Травматология

Пробуждение его было невеселым. Он очнулся в палате, где лежало кроме него девять человек. Они стонали, кашляли, сморкались, ходили под себя в утку, разговаривали и даже слушали Гарика Сукачева.
К Селянову подошла медсестра с банкой светло-зеленой  жидкости  (фурцилин) и тампонами. И спросила – может ли он встать. Селянов с трудом сел. Голова кружилась. Но ему очень не хотелось, чтобы это неопрятная женщина с прокуренным желто-зеленным лицом дотрагивалась до него.
Она отдала ему банку и велела тампонами протирать лицо, сказала, что лучше всего делать это в процедурной комнате. Он поднялся на ноги и понял, что все-таки стоит на ногах, потом пошел в  процедурную. Там в полстены было зеркало. Вот тут и ждало его первое потрясение. Лица у него не было. Был сплошной синяк. Даже не синяк, а месиво. Все настолько вздулось и отекло, что щеки сравнялись с носом, а вместо глаз торчали  красные щели. Он все это протер, как мог. Потом вышел в коридор. Ему стало нехорошо, он прислонился спиной к стене. Мимо него прошмыгнули две дамы в больничных халатах, на Селянова они смотрели с ужасом, но он сначала не понял почему. Эта красно-синяя голова, которую он увидел в зеркале,  в его сознании не была связана с ним самим. Но тут подошла медсестра и сказала: «Давай иди в палату. Не пугай людей своим личиком».
Селянов лег на кровать, в голове шумело. Он собрался с мыслями и понял, что ему нужно как-то сообщить о себе Наташе и Валерии, но представать пред ними в таком виде он очень не хотел.
Да и было что-то ущербное во всем этом. Странное дело, но жертва всегда вроде бы сама  виновата. Жертве сочувствуют, конечно, но есть и нечто подленькое во всем этом. А!  Попал голубчик в историю! Отмудохали тебя!
Было мерзко. Селянов вспомнил, как ему рассказывала знакомая об ограблении дачи. Она говорила, что жалко что-то из украденных  вещей, но дело даже не в этом. Эти уроды (видно это была группа наркоманов), трахались на ее кровати, а потом  вытащили все, а что не смогли утащить собрали в центр комнаты, включая книги, и залили  какой-то дрянью. Знакомая год не могла спокойно входить в свою собственную дачу.
Похожие ощущения по отношению к себе испытывал и Селянов. Точно влип во что-то отвратительное. И он понял  на своем опыте, что жертва сочувствие не вызывает, а только болезненный интерес.
Рядом с  ним лежал с загипсованной ногой худой бородач и звонил по мобильному. Селянов попросил телефон. Бородач мрачно взглянул на него и сказал, что звонок денег стоит. Селянов пожал плечами. Какие деньги? Но тут вспомнил. У него были в карманах брюк две пачки денег, шестьдесят тысяч рублей. Это был гонорар политику. Стоп! Но ведь эти гопники вроде бы не добрались до брюк? Их спугнули.
И только тут Селянов увидел, что его костюм и свитер торчит из-под подушки. Вчера видно их не забрали, гардероб был закрыт. Он  вытащил брюки  - деньги были на месте. Так за что его били? Получалось, что это могла быть расправа за посещение политика? Странно. Но в таких случаях обычно предупреждают, что кто-то не хочет видеть эти тексты напечатанными.
Кроме тысячных купюр в брюках была еще и мелочь. Селянов дал бородачу сто рублей. Тот протянул ему телефон и сказал приглушенно: «Ты деньги здесь не особо показывай. Врачу дай лечащему, остальное спрячь. Тут такой сброд лежит…»
Селянов набрал sms, он написал Наташе, что будет через неделю, ему срочно нужно уехать в командировку, и тот же текст отправил Валерии. Приписал, что посылает с чужого мобильника, так как его собственный сломался. Мобильный у него гопники действительно  забрали и вытащили все, что было в карманах пиджака и куртки.
Тут пришел его лечащий врач. Здоровенный молодой парень. Осмотрел. Записал что-то.
Селянов с некоторым внутренним напряжением, не привык он давать деньги врачам вот так из рук в руки, дал ему три тысячи рублей. Спросил, нельзя ли его перевезти в  московскую клинику. Врач сказал, что смысла нет. Лечение везде стандартное.
А уже через пять минут пришла медсестра и поставила капельницу.  Селянов почувствовал себя почти хорошо, видимо ввели и снотворное, он стал засыпать. Но он еще услышал, как бородач пробормотал иронично, что если есть деньги, тот тут можно получить все, что угодно. Даже девушку в постель.
Так он продремал и проспал почти сутки. Потом капельницы ему ставили часа на два. Кололи уколы, он пил какие-то таблетки. И присматривался. Жизнь в палате била ключом.
И к Селянову присматривались аборигены. Бородач на соседней койке через день стал мягче. Он извинился и сказал, что принял Селянова за обычного алкаша, которые в избитом виде прибывали сюда регулярно. Оказалось, что в эту палату номер 6 собирали все отбросы, всю пьянь и рвань, а приличных людей старались класть в другие палаты.
Сам бородач попал сюда только потому, что не было других мест. А привезли его с очень сложным переломом ноги. И тут бородач принялся откровенничать, как это часто бывает в больнице, когда человеку просто некуда податься со своими переживаниями, кроме как изложить их соседу по койке.
