Дом на Полковой улице. Глава 4

Рано утром к нам явились казаки из полка, в котором служил отец. Четверо бравых молодцов под командой старшего урядника Гуляева, пожилого, рыжеусого, громогласного выразили готовность оказать любую помощь по хозяйству. Я показал уряднику  бревна, топоры, пилы и сарай, куда потом надлежит складывать дрова.

Казаки принялись за работу. Я немного понаблюдал за ними, убедился, что все идет как надо, и вернулся в дом.

Нетрудно догадаться о том, что приход казаков затеял Лещинский. Будущий родственник, демонстрируя лояльность к семье невесты, проявил рвение и похлопотал.

Ксюша, наскоро позавтракав, убежала к портнихе на примерку платья, пошитого из подаренного мною отреза. Матушка готовила обед для помощников. Урядник Гуляев, подбодренный стопочкой наливки, развлекал хозяйку беседой. Голос Гуляева разносился по всему дому.

- Старшой сыночек у вас, многоуважаемая Софья Ефимовна, вылитый папаша. Василий Иванович, царство небесное, хороший был человек. И Петр Васильевич такой. Настоящий казак. Нрав у него подходящий. Держится с достоинством и уважением, без норова, без суеты. Обхождение знает. Даром, что их благородие, офицер.

Гуляев вздохнул и продолжил с претензией:

- Я тут днями на вокзале вашего Григория встренул, поздоровкался с ним, а он личность отворотил, будто не признал. Как не признать, коли я у Василия Ивановича столь годов в вестовых прослужил, и всё семействие ваше как родное знаю?

- Не обессудь, Михайла Панкратыч, - отвечала ему матушка. – Видно Гришенька не признал тебя. Он у нас простой, не гонористый.

- Что ж он, казак по рождению, в рабочие определился? Казак должон землю родную от супостатов охранять, верой и правдой служить царю - батюшке.

- Ежели, Панкратыч, нет у него охоты в военную службу идти? Гриша сызмальства лудил, паял, мастерил. У него к железкам тяга. Рассчитывал  в инженеры определиться. Не вышло пока. Я, знамо дело, огорчилась, когда он с учения вернулся. Он успокоил. Говорит, что диплом не главное, важнее счастье человечества. Я и не уразумела, о чем он толкует. Их, молодых, вообще разгадать трудно. Дочка на телефонистку собирается учиться, не желает дома сидеть. Где такое видано?

- Оно, конечно, - согласился Гуляев. – Молодежь вольная пошла. Новые правила заводят. Испокон веку как устроено? Девка при родителях, а женка при муже, при детях, при хозяйстве…

Разговор о Грише, который и без того не выходил из головы, заставлял меня нервничать и часто выглядывать в окно. Не идет ли Верочка, не несет ли весточку? Меня не покидало предчувствие беды.

Вера пришла взволнованная. Она увидела в доме постороннего человека, постаралась скрыть волнение. Вежливо поздоровавшись со всеми сразу, она с укором обратилась ко мне:

- Вам не стыдно, господин поручик? Обещали прийти в госпиталь на перевязку и не явились. Счастье, что я мимо шла. Давайте, я осмотрю вашу рану, - предложила девушка и для пущей важности и убедительности помахала саквояжиком с красным крестом на боку.

Я подыграл:

- Слушаюсь, Вера Борисовна. Виноват, что побеспокоил. Позвольте вашу шубку…

Гуляев незаметно для остальных подмигнул мне, одобряя: - «Хороша, мол, краля. Не дрейфь, парень»!

Мы поднялись в мезонин. Вера поставила саквояж на стол, взглянула на меня обеспокоенным взглядом и сообщила:

- Прошедшей ночью в Черный городок внезапно нагрянули жандармы. Они перевернули каждый дом, каждую хибару, обнаружили склад с оружием и подпольную типографию. Арестовано много рабочих.

- Откуда известие? - поинтересовался я, в ужасе осознавая, что опоздал с предупреждением.

- Городок гудит как разворошенный улей. Подробности мне больной Стогов поведал.

- Что с Гришей?

