Тройная уха

Воскресный кросс в Черновицком пехотном училище мероприятие обязательное, хотя и мало радостное. А когда лес после дождя, в липкой и жирной грязи – курсантам натурально мука кромешная! Сапоги пудовыми гирями по земле волокутся, ноги как у беспомощных коров в стороны едут; и курсанты на финише хуже чертей: потные, донельзя замызганные.
Вон, из офицеров никто проверяющим не побежал, потому, как эту въедливую грязь щёточкой на раз-два не смахнёшь, её впору совком полдня счищать. Выходной день называется… да тут сам Бог велел километр-другой скостить!

Укороченный путь предложил Фёдор Егозин - крепко скроенный задира из Харькова, обновивший вчера в парикмахерской свой пижонистый «полубокс». Хоть и тихо, но с положенным для второго курса недовольством буркнул он товарищам, что, мол, за прихоть у генерала – каждый выходной их сиротскими ногами лес утюжить? А если наперерез?..

Три смельчака по-партизански шмыгнули в густые придорожные кусты и вместо моста подались вдоль реки Прут. Разгорячённые и ликующие от своей решительности, они столь беззаботно вынеслись на большую поляну, что незнакомый мужчина в новеньких широких галифе и суконной гимнастёрке, на глаза им попался не сразу. Впрочем, и хозяин поляны, по-свойски орудующий у костра, приметил гостей с задержкой. Зато когда приметил, поднялся грузноватым телом, обрадовано замахал рукой.
- Вас-то мне и надо, голубчики! А ну-ка сюда!

У голубчиков, как полагается, на военную форму сработал рефлекс, они замедлили шаг, однако, разглядев, что гимнастёрка без погон, откровенно наполнились растерянностью: что делать? Исполнять приказ или мчаться прочь быстрее ветра?
Мужчина повторил:
- Ко мне, ко мне! Живо!
Рвущиеся в лес ноги Егозина словно одеревенели. «К такому голосу и погоны не нужны», - едва подумал он, как самый высокий из них - Илья Красовский, шагнул чуть вперёд и с безукоризненно озабоченным видом спросил:
- Как к училищу выбраться – не подскажите?
- Новички? Первый кросс?

Троица молча покивала головами.
- Вижу, вижу, - согласился мужчина в гимнастёрке и вдруг властно скомандовал парням. – Давайте-ка, новобранцы за мной! Нужда есть - подсобить полезному делу.
Курсанты тревожно переглянулись: вроде свой перед ними человек, военный, однако с подчинением лучше не торопиться, потому как теперь точно видно – незнакомец это, и звания никакого. С другой стороны, офицерское сукно, твёрдый властный голос…

Ослушаться новоявленного командира парни не посмели, шагнули вслед.
Нужда в помощниках открылась метров через триста – в раскисшей чернозёмной низине стояла заляпанная грязью «Эмка».
- Посмотрим, на что будущие офицеры гожи, - мужчина сел за руль, со значением кивнул назад.
Курсанты упёрлись кто в запасное колесо, кто в чёрный гладкий кузов и после пятой раскачки легковушка, выплёвывая из-под задних колёс комья сырой земли, подалась на пригорок.

- Номер-то генеральский, - прошипел Егозин, углядев замызганные цифры.
В нарядах на КПП они этой самой «Эмке» ворота открывают резвым галопом! Только сейчас за рулём не солдатик - их ровесник, а прежде невиданный мужчина. И генерала почему-то нет…

Обстановка явно пахла неприятностями, но теперь курсанты точно не знали что делать: бежать поздно – лица их близко видали, запомнили; остаться при машине – не ровён час и сам строгий начальник училища объявится. Вот будет караул!
Они вновь поддались решительному жесту незнакомца следовать за машиной, и с недобрым предчувствием вернулись на поляну. Их, невесть откуда взявшийся повелитель, уже пристроил «Эмку» недалеко от костра и заглядывал в дымящийся котелок.

- Нам бы в училище, - робко отозвался Егозин, порываясь от волнения огладить свой пижонистый «полубокс». – Бежать надо… норматив и… потеряют нас.
Друзья его просительным хором закивали головами, словно незнакомец держал троицу в настоящем плену. Однако тот совсем не желал вникнуть в щекотливое курсантское положение.
- Потрошить рыбу кто умеет? – пытливый взор мужчины пробежался по курсантам.
- Никак нет - женское это дело, - опасливо вставил Илья Красовский, намекая на собственную ненужность и скорый уход.

