В эфире с Бестужевым глава из повести Об улитках

В ЭФИРЕ С БЕСТУЖЕВЫМ

! Примечание для тех, кто не дочитает текст до конца или даже до середины: речь идет о работе на радио, героиня - Аня, ведущая передачи, которая беседует в эфире с разными интересными людьми.Аполлон Светозаров - главный редактор радио,Ася - корреспондент, занимающийся криминальной тематикой, а Алексей Бестужев - гость передачи, актер и ...дальше узнаете сами.   

Пишу о том, что хорошо знаю сама,поскольку в течении многих лет была автором и ведущей таких передач на радио!) 


Однажды, пробегая мимо меня, Аполлон на бегу пророкотал: - Вот еще что, Нютечка ( От «Нютечки» меня скрутило особо) , - завтра лечу я к Папычу в первопрестольную, а на эфир к тебе Леха придет, Бестужев, я давно ему обещался по старой дружбе, поговоришь с ним на правах хозяйки дома – позволяю! Давай, давай, работай, девушка! У Лехи картина снимается, летом выйдет – точно будет шедевр мирового масштаба! Не дрейфь, учись, разминайся, Анютка, готовься к выходу в большую журналистику!
И он барственно похлопал меня по плечу, будто я была старой боевой лошадью, которую надо приободрить перед выездом. Потом, уже не оборачиваясь, Аполлон словно вдоль по Питерской, пронесся над землей, то есть над лощеными паркетами чиновных коридоров, очевидно, в столицу-матушку.
Называть Алексея Бестужева Лехой только Аполлон мог с тем же успехом, что и величать меня Нютечкой. Алексей Бестужев был одним из ведущих актеров в престижном театре, располагавшемся на подвластной нашему Папычу территории и самым красивым из когда–либо виденных мною молодых людей, не считая, быть может, самого Светозарова, красота и стать которого во внимание не принималась, ибо он был начальником, долженствующим давать деньги и чинящим всякого рода неприятности.
Правда и то, что в облике Аполлона, не смотря на двухметровый рост и прочие кондиции, было нечто неподдающееся описанию, коварно-женственное, иногда даже капризно - детское, свойственное, впрочем, всем богам и героям античности, а так же царям- завоевателям, включая победоносного Александра Македонского. Алексей Бестужев же был просто красив мужественной красотой, которая отличала благородных русских генералов прославленного двенадцатого года, роли которых он, кстати, часто и исполнял с большим успехом.
С этим самым Алексеем Бестужевым была связана одна из самых романтических историй моей жизни, героем которой он стал, сам того не подозревая. В первый год моих марафонских забегов с микрофоном наперевес во славу воинства Аполлона, волею судьбы вместе со знаменитым Алексеем Бестужевым меня закинуло в далекий маленький город Острогорск на концерт «Провинциальные встречи».
Концерта я не видела, поскольку заработки репортера, как я уже убедилась и без нотаций Воробышка, в определенных ситуациях, напрямую зависят от резвости ног и языка. Однако похвальная резвость моя на ниве стяжательства все же не помешала мне насладиться выступлением Бестужева. Его песни я услышала, даже не трудясь зайти в зал. Голос Бестужева, казалось, лился отовсюду – из-под потолка, из стен, из закрытых дверей, от него колыхались портьеры и мелко дрожали стекла. Не правдой будет сказать, что голос Алексея Бестужева был просто громким, подобно голосу Джельсомино. В нем действительно звучала внутренняя сила души, готовая открыть лучшие и прекраснейшие свои чувства и помыслы – и чувства эти действительно были прекрасны и достойны. Более того, они возвышали всякого, кто соприкасался с ними.
Само собой разумеется, что мощный музыкально-песенный фон совсем не способствовал звуковой чистоте и качеству моих записей, и, понимая полную тщетность своих усилий отыскать во всем здании Дворца культуры хоть один тихий уголок для записи интервью, я вошла в зал и скромно села на крайнее кресло в последнем ряду.
Я не пожалела о том, что не только услышала голос Бестужева, но и увидела его на сцене – никогда ни до, ни после того, не видела я человека, в котором одновременно и столь гармонично и выразительно сливались и внутренняя душевная наполненность и внешнее обаяние.
Я слушала Бестужева, и странное дело – все больше казалось мне, что, не смотря на определенно достигнутые им высоты и покоренные вершины, что- то не додано ему еще от жизни и творчества, в чем-то главном нет еще ему признания, что-то важное еще не сбылось в его жизни, а жизнь, с ее силами, молодостью и надеждами неумолимо идет, и сознает он это и мучается от этого, точно так же как и я. »Души, души, быть вам сестрами…» - невольно вспомнила я. В высокие моменты жизни обыкновенно я начинаю высокопарно мыслить строчками чужих стихов. Впрочем, я тут же осадила себя пришедшейся весьма кстати благоразумной мыслию о том, что в своем стремлении считать душу Бестужева хоть в чем-то родственной своей, я вряд ли буду одинока и оригинальна.
И правда! Словно в подтверждении этого по окончании выступления всенародного любимца Бестужева прекраснейшая половина Острогорска
буквально завалила цветами, так что остальных участников концерта мне стало даже жалко.
Когда, проделав обратную дорогу и прибыв в Питер, мы выходили из присланного за нами автобуса, Алексей Бестужев вдруг посмотрел на три казенные суровые гвоздички, врученные мне, как представителю столичной прессы, и галантно протянул все преподнесенные поклонницами цветы.
Быть может, в тот момент его переполняли рыцарские чувства, навеянные собственными же песнями, но, скорее всего, ему было лень тащить домой через весь город огромный веник цветов. Гордость самолюбиво подсказывала мне свистящим шепотом, что приличествует отказаться, однако я не отказалась.
На этом пути наши разошлись – Алексей направился в метро, а я на троллейбусную остановку. Троллейбус пришлось дожидаться долго, было уже темно, и я сама не сразу заметила, что плачу давно и горько, захлебываясь в холодной зимней ночи от весеннего аромата роз.

