Медиум 33

А к утру ему стало хуже. Без всякой видимой причины. Вдруг снова пошла кровь носом.
- Не волнуйтесь, не волнуйтесь, - уговаривал он суетившихся возле него Рону и сиделку Капсли. – Такое и раньше бывало – сосуды слабые. Немного давление повысилось, должно быть... Холмс! – увидев меня, тотчас аппелировал он. – Да скажите хоть вы им!
- Такое действительно бывало раньше, - подтвердил я. – Однако, Уотсон...
- Ну вот! – отчаянно всплеснул руками он. – И вы туда же! я вас умоляю: не надо никого звать. Не надо отвлекать Рауха от дела. Мне совсем не плохо.
Дамы неохотно сдались, но Рона, властно потянув меня за руку, вытащила из комнаты и, пылая гневом, буквально притиснула к стене.
- Я послушалась тебя и пошла спать, - зло прошипела она мне в шею – прошипела бы в лицо, но рост не позволял. – Мало того, что ты и сам ушёл, так ты ещё сказал Джону, будто я хочу его отравить. Думаешь, этого недовольно, чтобы разволновать и спровоцировать повторный спазм?
- Рад слышать, - буркнул я, - что у доктора Уотсона нет секретов от его жены.
- А если это действительно так, что же плохого? – она запальчиво уперла руки в бока.
- Ровно ничего плохого, - заверил я. – Просто в следующий раз, беседуя с доктором Уотсоном, буду иметь это в виду.
- Только попробуй упрекнуть его, - совершенно осмелела дочь.
На это я даже не нашёлся с ответом – только брови поднял, как мне показалось, насмешливо. Но это её не устроило.
- Что ты молчишь?! – вскипела она.
- После того, как я отослал тебя спать, – заговорил я ровным голосом, не обращая внимания на её эмоции, - ты отправилась в «кабинет», так?
- Отправилась. Но спать я там не легла.
- Отчего?
- Оттого, что кот пролил валерьянку, вот от чего. Там всё пропахло, и я перешла в нашу спальню.
- А сиделка Капсли?
- Откуда я знаю? Мы договорились, что она расположится на ночь в приёмной – там удобный диван. Но сделала она так или нет, не знаю – я за ней не следила.
- А там, в спальне, ты сразу легла?
- Это важно? – подозрительно спросила она.
- Допусти, что важно.
- Не сразу. Меня беспокоило состояние Джона и всё то, что говорил Раух. Поэтому я взяла кое-какие медицинские книги с собой и... Что ты, собственно, хочешь? Чем допрашивать меня, как в полицейском управлении, задай прямой вопрос. Ты сам всегда так говоришь: «на прямой вопрос – прямой ответ».
- Прямой ответ? Хорошо. Вот вопрос: ты виделась вчера с Гудвином? Ещё прямее: это к тебе он приходил ночью и с тобой разговаривал в кабинете?
- Нет, - ответила Рона резко и односложно. Возможно, она полагала, что после этого «нет» мне станет легче.
- Ты не веришь мне, - помолчав, заключила она. – Ты не веришь, а мне нечем тебя убедить.
Она не возмущалась, не кипела, и я именно поэтому до конца поверил. Но всё-таки сказал, чтобы расставить точки над i:
- Ты не понимаешь. Гудвин – гипнотизёр. Ты могла ничего не заметить. Могла вообще думать, что спишь.
- Я же сказала тебе, что не спала.
- Ты не сказала мне, до какого часа ты не спала.
- До двух часов ночи. То есть, даже немного позже, но в два я последний раз глядела на часы.
- А ты сама ничего не слышала?
- Нет. Спальня ведь далеко от кабинета.
- Разве?
- Я говорю не о спальне Джона, - с безграничным терпением растолковала она. – А об общей спальне, большой спальне. Вон там дверь в неё, ты видишь?
- Мне казалось, она заперта. Зачем тебе понадобилось ночевать там? – удивился я. – По-моему, там запустение и пыль.
- В какой-то мере, - неохотно откликнулась дочь.
- Ну так зачем?