Но странного незнакомца отказ не обидел.
- Городские, небось?
- Мы с Петро, - Красовский кивнул на стоящего рядом третьего курсанта – тощего, с сутулинкой, – из Киева. А Фёдор из Харькова.
- М-м! – с совершенно непонятным смыслом промычал мужчина и, доставая из брезентовой сумки самодельный, с тонким лезвием нож, добавил.
- Ну, братцы, зарубите себе на носу - у военных женского дела нет.
Заблудшая троица, всем видом показала, что словесный урок насчёт военных дел выучен, и им пора. Пора!.. Впрочем, непререкаемая настойчивость хозяина положения и догадка, что в котелке скоро будет нечто вкусненькое, обернули их в некоторое замешательство.

Незнакомец углядел и замешательство. «Совсем ещё ребетня»! - подумал он и кивнул на поваленный рядышком старый гладкий бук – толстый, без веток.
- Вы садитесь! Ушицы сейчас отведаете. В училище, небось, ухой не потчуют?
- Нет, - протянул некогда бравый Егозин и, вспоминая, что петлять от кросса взялись по его придумке, почти умоляюще произнёс: – А если нам за отставание влетит, товарищ?..

Как ни была многозначительна пауза, мужчина избежал пояснений, в каком чине он товарищ и товарищ ли вообще. Это опять насторожило курсантов: высокое начальство при таких недоразумениях чеканит свои звания громко, вперемежку с руганью!
- Не бойся, сынок! После этого, – мужчина кивнул на «Эмку», - не влетит. Меня, кстати, Николай Емельяновичем зовут, и я вам честно скажу - заслужили вы ухи, хлопцы, заслужили!

Курсанты, исчерпав причины удалиться, покорно сели: приказ есть приказ, хоть и не понять, почему он от какого-то Николая Емельяновича исходит. Но машина в его ведении точно генеральская и потому указание лучше исполнить.
Николай Емельянович без суеты пристроился на корточки подле большого ровного пня, выудил из оцинкованного ведра пяток мелких ершей и принялся их потрошить на дощечке. Не поднимая головы на курсантов, он вступил в разговор, словно сам с собой.

- Это точно, у военных женского дела нет: постирать, зашить, харч приготовить! Я живой на войне как остался? У меня на теле зарубины уже были – два ранения: в грудь, в ногу. А вот спасло, что никогда бы наперёд и не угадал – рыбалка! Да. Тятя, вот, на рыбалку сызмальства меня брал. И толк в ухе передал. В Сибири это обыденно, там природа везде. И пригодилась ведь отцовская наука! На войне пригодилась. Стояли мы стрелковой дивизией перед Вильнюсом. В сорок четвёртом. Наступать готовились...

Выпотрошенная рыбёшка юркнула в котелок и, Николай Емельянович, цепляя широкой мозолистой ладонью новую горсть мелкотни, замер, поднял на сидящих курсантов глаза. Глаза эти вдруг наполнились мрачной, окаменевшей суровостью и глубокой печалью.
- Если кто скажет, что в наступлении лучше, чем в обжитом окопе – плюньте в лицо от моего имени. Блиндаж в два наката завсегда лучше вражеской шрапнели! Хоть и свою землю освобождали, но собственный страх так сразу за чуб не схватишь, к земле не приклонишь… Так вот про рыбу!

Ерши вывалились из ладони на доску, и мужчина вновь стал полосовать серебристые брюшки.

- Бомбили немцы наши позиции в тот день крепко, и с одного «Юнкерса», по глупости какой или по серьёзной причине, но упала бомба в озеро, что у нас в тылу километра за два было. Я этот взрыв высоченный совершенно случайно увидал, потому как все головой вниз уткнулись, в землю, и посреди смерти, разрывов да и подумалось мне вдруг – оглушенной рыбы там несметное количество.
Отбомбился, значит, фриц, а я собрался до озера с мешком: у пулемёта второй номер оставил, чтоб без головотяпства на предмет боевого оружия, чтобы под трибунал в случае чего не загреметь, ближайшему начальству известился – и вперёд! Набил мешок рыбкой драгоценной: карп, карась. Всё на серьёзные экземпляры зарился – не меньше, чем в пол руки. Уха-ухой, но мяско служивому первей всего будет! Хоть рыба и не совсем мяско, а всё не вода в желудке! Да что вам рассказывать?

