Переплетение судеб. Театральный рассказ

            В конце 90-х годов 19 века на сценах российских театров зачастую появляются артисты, приглашённые антрепренёрами , людьми из «деловых» кругов, которые хотели бы вложить деньги в искусство, чтобы потом получить своё сполна, да и руки «нагреть», что называется, при этом. Чаще всего, то были любители театра, сами выступавшие на подмостках, а потом отринувшие эту стезю из-за занятости, оставшиеся верны Мельпомене почитатели актёров, имеющие «толстый» кошелёк, и, вдобавок, с хорошим чутьём на перспективных новичков.
            Тем не менее, надо отдать им должное... Подобное движение немало поспособствовало появлению замечательных пьес А. Чехова, М. Горького и других, современных в те времена авторов. На сцене блистали такие актёры, как П. Строганов, Л. Протасов, М. Савина, К. Варламов и В. Давыдов. Героев цитировали, им подражали, их идеи и образ мыслей вошли незаметно в реалии жизни. А пьесы с успехом ставятся до сих пор.
            Какие были времена!..

                ***

            Действие истории, что будет изложена ниже, происходило в уездном городе N*. Герои: молодой человек лет двадцати, студент, из театральных; и весьма приятная дама, о возрасте которой невозможно сказать ничего. Она в гриме. Дама темпераментна, молодой человек также, хотя бывает и флегматичен. Сюжет выстраивается на классической комедии ошибок. Когда один думает одно, другой – другое. А на поверку оказывается и вовсе третье. Однако никто в итоге в проигрыше не остаётся.
            В комнатах царит обстановка хозяйки средней руки, неопределённого достатка, где дорогая лепнина отчего-то соседствует с самым дешёвым антуражем. Впрочем, пройдёмте вперёд и познакомимся, так сказать, поближе. Повсюду, на стенах развешены портреты актёров в тяжёлых золотистых рамах. Кто-то из них и ныне здравствует, а кто-то и почил уже в бозе. В простенке, возле пуфика цвета слоновой кости, отливающего голубизной, висит пожелтевшая афиша. Название пьесы прочитать возможно, а вот имена исполнителей – увы. Афиша выглядит странновато, не вписываясь в общий интерьер жилища. Но хозяйке, по всему, виднее. Кусок красочной бумаги, хотя и полуистлел, а временами радует глаз немолодой особы. Та её и не думает снимать. Все эти детали свидетельствуют только об одном: в доме обосновалась заядлая театралка.
             Но, чу!.. Какой-то шум за дверями, и звон колокольчика, оповещающий, что в жилище вот-вот нагрянет гость. Пройдёмте и мы, пожалуй, следом. Узнаем, кто это мог заглянуть на огонёк?
            - Ах, молодой человек... Вы ко мне? - наигранно-удивлённо вопрошает дама, впуская на порог Ремизова, студента, из театральных.
            - Морозец знатный! - восклицает он и с оханьем вваливается в дом. -
Так, знаете ли-с, и защипал всего! Апч-хи! О, простите, мадам, - спохватывается он и прикрывает рот лодочкой.
            Морозный воздух тут же клубами взвивается в коридоре, мешая обозревать героев.
             - Бр-р... На дворе, чай, зима. Холод жутчайший, - принимается притворно кашлять хозяйка и махать руками, попутно отряхивая гостя от инейной тинеты.
            Снежная пыль валится на обоих.
            -  Фыр-фыр, - кокетливо фырчит она, незаметно достав кружевной платок из потайного местечка. Другая ладонь бабочкой продолжает хлопотать возле студента.
            - Как я так? - хихикает вошедший, стремительно отодвигаясь и пропуская даму к двери. Он и рад был бы сей же час протиснуться в щель, стать незаметным, как клоп, коли можно б было. Башлык на студенте вздёрнулся белым клином, а елейная улыбка так и застыла на розоватых устах.
           Но даме пока не до него. Она занята неотложным.
           Силуэты двоих через пару-тройку минут проступать начинают явственнее. Студент озорно щурится, подскакивая то и дело и дыша на красные свои руки.
            - Замёрз, поди, да? - приторно-трогательно заключает она.
            А он и рад стараться, секвестрируя ногами желание дать ходу.
            - Застудите мне всё, - сетует звонким голоском хозяйка, кутаясь в тёмную пуховую шаль. - Я намедни чуть не повздорила с соседкой…
            - Вот как-с? Отчего-с? - вытягивается молодой человек в вопрошающий знак.
            - Уж было дело. С Мякининой Таисией Полиэктовной схлестнуться случилось. У-ууу… Заявила, да так твёрдо, будто всё ей и известно заранее, что, мол, никто не придёт в такую круговерть. А тут, нате! А-ха-ха… И заявились.
           - Да кто ж она такая-с? - прокрутил студент в голове последний час перед путешествием.
           - Такое дело. Первая знахарка в Крестах…
           - Загадками-с говорить изволите, мадам.
           - Уж ежели скажет – быть чему. То и не миновать.
           - И что же-с?
           - Видать, ошиблась… Хотя, кто знает, кто знает. Гадание – такая тонкая
вещь.
           Студент охает, приоткрывая рот. А дама свистящим шёпотом продолжает, подступившись к молодому человеку вплотную: - Наперёд видит, что предстоит. А уж на картах гадает, так, что всё сбывается.
           - Ой ли?
           - Говорю же! Как разложит… Этот, скажет, валет, будет бит в субботу, после обеда. И ведь, как в руку кладёт! Ведь точно! Бит и бит, и бит!
           Студент кивает, кивает, кивает.
           Тяжёлую дубовую дверь дама тем временем поспешно затворяет, накинув предварительно щеколду, а затем, – кованый крючок ручной работы. Движения у неё выверенные: ловкие и быстрые. Действо издаёт звуки, для слуха обоих привычные. Дама слегка кряхтит от натуги и покачивает головой. - Вот так-с, - добавляет она умильно и хлопает в ладоши.
            - Извините-с за беспокойство, мадам Чацкая! - вставляет молодой человек, оправившись от первой порции свалившейся информации.
            Дама ещё стоит спиной. Но вот с дверью кажется всё улажено. И мадам
снова возле.
            Он не знает, рада она ему или так, приличия ради вставила слова. А
опять на мороз идти так не хочется. Молодой человек кряхтит и косится на дверь.
            - Ах, да! - достаёт она ключ ручной работы и направляется к двери снова. - Про вторую забыла!
           Студент, не найдя ничего лучшего, начинает распев.
           Дама оборачивается.
           Молодой человек притворно ёжится и снова кивает даме, слегка скривив физию.
             - Русская зима – это вам не шуточное дело!.. - корит она. «Продует, чего доброго. И что тогда?.. На лекарствах одних и вызовах доктора разоришься, пожалуй. А нонче всё дорого», - проносится в её голове.
             Ремизов виновато мнётся, но не трогается с места, которое предпочёл.
             Хозяйка, прекратив бормотание и возню возле дверей, обращается к прибывшему вся: - Нуте-с, молодой человек?
            Тот, оживившись более нужного, кланяется, припадая ножкой, и мельтешит руками, копируя в точности движения Чацкой.
             Дама уже не при делах и смотрит спокойно, не трогаясь с места тоже.
            - Вы давеча приходили… И что ж, опять привело-с?
            Студент вскинулся весь вперёд, проводил взглядом её пальцы, сжимающие концы шали и заговорил: - Я-с, к Вам, мадам…
            - Я вижу.
            - Так уж, знаете ли, - разводит он руками и прихохатывает, охватывая жадным взглядом портреты актёров. Они будто бы осуждают загодя, взирая на хилое молодое тельце с высоты своего величия. - Одним словом: премного благодарен буду, коли выслушать изволите-с.
             Следует пауза, где оба смотрят друг на друга, пытаясь разгадать, что
ждать дальше.
             С губ студента улыбка так и не сошла, а подобострастие, которым полон, он приготовил в избытке источать на потом.
            В глазах дамы загорается огонёк нетерпения. Она вздёргивает свой курносый нос и продолжает рассматривать виновника небольшого переполоха, приключившегося ввечеру.
            - В вечерний час, молодой человек, я обычно никого не принимаю, - важным наставительным тоном выговаривает она.
           Студент картинно подкашливает, но не сдаётся. Он выносил прошение загодя. И полон смысла узреть его претворение.
            - Наслышан… О Вас… Талантах Ваших, знаете ли.
            Дама посматривает на него сверху вниз.
            - Моё почтение, мадам Чацкая, - лепечет Ремизов, приложившись слегка к тому, что на нём сверху, и став вмиг, как сахарная голова.
            Дама поднимает бровь, поводит ею, но не говорит. Она догадывается, что последует далее и предпочитает отмолчаться.