Мне показалось, от усилия придумать правдоподобную ложь даже волосы на её голове шевелятся.
- Рона, - серьёзно и проникновенно проговорил я, - то, что я подозреваю тебя, тебе, конечно, обидно. Ты очень обиделась, я вижу. Ещё бы! ты так любишь Джона, а я чуть ли не обвиняю тебя одновременно в измене ему и в покушении на него. Но ведь ты совсем не откровенничаешь. А маленькая ложь, как ты, должно быть, знаешь, всегда рождает большое подозрение. Что я должен думать, скажи?
- Хорошо, я объясню, - решилась она. – Здесь нет ничего такого, одна глупость. Просто мне стало страшно в той половине дома.
- Страшно? Что-то мне слабо верится в то, что человеку может быть страшно в привычных обжитых комнатах, а главное, что он отправиться спасаться от этого страха в пустующие.
- Иди сюда, - Рона снова схватила меня за руку и потянула к небольшому узкому окну в коридоре. – Ты видишь, куда выходит это окно?
- Ну вижу, во внутренний двор.
- Летом здесь совсем темно из-за деревьев – посмотри, как сплетаются ветви. Зимой, в темноте, тоже мало что разберёшь в этакой мешанине.
Я терпеливо ждал, пока она доберется до сути.
- И в «кабинете», и в отдельных спальнях, и в приёмной окна тоже выходят сюда, в гостиной – с торца дома, а другое на улицу. А в кабинете Джона, общей спальне и гостевой – на улицу.
- Ну и что с того? что такого ты увидела за окном?
- Там на ветке дерева висел человек, подвешенный за шею, - сказала Рона, судорожно усмехнувшись.
- Но это же нонсенс! Ты же прекрасно понимаешь, что этого не может быть.
- Конечно, понимаю. Какая-то тень просто создала иллюзию. Но мне было неприятно её видеть. Это рождало мрачные мысли – вот я и перешла в общую спальню. Ты ведь спрашиваешь объяснение, а не толкование того, что я видела.
- Ну, а если толкование? – спросил я, подумав секунду. – Ветки переплелись так, что превратились в висельника? Пойдём-ка поглядим.
Рона понятливо кивнула и закуталась  в платок.
Мы вышли во двор и прошли по утоптанной тропинке к дереву, указанному Роной. Это был довольно древний узловатый вяз с потрескавшейся корой.
- Подожди, - остановил я дочь в нескольких шагах от дерева. – Сначала я посмотрю землю.
- Так ты думаешь, что...
- Я думаю, что повешенные не растут на вязах. И ещё я думаю, что даже самое сложное сплетение ветвей не принять за человека.
- Что это значит?
- Значит, что человек был. Ну да! И вот, пожалуйста, его следы.
Они были едва заметны, но снег всё-таки лучшее покрытие на вкус сыщика, и я увидел всё: узкий нос, размер, форму каблука и рифление. Человек, мужчина, был обут в полусапожки для верховой езды – у меня тоже были подобные в Сэмплиер.
- Зачем он забирался на дерево? Неужели только для того, чтобы напугать меня?
- Не обольщайся. Думаю, что он просто хотел без помехи заглянуть в окна.
- Гудвин?
- Вот здесь, на этой ветке он стояли тянул шею, чтобы увидеть, что делается в комнате. А тебе показалось, что висит. Посмотри: кора содрана в двух  местах, а мелкие сучки обломлены.
- Очень хорошо, - кивнула Рона. – Так ты поверил мне, наконец? Да и как могло в твою голову прийти, что я замышляю против Джона!
На это я не ответил, соображая про себя, как следует всё-таки поступить с Капсли. Избавиться? Или оставить и выследить? Меня больше прельщало второе, но безопаснее казалось первое.
- Пойдём, - Рона тронула меня за плечо. – Холодно.
Действительно, было морозно, и я, который вышел ради минуты в своей пижамной куртке, наброшенной только на сорочку, порядочно продрог, не замечая этого.
Мы поспешно вернулись в гостиную, где увидели, что Капсли чем-то поит Уотсона с ложечки. Я дёрнулся при виде этого зрелища, но тотчас взял себя в руки – я избрал второй вариант.