Оказалось, что он работал поваром, плавал при советской власти на прогулочных пароходах по Волге.
-Ты не представляешь, какая это была сладкая жизнь, - прищурившись, сказал бородач. – Денег у меня были полные карманы, как у тебя сейчас,  из продуктов весь дефицит мой. Прихожу из плавания, сразу же у меня гулянки начинались. Шашлыки из свинины, баранины, грудинка на углях, вины отличные, водка, а к ней маринады и соления любые. Звал всех. И соседи вокруг меня кормились и брат жены, был он простым нищим инженером. А потом случился август 1991 годы, народ обнищал, корабли стали на прикол, я тыкался туда и сюда. Перебивался случайными заработками. А брат жены стал бизнесменом.
Бородач усмехнулся печально и презрительно:
- Так ты поверишь, он сразу от нас отгородился. Ну жена у него еще бывает иногда, хотя и редко. А меня не приглашает. А ведь кормил его гаденыша, что называется с руки. И он легко бы мог помочь мне с работой, но не хочет. Вот загадка человеческой природы. Почему?
- Он мстит тебе подсознательно за те унижения, которые пережил, когда приходил к тебе, как к богатому родственнику, - заметил Селянов. - Что тут непонятного?
- Но я же с ним по-братски обходился, - вскипел бородач. – За что мне мстить?
- За доброту, - сказал Селянов. – Обычно мстят за доброту и очень редко за зло.
Бородач рассказывал про свои мытарства, а тут пришла его жена и ребенок. Ребенок был явно поздний, а жена была моложе бородача. Тихая и испуганная женщина. Видно бывший повар был не так прост, каким хотел казаться. Скорее всего, мелкий домашний тиран. И сын его был испуганным.
Когда его родные ушли, бородач взялся продолжать свои воспоминания. Прикрыв мечтательно глаза, он рассказывал, как стоял в кухонном аду, ибо на улице обычно была жара, а кондиционеров не было, как выпивал стакан водки, и через два часа нужно было повторять, ибо все выходило с потом. Но зато уж вечером все было к его услугам. И дискотека, и приятный треп с нетребовательными пассажирками и быстрая любовь с какой-нибудь томящейся одинокий дамой, которая и ездила по стране с единственной целью, чтобы ее хоть кто-то оттрахал по дороге.
- А почему сейчас-то не плаваешь? – удивился Селянов. - Вроде все опять восстановилось. Опять по рекам плавают эти корабли, набитые до верха пьяными пассажирами.
- Мафия, - ответил бородач и на лице его задергался тик. –Реально «профсоюз» все поделил. И берут только своих. В СССР хоть права можно было свои отстоять. Раз выучился на повара и есть какая-то квалификация, то тебя пристроят обязательно. Сейчас нет. Все решают только связи. Ты же понимаешь, что где кухня, там и деньги. Они берут только своих людей, чтобы деньги чужим не уходили.
- Это так везде, - согласился Селянов. – Хоть   на  корабле, хоть в газете или журнале, хоть в правительстве. Берут только своих.
- А мне тут два месяца назад полтинник исполнился, - печально сказал бородач. – И я себе сказал, что если ты мужчина и на что-то еще способен, то в день рождения встанешь на лыжи и пройдешь десять километров. Я в молодости лыжами занимался. И встал на лыжи, как раз первый хороший снег выпал, все завалило.  И нормально так прошел  пять километров, а потом стал съезжать с небольшой горки, вдруг, тихий треск такой. Я думал – это лыжа. А это нога. Но я не подумал, что перелом. Это меня и спасло. Так бы замерз. Я подумал, ну боль, ну надорвал связку,  ведь, сколько лет без тренировки. И вот уже тут два месяца. Ужас. Когда голова разбита, это лучше.
- Ну уж, - с сомнением сказал Селянов.
- Лучше, лучше, - сказал бородач. – Их привозят, они орут-орут, стонут. Ну, думаешь, все. Потом притихнут. А через пять дней, как новенькие и уходят, до свидания. Бородач со злобой посмотрел на Селянова, и тому даже стыдно стало, виноватым себя почувствовал, столько досады и тоски было во взгляде бородача.
В это время два парня в белых халатах вкатили в палату каталку, на которой после операции спал пожилой мужчина. Его койка была у стены.  Снимать его было неудобно, да и каталка почему-то была очень высокой. Парни прилаживались и так и эдак, потом, договорившись,  одновременно сняли прооперированного больного и почти скинули его на кровать, и так неудачно, что его расслабленная нога с жутким тупым стуком ударилась коленом о стену.
- Ну, бля! – неодобрительно взревела палата, ибо каждый понимал, что и он мог быть на месте страдальца. И Селянов взревел вместе со всеми. Его душа на время стала частью коллективной души палаты.
Народ стал гневно осуждать больничные порядки, потом притихли, и тут проснулся прооперированный. Тусклым, безжизненным голосом он сказал: «Ребята, ничего не понимаю, мне операцию делали на плече, а болит колено».
И палата тут же взорвалась истеричным хохотом, смеялся и Селянов. Потом он заметил, что концентрация боли и страдания тут была так велика, что люди использовали возможность, чтобы посмеяться.