Курсанты молча, но дружно закивали головами, также молча облизнулись – им это понятно как никому. Не прошло и десяти лет после мая сорок пятого, и они - дети военного времени, вытянувшиеся сейчас в тощих юношей, ещё не ели до сытости.
- Сварил я, значит, ухи на весь взвод, и принялись мы доппайком, как манной небесной объедаться. Голодуха, она проклятая, достала не хуже фрица. Соседи пронюхали что к чему и тоже гонцов к озеру. А мы пируем! В штаб батальона котелок снесли угостить начальство… И тут на позицию «Виллис» подкатывает, с генералом. Командир батальона нашего, не будь скромнягой, возьми да и пригласи комдива ушицы похлебать. «Чудная, говорит, товарищ генерал, ушица у нас вышла»! Ну, генерал не в отказе от предложения, первую мисочку сноровисто так уговорил… по-солдатски прямо, с добавкой тоже не растерялся, нутро-то генеральское тонкую пищу враз раскусило. Понимает евойный желудок, что дело со смаком сотворено! «Что за умелец управлялся?» - спрашивает. Докладывают ему: так, мол, и так, рядовой Старостин!

Словно окунаясь в те далёкие дни, рассказчик выпрямился, обтёр тряпкой нож, руки. Взял разводягу, пару раз круто провернул в котелке. Продолжил:
- Генерал меня вызвал и спрашивает: «Адьютантом-поваром ко мне пойдешь»? Мне предложение, как обухом. Я пулемётчик, это в отделении не шутка. Заткнётся мой Дягтерёв или начнет в небо по бестолковости хозяина своего пулять – товарищам погибель. С ответом не тороплюсь. «Подумать надо, товарищ генерал! - докладываю, - что земляки скажут». Но моё замешательство даже по душе генералу оказалось, веско он на меня посмотрел, оценивающе: «На обратном пути заеду, решение доложишь». Завертелась от «Виллиса» пыль, а я к своему родному отделению за советом - «Что, братцы, мне делать-то?» - «А что, Старостин, делать? - товарищи мои боевые говорят, - иди, коли фортуна благоволит. Ближе к начальству, оно, может, живым останешься». И верно, хочется ведь живому остаться, какой твари хочется на тот свет? Не то, что прежде срока, а вообще? Курице голову рубить, и та полошится до последнего в свою защиту, а человеку с его-то мозгами подавно!.. Инстинкт внакладку с сознанием – не шутка, от этой суммы в голове такой мыслительный перезвон!

Помнится, под Псковом нас свежие части меняли. Шли они чистые, бодрые, как водится, с шутками-прибаутками. А мы им свои окопы освобождали, вылазили, как бесы из пекла, грязные, опустошённые, пораненные. Погибших не счесть. Понимали мы, что и от заменщиков через три дня половины в живых не будет, а радовались, что нас в тыл, комплектоваться, отдыхать. Радовались, что не нам из окопа на немецкий свинец подниматься, под минами смертоносными бежать. Свой, конечно, советский солдат погибать будет, вот этот, тот – земляк, брат, почитай, жалко, сочувственно, но, всё ж не ты!.. с другой стороны, и мы кого-то меняли, на нас тоже также смотрели… А с тем генералом я сблизился. Остаток войны на легковушке, при нём. Так двумя ранениями и обошёлся. А вы говорите – у котелка постоять женское дело!

Николай Емельянович вдруг спохватился, оглядел курсантов.
- Это я не к тому, чтобы задами-огородами в деле. У меня семь боевых наград: от Москвы сорок первого до Кёнигсберга! Орден солдатской Славы при генерале заслужил, и боевой службой, не лизоблюдской… Дивизия на реке наступление вела, ну и застопорилась, силёнок не хватило, чтобы с первого удару как следует врезать!.. Замешкались, а переправу фашист авиацией - в клочья. Два прорывных танковых батальона на том берегу остались, да пехоты чуток  – они в отрыве под самое истребление попали.

Ходит мой генерал в раздумьях бормочет – «Танкистам бы туда горючки, литров по сорок на танк - рвануть, первый рубеж фрицам отутюжить»! Плацдарм, как я своим рядовым умишком понимаю, есть, а расширить его, ударить - нечем. Пехоту-то на подручных плавсредствах можно переправить. А грузовики с бочками? Вы люди теперь военные, соображаете?

А мне волею случая известно, как переправу с топливом наладить. До войны, в колхозе, я солярку для трактора за реку доставлял. Весной Куманиха так разлилась, что ничем её не одолеть, никаким бродом. Однако ж выход я нашёл!
Глаза Николая Емельяновича засверкали с хитрецой, словно вопрошали у курсантов: «Ну-ка, сообразите и вы!»