- Что это? – спросила бесцеремонно Рона, указывая на ложечку и питьё в стакане. – Кофе?
- Как можно! – возмутилась тотчас сиделка. – Вы сами медик, насколько я знаю, а такую нелепость сказали. Это микстура на красном вине по рецепту доктора Рауха.
- А отчего он сам не пьёт? – всё с той же бесцеремонностью, граничащей с хамством, снова осведомилась миссис Уотсон. – Снова слабость в руках или просто хочется, чтобы с ним понянчились?
- Это моя работа, - поджав губы, холодно сообщила миссис Капсли. Уотсон же улыбнулся – лукаво и виновато. Я знал, что он любит женское внимание, и, конечно, дело не в слабости рук. Кажется, я уже упоминал, что сиделка Капсли во всяком случае не была уродкой. Но тем больше выходила из себя Рона. Меня же интересовал состав прописанного лекарства. Я не мог отделаться от навязчивых подозрений. Но прямой вопрос, в свою очередь, вызовет подозрение сиделки Капсли, и я смолчал, решив лучше расспросить как следует Рауха.

Погода испортилась. И это ещё мягко сказано. Стемнело сразу так, как будто наступил вечер, задуло, засвистело, поднялась метель, и дома растворились в ней, оставив как бледное воспоминание мутные круги фонарного света. Если бы я хуже знал Лондон, я, пожалуй, заблудился в круговерти снежных хлопьев, потому что видимость не превышала вытянутой руки.
На углу Оксшот-стрит топтался совершенно замёрзший полисмен. Сквозь пургу я с трудом разглядел рыжие вихры Рэдди Фокса.
- Рэдди! – приходилось напрягать голос, не то ветер совсем заглушал слова.
- Мистер Холмс, - узнал он. – Охота же вам! Ведь хозяин собаку не выгонит, ей-ей!
- Ничего, - усмехнулся я. – Я такая собака, которой хозяин ни к чему. Не попало вам за бутылку от начальства?
- Что вы! Инспектор о ней даже не вспомнил.
- Вот и ладно.
- Мистер Холмс, ну а что там? Нашли что-нибудь?
Я замялся. Не в моих правилах было делиться открытиями с кем попало, но, с другой стороны, если бы не подсказка Фокса, никакого открытия бы не было.
- Нашёл, Рэдди, спасибо вам.
- Мистер Холмс... – на этот раз замялся он. – Хэглин... мистер Хэглин, я имею в виду... Он ведь не плохой человек, просто несколько... э... упрямый.
- Разве я говорю что-то плохое о нём? – не понял я.
- Он-то ведь ничего не знает. Мистер Холмс, надо бы вам ему сообщить.
- Вот ещё! – ощетинился я. – У него была полная возможность самому узнать правду – я даже, если угодно, умолял его сделать это.
- Но ведь, мистер Холмс, вы эту бутылку и сами просмотрели. Я мог бы и мистеру Хэглину о ней сказать, а не вам.
Я задохнулся не то от ветра, не то от злости. Ах вот, значит как! И, главное, что крыть мне совершенно нечем. А Рэдди Фокс смотрел выжидающе.
- Вы и сейчас еще можете сказать мистеру Хэглину, - наконец сказал я. – Об этой бутылке. Ах, да! вероятно, вы боитесь вызвать неодобрение за то, что отдали бутылку мне. Скажите, что я сам её забрал.
- Вы бы не смогли, потому что дверь была бы опечатана, - возразил Фокс, но таким тоном, что я мог понять: этот вопрос его как раз не волнует. – Я, разумеется, мог бы сказать ему, но мне нужно было спросить вашего разрешения.
- Хорошо, я вам даю его.
- Скрепя сердце?
Я не выдержал и вспылил:
- Какого чёрта вам нужно, Фокс? Вы говорили о разрешении – я вам его дал. Что вам ещё до моего сердца? Доброй ночи! – и, запахнув поплотнее пальто, я прошёл мимо него, направляясь к госпиталю. Мне показалось, что он ещё что-то добавил мне вслед, но за воем ветра было не разобрать, а переспрашивать я не стал.