- Исчез, - растерянно пожав плечами, сказала Вера. – Стогов сообщил, что жандармы усиленно искали Студента. Так рабочие Гришу зовут. Он в городке личность заметная…

Мне понятна растерянность Веры. Я и сам не ведал, как реагировать на сообщение об исчезновении брата. К добру оно или к худу? Зато ясно как божий день, скоро в дом нагрянут жандармы. Их визита я не опасался. Подготовился.

Как только выяснилось, что Гриша замешен в крамолу, я тайно, осторожно и тщательно обыскал весь дом и надворные постройки. На самом видном месте, под Гришиной кроватью я обнаружил пару старых сапог доверху наполненных типографским шрифтом. Находку я  уложил в ведро и, присыпав золой, тут же вынес из дома на пустырь, куда вся округа выбрасывала золу и шлак. Несколько газетных листков и старых писем, попавшихся мне под руку и вызвавших подозрение, я безжалостно сжег.

Надеюсь, Гриша догадается о возможном визите жандармов, о вероятной засаде и домой не сунется. Я вместо него приму непрошеных гостей, успокою матушку, выслушаю упреки соседей. Но, думаю, Верочке, человеку постороннему, не обязательно присутствовать при обыске.

Однажды, незадолго до отъезда в отпуск, мне довелось присутствовать при процедуре обыска, когда в казарме солдат второй роты обнаружили прокламации и запрещенные брошюры. Жуткая картина. И хотя у солдата из личного имущества только душа-то и имеется, складывалось такое впечатление, что именно её, душу, обыскивали, шарили в ней грязными руками, топтали и унижали без стеснения и стыда.

Стараясь оградить девушку от унизительного зрелища, я с вежливой холодностью заметил, что время медицинского осмотра истекло, и предложил  ей отправиться домой или в госпиталь.

- Не гоните меня, - умоляющим тоном попросила она.

- Спасибо за предупреждение! Прощайте! – сухо произнес я.

- Почему вы строги и суровы? Мне казалось, что вчера мы обрели взаимопонимание, а сегодня словно отдалились  друг от друга. Будто чужие… Петя!

Вера чуть не плакала. Сердце моё дрогнуло, я подошел к ней, бережно взял её руки в свои, поцеловал тонкие пальцы и мягко предложил:

- Верочка, вам лучше уйти из нашего дома и на время забыть сюда дорогу … и обо мне забыть. Предполагаю, что вы себе намечтали,… но я вам не пара…

- Почему не пара! – воскликнула Вера.

Девушка действительно не представляла, ЧТО в нашей жизни и судьбе изменилось или вскоре изменится. Из-за Гриши вся семья Логиновых попадает в разряд неблагонадежных. Это означает, что у матушки начнутся перебои с выплатой пенсии. Сватовство Лещинского, скорее всего, не состоится. Андрею вряд ли удастся выхлопотать стипендию для обучения в Москве. А я, Петр Логинов, до седых волос останусь вечным поручиком…

- Я слишком вас люблю, Вера, чтобы втягивать в неприятности, - вслух заявил я.

Услышав невольно вырвавшееся признание, Вера рванулась ко мне и взмолилась:

- Не отталкивайте меня. Я должна быть вместе с вами и вашей семьей.

Я неумолимо настаивал:

- Это наш крест, Вера. Только наш…

Вера зажала мне рот ладошкой.

- Молчите. К чему слова? Если вы считаете, что так надо, я уйду. Прощайте, Петр Васильевич!
 
Вера медленно направилась к двери. И тут я не выдержал, испугался, что могу потерять её навсегда, перехватил Веру у выхода, заключил в объятия и поцеловал.

В этот момент распахнулась дверь, раздался смех, и голос Гриши произнес:

- Красота! А я-то всё думал, чем занят мой брат, как проводит отпуск? А он, оказывается, мою невесту уводит.

Вера, засмущавшись, испуганно от меня отпрянула. Интуитивно я крепче прижал её, защищая, и только потом бережно отстранил.

- В чем дело, Гриша? Почему ты врываешься без стука? - раздраженно спросил я первое, что пришло в голову. Слово «невеста» выбило меня из колеи. Неужели Гриша влюблен в Веру!
 
- Вообще-то, братец, я здесь живу, - объяснял он тем временем.  - Это и моя комната. К тому же, с минуты на минуту заявятся фараоны. У господ жандармов ордер на обыск  и на мой арест имеется.
 
