Воробей

     Заканчивалась весна 45-года. Мама работала хирургом в эвакогоспитале. Война кончилась,поток раненых почти иссяк, и в палатах остались лежать только самые тяжелые, на возвращение к жизни которых требовались долгие месяцы.
     Я была совсем ещё крохой, девать меня было некуда, поэтому то мама,  то бабушка брали меня с собой на работу. Я больше любила ходить с мамой. Там, где она работала, было много народу, в основном мужчин, притягательных существ, никогда не бывавших в нашем скромном жилище - отец погиб ещё в 44-м.
     Госпиталь занимал  здание бывшего сельскохозяйственного техникума, вокруг главного корпуса простирался  большой тенистый парк, в котором росли деревья чуть ли не со всего света. Я ещё  не могла гулять одна, и моим спутником чаше всего был один из раненых, которому, как рассказала мама позже, уже было сделано несколько сложных операций. Осколок мины разворотил ему живот,  и могучий организм медленно слабел, не в силах справиться с бедой.
     Все, включая меня, звали  его Васей. Вася обычно  ждал нас с мамой в холле. Когда его не оказывалось на привычном месте, и я начинала канючить,  Даша, нянечка, строго говорила:
     - Не пищи! Васе счас сделают укол, и он придет.
     Я замолкала, потому что укол – это страшно, один раз случайно увидела, как Вася, бледный, с закрытыми глазами, лежал на койке, а медсестра вводила ему в вену на руке иглу шприца. Когда она попала куда надо,  содержимое шприца окрасилось кровью, которая ворвалась в него причудливым, извивающимся потоком.
     В конце концов, Вася  спускался в холл, держась за перила лестницы, и мы отправлялись на прогулку – ему был полезен свежий воздух. Ходил он, в отличие от других вечно спешащих больших, медленно, часто останавливаясь.   Моя рука тонула в его ладони, от него пахло  лекарствами, и через несколько минут он говорил, по-волжски окая:
     - Отдохнем чуток, устал я. А ты погуляй, погуляй – видишь, цветок какой. А у нас – другие – ромашки …
     И замолкал, глядя в никуда.
     Не помню его лица, но голос, кажется, узнала бы даже через шесть слишним десятков лет, отделяющих меня от тех времен. Он садился под каким-нибудь экзотическим деревом, а я исследовала окружающий мир. Прогулки чаще всего заканчивались одинаково. От главного корпуса, доносился  звонкий призыв:
     - Во-ро-бей, на процедуру-ууууу-ры-ы-ы!
     Вася, тяжело вставал, и мы отправлялись назад. Я не знала, почему он откликается на этот клич, просто  терпеливо ждала, когда ему, как я твердо усвоила, сделают очередной укол, и мы снова отправимся в парк.
     Вася появлялся в холле все реже, и, наконец, исчез совсем. Я ещё долго ждала его, скучая, но однажды Даша, прижав меня к себе, сказала, смаргивая набегавшие слезы:
     - Уехал твой Вася,  насовсем  уехал.
    Даша ко времени написания этой истории  уже обросла внуками, а попала она в Среднюю Азию так же, как тысячи других, бежавших от войны. Эта простая, милая женщина навсегда осталась другом нашей семьи. Это была та дружба, в которой никакое общественное положение не имеет значения – она зиждется на других, неразрывных, глубинных связях.
     … Тот госпиталь был в городе не единственным,  раненые всё ещё умирали, и  на окраине образовалось  кладбище, на котором эти воины и были похоронены.  Пока мы были пионерами, нас организованно водили туда, и мы отдавали дань памяти погибшим, слишком юные, чтобы осознавать величие подвига народа, спасшего мир от фашизма. Но  с годами чувство неоплатного долга стало частью мироощущения. И будучи уже вполне сформировавшимся человеком, я время от времени посещала это скорбное место.
     В тот день я бродила здесь, в который раз удивляясь количеству могил, навсегда приютивших молодых, так и не познавших жизни солдат. Взгляд скользил по выстроенным рядами надгробьям, и вдруг остановился на одном. Сердце дрогнуло прежде, чем я прочла: «Рядовой Воробей Василий  Федорович, 1924 – 1945».
     Я снова встретила Васю,  и, наконец, узнала, что он был носителем такой трогательной фамилии. Только теперь я была старше его. Переполненная  светлой печалью, я думала о том, что давняя  дашина ложь простительна – рано мне было знать тогда, что  Вася отправился в край, откуда нет возврата…