И вот волею Аполлона я снова должна была встретиться с Бестужевым.
Все это время я, конечно, помнила его – не то чтобы я думала о нем с утра до вечера, просто он никуда и не уходил из моей памяти, как впрочем, и многие другие замечательные люди, так или иначе встретившиеся на моем пути. Бестужев же позабыл меня начисто, вернее ни минуты и не помнил, и не видел вовсе, так что и забывать ему было нечего. Ничего удивительного в том не было, как бы ни казалось обидным. Если бы не слышала я песен Бестужева, я бы тоже никогда вспомнила о нем. Даже не смотря на генералов двенадцатого года. Их и в галерее Эрмитажа полным-полно – разве что историк и ученый знает их наперечет.
В последнюю нашу встречу, я и правда, ничем не поразила его воображение, и даже, на крайний случай, не прошлась на голове.

Ночь была ветреной, и за окном грохотало жестью, выло, и плакало, и стонало в тысячи голосов. Тщетно заворачивалась я с головой в одеяло, укрыться от этого плача и воя было невозможно. Заснула я лишь под утро, когда голоса и плач за окном стихли, и потеплело, отпустило, стало снежно и вдруг почувствовалась весна.

И вот, снова, не по воле своей, но волею судеб, слушала я Алексея Бестужева. И снова казалось мне, что сейчас рухнут потолок и стены, и что на операторском пульте вылетят все рычаги, какие только там есть.
И странно, не смотря на то, что в эти то долгие, то краткие эфирные минуты – о как эфирные минуты не похожи на минуты обычной земной жизни! я ясно сознавала, как в жизни моей мало было любви – можно сказать, что не было вовсе и мало надежды, что будет, но еще яснее я сознавала, что пребываю в счастье. Ощущать и знать это в жизни обычно удается редко.
Кроме того, я знала, что счастье это очень скоро кончится – я даже точно знала когда. Ровно тогда, когда истечет мое время в эфире. Знала я и то, что счастье это мне совсем не принадлежит – принадлежало оно и адресовалось невидимым, но вполне реально существовавшим слушателям, а я удивительнейшим образом очутилась в эпицентре этого счастья. Сейчас шагну за границу этого круга – и там уж больше никто не споет мне и для меня.
Но не смотря на это мгновенное счастье, опять не покидало меня то ощущение, которое возникло еще при первой нашей встрече в Острогорске – какой-то скрытой несчастливости и неоцененности, непримененности несомненного бестужевского дарования. Наверное, я что-то должна была сказать поддерживающее – но никто не просил у меня поддержки, да и что я – несостоявшийся режиссер, сценарист и художник, и довольно посредственный журналист могла сказать?