Госпиталь со своими двумя полукруглыми крыльями казался за снежной круговертью клешнястым чудовищем с жёлтыми глазами – ярко светились окна операционной. Я вошёл не с парадного входа – им пользовались, насколько я знал, только пациенты – а с чёрного, и волей-неволей вынужден был пройти мимо морга.
- А, здравствуйте, Холмс, - остановил меня, уже занесшего ногу на ступеньку, сухой, даже потрескивающий голос. – Вы, конечно, явились ради сегодняшней находки.
- Не знаю никакой находки, - в замешательстве ответил я. – Я пришёл, чтобы встретиться с доктором Раухом. О чём вы говорите?
- А, так вы, значит, не такой всезнайка, как пишут о вас газеты? – ехидничал Вобла Мэртон. – Речь идёт о некоем типе по имени Сноу, цыгане. Вы ведь, кажется, были знакомы?
- Что со Сноу? – похолодел я, услышав это «были», да ещё и из уст Мэртона.
- Несчастный случай в подземке. Было как раз самое людное время – половина девятого. Поезд отходил от станции на перроне, толпа, кто-то, должно быть, случайно толкнул или сам оступился. Ну и неприглядно же вышло, скажу я вам.
- Я хочу посмотреть, - хмуро сказал я. у меня почти не было сомнений в том, что Сноу убит нарочно, и что причина его смерти кроется в моём деловом поручении. Но осмотр трупа мог как-то повлиять на мою точку зрения.
- Ну, смотрите, - угрожающе разрешил Мэртон, и мы прошли в секционный зал.
Мэртон никогда не пренебрегал чистотой и порядком, создавая в своих владениях даже некое подобие уюта. Я увидел накрытые столы, блестящие инструменты, ёмкости с раствором формалина, а на столике у окна – главную гордость хозяина – цейсовский микроскоп.
Тело на столе находилось только одно, ещё не препарированное, и, приблизившись, я узнал искажённое смертным страданием лицо Сноу.
- Трупное окоченение выражено, - сказал Мэртон. – Что же касается причины смерти, тут без вариантов.
На голове зияла страшная рана, кровавое месиво с обломками костей.
- Его ударило буфером и отбросило, - сообщил Мэртон. – Как всегда в таких делах, свидетелей сколько угодно, но при том никто ничего толком не видел.
- Для чего же понадобилось вскрытие? – спросил я. – Дело как будто ясное.
- Ну у нас же клиника. Мы вскрываем всех умерших в госпитале.
- В госпитале? – переспросил я. – Ничего не понимаю. Вы что, хотите сказать?..
- Да-да, его привезли ещё живого, - подтвердил с готовностью Мэртон. – Он умер уж здесь. И перед смертью называл ваше имя.
- В какой связи? – допытывался я.
- Мэрги! – крикнул Вобла, и из глубины помещения показалась собственной персоной мисс Кленчер или, если угодно, миссис Джереми Мэртон.
- Вам не следует близко подходить ко мне, - не смог промолчать я. – Я не так давно перенёс...
- Я знаю, - поспешно перебила Мэрги. – Уотсон говорил мне о том, как вы перепугались, встретив меня на улице... Шерлок.
Мэртон протестующее кашлянул.
- Ничего страшного, Джим, - быстро обернулась к нему Кленчер. – Я называла мистера Холмса просто по имени ещё десять лет назад и – ничего.
- Я, собственно, насчёт краснухи, - снова не то кашлянув, не то усмехнувшись, сказал Мэртон.
- Я переболела ею в двенадцатилетнем возрасте, и очень легко. Но зачем ты позвал меня, Джим? Неужели только ради того, чтобы поприветствовать мистера Холмса?
- Нет, нам обоим понадобилась твоя феноменальная память. Ведь ты слышала предсмертный бред цыгана, которого принесли сюда после несчастного случая в подземке? Можешь припомнить, что он говорил?
- Да, конечно. но он говорил довольно путано – сознание ускользало от него.
