитыми нервами, огрызается на реплики девочки-стервы. Он без лоска, со своими заморочками и старыми квадратными очками, прописанными старым врачом мелким почерком между строчками. Сквозь оптическое пространство мелькает счастливое безумие, гложет изнутри гусеница последний листок цвета охры, извивающийся в закоулках души на засохшем дереве здравомыслия. Человек-пятиминутка на улицах дарит волшебство в обмен на крепкие сигареты, тут уже не до забот о внутренностях.

Просто закройте окна, оттуда дует. Заболеете. Заразитесь им. Будете прокуренным голосом отпускать плоские шуточки и пить текилу из горла. Станете настоящими, реальными, из плоти и крови состоять будете, а не из розовых сопелек и глянцевых раскрашенных масок-лиц. Наконец-то у вас прорежется трёхдневная щетина и проявятся синяки под светлыми глазами. Да, остерегайтесь этого опасного вируса. Почему он такой неспокойный? Почему ничего не боится? Почему он безнаказанно живёт…почему таким мудакам везёт?!