            На студенте шапка пирожком, с наушниками, то ли из собачьего, то
ли из волчьего стриженого коротко меха. Её основательно припорошил снег, но разглядеть нехитрый фасон можно. От зеленоватого ношеного сюртука веет холодом. Сюртук также в инее, отчего следует заключить, что студент либо добирался пешим, либо за грошики, на перекладных. На шее молодого человека вихляется длинный, видавший виды шерстяной шарф. Дополняют неказистый облик старомодные чёрные галоши, явно не по размеру. «Истуканшей отходит. Прям, не знаю, чем и взять», - размышляет Ремизов, поводя между тем красным носом. Кроме всего прочего, он смущён немногословностью влиятельной дамы. Однако в два прыжка добирается до зеркала, что висит себе напротив, дожидаясь его. Скукожившись, студент выглядит забавно.
            «Надо же… Вечер, как-никак. А тут принесла нелёгкая. Ну, пускай. В комнатах и разберёмся», - решила она, не препятствуя молодому человеку.
            Он уже весь в амальгаме, ища поддержки хоть там. В мутноватом стекле сам себе Ремизов видится расплывчатым и нереальным.
             Чацкая выжидает. Она прислонилась к косяку и внимательно следит,
что студент предпримет ещё. А уж после…
             Ремизов тужится и кряхтит, уставясь на даму, слегка чиркает ножкой.
             Та молчит, слегка прикрыв веки.
             Желая произвести эффект, он как-то неудачно кивает, отчего шапка, которая итак держалась на «честном слове», вмиг слетает с головы и закатывается в угол. 
            Случившийся внезапно промах рассмешил хозяйку до слёз. Она запрокидывала голову назад и хохотала, хохотала, не унимаясь. Казалось, ничего смешнее подобной сцены она в жизни своей не видела.
            - Вот ведь, какой я… Ведь всенепременно так и случается со мной. Всенепременно так-с. Ведь, когда не надо, а оно, вона как: тут и есть, - плывут его мысли, нанизываясь на слова.
            - Ха-ха… Какой смешной Вы, ей Богу! Надо же, вошли, шагу шагнуть не успели, а шапка  – фьють и уже долой… Впереди Вас поспела. Ха-ха.
             Ремизов, в ответ, краснея больше, чем нужно, извинился за неловкость, поднял потерю и, сконфузившись, принялся мять её в руках, переминаясь заодно с ноги на ногу.
            Дама, прекратив смех, смотрела на него изучающе, открыто и нисколько не тушуясь. Весь он в этот момент напоминал щенка, который случайно сорвался с привязи и теперь вовсе не знал, что с сей нечаянной свободой делать: повернуть ли назад, к дому, или остаться.
            - Вот ведь, Полиэктовна, услужила…
            - Что-с?
            Чацкая, видя муки беспомощного студента, моргнула, цыкнула язычком, провела указательным пальцем по ярко очерченным пухлым губам и метнула руку в сторону вешалки. «Туда», - прошелестели её губы. Слов же сказано и вовсе не было.
            Студент в точности так и поступил, аккуратно прилагая пальто на инструктированный гвоздок. Несколько раз оно почему-то срывалось и норовило упасть, но в итоге нежданный гость справился.
             Теперь Ремизов предстал перед хозяйкой весь, как есть. Его можно
было рассматривать, что Чацкая и не преминула сделать. Студент имел довольно высокий рост, но сутулился. Он то и дело бормотал что-то невнятное себе под нос (видимо из-за ложного стыда) и прятал руку в карман. Одна лопатка при этом вздымалась выше другой, демонстрируя сухощавое, поджарое тело, которое трудно было не различить под лёгким пиджаком, оказавшимся купленным по случаю, с чужого плеча, и несколько не совпавшим с телосложением очередного владельца. К одежде не по сезону дама отнеслась равнодушно, а потому, в целом осталась довольна. «Что с ним? Боится? Меня? Смешной какой… А-а, продрог. Надо бы чаю. Впрочем, не великой важности птица, чтобы суетиться, да чаи с ним распивать», - заключила дама, слегка оглаживая платок. Оценивающий взгляд скользил по гостю, но не давал повода приблизиться. В итоге, Ремизов стушевался окончательно. «Ишь, как попал! Как кур в ощип. Она, поди, и откажет. С неё станется. А с меня, что взять? Вшей, разве что, горсть? Она ж сразу, на лету видит. Этакая дама.  Всенепременно откажет! Ведь я – кто таков есть? Без роду, без племени. Так себе фрукт… И кто – она? Богиня! Откажет... И поделом. Не суй свой нос, куда не следует», - размышлял, надувая щёки, он, но, снимая, между тем, обувь. Галоши огромных размеров, наличие которых стесняло его больше всего, Ремизов оставил в прихожей, старательно задвинув под карточный столик с тёмно-зелёным сукном. Попутно ударился лбом об угол и чертыхнулся. Тут же спохватился, зарделся кумачом, пряча за спину предательски вспотевшие руки, которые к тому же ещё и тряслись по причине то ли мороза, то ли страха. И вновь извинениям не было конца... Дама, на сей раз поджала губы и, едва заметно кивнула, потупив взор. Тем самым, она дала понять, что студент прощён. И более извинений не следует делать. Ремизов ответно тронул губы улыбкой и совершил лёгкий поклон, как приличествует при встрече. Ей понравилось. Она выказала на мгновение безупречные зубы, тотчас скрыв их под губками-бантиками. «Хороша, чертовка!» - решил он. Хозяйка, между тем, не торопилась. Она встала теперь уже в дверях залы и принялась наблюдать. «Любопытство всё пересилит», - читалось в её откровенном взоре. «Ну, жди, жди, раз так тебе милее. Высматривать взялась. Чисто зверя диковинного увидала. Ведь не впервой же. А-а, галоши… Да и шут с ними. У меня, что ль, у одного такая беда – галоши… Великоваты. Но эти мне случилось дёшево взять. По нужде, всё по ней. Почти задаром. За пятак. Просили семь, а я сторговался. Стыдно сказать. А уж ходить… Тем более, к такой даме. Я б другие прикупил. Всенепременно прикупил. Вот намедни предлагали, к примеру, ангельской работы. Шик! С каблучком и блестят, чисто лаком плеснули. Смотрел – и размечтался. Глаза не нарадовались, какая прелесть сама в руки просилась: возьми меня, возьми. О! В них и переливы особые имеются. А кабы под газовым фонарём пройтись, да с дамой под руку. Мм-м!.. Красота, красота она и есть! Один сплошной восторг души – а не галоши. Как вспомню… Да, где ж денег столько взять? Они на ранту и аж 25 целковых стоят! А то – целое состояние. Да, мечта-с. Неосуществимая, пока что… А уж про котелок и тросточку, да с набалдашником в виде зверя какого диковинного… И заикаться не смею. Это – страсть, как люблю смотреть у иных прочих. Какие не навидал. Боже, мой! Душа играет и ввысь летит, когда вижу – пара идёт по Невскому: он с тросточкой, и она в шляпе с вуалью, и в платье с кружевами. Шур-шур по мостовой. Чисто, ангел небесный. Не идёт – парит. А коль ещё и зонток в руках дамы, то и вовсе глаз не отвести. Вот не так давно приключилось… Идёт один прохожий… Нет, лучше и не думать. А то вспомню – дрожь во всём теле враз и приключается. Всё от желаний. Всё от них. И невозможности осуществления оных. Ох, бедность. Неотвратимое наказание. Печать моя суровая, что Бог приложил. Взял, да и осенил при рождении, вместо крестного знамения». Подойдя на цыпочках к зеркалу, Ремизов провёл влажной ладонью по гладко зализанным волосам, попутно заметив прыщик на подбородке и досадливо морщась. Волосы его лоснились, усики, аккуратно подправленные в цирюльне, топорщились, как у мартовского кота, а в глазах замер победный блеск. Словом, он был готов!
            Улыбнувшись умильно, Ремизов отошёл от двойника и глазами задал
вопрос, мол, куда? При этом брови его плавно поползли вверх, а гладкий лоб прорезала пара-тройка непослушных волн.
            - Проходите в залу, - донеслось до ушей, которые всё ещё пылали пожаром. То, вероятнее, было следствием холодов. Но, для пущей убедительности, студент приложил обе ладони лодочкой и проговорил, оттрунив губы: «Бр-рр».
            Хозяйка на мгновение замерла, вздёрнув кокетливо носик. Но, не дождавшись ничего более, устремилась в комнату первой. Ремизов послушно засеменил следом. Она спиной ощущала его шаркающие шаги, и губы вновь тронула тень улыбки. И впрямь, со стороны Ремизов представлялся на-шкодившим школяром, следовавшим за строгой директрисой, которая каждую секунду могла обернуться и устроить выволочку за недостойное поведение или плохо выученный урок. «Чисто, дитё невинное», - думала в этот момент она, но препятствовать происходящему не стала, боясь образовать в узком коридоре затор.
