Чердачное Эльдорадо

Начало:
http://proza.ru/2011/05/07/872


Из мезонина, который стал моим пристанищем в Йоэнсуу, можно было спуститься на первый этаж, к хозяйке. А можно было открыть низенькую филёнчатую дверь с кованой задвижкой, явно сделанной местным кузнецом во времена, которые из 21-го века кажутся почти былинными.

Дверца вела в царство старинных вещей, мирно дремавших в чердачном безвременье. Настоящее Эльдорадо для такой любопытной особы, как я. Едва Лиза проводила меня наверх, показать мою спальню, как я спросила разрешения заглядывать за эту дверь с целью «потрогать руками прошлое». Лиза не удивилась и позволила мне засунуть нос в каждый сундук, только аккуратно.

И разве могла я спокойно спать рядом с этими сокровищами? Я обшарила все закутки, раскрыла коробки, чемоданчики, сундуки. Среди старых журналов я наткнулась на остаток той самой коллекции писем, переданной в музей, может быть, Лиза посчитала некоторые  слишком личными? Да, это были именно любовные письма. В подавляющем большинстве на дешевой рыхлой бумаге, написанные карандашом или чернилами, независимо от первоначального цвета приобретшими со временем бледно-фиолетовый оттенок. Я не могла удержаться, чтобы не прочитать. А вы смогли бы?

***

...Когда говоришь: «Я одинок», подаешь сигнал. Включаешь фары, чтобы рассмотреть, что на дороге. «Мне это нужно», - внушаешь себе и влюбляешься. Кажется, что мир меняется, а на самом деле ты сам превращаешься в пса, который видит все в черно-белых цветах. Свои – враги.

А может, в волка, который не замечает, как растет бельмо на глазу. Но ведь снится мир в цветах! Мама снится, дом, всякая детская лабуда.

А видеть хочется только ее, в которую влюбился. До сумасшествия хочется видеть именно ее. Бросаешь взгляды на женщин, с которыми сталкивает судьба. И хочется отомстить той, которую не суждено встретить. Отомстить зло, цинично, запросто переспав с другой. Тут, на фронте, много доступных женщин. Балансирование между жизнью и смертью дает право. Но вот ведь как случается: чужой кафтан давит, и неловкость перед самим собой портит казалось бы редкие минуты счастья.

А еще очень хочется подсматривать за обычной жизнью. В каждом новом городе, в каждой деревне она идет своим чередом, несмотря на разрушения, принесенные войной. Изголодавшиеся солдаты провожают долгим взглядом девушек, женщин, и этот взгляд – уже обладание…

Эльне было всего то восемнадцать, а Эйно почти тридцать. И она не совсем понимала, что пишет взрослый мужчина. Летом сорок первого передали по радио, что заключенное перемирие разорвано, война продолжается. Бомбили Хельсинки, Турку и другие города. Эльна работала  дружинницей. Всех соседских парней забрали на фронт.
 
Однажды через их деревню проходил отряд, направленный в Карелию, которую финны пытались отбить уже не в первый раз. Вот тогда все и случилось для Эльны. На танцах в клубе ее пригласил голубоглазый, белокурый мужчина. Он родом из Выборга. Работал до войны электриком. Эльна очень красивая девушка. Не замужем? Ну вот так и закрутился ее первый роман.

Несколько ночей они провели на сеновале, а потом началась длинная переписка. Эйно писал с фронта. Мужчина влюбился, как мальчишка. Над ним посмеивались товарищи, потому что каждую свободную минуту обалдевший от любви солдат хватался за перо, сочинял стихи. «Лопух, да твоя Герда уже строчит письма другому!» - говорили ему «знатоки».

Единственным развлечением для парней были эти самые почтовые романы, и случалось, что одна и та же девушка писала чуть ли не всему взводу.  Но Эйно не слушал завистников. Он любил одержимо, как перед смертью. Когда окоп сотрясало от взрывов, когда шел в атаку, когда лежал в воронке, засыпанный землей, Эйно представлял лишь бесконечно дорогое лицо. Веснушчатое, с ямочками на щеках, пухловатыми розовыми губами, мягкими и поддатливыми. Волосы девушки, как спелая рожь, закрывали и его лицо, прятали, сохраняя от всех печалей. Это была его Берегиня. Солдатам разрешалось писать письма лишь раз в неделю. Эйно нарушал, он вытаскивал блокнот и простой карандаш из кармана при каждом удобном случае, когда чувствовал, что дышит. «Пишу, значит, живу», - говорил сам себе. В темноте выпрашивал у товарищей фонарик, пристраивался где угодно, и сочинял любовные письма своей единственной.
 