- Обыск? Арест? Что ты вытворил на сей раз?

- Я думал, что у меня догадливый брат, - улыбнулся он. - Да и Вера ввела тебя в курс дела. Надеюсь, ваш славный спектакль сыгран не для меня. Вера, спускайся вниз, успокой матушку, отвлеки Гуляева. Нам с братом поговорить надо, а времени нет совсем.
Вера послушно вышла из комнаты. Гриша тут же полез под кровать за сапогами. Обнаружив отсутствие шрифта, он легко догадался, кто причастен к его исчезновению и осторожно полюбопытствовал:

- Мои улики в проруби купаются?

- Замечательная мысль! Следовало в прорубь спустить, но я спрятал твои улики в дупло дуба, что растет на пустыре за домом. В нашем тайнике.

- Хорошее место.

- Хорошее. Выпороть тебя мало. Соображать надо, что и где хранить.

- Не успел вынести.

- Заносить в дом не следовало, - упрекнул я, злясь на брата за его недальновидность и необдуманность поступков.

- Спасибо, Петро, - сдержанно поблагодарил Гриша. -  Ты нас выручил. Теперь мы быстро возродим типографию.

- Тебя  спасал, семью, а не твою типографию… - проворчал я, думая о том, что необходимо спуститься вниз, посмотреть, как много успели сделать казаки, и сколько ещё не распиленных дров осталось. Ещё мне очень хотелось взять Гришу за руку, свести во двор и показать завал из бревен, мешки с мукой, которые следует перенести в кладовую,  покосившийся штакетник палисадника, давно некрашеные ставни. Вот чем следует заниматься мужчине! А чем занята Гришина голова?

- Петя, - прервал молчание Григорий, вытаскивая из шкафа старую дорожную сумку и поспешно скидывая в неё какие-то свои вещи. - Я  ухожу.

- Куда?

- Пока к друзьям, но мне, наверное, вскоре придется уехать из города. Чудо, что меня ещё не арестовали. Теперь не отстанут. Хотя, причина не только в преследованиях и арестах. Интересы дела требуют. Шума не поднимайте, хорошо? – попросил Гриша.

- Ладно, не поднимем, - нехотя согласился я. – Как  прикажешь объяснить твоё исчезновение маме? Что говорить жандармам?

- Сейчас я заявлю во всеуслышание, что переезжаю к больному товарищу. А ты скажешь, что я планировал вернуться в Уральск, чтобы продолжать обучение в институте.

- Когда состоится демонстрация рабочих? - спросил я.

Гриша удивленно взглянул на меня.

- Откуда тебе известно о демонстрации?

Я молчал.

- Впрочем, какая разница! – махнул рукой Гриша. - У нас огромные потери. Организация обескровлена и деморализована. Без оружия, без должной агитации и подготовки выступление не имеет смысла.

- Одной бедой меньше. Бог услышал мои молитвы, - облегченно вздохнул я и, поймав насмешливый взгляд брата, проворчал: - Смейся, сколько пожелаешь, но признаюсь откровенно, я сегодня ночь не спал, молился с неистовством монаха – отшельника. Просил бога не допустить массового кровопролития и братоубийства.

- Смеяться не  стану.  Меня  спасли  не твои  молитвы, а моя собственная сообразительность и умение быстро бегать. Что  касается остального… Понимаешь, Петро, положение в России складывается так, что братоубийства и кровопролития не избежать.

- Стрелять по своим? – взволнованно воскликнул я.

- Почему по своим? По чужим,   по врагам… – спокойно поправил Григорий, продолжая сборы. Теперь он, встав на стул, извлек из тайника в печной отдушине пистолет, спрятал его за пояс брюк. Затем он посмотрел на меня испытующе и спросил: – Петя! Неужели ты не заметил, что революция уже разделила людей на два лагеря?

- Гражданская война! - воскликнул я. - Раскол, разлом, разрыв. Неужели наступит момент, когда ход истории столкнет людей лбами друг против друга?  Как на войне - или ты убиваешь, или тебя! Ради чего? Из-за представлений о будущем России. Да стоит ли того  это будущее?