            А бедный студент терял силы с каждым шагом, словно на ноги ему подвесили стопудовые гири. Он был преисполнен страха и неуверенности, а потому, втайне уже жалел, что постучал в сию дверь. «Кабы знать, что страсти такие принимать придётся, мимо бы, шасть!» - вещал весь его облик. «Да он зайцу брат», - рассудила дама. Тем временем руки, шедшего неходко Ремизова то и дело потели, а поджилки тряслись. Нет, дома он основательно подготовился к встрече, но реальность превзошла все ожидания. Уверенность улетучилась моментально, при одном только пристальном взгляде интерес-ной во всех отношениях дамы. И студент корил себя. Да так, что вот-вот и зубы стали бы отбивать «Во славу Отчизны и отца благодетеля Императора Всея Руси» барабанный бой, как вдруг, хозяйка повернулась к нему лицом и, приторно улыбаясь, дала фору. Она почувствовала неладное загодя, когда он томился переспелой вишней перед зеркалом. «Нет, эта сахарная головка маловата для театра, - исподтишка разглядывая напрягшуюся фигуру студента, подумала она. - Ну, да посмотрим. Каких чудес только не знает природа». Волей-неволей, студенту пришлось задать тон. Ведь он очутился теперь начальным. Бедолага сразу ощутил изучающий взгляд, но поворотить голову оказалось выше его сил. «Ишь, как выглядывает... Притворщица! Жаль, спиной к ней. А вот оборочусь резко, так как?..» И от этой предательски дерзкой мысли, в голове его произошёл туман. Но молодой человек справился и с ним, заключив разом, что дело, в конце концов, в первую голову...
            Наконец, они попадают в комнаты. Хозяйка любезно предлагает расположиться в креслах, что Ремизов незамедлительно и делает.
            - Что же? - произносит она сходу, скривив правую бровь и устремляя
на молодого человека взор, полный нетерпения. Студент пока ещё ничем не заинтересовал её. Но она в предвкушении.
            - Пьеса, мадам, - произносит он, с шумом всосав в себя воздух. Из-за этого действа, грудь его вздымается так, что становится заметно накрахмаленное, не первой свежести кружевное жабо. Хозяйка дёргает бровью и едва заметно кивает, давая понять, что намерена слушать.
            «Эх, где наша не пропадала!..» - проносится в голове у него. И Ремизов, откашлявшись и раскрасневшись, как томат, начинает:
            - Я очарован Вами... Вы – сплошной восторг моей души. Вы...
            - Не продолжайте! Стоп! Довольно, - перебивает она внезапно, едва начавшуюся реплику. - Господь с Вами... Да Вы что?.. Признание? Разве ж его так делают, а? Даме… Нет! И ещё раз нет! О! - указывает она глазами вверх и чуть-чуть покачивает головою из стороны в сторону. Мимика следует, как довесок, как следствие того, что она недовольна началом. - Соберитесь и попробуйте снова, - требовательно заявляет она.
            - Хорошо, - проговаривает он. В голосе слышен предательский сбой. И Ремизов начинает с того же места. По ходу монолога, взор его непроизвольно пробегает по прелестям Чацкой. Та – неизменна. А Ремизов, напротив, сам не свой. Ещё вечером он думал обратное, но вот, поди ж ты. «Да она – скала, кремень. Ну, и дама! Я ей признание в лицо, а она… Или плохо читаю? Или я не такой? Ой, быть беде. Всенепременно…»
           И тут со студентом случается конфуз. Он чихает…
          - Ах, какой Вы неловкий! - морщится дама, приложив ко рту кружевной платок. Шаль она скинула, и та висит на стуле, напоминая, чьё это место. - Может быть, дать воды? - слышит ошарашенный Ремизов, ласкающий уши голосок. И опрокидывается весь в кресло, зажав от страха и неловкости лицо в ладони. - Да, что с Вами? Сей же час, ответьте мне! - вопрошает она.
           - Не откажусь. Будьте так любезны, - произносит он сипло, рассматривая угол. Внутри же, бушуют страсти и ураган.
           Она быстро кивает, поправляя волосы, которые итак аккуратно прилегли в причёске, отходит к окну и наливает в графин воду. Ремизов сосредоточенно смотрит. «Какая грация, чинность и благородство. По всему видно, голубых кровей дама! Не мне чета, олуху царя небесного». Она ловит его взгляд, моргает и неспешно подаёт стакан. Ремизов пьёт взахлёб и кашляет, кашляет. Вода льётся мимо тонкими струйками, проскальзывая змейкой между дрожащими пальцами, а лицо пылает пожаром. Догадливая театралка едва сдерживает ухмылку, отчего лицо её кривится.
            - Ну, будет, будет, - бьёт она молодого человека вдобавок и по спине. - Экий Вы нескладный, какой! Чисто, бирюк, - со вздохом добавляет Чацкая, продолжая поколачивать подрагивающую то и дело спину Ремизова. Рука у дамы довольно внушительных размеров, и оттого отчётливый стукоток слышен по всей комнате.
            «Да, когда ж, это кончится-то? Вот, мучение принимаю. Ни за здорово
живёшь. Дерёт, как козу сидорову! И слова сказать не смею. Принимаю, как есть. Поделом, видать, мне досталось. Полез не в свои сани, так и терпи. Таковы ж они, страсти Господни, что ни, Боже мой».
            - Ну, а теперь продолжайте! - смилостивилась она, прекратив внезапно
экзекуцию. И добавила уже тише: - С богом, дружок. Я с Вами…
            Он встаёт, слегка кланяется, давая понять, что готов. Руки Ремизова
скрещены, а жабо задралось вовсе, выставляя напоказ голую шею. Но он весь во власти вдохновения и готов дать речь. Она же, напротив, смотрит на студента игриво и выжидающе.
            «Э, вона, как выглядывает. Я, как подопытный. А! Пусть… Будь, что будет. Назад пути всё равно нет. А, кабы и был… Легка беда – начало. Ведь не съест же она меня. Да, коль на то пошло, я же мужчина, как ни как! Существо мужеского пола. А она – лишь дама… Хотя и актрисулька немалая, видать. Всего засмущала. Чаровница! Так всё внутри и похолодело разом. А потом пожаром полыхнуло. Надо же, какая… Чистый порох!.. Притворщица!..»
            И Ремизов выдаёт монолог с новым приступом вдохновения:
            - Я очарован Вами… Вы…
            - О, боже! Стоп! Дальше – слушать не хочу! Не хочу! Не хочу…
            И Чацкая энергично машет в его сторону надушенным платком, волнуясь, или только делая вид. Молодой человек выкатывает глаза. Подобного он никак не ожидал. Ведь роль он проиграл дома перед зеркалом раз дцать на честном слове! И витал в феерических мечтах уже, где монолог ему чудился безупречно исполненным, после чего следовал поклон и восторги публики, на чьих лицах замерли удивление и обожание. Овации следовали всенепременно и заканчивались неизменной бурей рукоплесканий!
            - Овации… Буря оваций!
            - Простите, что-с? - впервые за вечер встрепенулась она.
             Ремизов открыл глаза. И напоролся на прицельный взгляд дамы.
            - Нет! - выпалила она. - Ну, Вы подумайте только! Сколько можно повторять этот дурацкий монолог таким... деревянным голосом? В Вас, что – чувства нет?
            Ремизов тяжко вздохнул и низко опустил голову, сложив ладони между ног.
            - Совсем?.. - надавила она.
            Студент слегка повёл плечами, притормаживая мысли.
             Дама свела губы трубочкой. Но не сдалась. Далее последовала томная улыбка и покашливание в кулачок.
            - Кхм... кхм... А ведь Вы, молодой человек, способны на большее!
             Ремизов воззрился на сидящую рядом Чацкую, забыв обо всех её прелестях разом. Его покорили слова…
            - Уверяю Вас, да!
            - Смею ли я… О…
            - Да, - сжалилась она.
            - О, мадам… - верил и не верил Ремизов, непроизвольно потянувшись к её руке.
            Она щёлкнула его по носу, и Ремизов мигом отпрянул.
            - Но! «Учить – не переучить таких. Видно – судьба моя такова. О, фортуна!..» Откуда же такой пустынный голос: мя, мя, мя... Просто-таки деревянный... Мя, мя, мя... Ну, право слово, соберитесь скоренько, не будьте Вы этаким мямлей! Посмотришь на Вас: да ведь то дичь, что Вы изволите говорить! Мусолите, словно Вас обнесли в мясной лавке в субботний день!.. Не огорчайте меня!.. Ах, какой мог бы быть у Вас голос, как бы он зазвучал на сцене! - всплеснула она изящными руками и выдохнула: - Боже, мой! Сколько талантов на Руси могучей! А Вы – один из них.
            - Господи, Боже мой, - выдохнул Ремизов, как на духу.
             - Самородок!.. Вот только голос поставить. И... Сам чёрт – не брат!.. Да Вы и петь можете. Верно-с?