«Самолеты рюссы гудят, как надоедливые навозные мухи. Ни за что не догадаешься, на чем я пишу тебе! У меня на коленях портрет Сталина, на отличной бумаге, приклеенный к толстому картону. Лучше подставки не найти! Не бойся, никакая красная зараза до тебя не дойдет: я проложил наш боевой листок между тобой и Сталиным».
 
До Эйно дошли слухи, что деревню Эльны бомбили. К счастью, тогда она была на полях, копала картошку. Девушка отвечала взаимностью. Еще бы: Эйно – ее первый мужчина. На всю жизнь. Она планировала встречу, умоляла  приехать, как можно скорее. Ведь если они обвенчаются, как было у ее двоюродной сестры, то Эйно дадут внеочередной отпуск, и он приедет. Солдат не согласился. Он мечтал о том, что восстановит свой дом в Выборге. Туда он должен привезти молодую жену после войны. «И потом это неразумно, сейчас идти под венец. Ведь если я погибну, или стану калекой, что ты будешь делать? Давай дождемся победы!»

Но, конечно, он тоже ждал отпуска и встречи с любимой. Мечтал, пока не очнулся на госпитальной койке. Четыре дня пролежал без сознания, потом провел месяц спокойной жизни в лазарете после контузии во время артобстрела. Эльна рвалась. Она должна быть рядом! Но девушку не пустили на фронт. Сам Эйно способствовал этому, он попросил командира не выдавать ей разрешения. Нечего тут, среди крови и грязи, делать молодым девицам! Командир, женатый мужчина, у которого дочь погибла, когда русские бомбили Хельсинки, подписал бумагу о предоставлении Эйно двухдневного отпуска. И была встреча. Любовь. Страсть. Все было. После этого опять на фронт. Опять под пули, под самолеты рюссы. После этой короткой побывки Эльну как подменили. Она стала ревновать, угрожать в письмах любимому. От Эйно скрылось, что девчонка сделала аборт. Она не сказала никому о своей беременности, лишь в письме к подруге промелькнуло сообщение, что «это совсем не так страшно, как я думала. Старая шаманка за мешок картошки сделала все, как следует». А Эйно страдал от нелегкого быта войны. Вши и голод убивали солдат. Эти противники переходили из одного лагеря в другой, независимо от национальной или государственной принадлежности. Уж насколько были чистоплотны финские парни, привыкшие к еженедельной сауне, насколько была хорошо организована работа прачечных даже во время боев, ничто не помогало. Морозы также изматывали. Из-за них приходилось несколько суток находится в палатках, бессонные ночи одолевали. Вши заедали, злоба на весь мир отравляла. Эльна присылала продуктовые посылки и деньги в конверте. Разрешалось отправлять банки со сладостями. Девушка заполняла жестянки из-под рыбы сливочным маслом, заматывала плотно бумагой или шерстяным носком, сверху приклеивала открытку с надписью «Карамель». Масло давало энергию и насыщение. 6 декабря, в День независимости, Эйно писал: «Ждем поздравления от рюссы. Будут бомбить».

Внимательно смотрю на дату, обозначенную на почтовом штемпеле. Вот уже год, как Эйно на фронте. Финны отобрали назад отданные после Зимней войны территории. Началась длинная, изнурительная оборона занятых позиций. С Эльной что-то произошло. После аборта она сильно изменилась, превратившись в уверенную в себе женщину. Она не писала уже так часто, как раньше, своему любимому. Эльна вступила в организацию «Лотта» и стала ходатайствовать о своем назначении на фронт в качестве лотты. Во время Зимней войны в Финляндской армии действовали специальные подразделения, в которых находились сестры милосердия, «лотты». Женщины и девушки должны были являться в казармы до 22.00, отбой был в 22.30.  Здание казармы красного цвета из кирпича, построенное еще русскими солдатами во время первой мировой, я видела в городе Миккели. Там располагалась ставка Маннергейма.

Женщина придумала хитрый ход. Она сама нагрянет в часть к Эйно! Но вместо востока — Онежского озера и Петрозаводска, где стоял в это время Эйно, ее отправляют на север, в  Кемиярви. Узнав о том, что любимая на военной службе, Эйно написал раздраженно-язвительное письмо. Он знает, как ведут себя женщины на войне, теряют последний стыд!

Между тем он получил повышение по званию, став капралом. С передовой его перекинули на юг Карельского перешейка, в Выборг. Работал в родном городе, получал зарплату и носил гражданский костюм. Эйно обосновался в Выборге, отремонтировав разбомбленный  дом. Старики-родители вернулись из эвакуации. Жизнь наладилась. Не хватает лишь хозяйки. Эйно звал любимую, но ...