- Слово в слово, Мэрги, слово в слово. твоя память всё равно, что фонограф. И мы хотим его послушать. Без купюр.
- Хорошо. Дайте мне минутку, чтобы собраться и вспомнить. Вот, - и она заговорила без выражения, делая равные паузы между словами, действительно придавая тексту нечто механическое: - «Странно... Совсем не больно... А я-то думал, что умирать мучительно... Кажется, никаких сомнений, да, доктор? Нет-нет, не спорьте, я же чувствую... Плохо, что я не выполнил поручение... О чём это я? Мысли путаются... Некто Шерлок Холмс... У меня было письмо... Где оно, вы не видели?.. Где-то в моей одежде... Теперь уже не успеть... Он не успеет добраться, пока я... Но нет, он всё равно узнает... Он придёт... Скажите ему: он уже давно добирается... Не было случая... Всё знает Салливан... Он скажет, но будет поздно... А мне уже некогда... Совсем некогда...» Собственно, это всё. Потом у него началась агония, - добавила Мэрги уже своим обычным голосом.
- Но это вовсе не бессвязный бред, - заметил я. – Он говорил по существу и был в сознании. Но кто такой Салливан? Загадка за загадкой, словно шерстяная вязка. Мэртон, вы позволите мне поучаствовать в секции?
- Мне нужно приготовиться, но, впрочем, вы ведь хотели видеть Рауха, вот и идите. А потом спускайтесь прямо сюда.
- Очень хорошо, - кивнул я и пошёл искать австрийца. Он вскоре обнаружился в зимнем саду, ведущим беседу с одной из своих пациенток. Сделав мне знак подождать, он продолжал мягко и деликатно расспрашивать женщину, всем лицом выражая живейшее участие к её словам. Чтобы не слышать их разговора, я отошёл подальше, и устроился в глубоком кресле возле большого аквариума. Какие-то нелепые бледные лягушки ползали там по внутренней стороне стекла, и я с любопытством, но не без отвращения наблюдал за ними.
- Будьте с ними осторожней, Холмс, - услышал я вдруг за спиной голос Рауха, заглядевшись на лягушек, я и не заметил, как он освободился. – Эти твари довольно ядовиты. Выделения их желёз придают необыкновенную ломкость сосудам достаточно столовой ложки, чтобы вызвать кровоизлияние в мозг или инфаркт сердца по геморрагическому типу или желудочное кровотечение.
- А чайной? – спросил я. – Чайной не будет достаточно?
- Чайной ложечки? – удивлённо переспросил Раух. Уж не хотите ли вы кого-то отравить, Холмс? в таком случае будьте осторожны – своим ядом эти твари плюются, а при попадании на кожу он вызывает язвы. Если попадёт в глаза, можно ослепнуть. Впрочем, чайной ложечки достаточно не будет. Разве что за счёт кумулятивного эффекта в конце концов получится то же самое. Правда, не знаю, станет ли ваш недруг это пить – у препарата интенсивно сладкий вкус и горькое послевкусие. А к конфетам или пирожным его не подмешаешь – при температуре ниже сорока по Цельсию выпадает в осадок.
- Разве эти лягушки теплее?
- Они жители экватора, и живут в мелководных лужах. Троньте аквариум – видите: здесь подогрев.
- Так что же, им можно отравить только человека в отчаянной лихорадке?
- Нет-нет, - засмеялся Раух. – Препарат прекрасно всасывается в полости рта, а там уже реакция с компонентами крови, и дело сделано. Но зачем вам это? Не подумаю же я, в самом деле, будто вы хотите отравить кого-то.
- Скорее уж следует подумать, - насильственно засмеялся я, - будто это вы хотите кого-то отравить. Зачем они здесь?
- А, это другой разговор. Повышение ломкости сосудов не умаляет полезности этой жидкости в другом деле. Я готовлю из неё препарат, который закапываю больным в слёзный мешок при глаукоме. Эффект поразительный. Лет через пять, возможно, напишу статью.
- Так это ваши лягушки?