            Ремизов сидел, не шелохнувшись, слушая и глядя во все глаза. Так он не слушал и не смотрел ещё никого и никогда.
           - Да, мадам, - пролепетал он.
           - Вот! Я знала! Я человека вижу насквозь, - схватила она в порыве пустой стакан и приложила к груди, как примочку. - В Вас надо верить! И вот тогда… - взглянула она на него, чуть изогнув шею. - Результат возможен!
           Что за сила была в этой невысокой статной женщине? Что так привораживало, заставляя, не отрываясь смотреть и слушать, слушать и смотреть? Ему показалось, что она не просто говорит, а вещает, внушая что-то своё, заветное, выстраданное, что не сбылось. И оттого, он не посмел отвлечься ни на секунду. Он был во власти очарования той, которая всю себя отдала служению Мельпомене. А теперь вот делилась с ним... И кто он был такой, чтобы не слушать? И как бы он посмел отвлечься и не смотреть?..
             -... А голос для актёра – самый важный инструмент. Наиважнейший! - проговорила она, волнительно изогнув указательный перст и вперив его в один из портретов, что висел на стене справа. - Это кто-с?
            Студент молчал, уличённый в незнании.
            - Ах! А ведь то – азы! Те, которые должен знать каждый актёр. Мал он или велик. Вы постигаете волшебную науку. Науку театра, науку игры. И как же тут быть без великих имён? Как, я Вас спрашиваю?
            - Как? - хриплым шёпотом повторяет Ремизов.
            - А – никак! Не знать Собинова   –  преступление. Вы – чудовище молодой человек, - отворачивается она от него. - О! Как измельчало искусство!
            - Нет. Позвольте-с. Но как же-с. Как же-с так? Я ведь знаю! Знаю! - подскочил студент. - Это с портрета не узнать.
            Она посмотрела на него вскользь.
             - Вот как… - добавила вяло. И тут же разошлась, не вняв голосу Ре-мизова. - Ах, оставьте… И где они – те, к кому я относилась с благоговейным трепетом? Как они далеки… - проходит она вдоль стены, поглаживая рамы. - А ведь со многими зналась! И мне целовали ручки они! - ткнула дама пальцем снова, попав в Шаляпина .
            - Вам?
            - Да. Мне-с.
             - Смел бы я подумать иначе… - прошелестели его побелевшие губы.
            - Что, молодой человек, сникли разом? И голоса не слыхать.
            Нервы у Ремизова в этот момент были оголены. «Зачем она так со
мной?..»
            - Вот, извольте-с, сударь: А-А-А! - начала она распевку. Голос у дамы зазвучал громко, оглушив Ремизова. Он испуганно смотрит ей в рот, отрешённо понимая, что ТАК не сможет. Никогда. - Подхватывайте! - вдруг добавила она и присела за рояль. Звуки рояля взволновали всё его существо. И Ремизов оттаял, подлаживаясь под даму. Та кивала и улыбалась, расположив к себе.
            - Под горячим солнцем ююююю-га
            Роза красная цвелааааа, - кивнула она головой.
            Он подсел. И дело ходко пошло в четыре руки.
            - Долли милого супругааааа
            Вновь прождала до утраааа.
            Апч-хи!
            - Ой! А-хах-ха!!! Да Вы прекрасно музыцируете . Браво! Шарман! -
хлопнула она пару раз в ладоши.
            - Благодарю. Вы находите? Апч-хи!
             - Будьте здоровы. Апч-хи, - кашлянула она в платок и произнесла туда же «оля-ля».
             - И Вам не хворать, мадам, - прошептал Ремизов, желая немедленно присовокупиться к ручке. Но снова получил щелчок. - О!
             - Во время игры… - добавила она, фыркнула и рассыпалась смехом в
знак полнейшего расположения к гостю. Надушенный платок смятым и ненужным лежал на крышке.
             Ремизов, увидев её красный нос, играть перестал и уже только наблюдал. Как она давеча.
             - Ой, где он, ой, где он, волшебный вечероооок?
             Когда явился в гости мой миленький дружоооок… - выводила она рулады и томливо посматривала на Ремизова. Чацкая, может, и слегка обиделась даже, но виду не подала. «Ещё не весь вечер на исходе…» - красноречиво свидетельствовали её жесты.
             Студент, галантно откланявшись, уселся в кресла. Ему, хоть и не терпелось составить дуэт, но он сдержался. Временами, Ремизов добавлял фразы в куплеты, чем немало радовал хозяйку. Та сочла в итоге, что он вполне мог бы выступать на сцене вторым опереточным.
             Наконец, звучит последний аккорд и о рояле забыто. Ремизов промокает вспотевший лоб. А сам думает, уже чуточку осознавая, что его мысли созвучны её... Но тут же спохватывается: «С чего вдруг так расстаралась? Ох, не нравится мне всё это... Быть беде. И голос у меня деревянный. И сам я чурбан. Да она пожалела просто, не сказала прямо в глаза. Мол, что с него взять? Так, студентишка, каких навалом повсюду неприкаянных бродит и заскакивает то и дело на огонёк. Да, она со скуки со мной… Ой, быть беде…» И Ремизов, пристально всматриваясь в рот Чацкой, ощутил себя в этот момент цирюльником, который заодно и зубы дерёт почём зря. Студент и сам рот открыл, не заметив даже. Чацкая в ответ взглянула. Кивнула. И продолжила: - Голос у актёра должен звенеть, как ручей, вибрировать, как струна. А главное... - И здесь она сделала многозначительную паузу. - Жить! В голосе должен быть пульс. Вы согласны, молодой человек?
            Ремизов спохватился и торопливо кивнул.
            - Всенепременно так-с.
            Дива находилась не в отдалении, расхаживала, поколачивая себя по рукам веером. А студенту не оставалось ничего иного, как внимать.
           Чацкая же, договорив, для пущей важности и остроты момента сморщила носик, собрав губки бантиком и замотав головой туда-сюда, на манер китайского болванчика. Глаза её слегка закатились, а насурьмлённые брови изогнулись дугами.
             «О! Подумать только… Заигралась совсем, чертовка... Не дама, а порох! Перец. Сплошной восторг! А темперамента в ней сколько... Огня! Так и полыхает вся», - заключил студент. И щёки его вновь зарделись, как заря-огневица.
               Чацкая, на ходу прочитав мысли Ремизова, величественно разместилась в креслах и произнесла надрывным голосом его монолог. В речь она вложила страсть и мастерство, на которое была способна только великая актриса. К слову, чудесным образом дама добавила тембра в голосе, оживив местами монолог до неузнаваемости.
              Молодой человек опешил. Нет, в его сознании никак не укладывалась подобная новость. «Поди ж ты, ну и память! Да она сувенир для любого режиссёра театра. Как же-с подобное возможно? Такой огромный кусок текста… И – разом взяла. Без остановок сыграла. А ритм, темп! Ах! О-о, обольстительница! Волшебница... Фея... Притворщица!»
               Вслух же он произнёс, склонив голову чуть набок. Как минутами назад она: - Как, Вы запомнили-с?
              Вся поза студента в этот момент напоминала сплошной знак вопроса. Чацкая умилилась, встала и отошла к окну, ответив паузой.
              А он смотрел вслед, замерев от восторга. Мысли на короткое время покинули Ремизова совсем.
             Но отвечать надо. Пауза не может длиться бесконечно, какой бы актёр перед зрителями не предстал. И Чацкая отвечала…
             - А как же, дружок? - округлила она глаза. - Профессиональная память. Знаете ли, батенька Вы мой, это не шуточки. А труд, труд и ещё раз труд. Годы упорного труда. Тренировка... Мозгу нужны шарады, - показала она на голову. - И тексты, как раз созданы для того, чтобы загрузить мозг, заставить его работать в полную силу. Тогда подключается сама собой память. И всё происходит легко.
             Молодой человек удивлённо захлопал длинными ресницами. Глаза его выражали тоску и почти безнадёжность.
             - Да-с, мадам, - выдавил он. Говорить внятно Ремизов по-прежнему
не мог, сражённый наповал темпераментом знойной дамы. Он благоразумно отмалчивался или кидал незначащие реплики. Словом, был поглощён процессом игры.
             - Вы приходите ко мне не в первый раз. Вы волнуетесь. Я вижу, как Вы волнуетесь. И это правильно. Актёр должен испытывать волнение перед каждым выступлением. Но, во время!.. Когда идёт божественное сближение со сценой... Когда ритм дыхания актёра пересекается и парит, смешиваясь с ритмами тысяч зрителей в зале... Когда они замирают перед лицедеем от восторга, видя лишь всепоглощающее действо... Когда катарсис  неизбежен... О! Как это важно в эти волнительные моменты чувствовать пульс сцены... Если б Вы только знали!..