- Стоит! – убежденно ответил Гриша. - Первую русскую революцию мы, очевидно, проиграли. В следующий раз обязательно возьмем верх. - Гриша присел на минутку, закурил и задумчиво произнес: - Я мечтаю о том, чтобы мы, братья Логиновы, сражались за свободу народа сообща, плечом к плечу, на одной стороне баррикад.

- На твоей стороне?

- Да, на моей. Поверь, мне не хочется видеть тебя в стане врага. Впрочем, с твоим, непонятно откуда взявшимся, интеллигентским слюнтяйством и умением уклоняться, избегая конфликтов и острых углов ты, наверняка, надеешься отсидеться в сторонке. На этот раз не удастся. Нейтральной полосы в предстоящей войне не будет. Только «за» или «против». Остальных сметет без следа. Учти.

- Учту, -  с трудом выговорил я, потрясенный словами брата.

Гриша говорил просто, обыденно. В его фанатичной вере таилось нечто подкупающее и заставляющее относиться к его точке зрения с уважением. Слушая его, я вдруг понял, что не желаю ссориться с братом, не желаю недоговоренности и соперничества. Решил не уходить в сторону, не уклоняться, как сказал Гриша. Я попытался отстоять собственное право на любовь, а потому честно признался:

- Гриша! То, что ты увидел, когда вошел, не спектакль. Я люблю Веру. Она любит меня. Прости!

- Брось, Петро, не оправдывайся. Я всё понял, едва увидел вас вместе. - Гриша улыбнулся так светло и искренне, что я сразу поверил его уверениям.

- Вера замечательная девушка, - продолжал он. - Она мне как сестра. Нашей матушке она нравится, да и фон Штабели обрадуются.  Я, как жених,  не устраиваю их по всем статьям.

- Как же так? – продолжал недоумевать я. - Ты сам всего несколько минут назад назвал Веру «невестой», сказал, что любишь её…

- Какая невеста, Петя? Ляпнул от неожиданности первое, что пришло на ум. Я не имею права на любовь, на устройство семейного гнезда. Не того полета я птица, да и не время вить гнездо. – Взгляд Гриши стал еще более мечтательным. - Вот в новом мире, где воцарится царство добра и справедливости, когда исчезнет волнение родителей за будущее  детей.  Вот тогда…

- Твой рай, Гришка, наступит лет через сто, не раньше. Нам не дождаться. Жить следует настоящим, не откладывая на призрачное светлое будущее, - говорил я, испытывая огромную радость и удовлетворение от того, что люблю и любим.  Потому что наше  с Верой счастье не призрачно и иллюзорно, как счастье Гриши, а  реально и досягаемо.

- Сто лет. Почему сто лет? Значительно раньше. Лет двадцать – тридцать, самое большее, пятьдесят, - весело мечтал Григорий. – Замечательную, счастливую, удивительную жизнь оставим мы в наследство  потомкам, а они благодарно сохранят в памяти всё, что мы для них сделали.

- Гриша, откуда у тебя возьмутся потомки, если тебе не до любви? – остановил я мечтания брата. На что он резонно ответил:

- Появятся ваши дети. Твои, Андрея, Ксюши и … мои. Черт возьми! Не монах же я! - Гриша задумался: - Интересно посмотреть на нашу землю, на страну, на город, на нашу Полковую улицу через сто лет. Наверное, тогда жизнь переменится, люди будут иными, особенными, не такими как  в наше время.

- Жизнь, я думаю, изменится. Технический прогресс и наука не стоят на месте. А вот люди? Сомневаюсь. Посмотреть в грядущее, ты прав, любопытно, но, увы, неосуществимо. Я боюсь даже на несколько лет вперед загадывать, а тут  такие сроки. Не забывай, профессии у нас с тобой, братец, весьма опасные.

- Опасные, - вздохнул Григорий, затушил сигарету, взял дорожную сумку, направился к выходу и добавил: - Жизнь, вообще, опасная штука. Прощай, брат! Дай бог, свидимся...
Гриша ушел, а я стоял у окна, смотрел на занесенную снегом Полковую улицу. За окном, заметая следы уходящего брата, кружилась февральская метель 1906 года.

Продолжение следует...
см. Полковая улица. Город Солнца