И вот передача наша закончилась, и все окончилось.

Кому-то любовь, а кому-то – работа. Кому-то все вместе и сразу, а кому-то и вовсе ничего. Мне нечего жаловаться, в жизни мне досталось не так мало, я знаю, что я в дороге, знаю, что я иду, что у меня будут силы идти, что цель моя и труд мой когда-нибудь будут неразделимы, и это тоже счастье, только другое.
      
Когда я провожала Алексея, выводя его из чиновных закоулков нашего дворца, он был устал и рассеян, словно на тот момент все раздал, что у него было. Наверное, он даже шел за мной чисто машинально. По пути мы повстречали кадровицу Переделкину, трусившую откуда-то с авоськой, из которой торчали бледные куриные ноги.
- Аничка, районное начальство прислало нам в подкрепление куриц, беги скорей к главному ходу, а то опоздаешь! – заботливая Переделкина подалась было ко мне, но тут, вдруг узрев и узнав Бестужева, замерла на месте. Бестужев тоже остановился и вежливо раскланялся. – Алексей Олегович, непременно, непременно приходите к нам еще! – запричитала Переделкина, - Это как же я такую-то передачу пропустила! Это ж когда вы еще к нам придете!
- Да, да, я непременно приду, - отвечал учтивый Бестужев, - я все свои координаты оставил, зовите. – Вот, – он повернулся ко мне, взглянул совершенно пустыми невидящими глазами, прищелкнул пальцами, словно пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, но не поймал и сказал просто: -У девушки все записано. Всем спасибо. До свидания.

Я вернулась в редакцию, где на счастье мое никого не было, кроме Аськи, погруженной в милицейские хроники.
- Что, Аничка? – проницательно спросила Аська, вскинув на меня свои чуть раскосые по-монгольски очи, которые тут же засияли внутри изумрудно-зеленым огнем.
- Да ничего, - сказала я и бухнулась на стул, обхватив себя руками. Мне было холодно и одиноко, как никогда.
- Ничего? – Аська выгнула бровь луком кочевника и пустила в меня сияющую зеленым огнем стрелу.
- Ах, Аська, Аська, никто не хочет поговорить со мной по-человечески! – выдохнула я, до крови прикусив губу, спекшуюся от эфирного напряжения.
-Так вот только что сам Бестужев говорил с тобой битый час! – засмеялась Аська.
- Не со мной!!!
- Аня! Только ты и хочешь, что с тобою поговорили по-человечески? - Аська смотрела на меня во все свои сияющие глазищи, - Только и всего-то ты хочешь?

Я люблю зиму. Когда приходит зима, и выпадает снег, я чувствую такое блаженство на сердце, такой покой и отдохновение, что не хочу ни весны, ни лета. Это не значит, что когда приходит лето, я не люблю его. Конечно, я люблю и цветение почек, и листья, и серебряный мох, и сосны, и лесную землю, и оранжевые, как огонечки, цветы ноготков, и запах яблок и сладкую горечь черной смородины. В конце лета я даже начинаю бояться надвигающейся как ночи зимы. Но когда приходит зима – перед нею меркнут и куда-то отступают все мои летние радости. Самое мое большое счастье тогда – смотреть, как во тьме ночи идет и идет снег, и все покрывается чисто белым.
- Больше ничего, - твердо сказала я, - мне просто обидно, что никто из них не говорит со мной по-дружески.
- А на премьеру, на премьеру-то тебя позвали?
- Да ладно, уж премьеру-то мы и по телеку посмотрим!
Аська горестно задумалась, словно вспомнив что-то свое тоже. Потом, вздохнув, вновь просияла: - Давай хоть я что ли поговорю с тобою по человечески и по -дружески.