- Да, я выписал их из Южной Америки для работы. Плохо приживаются. А миссис Капсли – та, что сидит сейчас с вашим другом - прилагает недостаточно усердия, когда кормит их червяками и чешет брюшко – они до этого большие охотницы.
Таким образом, мы сами подошли к интересующей меня теме.
- Кстати, Раух, давно у вас эта Капсли?
- А что? – тотчас насторожился он. – Делает что-то не так?
- Да нет, делает вроде бы всё правильно...
- Мне её представила Мэрги Кленчер. Они, кажется, сёстры.
- Кленчер?!
Я знал, что у Мэрги пять братьев и две сестры, но знаком с ними не был – слышал только, что отношения между ними отнюдь не самые тёплые. Пуритански настроенная семья не одобряла ни занятия Мэрги медициной, ни её взгляды на роль женщины в общественном устройстве, ни, раз уж на то пошло, своеобразные отношения между ей, мой и Уотсоном. Последний пункт даже стоил мне в дни моей молодости шрама над верхней губой и другого – поперёк правого века. Впрочем, сейчас всё это было в прошлом.
- Почему же она не Кленчер, а Капсли? Ах, да: миссис... Так она вдова?
- Нет, насколько я понял. Муж её жив, но отношения между ними, кажется, отсутствуют. Она старательна до скрупулёзности, что мне от неё, собственно, и нужно, а больше я о ней ничего не знаю.
- А где вы храните лекарство из ваших лягушек?
Зеленоглазый взгляд Рауха стал ещё острее.
- В аптеке – специальной комнате – аптеке, я имею в виду – имеется шкафчик для научных нужд. Вот там...
Он продолжал смотреть вопросительно, но я не спешил удовлетворить его любопытство. Мне следовало вернуться в морг, а о сестре я мог – да и с большим успехом, полагаю – расспросить саму Мэрги.
Мэртон уже начал секцию, не дожидаясь меня, но произвести успел пока только наружный осмотр и отпрепарировал кожу от грудины.
- Ничего он не оступился, - сказал он мне, заметив, что я вошёл. – Кто оступается, падает на спину. Или, что чаще, на зад. В крайнем случае, на бок. А этот ударился коленями – кровоподтёки, и коленные чашечки обе разбиты. Он упал с высоты примерно фута четыре – как раз высота платформы метрополитена. И упал оттого, что его столкнули, а уж случайно или нарочно, не мне решать.
Дальнейшее не принесло сюрпризов. Причиной смерти оказался серьёзный ушиб грудной клетки, приведший к заполнению кровью сердечной сумки и остановки сердца. Были и менее значительные травмы головы, таза – словом, бедняга перед смертью изрядно пострадал, и, если бы не умер от одной причины, то позже умер бы от другой.
Я оставил Мэртона завершать вскрытие и записывать его ход, а сам отвёл в сторону Мэрги Кленчер.
- Какой камень сняли вы с моей души, сказав, что болели уже краснухой, - начал я несколько издалека.
- Я же сказала об этом Уотсону – он мог снять камень с вашей души гораздо раньше. Разве что его вполне устраивало то, ч то вы держитесь от меня подальше, - и она рассмеялась. – Право слово, Шерлок, были мгновения, когда я, увидев вас сова в Лондоне, заколебалась. И позови вы меня в такой момент, кто знает...
- Но, слава богу, я не позвал? – полувопросительно произнёс я.
- Будьте вы прокляты, - сказала она в сердцах, но смягчая свои слова улыбкой. – Всю жизнь вы, как колючая соринка в моём глазу, не даёте забыть о себе.
- А вы не трите глаз руками, - посоветовал я, - и соринка, может быть, сама выскочит.
- Смоется слезами? – на этот раз полувопросительная интонация была у неё.
- А кстати, я теперь мог бы и позвать вас, - сам не знаю, зачем, сказал я. – Теперь, когда я одинок и удалился от дел.
Мэрги опустила голову. Потом снова вскинула свои дерзкие серо-зелёные глаза:
- Кажется, я понимаю, отчего Джон не поспешил снять с вашей души камень. Вы любите мучать, не правда ли?