            И она кивает головой, опуская всё лицо в ладони, и шёпотом повторяет несколько раз последнюю фразу. Кажется, вся она – пульс, нерв. И он умирает, глядя на неё такую, и тут же оживает вновь. Холодный пот застилает глаза, он струится и по спине непреодолимой влагой. Ремизов вдруг заключает, что заражён ею. Он совершенно болен и сражён наповал. И где-то там, в обрывках сознания, до него доносится то, что она говорит: -... Но во время!.. Актёр обязан собрать всю силу своего таланта в кулак, - она показала, как это происходило с ней, прикрыв глаза накладными ресницами и шепча что-то губами.
            «Наверное, молится... Подожду, - благоговейно подумал Ремизов. Мысли, в эти самые мгновения, не унимались в его голове, строем вышагивая и не давая сосредоточиться на словах роли. Но благоразумие всё-таки перевесило чашу весов... - Если молится, да так горячо, то она, должно быть, примерная прихожанка. А может – святая? Хотя, как помню, что-то испокон веку актрис хоронят за оградой кладбища... Притворщица!» - заключает он, поймав себя на том, что испытывает к даме неоднозначные чувства.
            - Ну, понятно хоть что-то, а? И ещё, - добавила она. - Я заметила, что Вы вспотели во время чтения. Похвально. Пот не портит лицо актёра. Совсем даже наоборот... Но где жизнь? Где экспрессия? Где чувства? Каскад чувств!.. Где прилив неги и истомы в глазах? Ведь Вы – любите! Понимаете, Вы, бездушное существо? Лю-би-те!
           Она неистово перемещается по комнате. Руки её всё время что-то тискают и рвут. Сам воздух вибрирует и наполняется особой атмосферой, которая манит, как магнит, вовлекая в свой плен. То – театр одного актёра. Последнее слово Чацкая произносит по слогам, мнёт его губами, пробуя на вкус и надкусывая. Она хлопает в ладоши, в порыве плохо скрываемого волнения. Глаза живут сами по себе, выражая томливое недовольство, а щёчки покрывает румянец, который виден даже сквозь грим. На несколько минут Чацкая становится как бы моложе.
            Ремизов решает подыграть, делая вид, что явно скучает. На самом деле, он в восторге. Полнейшем. Как ребёнок. От переживаемых втайне эмоций, у молодого человека приключилось головокружение. Он сидит в креслах, ни жив, ни мёртв.
            Чацкая впервые за вечер нервничает, посматривая время от времени на студента. Тот, справившись с вновь возникшей неловкостью, подходит пружинящей походкой к комоду и достаёт музыкальную шкатулку, которая заменяет хьюмидор . Ему необходимо закурить. Сигары лежат ровнёхонько, как брёвнышки в поленнице. Ремизов улыбается, предчувствуя удовольствие, которое сейчас получит. Чацкая не препятствует. Она отошла к окну, дыхнула на серебристый узор, провела слегка указательным пальчиком и смотрит сквозь прозрачное отверстие во двор. Ремизов, тем временем, достаёт сигару и щипчиками пытается надкусить кончик. Как вдруг…
           - О, боже мой! Вот наказанье, честное слово. Что Вы делаете, молодой человек?
           Ремизов, как есть, замирает. Он сам не свой. Испарина покрывает лоб. Он готов услышать, всё что угодно и, заодно, провалиться сквозь землю. Тут же.
           - Ведь это мои, дамские штучки!..
           - Простите, - выдавливает он из себя, не отойдя от последствий столбняка, приключившегося от громкого возгласа дамы.
           - Я не о сигаре. Хотя мужчина без неё мне импонирует больше. А вот то, что в руках держите.
           - Ах, это! - Ремизов смотрит на щипчики, а потом на Чацкую. На нём лица нет. - Я. Ах, мадам…
           - Да ведь то – щипчики…
           - Да, мадам… Я прошу великодушно… Я… Мне, право, неловко. Как...
Пардон, мадам. Целую Ваши ручки. Я не знал, что Вы сигары предпочитаете. Вот, я болван…
           И Ремизов подскакивает на одной ноге к Чацкой. Запинается обо что-
то, и чуть не падает. Та хохочет. В руках у студента сигара. Он подаёт её даме.
            Та не берёт.
            - Сигара… - настаивает он.
            Но сигара оказывается к тому же и надломленной.
            - Вижу… А-хах-ах! К чему? Мне… - слегка прижимает она руку к груди.
            - Вам, мадам. Простите... Я не подумал, - встаёт он с колен, подобрав
остатки сигары с пола. - Я… Как бы это сказать? - мнётся Ремизов. - Сигары
предпочитаю прочим…
            - А-хах-ха! Да не курю я их вовсе! Сигары у меня совсем для других
целей приготовлены.
            - О, мадам… Я… - бледнеет Ремизов и выпускает остатки сигары на
ковёр.
             - Какой Вы глупый, честное слово. И неуклюжий, к тому же. Вон, кресло мне поцарапали. На пол табаку навалили…
             - Великодушно прошу…
             И студент на коленях вновь. Он ползает, пытаясь сделать невозможное: выдрать из ковра пыль. Тотчас чихает несколько раз, становясь на четвереньки.
             - Довольно! Будет… - смилостивилась дама. - Горничная есть.
             - Да?
             - Да-с. А Вы как думали? По четвергам и субботам приходит.
             - Столько хлопот-с… Апч-хи… Простите.
             - Уж, конечно. С Вами не избежать. Хоть бы предупредили. Загодя, что ли.
             Но Чацкая осеклась, тотчас вспомнив Полиэктовну.
             - Я… Апч-хи, - Ремизов встаёт с колен и, простирая руки, устремляется к Чацкой. Но та не даёт, резко останавливая его порыв фразами: - Вы! Кто ж ещё-то?.. - Она отворачивается и демонстративно накидывает на лицо платок.
            - Зачем Вы так со мной? - снова чихает Ремизов.
            «Ой, да пойдите же вон», - так и хочет сорваться с её языка. Чацкая
 явно хотела добавить словцо с перцем, но вовремя спохватилась. И перевела
стрелки на предыдущий предмет: - Щипчики, те, что у Вас в руках, мои.
            - Я хотел… Я ими сигару… - закивал Ремизов, показав, как бы он с ней обошёлся, но сигара от его движений раскрошилось стремительно.
            Чацкая прыснула в платок, а затем расхохоталась громко и произнесла то, что вертелось на языке: - Эх, Вы… Это ж надо быть таким… слепошарым, а?
            - Слепо… Слепо… Что, простите?
            - Да ведь там ножницы лежат! Специально для этих целей! Ах, какой же Вы… Невнимательный… Подите, возьмите! И сделайте всё, как надо. Сию же минуту!
            Молодой человек торопливо подходит к шкатулке, берёт ножницы и
обрезает кончик той самой злополучной сигары, жалкий остаток которой держит в руке. Чацкая наблюдает. Движения его подчёркнуто плавны и оттого радуют глаз. Когда он всё проделал так, как надо, под её пристальным оком, Чацкая добавляет:
            - Как же Вы так, молодой человек? Ай-яй-яй!
            И Ремизов вовсе становится неотличим от варёного рака.
            - Ну, будет, будет. Совсем раскраснелись. Уф, уф, - бьёт она зачем-то
себя по щекам. - А как же игра? А кабы зрители? Да полные залы? Тогда, как?.. Ну… Не огорчайте меня, право…
           Чтобы успокоить его, дама берёт спички и быстрым движением зажигает одну из них. Она преподносит её к сигаре и даёт прикурить. Ремизов вдыхает полной грудью, а затем выдыхает целый клуб дыма. Чацкая кашляет. Спохватившись, он извиняется и устремляется к шторе. И вот Ремизов уже стоит и пускает аккуратную струйку в приоткрытое оконце. Чацкая невольно им любуется. У студента сиё действо получается умело. Сигара  приятно прилегает к влажным губам, придавая ему вид некоего денди,  но без шляпы.
            - Да Вы – комильфо , любезный, - заливисто хохочет дама, выказав
глазами азарт.
            Ремизов в растерянности. Он выхватывает сигару изо рта и скоро мнёт её длинными пальцами музыканта. Они гибкие, цепкие, как ветки. Сигара хрустит, поддаётся, и в руках молодого человека остаётся лишь кучка пыли, цвета помолотых кофейных зёрен.
            - Ну, и чудненько. Вам надо беречь голос. Не курите. Это только с виду красиво. А так... Блажь одна, да здоровью вред.
            - А для чего тогда… О, мадам, - косится он на шкатулку.
            - Для гостей! - смеётся Чацкая, прикладывая к губам платок.
            - Да… Я понимаю-с. Для гостей-с.
            Молодой человек хлопает глазами, оглядывается по сторонам, будто его поймали за руку на месте преступления. Он не знает, куда скинуть то, что
налипло к ладоням.
            - Ах, выкиньте в печь. Всё прах. Всё пыль, - произносит догадливая
Чацкая.