  - Не заполнять бочку доверху-то! – сказал он, ничего не дожидаясь в ответ. – Будет она поплавком, сама себя держать. Пристраиваешься сзади лягушонком и - вперёд!.. Докладываю генералу, как можно на ту сторону горючее переправить, что на каждую бочку пловец нужен ладный - без оружия, ремней, чтоб железом не громыхнуть; что снос течения из расчётов не упустить. Потом и вовсе мысль осенила: чурок к бочке привязать, для подъёмности. 
И как-то меня это вдруг завело, говорю товарищу генералу – давайте лично меня пловцом! Очень я доверием генерала дорожил и не хотел этакой пугливой крысой запечатлеться в его памяти. Совесть, она ведь своё берёт, нет-нет а и зуданёт, что не в окопе ты, в атаку не поднимаешься. Разъясняю генералу, может, кто струханёт плыть триста метров в ночи, да ещё осень, вода холодная - так я за пример. А по возврату грамм сто на растирание!

Согласился комдив, только говорит, смотри, Коля, не оставь генерала своего без чудо-повара. Потому, говорит, как избаловал ты меня своими блюдами, приказываю вернуться живым-невредимым! Пообещал я вернуться и вернулся, хотя немец наши вошканья с бочками всё-таки услыхал, миномётным огнём прошёлся. Но от смерти Бог миловал, а генерал к награде представил. Вот.
Неожиданно на тропке возник поджарый мужчина с ведром и связкой удочек, и рассказчик подхватился ему навстречу. В рыбаке, хоть тот был без ярких лампас – обычные суконные галифе да гимнастёрка с закатанными рукавами, курсанты враз узнали начальника училища.

Николай Емельянович принял у генерала ведро, похвастался, ткнув на «Эмку»:
- На месте, как по щучьему велению!

Курсанты замерли словно оцепеневшие. Молча встречать такое высокое начальство, даже если оно без погон, было бы крайней наглостью, и Егозин на дрожащих ногах выступил вперёд.
- Товарищ полковник! - выпалил он. - Группа курсантов…
Отчаянный Егозин собирался доложить, что группа курсантов участвует в воскресном кроссе, как вдруг с ужасом понял, что крепко ошибся в звании.
Поляну охватила зловещая тишина…

- Полковником меня даже Николай Емельянович не помнит, - ворчливо заметил генерал, прислоняя удилища к машине. – На уху нацелились?
- Никак нет! – громом гаркнула троица, свят, свят, свят, какая теперь уха?!
- Это я их зазвал, товарищ генерал! – кинулся в объяснения Николай Емельянович. - С машиной помочь.
- Какими же путями ты их зазвал? – генерал – седовласый, тонкой интеллигентной кости, чуть ухмыльнулся, выставил вперёд суховатый локоть - окинуть взором наручные часы, и строго посмотрел на курсантов. - Воскресный кросс пропускаем?
- Никак нет! Заблудились! – отчеканили те и против собственной воли, все как один, покраснели: чёрт бы побрал эту смекалку с урезанием километра, да и уху тоже!
- Я ваши сказки на пять лет вперёд знаю, – генеральский хрипловатый голос звучал негромко, но нарушителям он казался страшнее всего сущего на земле. – Зачинщик самодеятельности кто?

Бульон от ершей как назло обрёл аппетитный душок и щекотал курсантам ноздри, но те стояли молча, в ожидании, что генеральский «меч» пройдётся по виновным головам поровну.
- Кто же? – ещё раз спросил генерал. 
Долго молчать перед начальником училища было нехорошо, и главное - глупо, потому как строгий генерал ответа всё равно добьётся!
- Я товарищей подбил… курсант Егозин, – побелел Егозин.

Генерал, никак не отзываясь на чистосердечное признание, достал из недр «Эмки» полевую кожаную сумку, а оттуда листок, ручку и, что-то написав, положил этот листок в нагрудный карман гимнастёрки.
- Машину-то как они вытащили! – с энтузиазмом вмешался Николай Емельянович и, изобразив боевой задор, сжал увесистый кулак. - Силачи – первым нажимом! Мотор завести не успел!
- Ну, если первым нажимом, – генерал с ловким замахом бросил сумку в раскрытую дверь легковушки. - Сколько до ухи?

