Качнувшись влево

Лидия не любила летнюю сессию. Весна ударяла в студенческие головы, как в колокол, наполняла одним лирическим звоном. В мае начинались досрочные сдачи, деканат дергал, приходилось задерживаться или приходить в свободные дни. Она уже взяла зачетки и ведомость, когда увидела в приоткрытую дверь Бориса. По-глупому присела обратно. Думала, уехал навсегда…А раз вернулся….  Может, хватит уже в прятки после сорока?

Впервые Бориса она увидела тоже в мае. Заглянула к Марк Санычу случайно. «Вот, Лидочка, познакомьтесь – Борис, сын товарища моего, хороший парень. Ему для защиты нужен преподавательский стаж. Возьмем? Кстати, не-же-нат». Cо значением растянул последнее слово. Борис пожал руку, сел, но продолжал улыбаться. За плечами у Лидии был непутевый студенческий брак и понимание, что в двадцать восемь одиночество – не наказание, а свобода. Она и по натуре не была дичью, сама привыкла выбирать. Так что все эти улыбочки… Но когда на занятия в сентябре Борис пришел с обручальным кольцом, это задело. Она не удержалась, спросила у Марка.

- Да, только женился, 31 августа. Родители приезжали, старые друзья - такое богатство…

- А что невеста?

- Приятная девочка, очень. Родители то ли родственники дальние, то ли давние друзья.

- Родственный сговор?

- Ну, если и был, то отчасти, Лидочка. И потом я Вам скажу – неплохо, когда у супругов много общего.

Это «много общего» нарисовало жену Бориса похожей на него – статной, улыбчивой, черноглазой. Увидела Соню Лидия года через три на юбилейном вечере. Борис опоздал на торжественную часть, стоял в проходе, держал ее за руку повыше локтя, высматривал места. «Плохая интуиция – подумала Лидия – не такой представляла». Ей понравилось Сонино платье – по размеру, но не слишком облегающее, из хорошего магазина. Но было в его простоте что-то не созвучное торжеству. Недоставало чего-то - платка, украшения. И в самой - изюминки какой-то. Крючка, на котором он сидит. Лидия знала этот тип  стерильных девочек. В институте они, как масло с водой, не смешивались с остальными. Не ввязывались в конфликты, не заводили дружб. Носили светлые пальто и замшевую обувь. Когда у них, приезжих, и в пир и в мир и в добрые люди были немаркие и ноские серенькие, черненькие. Украшенные платочками. Лидия думала иногда – непрактичность или высокомерие? Почему-то в этой отдельности ей мерещился вызов. Потом убедилась, что все не так. Просто им не было нужды в новых отношениях - у них были свои компании, дворовые, школьные. И проверку на вшивость они, как ни странно, выдерживали. Странно, потому что поступали по совести, а не по дружбе. «И все-таки бледненькая для такого парня, - улыбнулась Лидия - не удержит, если кто дернет. Да и держать не станет». На банкете спросила с интересом:

- А Вы чем занимаетесь, Софья?

Соня взглянула на Бориса. И Лидия поняла. Хрупкость ее и есть та игла, что прошила его когда-то. Насквозь.

- Соня занимается нашим домом и ребенком. Как когда-то моя мама. Вот такие правила у нас в семье.

Он мог бы сказать, что это вынужденно, что у них нет бабушек-дедушек. Но почему-то ответил резко. Что-то увидел в ее лице – улыбку, движение бровей. Лидия знала, что Борис дорожил их дружбой, но взял и провел черту. Его семья – это его семья.

***

Она догнала Бориса на лестнице, позвала. Он не узнал по голосу, оглянулся неохотно, потом обрадовался. Изменился, отметила Лидия, похудел. И в волосах соли и перца  почти поровну.  Она спросила, как отец, вышли на улицу. Борис достал брелок.
 
- Вы никогда не предлагаете подвезти, чтобы я не пригласила на кофе?

Борис рассмеялся. Действительно, никогда не предлагал. Они садились рядом на заседании кафедры, вместе выходили, но подвозил всегда кто-нибудь другой.

Ехать было недолго, Борис ехал уверенно, быстро. Экономит время, чтобы зайти? Стала лихорадочно вспоминать, убрала ли в спальне утренний беспорядок. Причем тут спальня, одернула себя, кофе пьют в гостиной. Борис припарковался точно напротив подъезда, открыл дверцу, протянул руку.

- Ну, так как насчет кофе, Борис?

- Спасибо,  Лида. Дома не обедают без меня.

Борис подождал, пока она подойдет к подъезду. Разминулись, Лида…Ничего тут поделать нельзя. А день такой паршивый. Утром полез в ящик за ключами, увидел пачку квитанций, счета за телефон. Она все-таки звонила! Сима, Сима, видишь оттуда? Что мне делать, скажи?  И вдруг запер машину и окликнул.

Они сидели и говорили на когда-то запретную тему. Борис сказал «ты» и у нее заныло внутри. Что ж так поздно!

- Лида, всё не так. Наши семьи дружат, не знаю сколько – в нескольких поколениях. И Соню я знаю с детства, но родители не решали ничего. Я сам. Мы шутим, правда, что я - подкаблучник, потому что «женись!» сказала она.  Но, конечно же, решил я.

- Сонечка…Запутала всех, себя, этого парня… Тебя отняла… У кого-то.

- Да нет. Не у кого было отнимать, наоборот, была пустота. Я думал, всё, потерял чувствительность, никогда не женюсь. Понимаешь, я замечал женщин, знакомился, привязывался, но неизбежно наступал момент, когда понимал – не моё. Поступок, слово какое-то,  и – не моё! Это, знаешь, как с завязанными глазами идти на голос. Срываешь повязку и… не то.