            В углу залы стоит изразцовая печь, куда и устремляется Ремизов. Он живо отодвигает заслонку и немедленно выполняет. Указка его нисколько не задела. Ведь такое сказала бы и мать. Затем присаживается в кресло и, закидывая ногу на ногу, внимательно слушает монолог Чацкой. Она произносит слова чётко поставленным голосом. И студент внимает, не отрываясь. Даже мыслей в голове никаких.
            - Как Вы читаете! - с придыханием заключает он. В голосе раздаётся
неприкрытое восхищение. Ремизов действительно заслушался, не заметив даже, как пролетели пять минут, отведённые на монолог.
           - Вам нравится, да? - гордо озвучивает свои мысли дама. Она берёт графин и наливает воды, сосредоточенно слушая, что договорит молодой человек.
           И Ремизов догадывается… «Неужели ей важно? Моё мнение? О… Я польщён». То, что студент сейчас думает, совпадает с тем, что он сам сходу и произносит:
           - Я сражён, мадам, наповал.
           И это правда! Она звучит в его голосе, волнительно разжигая кровь в
Чацкой. Она несколько смущается и поправляет причёску снова. Ей приятно.
К слову, очень. Студент, заметив реакцию дамы, для остроты ощущения добавляет:
           - Целую Ваши ручки...
           Чацкой нравится, она хохочет и грозит студенту пальчиком:
           - Ну, полно, проказник этакий. И льстец, к тому же, каких поискать.
Мне даже неловко. Уф, - поправляет она лиф.
           - Ну, что Вы, мадам Чацкая. Вы прочитали великолепно. Эффект, я бы сказал, присутствия, наиполнейший...
           - Будет, - махнула она на молодого человека рукой, в которой держала кружевной платок, и добавила, ставя голосом студента на место: - А теперь, друг мой, я хотела бы послушать Вас.
           И Ремизов тотчас откликается. Вся душа его полна упоений, трепета и восторга. Он встаёт с кресел, чуть кланяется и блистательно справляется с отрывком.
           Чацкая молчит, внимательно посмотрев на студента. Она не перебила его ни разу по ходу прослушивания. Но Чацкая – прима, и потому должна уметь держать паузу. Наконец, она начинает говорить. Речь её льётся сплошным потоком, непрерывно, как ручей в тихой заводи...
            - Я начала служить в небольшом театре... С маленьких ролей, на подтанцовках. Связей никаких. Ах, мне хотелось совсем иного! А тут…
            - Ах, я не думал даже. Неужели-с? - удивился студент, невольно попав под обаяние повествования дамы.
            - Именно так и было, молодой человек. Будни, будни, серые и бесприютные. И никакого тебе праздника души. Меня никто не замечал. Абсолютно. И постепенно, жизнь в театре стала превращаться в заурядную отбываловку. Пришла, отбарабанила роль из нескольких пустеньких фраз, станцевала десять «па» на «честном слове» и адьё. Казалось, так тому и быть. Вот она, беспросветность! Я видела, как погибают актёры. Какие актёры! Видела, как умирает талант… Но и как рождаются звёзды… Тоже.
             Теперь уже молчал Ремизов и внимательно слушал. Не позволяя даже намёка на то, чтобы перебить актрису.
              - И всё-таки, есть ещё провидение!
              - О! - выдохнул он.
              Студент заёрзал в креслах, выражая, тем самым, желание знать. И
Чацкая его поняла. Она отпила воды и стала рассказывать свою историю:
              - Однажды заболела ведущая. И мне предложили её роль. Зная, как я
могу, и какая у меня память.
              В этом месте Ремизов чуть кивнул пару раз и ухнул с глупым видом: «Уху, уху».
              - Народу в зале было немного. Хотели видеть её. А вышла я. Зал загудел в негодовании... Какая-то неизвестная актрисулька второго плана рвётся на сцену. А прима? Где же она?.. Но сквозь ропот, я вдруг почувствовала взгляд. Глаза, устремлённые на меня. И стала играть туда. В эти глаза, которые ждали. И я не должна была обмануть. Тогда мне было всё равно: мужчина, женщина... Я видела только их. Ощущала и жила в этот момент только тем, что услышала отклик. Постепенно рокот смолк. И я поняла, что мне позволили выступить. Знаешь, это очень важно, в первый раз стоять на сцене. Профессиональной, большой и чувствовать, что тебе позволили... О! Ради этого мига, актёр выходит на сцену. На возвышение в несколько десятков сантиметров над публикой. На эшафот... О! Я была готова умереть в тот волшебный момент, когда услышала овации. Первые в своей жизни. Мне хотелось лишь одного… Чтобы сказочный миг длился бесконечно. Чтобы умирать и оживать, дыша только этой волнительной атмосферой.
              Чацкая сделала короткую паузу. Ремизов молчал. Он знал, что имен-
но в эту минуту она и скажет самое главное.
              И не ошибся.
              - Затем я увидела его. Это был покровитель примы. Но, не прошло и двух часов, как в нашей жизни всё изменилось. Мы стали любовниками...
              - О! - выдохнул с шумом студент, глядя на Чацкую округлёнными от возбуждения глазами. Он ждал продолжения.
             - Вы хотите узнать, что же с примой? - ничуточки не смущаясь, заключила дама.
              - О, да! - вскочил, было, Ремизов, несколько цепенея даже от пронзивших его слов. Его нанизал на себя, как бабочку случай, подчёркивающий остроту момента. Но Ремизов сел тут же, осознав, что выглядит со стороны, должно быть, глупо. Совсем как ребёнок.
             Щенячий восторг бедного студента пришёлся по душе Чацкой. Но она повела себя, как настоящая актриса… Виду не подала. Сказать более – ни один мускул не дрогнул на красивом лице дамы. И она продолжила: - А ничего... В смысле, хорошего для неё. Лучшие роли с тех пор давали только мне. И ей пришлось пододвинуться...
              Чацкая отошла к окну и задумчиво посмотрела вдаль. Пауза затягивалась. И студент, разгорячённый донельзя столь щепетильной историей, вновь не выдержал.
              - И что же дальше? Что стало с ним? - нетерпеливо выстрелил вопросы Ремизов, понимая, как безнадёжно втюрился.
              Но Чацкая молчала. Казалось, она не расслышала вопрос. На самом деле, она думала о своём, заветном. Об одиночестве, скуке и нежелании жить.
Но разве такое расскажешь?.. В эти мгновения, внутри неё шла борьба. И Ремизов смолк, ожидая.
              В эти мгновения она удивительно походила на портрет Ермоловой ,
которую боготворила и искренне обожала, повесив в исключительно дорогой раме направо от пуфика в прихожей. Каждый раз встречая её на пути, Чацкая замирала и несколько мгновений посвящала только картине.
             Почему она это делала? - спросите вы.
             И я не отвечу.
             Таково, видимо, и есть притяжение портрета. Для кое-кого являющееся смыслом существования на Земле, той ниточкой, которая связывает реальность мира живого и таинственность – потустороннего.
            Студент засмотрелся, однако, думая своё. «Я, наверно, как-то неправильно себя веду. Как-то бы, подсказала, что ли… А не то, не дай, Бог, опять сморозить чушь. Итак, краснею и краснею всё больше и больше. Аж, в жар бросает! Но как удержаться перед такою соблазнительною особою? Ах, Наяда… Медея… Притворщица!..»
            И Ремизов от переполнявших чувств задышал часто-часто.
            Чацкая, между тем, присела. Сказать по-правде, она не знала, как ей
быть дальше. Такое случалось с ней редко. И вот, сегодня, тот самый случай и есть. Она понимала, что затянула паузу, а происходящее сию минуту, слегка уже походило на моветон . Но только играть ей не хотелось. Совсем… В душе, в самой её глубине, на донышке, где и страхам нет места, что-то вдруг встрепенулось и отозвалось, сердце сладостно заныло, и она пожелала чего-то особенного…
            Актриса встала с кресел, снова двинулась по направлению к окну. Она приоткрыла штору и, провела слегка указательным пальчиком, посматривая туда, сквозь прозрачное отверстие во двор. Она, словно выглядывая запоздалого путника, заговорила, наконец, вновь: - Она вскоре перестала быть примой вовсе. Я затмила её. Я блистала так, как никогда больше уже не могла. Понимая, что судьба дала мне сей шанс. И я его отыграла по полной… Когда я появлялась на сцене, зал бушевал от восторга. Он неистовствовал. О, какие были времена! Какие актёры играли на сцене. И зал… Он был полон всегда. Ни единого места не пустовало. Взгляды зрителей были устремлены на сцену. Я помню их азарт и вовлечённость. Очень хорошо помню. Не ЧТО сыграю я, а КАК… Вот та главная мысль, которая поглощала души многих. Причём, для некоторых молодых людей, заметьте, без остатка!..