Николай Емельянович запустил в генеральское ведро руку, радостно воскликнул:
- О, сазаны! Грех, Григорий Гаврилович, тройную упускать! Через полчаса пальчики оближем!
- А может, этим удальцам вместо тройной ухи по три наряда? А «Сусанину» трое суток гауптвахты? Тот вражину за нос водил, а этот своих.
- Новобранцы! – снисходительно заступился Николай Емельянович, уже колдуя над оглушённым сазаном.
- Ну, да, – усмехнулся генерал и покачал головой. – Единственный разрыв в озере за два километра, ты, Емельяныч, увидал, а вот второкурсника от новобранца отличить не способен! Да?
- Вон даже как? – не растерялся Николай Емельянович. – Коль второй курс такие отощалые, уха им в самый раз!
- Эх, гость ты мой, а то бы я сказал, какую им уху впору.

Курсанты только тянулись кверху свечками, безмолвно и отчаянно полагаясь на милость судьбы.
- Городские они, товарищ генерал, – как мог, смягчал обстановку Емельяныч. - Пообвыкнутся, толк будет. Я им за стол обещал, у них уж слюна давно пошла. - И нарочито засуетился, прикрикнул на Егозина. – Ну-ка, Сусанин, из сумки десять картофелин – и чистить!
Сам Емельяныч с возгласом «Вот ещё красавец!» выхватил очередного трепещущегося сазана, оглушил топориком, потянулся к ножу. Вдруг властно крикнул оставшимся парням:
- Э-э! – давай-ка машину от грязи! Чтоб как на ВДНХ!

Два раза повторять не пришлось. Илья с земляком зачерпнули из Прута в указанное ведро воды, а на тряпки готовы были пустить даже свои тонкие гимнастёрочки. Благоразумно обошлись припасённой в багажнике ветошью, и пока их трудом машина освободилась от жирной прилипчивой грязи - вплоть до колёс, дивное кушанье подоспело.

Ели курсанты торопливо, дуя на ложки, и как могли, старались скрыть зверский аппетит. Николай Емельянович нарочито часто смотрел на сияющую «Эмку», цокал языком – «ай, молодцы, хлопчики!», с отцовской заботой ворковал вокруг всех, и по первом опустошении курсантских мисок силой подлил добавки, не жалея кусков сазана. Генерал молчал, тонкими белыми пальцами держа ложку и неторопливо отправляя в рот порции знаменитой тройной ухи.

Понимая, что после двух мисок и самому наглому вояке пора честь знать, курсанты едва не бегом кинулись к реке мыть посуду. Затем выстроились для генеральского приказа.
Генерал протянул Егозину листок.
- Командиру батальона записка. Наказывать вас чрезмерно никто не будет – машину мне вытаскивали. Вам, Егозин, два наряда вне очереди. За подстрекательство товарищей к бесчестному поступку. Это плохо кончается, запомните.
- Так точно! - гаркнул Егозин, а сам ликовал: «Какой пустяк два наряда, когда с самим генералом! За одним столом»!
- Довольны ухой? – лицо генерала разгладилось, в глазах исчезла строгая колкость.
– Так точно! Спасибо, товарищ генерал! – три курсанта постарались крикнуть так, словно были полусотенным отрядом.
– Можете идти.
– Есть!

Прочь с поляны курсанты побежали рысью, едва касаясь тяжёлыми сапогами мокрой земли…
Генерал проводил их задумчивым взглядом.
- Вроде бы строг с мальчишками, - обратился он к своему боевому водителю, - а будь война, закроют меня, генерала, своими молодыми телами. Не задумываясь юные жизни за старика положат… не в каждой стране такие воины, не в каждой…

Николай Емельянович молча дошёл до «Эмки», вернулся с фляжкой.
- Выпьем, Григорий Гаврилович, за мальчишек наших, - он плеснул в кружки спирт. – Только наши вот так могут… советские… уж мы-то знаем…
Они выпили за тех, кого впереди ждали офицерские погоны, за тех, кто геройски погиб в боях, за тех, кто остался жив после страшной кровавой войны…

Пустые кружки покоились на старом пне, когда Николай Емельянович обхватил гладкий ствол бука и хмельными, затуманенными глазами посмотрел на живописный изгиб неторопливого Прута.
- Как хорошо, Григорий Гаврилович! – выдохнул он с чувством. - Хоть не Сибирь, а хорошо. И главное – тишина.
Боевой генерал, подняв к небу седую голову, неспешно курил.
- Хорошо, Коля! – проникновенно отозвался он, и лицо его озарилось блаженным наслаждением. - Без войны… хорошо…