- А Соня?..Твоё?

- На Соню сам я никогда не посмотрел бы как на жену. Мы шутили в Одессе на эту тему, потому что это было смешно. Встреться мы взрослыми, кто знает... Но мы встретились детьми,  и для меня она осталась за каким-то барьером, кем-то навеки младшим. Я был эгоистом в детстве. Родственники любили спрашивать: «Боря, хочешь братика или сестричку?» Я всегда давал твердый ответ – нет! И хотя у родителей не получилось по другой причине, ссылались всегда на меня – Боря не хочет. И вот послушание - возиться с Соней. Я-то понимал, что мы – просто соседские дети, а она считала, что и моя бабушка, и тетя, и я – ее семья. Я маялся в няньках, и надоела! говорил,  а она все равно тянулась ко мне.  То, что она не ябедничает, не обижается, меня страшно подкупало. Почему-то не приходило в голову, что Соня растет с братом, думал, такой характер. Дома в Москве я вдруг заскучал. Двоюродные братья на семейных посиделках поддразнивали, они всегда были заодно,  и я думал,  если б такая сестра – послушная, смышленая, я б и согласился. Знаешь, мы не виделись почти двадцать лет, изменились, но я взял ее за руку и узнал – Соня. Когда она рассказала про этого…Марека, я отчего-то подумал  - что, если вдруг… Как сглазил.

- Ты придумываешь. Скажи лучше…Разве можно взять и полюбить? Как прививку сделать. Даже приматы выбирают самку, влюбляются, ревнуют. Ведь это - химия, Боря.

- Приматы? Ну, приматом я был. Две стройные ноги и все, что к ним прилагается, меня волновали. Каждый день я говорил себе – иди, расстегни эти несчастные четыре пуговицы, эта маленькая самка – твоя. Хотела быть женой, пусть становится. А когда пришел, Соня так сжалась вся…И я озверел. Впервые в жизни. Она заплакала, потому что свой страх доверила мне... А я…Я не хотел быть папой, братом. Во мне столько смешалось тогда - и сострадание, и злость, и желание...И как рвануло. В общем, настоящая вышла  химия... 

- Ты озверел, потому что чувствовал, что неправ. Что не имел прав. Надо было помочь ей, разобраться и отпустить. «Женись!» – это была глупость. Она пожалела. А ты застрял в этом… гумбертианстве. С мальчишкой она набила бы шишек, но росла бы, взрослела. А ты тормозил ее, чтоб так и смотрела зачарованно, раскрыв рот. Ты живешь не свою жизнь, Борис.

*******************************

- Боря, почему так поздно, что-то случилось? Я покормила Соню.

- Но чай я не пила! – прибежала из своей комнаты  Борисовна.

- Родная дочь! – Борис благодарно запустил пальцы в темно-русые  кудри.

Соня ждала с тарелкой у плиты.

-  Почему ты не позвонил?

- Да как-то… Коллегу подвез, выпил чашку кофе. Собственно, вы знакомы. Лидия, помнишь?

Борис сел за стол.

- Соня, если б я сказал, что ухожу, что бы ты сделала?

Нет, нет! Разве не говорил он – никого роднее меня у тебя нет.

Соня села на край стула, поставила перед собой пустую тарелку. Борис что-то говорил: «я должен исправить…тебя тянет…не будет конца…»

- Если ты скажешь, я соберу вещи и уйду. Прямо сейчас.

Так что же должна сделать жена?.. Швырнуть тарелкой об пол, закричать: «Ах, значит, есть куда?!!» Или упасть в ноги, завыть?.. Я не умею… Голова стала расти, выросла, как у Шалтая-Болтая. Огромная, тяжелая и пустая. И перестала что-либо понимать.

- Я пойду, Сонечка покормит тебя.

Соня опиралась о стол и не могла встать. Борис, наконец, посмотрел на нее.

- Что? Нехорошо? Я сейчас, подожди.

- Не трогай меня.

- А что, вы еще не поели? Я пришла чай пить.

Сонечка растерянно остановилась на пороге.

- У мамы что-то потеря сил. Сделай чаю сладкого, принеси в спальню. Я уложу ее, так будет лучше.

В постели Соня пыталась отвернуться, закрывала глаза.

- Посмотри на меня. Что, испугалась? А звонить не боялась? Сказал же тебе – не звони!!!

Соне захотелось ударить его. Так, чтоб заболела ладонь. Но не было сил.

Борис подложил еще  подушку, взял у дочери чашку.

-  Пей, а то напою чем покрепче.  А ты, Борисовна, не стой, не взирай, как прокуратор Иудеи, принеси телефон, мне позвонить надо.

- Марк Саныч, это Борис. Да, сходил. Хорошо приняли, спасибо. Но я  подумал... Не буду я брать часы. Мои годы, конечно, но...  Проекты намечаются с исторической родиной, отлучаться придется. А учебный процесс – такое дело… Не хочу подвести. Да, непременно. И Соня Вам передает. Ну, младшую надо видеть, слова бессильны. Что, жених? Уже первокурсник? Да мы за хорошего человека хоть завтра! Да, в субботу, как договаривались, будем  ждать.

Борис дал отбой, забрал у Сони чашку.

- Ну, что вы смотрите? Гости будут в субботу. Марк  внука хочет привести. Говорит, хороший мальчик. Твою судьбу, Борисовна, я сам решу. Ничего, стерпится-слюбится. Вон у мамы спроси. Правда, Софья Георгиевна?

Соня смотрела на него молча. Потом взглянула на дочь.

-  У папы – деменция,  - сказала громким шепотом. -  Покорми, а то забудет, что не обедал. Я посплю.

И укрылась с головой.


Дневник. Вырванные страницы.