            - КАК? - выдавил из себя ошеломлённый Ремизов, никак не ожидавший такого перелома в сюжетной линии. Несчастный смотрел во все глаза в недобром предчувствии конца истории.
            «Щенок… Ну, чистый щеночек», - подумала Чацкая, устремив откровенный взгляд на молодого человека.
             - Да так-с… Двое, представьте себе, стрелялись из-за меня!
            - Как, простите-с? Стрелялись? - и краска обрушилась на лицо Ремизова, со всей очевидностью выдавая его интерес к даме.
             Это был промах. Но не роковая ошибка. Наоборот, ЭТО стало началом совсем другой истории…
             Н-да… Чего только не готовит нам судьба! Чего только не бывает на
длинных её переходах. И, как говаривала, бывало, наша героиня… О, фортуна! Дремлешь ли ты хоть когда-нибудь?..
            «Да он влюбился, бедняжка. Как это я неосторожно… Со словами…
Ай-ай. А, пусть. Чего уж теперь. Чему быть, тому не миновать». - Да не волнуйтесь Вы так. Вот, глупый мальчишка! Всё обошлось. Их даже не удалили из семинарии…
            - Это были всего лишь семинаристы? - удивился студент ещё больше. И положил одну руку поверх другой у себя на груди.
            - Да. А, ладно. Что теперь вспоминать? Они живут себе счастливо. У каждого семья, дети и жёны на поддачу. И давно-предавно забыли обо мне. Я в этом уверена. Оба…
            Краем глаза, Чацкая наблюдала за новым поклонником. А что это именно так, она уже не сомневалась. Краска на лице выдала его с головой. Необычайное волнение, дрожащие руки и подёргивание плечами. Всё, всё выдавало: влюблён.
             - Успокойтесь… Любовь в молодости редко сжигает сердце. Она, та
любовь, задела мимолётной страстью, опалив. И всё.
            - И всё… - повторяет Ремизов.
            - Не более, молодой человек. Не более.
            - И они делали Вам признание?
            - Конечно.
            - И грозились застрелить себя?
            - Ну, да… Я кажусь Вам бесчувственной?
            - Не могли же вы полюбить студента… - выдавливает он, наконец.
             «Отчего же? - хочет сказать она. Но молчит, спрятав ухмылку в веер.
- Боже, как он ещё юн. Ах…»
             И дама весьма небрежно заключает:
             - Но та феерия продолжалась недолго. Пока был жив мой душка-полковник.
            Теперь уже она многозначительно замолчала. То ли давая понять тем
самым, что разговор окончен, то ли обдумывая, что сказать ещё.
             Молодой человек ждать не хотел. Его распирало чувство, которое он, сам не ведая того, уже переживал со всею пылкостью и очарованием молодости.
            - И что же такое произошло с ним? - вскочил в запале студент с кресел, краснея и потея разом. Он и не заметил, что вопрос задал второй раз.
А то было уже неприлично.
            Но дама лишь кивнула в ответ. Она не торопилась говорить. Казалось,
Чацкая прислушивалась к тому, что происходит за окном. На самом деле… Она обдумывала дальнейший план действий. «Его надо похвалить. Он читал прекрасно. Отчего же не… Впрочем, ещё не время».
            Обратившись к нему, Чацкая проговорила:
            - Ой, ну, что Вы так ско;чите. Чисто заяц на поляне. Какое нетерпение! Да Вы, молодой человек – сам порыв! Ха!
            Но последнее слово прозвучало смято. Ко всему прочему, его волнение передалось и ей. Как вирус. Она в ответном смятении стремительно отошла от окна. Взглянула на молодого человека, как-то искоса и задумчиво, а затем добавила, кивая головою, словно только сейчас узнала новость, которая застала её врасплох: - А-а, он!.. Вы хотите знать про него, я правильно полагаю?
            - Да-с, весьма любопытно-с. Очень!.. Простите, - засмущался вновь молодой человек, решив, что чересчур настырен. Но в тоже время, в голосе его прозвучали нотки неподдельного нетерпения. И… желания. Именно того, робкого и несмелого, который сходу может перетечь не просто в смелое, но в роковое.
           «О! А это дорогого стоит, - подумала она. - Он увлечён. И как тут быть прикажете, у, мадам?»
           Он поднялся с кресел. Но не сдержался и стал переминаться с ноги на
ногу, как то было в прихожей. 
            Дама мельком взглянула на его неловкость и на одном дыхании закончила мысль: - Он погиб. В военной баталии. С турками .
           - Как же так-с?
           - Ах, то было так давно! - воскликнула она, утирая кружевным платком невольно проступившую слезу и давая понять, что вспоминать прошлое ей тягостно.
           - Мне жаль, мадам! Простите великодушно. Право слово, так совестно перед Вами, - студент скоро подошёл к Чацкой, хотел поцеловать ей ручку, но дама не далась. - Простите ещё раз, - произнёс Ремизов вежливо, и расположился в креслах. На лице его отразилось любопытство вперемешку с чувством вины.
            Дама, в предвкушении мелодраматического финала прошлась пару раз по комнате, слегка разминая кисти рук. Казалось, в актрисе жило волнение,   
которое она хотела скрыть, но это ей никак не удавалось.
            Ремизов, используя паузу, уже несколько отошёл от первых восторгов
и даже слегка заскучал. В голове его невольно закружили другие мысли: «Может быть эта кокотка, которой я вот уже битый час толкую о любви, во-обще не знает, что это такое? Может быть, она и вовсе… М-ммм, старая де-ва?.. Ах, подумать только… А если я прав? Притворщица! Каких поискать... А меня вздумала учить любви! Да ещё глаза-то как закатила. А может быть, стоит её... Кхм... Кхм. Она этого только и ждёт? Оттого и разоткровеннича-лась о своём разлюбезном… Мол, знай, не лыком я шита. А кто ты таков? Да никто. И звать тебя никак. Ну, как знать, как знать, мадам Чацкая». Самодовольная ухмылка искривляет на миг лицо студента. Она, однако, не ос-
таётся незамеченной Чацкой. Последняя немедленно восклицает, не желая
скрывать внутреннее волнение, переполняющее её уже всю. До краёв: - Шарман! Очаровательно! Просто прелестно! Вот-вот, чего я так долго ждала от Вас, молодой человек!
            Ремизов слегка замирает в креслах, не в силах ощутить до конца всю странность подобного перехода. Рот его приоткрыт, и краска заливает лицо.
            Если бы он мог видеть себя со стороны!
            «Да то настоящая Комедия Масок. Он смешон и нелеп. Но как он молод… Пьеро! Истинный Пьеро… Ах, мне он мил. Всё равно. Будь, что будет. О, Полиэктовна! Видела бы только! Молодость… Молодость. Как быстро ты исчезаешь от нас. Как легка твоя поступь».
             И Чацкая взглянула на Ремизова со страстью. Грудь её заходила ходуном, а глаза подёрнула поволока.
             Молодой человек заключил, что ТО – отсвет от свечей. Не более… Ведь не могла же ТАКАЯ дама, вот так запросто взять и влюбиться. И в кого?.. В него?
             Однако он ошибался…
             «Я пропал. Я буквально разбит! Она прочитала мои мысли. Надо срочно что-то предпринять. Но что?» - лихорадочно думает он. Студент в эти минуты имеет опущенное лицо, в котором затерялась надежда.
             - Браво! Браво, Ремизов! Бис! - уже почти кричит Чацкая, простирая к
нему руки.
             Ремизов отключился и не слышит актрису. Он видит только её душевное волнение, переходящее в трепет, и холёные руки, пытающиеся приобнять его за плечи. Чацкая близко от него, так, что студент чувствует приторный запах духов. От неожиданности, Ремизов заваливается в креслах. Хозяйка смеётся, но не отступает.
             Мысли, словно прорвавшись сквозь пелену, атакуют его: «… Что за… Что она хочет со мной сделать? Совратить? Да… Вот здесь, сейчас и не-медленно…  Именно это. Ах, я дурак! Вот попал… А догадывался, чем ВСЁ закончится. Боже, я погиб! Прощай, молодость. Прощайте, юношеские забавы моего одинокого навек сердца. Прощай, матушка. О, какое фиаско!.. И бе-жать в никуда... Впрочем, и поздно уже. Но зачем она так? А я? Ведь знал!.. Знал, дубина стоеросовая, куда нос сую. Так ведь, нет… О, как же нестерпимо несёт от неё духами. Притворщица!.. Мамочка, где ты? Я погиб».
               Студент берётся руками за жабо, не зная совершенно, как вести себя
дальше. Он представлял любовь совсем иной… А тут. Лицо Ремизова пошло
пятнами, будто в комнате вовсе душно. А Чацкая всё ближе и ближе подсаживается, не давая опомниться.
               Пока несчастный бедолага Ремизов не оказывается весь в её власти.