- Вы знаете, что это неправда, и что сам себя я мучаю куда более жестоко, чем кого бы то ни было, - ответил я почти серьёзно. – Но Уотсон – ах, этот ангел с крыльями Уотсон – сказал обо мне на днях, будто чувство власти сладко щекочет мне брюшко. А сказать «уедем» и знать, что вы, Мэрги, бросите всё и уедете – разве не высшее проявление власти?
- Смотрите, чтобы это сладкое чувство не защекотало вас насмерть, - предупредила она, тоже почти серьёзно, и вдруг сделала то, что могла сделать только Мэрги Кленчер – протянула руку и щекотнула меня чуть выше пояса сбоку под рёбрами.
Я боюсь щекотки до изумления – с детства и по сию пору. К тому же я не ждал нападения, чтобы стерпеть её силой воли, поэтому взвизгнул и расхохотался самым неприличным образом. Мэрги ладонью быстро зажала мне рот, её глаза смеялись:
- Не так громко, Шерлок Холмс. вы скомпрометируете меня перед женихом прямо накануне свадьбы.
- Ладно-ладно, - пробормотал я, сдаваясь. – Считайте, что я отступился. Мэрги... Я ведь ещё могу называть вас Мэрги? Этого мне не запрещено?
- Нет. Мой будущий муж разумный человек и он не станет ревновать из-за такой малости.
- Мэрги, я хотел спросить вас о вашей сестре, о миссис Капсли.
- Об Элви? Но что может вас интересовать?
- Например, насколько легко она поддаётся чужому влиянию?
- Довольно легко, по-моему, раз вышла замуж за Делорма Капсли. Он первостатейный мерзавец. А когда она жила дома, из неё верёвки вил отец. Впрочем, он из всех нас вил верёвки, - вздохнула она, припомнив, очевидно, своё взросление и тягостный разлад с семьёй.
- Насколько тверда её вера в бога? – спросил я.
- Господи, зачем тебе это?!
Я промолчал и, пожав плечами, Мэрги ответила:
- Вера в бога во всех Кленчер вбита и втоптана. Она привычна, как коже, и над ней не задумываешься. Тем уязвимее она в обстоятельствах, выходящих из ряда вон.
- Например, при явлении призрака?
- Да, конечно. и я сама, и другие мои братья и сестра... Впрочем, кто может предсказать? Ходить по краешку ада ещё как-то можно, но требовать при этом путеводитель чуть-чуть немного слишком – а, Шерлок?
- Пожалуй, - улыбнулся я.
- Элви очень не любит тебя, - вдруг сказала Мэрги.
- Меня? За что? Я её знать не знаю!
- За то, что ты мужчина, во-первых, за нашу связь с тобой, во-вторых...
- Откуда ей знать?
- От меня. Я сама ей сказала.
- Зачем?! – изумился я.
Мэрги невесело рассмеялась:
- Неважно. Это было аргументом в споре... Действительно неважно... У Элви не всё сложилось так, как она хотела. В такой ситуации многие начинают охотиться на ведьм.
- Но ведь... как же она согласилась быть сиделкой у нас в доме?
- Да ведь она не у тебя сиделка, а у Уотсона, а он – человек положительный, семейный...
- Вот как? – переспросил я со всей возможной язвительностью.
Мэрги сильно покраснела:
- Это не ваше дело, граф, - отрезала она, кажется, не совсем в шутку.
- Допустим. Но Элви...
- В том споре, о котором я говорю, мне аргументы больше не потребовались.
- И Уотсон остался примерным семьянином?
- Тебя это злит? – прямо спросила она.
- Ничуть.
- Подожди, - Мэрги накрыла мою руку своей. – Элви плохо исполняет свои обязанности?
- Даже слишком хорошо.
- Говорит что-то дурное? Оскорбляет тебя?
- Конечно, нет.
- Так не всё ли тебе равно, что у неё на душе?
- Ну... Она может попытаться убить меня, - сказал я с улыбкой.
Мэрги насупилась:
- Шерлок, это не смешно.
- Да, - согласился я. – Почти...