              «Я ведь пришёл за… Нет… Но если я прямо сейчас. Да… О, мама дорогая… Силы мои наисходе. Но надо скрывать, скрывать свои эмоции и чувства. Ведь я – актёр… Иначе, роли не видать… Лучше – сам, чем она…»
              И Ремизов, в ответном порыве делает попытку прижать Чацкую к
груди. Та в недоумении вырывается, а затем, буквально наскакивает на него с
криком: - О! Вот как! Я так и знала!
                - Неужели, мадам? - опешил студент.
                Чацкая сужает глаза до щёлочек, прицыкивает языком и режет правду матку:
              - Я предвидела такой финал!
              Студент стекленеет.
              - Страх, какая лёмпресьон  Вы здесь изволите разыгрывать! - в нос
произносит она французское слово.
              - Как-с? Что такого я сделал? Но, мадам…
              - Но где же зрители? - продолжает она. - Ах, как жаль! Как жаль! Кабы они это видали. О-оо! - качает она головой. - Ведь Вас понятно всем без слов. Вы совершеннейшим образом открыты. Браво! Превосходно! Шарман! Просто-таки чудесно! - и веер ходит в её руках ходуном, распространяя по комнате приторный запах духов.
               Она возбуждена. Можно даже сказать большее, - в продвинутом восхищении.
               - О том ли я подумал, мадам… - шепчет он. Ремизов поражён. В самое сердце. Которое начинает лихорадочно биться. В такт его мыслям. «Неужели? О-ооо! Да… Я попал! Вернее, пропал. И что же дальше? О, обольстительница!.. Притворщица!..»
               И тут он слышит ту самую фразу, от которой можно разом сойти с ума:
               - Да, ведь Вы – талантище. Да, да! Просто-таки, каких поискать!
               - Неужели? - выдавливает нерешительно студент. Почти выдыхает,
закашлявшись снова. 
               - Да, что с Вами, молодой человек? Воды?
               - Ничего-с. Со мною всё в порядке. Я сам. Сам я. Ничего-с… - бронзовет он.
               «Продуло, наверно. Ах, зимушка-зима…» - думает Чацкая. Она язвит и не скрывает это. Эффект восторга расписал её лицо до неузнаваемости.
               Ремизов встаёт, идёт к графину и залпом опорожняет стакан зельтерской. Затем вновь садится на прежнее место. До сознания, тронутого грёзами и необычайным волнением, доходит, что его хвалят, и он, пару раз ёрзнув в креслах, делает последнюю, решающую попытку… Студент выговаривает то, ради чего, собственно, и очутился у театралки:
             - А роль, будет ли роль, мадам покровительница?
             Ремизов смотрит выжидательно. Но в горле опять Сахара. Слова он
произнёс еле слышно, почти прошептал, пересохшими от волнения губами, не в силах оторвать глаз от небожительницы, коей Чацкая представлялась ему с самого первого взгляда.
            - Роль... Какая роль? Какая ещё роль? - игривым голоском вопрошает
Чацкая. Губы её складываются в трубочку, затем в елейную улыбку, а брови начинают медленно ползти вверх. Она всем корпусом отталкивается назад и
замирает. До неё доходит, зачем, собственно, он здесь. - Ах, какой конфуз!
Господи, боже мой! Какой конфуз…
            До студента доходят слова Чацкой. Говорить дальше он не смеет. Его
даже начинает слегка поколачивать. Он понимает, что сказал то, к чему дама никак не была готова. И теперь Ремизов сжимает ладони между колен, наклоняет голову и моментально делает лицо скорбящего человека.
            А что с безутешного взять?..
            Чацкая всплёскивает ладошками и отбрасывает веер в сторону. Он действительно не уместен в такую минуту. На лице – крайняя степень удивления, которую скрыть, при всём желании, увы и ах, невозможно:
              - Как же так, молодой человек… Разве Вам не объяснили, что я уже
давно не играю? Нигде. Понимаете? Вообще… НИ-ГДЕ… Да и не покровительствую явно уже лет десять как...
            Слово «НИ-ГДЕ» она произнесла по слогам. И оно заиграло у неё на устах. Чацкая не заметила, как перешла ту грань, где актёрское мастерство и талант оказываются размыты.
            И это внезапное преображение не ускользнуло от молодого человека. Но мысли его были в другой плоскости. Он не мог понять: кто же всё-таки сидит перед ним? Кто она – эта странная женщина? И как он мог так обмануться.
           - Лет десять?! Вы сказали, мадам, десять лет, как? Как же так... Но, позвольте... Я думал... Нет, но, как же так? Я не совсем, видимо, понял Вас, мадам Чацкая!..
            - Нет, позвольте Вы, молодой человек! Что это Вы всё время называете меня этим дурацким именем? А?
            - Что-с? Как так… - сконфуженно привстаёт Ремизов, прилагая руки
к жабо. - Как-с изволите Вас понимать-с, мадам Чацкая? Я ни словом, ни намёком и даже не пытался задеть Вас… Что происходит, пардон?
            - Это Вы мне? Да как Вы смеете! - с визгом подскакивает она, забыв,
что волю чувствам при постороннем давать непозволительно.
            - Вот как-с Вы со мной. А я… А я… - раскрасневшись, заморгал часто-
часто Ремизов.
             Чацкая, не знала, что и подумать… И где правда, а где ложь, когда всё так намешалось? Она, не раздумывая более ни минуты, подскочила мячиком к графину и опорожнила разом два стакана зельтерской.
              - Ик, - рыгнула дама. От неожиданности она поперхнулась и закашлялась.
              Ремизов смотрел на свою богиню сосредоточенно и не моргал. Она самым откровенным образом теряла вес в его глазах. И если уж высказать всю подноготную, то он был в самом настоящем шоке.
             Чёлка у богини сбилась, а щёки разрумянились так, что хоть прикуривай.
             «Надо же… И это она, не далее, как пять минут назад мне?.. Так прижималась, строила глазки… И что ж теперь? Ух… Притворщица!..» Он, взяв себя в руки, смело подошёл к даме и стукнул её по спине. Та ойкнула. Он – продолжил. Она терпела, а Ремизов, отсчитав, сколько раз был приложен ею, смирился и отступил.       
              Чацкая, рассудив, что далеко зашла и так, пожалуй, может потерять
всё, выпалила в сторону севшего в кресла молодого человека: - И не Чацкая я вовсе, а Дорофеева Тамара Пафнутьевна! И ни с какой Чацкой знакома никогда не была! Вот так-с, молодой человек! - развела она руками, а затем с шумом опрокинула стакан на стол.
            И тут следует немая сцена, в которой оба участника удивлённо вперились друг в друга. Их лица в один миг превращаются в театральные маски, выражающие недоумение.
            Но всё имеет своё завершение. И эта история тоже.
            Ремизов неистово вскакивает, бьёт себя по лбу и начинает хохотать.
На попытку новоиспечённой Дорофеевой его остановить, смех Ремизова становится почти истеричным:
            - Нет… Фью! О! Так и есть! Субботин! Субботин! Ай да каналья! Ай да сукин сын!..
             - Ну, вы подумайте только! Боже, как забавно, - фыркает дама. - А-ха-хах-ха… А-ха! Значит, Вы тут не причём?
             - Абсолютно. Ни-ни. Ни сном, ни духом, как говорится, мадам Чацкая! О, нет! Простите, сдуру ляпнул. Тамара Пафнутьевна… Любезная Тамара Пафнутьевна! Ха-ха-ха!..
             - О, какой конфузззз! Мадам Чацкая! Ха-аха, - до слёз хохочет та.
             - Апч-хи!
             - Вот лихоманка-то к Вам привязалась… Апч-хи!!! Ха-аха-ха!
             - Под горячим солнцем югаааа…
             - А-хах-ха!!! А-хах-ха… Роза красная цвелаааа!
             - Апч-хи!
            Смех долго ещё не смолкает. Пройдя под окнами, можно услышать, как задорные раскаты смеха молодого человека перемежаются мелодичным смешком Тамары Пафнутьевны...
            Что же произошло дальше с нашими героями?..
            Сказать по совести, я мало, что знаю. Разве только то известно мне, что молодой человек удачно женился, и о театре не думает более. А Тамара Пафнутьевна изредка вспоминает тот забавный вечер, когда расчёсывает вечерами кудрявую головку маленького Ремизова.
             Вот так и проходит жизнь. Вот так и идёт она, странно порой переплетая людские судьбы.
            




Снимок из инета.


Антрепренёр{1} от фр. слова еntrepreneur (предприниматель).
Катарсис{2} - внутреннее очищение, которое происходит под воздействием сильных ощущений.
Комильфо{3} - человек-гранд. Человек из высшего общества, умеющий себя представить персоной VIP. Само слово - фраза на французском языке. Она переводится: "так, как надо".
Лёмпресьон{4} - от фр. слова impression (впечатление).

2010-2016 г. г. Череповец.