Война перепутала все карты. Что ей, сучьей доле, до того, что у Эйно дом, как новенький, в два этажа, с просторными комнатами, подвалом и гаражом? В прихожей батареи, этого хватает для обогрева всей нижней половины дома. Впервые в жизни Эйно почувствовал, что встал на ноги. Вопреки всему и только благодаря самому себе, своим рукам, своему уму. «Я один, и думаю только о тебе. Очень хочу видеть! Я помню твои слова, что ты не хочешь детей. Ну и не надо сейчас. Все будет, когда прогоним рюссу. Я построил для тебя дом. Жду тебя. Лишь моя собака, немецкая овчарка, понимает меня с полуслова. Ты ее непременно полюбишь!»

Эльна вернулась с фронта к себе в деревню, в старый родительский дом. Она располнела, заматерела, и все реже отвечала на письма Эйно. Может, почувствовала вкус женской свободы? А может, у нее в душе поселилась незваная гостья, депрессия, напоминающая зимнюю спячку?  Теперь у женщины много поклонников, одиноких мужчин, из-за войны потерявших семьи...

Там, на войне, Эльна столкнулась с той стороной жизни, которая для многих наивных людей может стать губительной. Особенно, если у девушки странная фамилия - Нейтсют, что означает «девственница».

***

Читая все эти уникальные документы, я погружалась в мир другой страны, другой культуры и другой истории.

... В десять вечера, когда все собрались в зале, служившем спальней, вошла раскрасневшаяся Эльна. Лотты ложились спать, кто-то торопливо дописывал письмо, кто-то уже дремал, закрыв устало глаза.
- В следующий раз не опаздывать! - проворчала старшая, расчесывая прямые черные волосы костяной гребенкой. В мерцающем свете керосиновой лампы вдруг четко вырисовалась  и задрожала лосиная морда, изображенная на старинной лапландской расческе.

Эльна улыбнулась растерянно и села на стул дежурной.
- Я попала в газету!

Пожилая лотта, с родинкой над левой бровью и усиками над губой, округлила свои раскосые глаза, отчего выражение лица ее стало дурацким. Все замолчали и уставились на девушку, улыбавшуюся, как ребенок. Она заговорила очень быстро, не характерно для своего мелодично-растянутого говора.
- Теперь меня знает вся страна. Вот увидите, я стану известной, мое имя уже напечатали в газете! Это знак!

Старшая присела на стул, сощурила глаза-щелки и, застыв как божок, сложила руки на огромной груди. Подруга Эльны захлопала в ладоши. Все остальные изумленно и радостно смотрели на юную лотту, примерную санитарку и безотказного человека.
- Мое имя гремит по всем фронтам и тылам нашей Родины. О господи, как я тебе благодарна! – Эльна ликовала.

Она теребила одной рукой толстую косу, а другой поглаживала покусанную мошкой белую сдобную икру, спустив гольф до самой пятки.
-Да что же такое написали? Не тяни, отряду спать пора! – сердито сказала старшая.
Уже все повскакивали с кроватей, окружили героиню дня. Ее ближайшая подруга побледнела от волнения. Тогда Эльна засмеялась, по-деревенски прикрывая рот ладошкой. Старшая властно выдернула свернутую газетку из кармана девушки. Это был листок из свежего номера фронтовой газеты, наверху которого напечатано мелким шрифтом «Донесения с передовой». Командирша уткнулась глазами в текст, выделенный химическим карандашом.
- Ну читайте же! – сестры явно нервничали.

Старшая лотта, лапландская знахарка, очень медленно достала бархатный футляр с очками. Подышала на толстые линзы, с достоинством вытерла их краем фартука, аккуратно повешенного на спинку стула, начала читать, растягивая слова и понижая тон и без того низкого грудного голоса.

«Медицинский контроль налажен с особой тщательностью в женских батальонах», - после многозначительной паузы лотта продолжила. «Военнослужащая 14 дивизии 111 батареи», - посмотрела строго на белобрысую, которая вскрикнула: «Ой, да это про нас!» и зачитала: «Эльна Нейтсют подверглась обследованию на предмет венерических заболеваний». Дальше шел длинный абзац о необходимости моральной чистоты в суровых условиях военного времени, но имя героини уже не упоминалось.

Какая-то двусмысленная пауза вдруг повисла в холодном зале казармы. Эльна продолжала невинно и открыто улыбаться, хлопая длинными белыми ресницами. Девичий румянец горел на ее щеках нежными красками северного восхода. Глядя на ее юное лицо, кажется, что девица еще не успела и влюбиться как следует, так сильно, как, например, ее лучшая подруга в одного пленного. Секреты запрещенной любви Эльна хранила свято, служа посыльной у влюбленных. Эльна добросовестно разносила любовные записочки, рискуя собственной репутацией.

Сестры в молчании разошлись по местам. Старшая, поджав губы, патрулировала взад и вперед по казарме. Под ее тяжелым взглядом подруга Эльны сжалась в тщедушный комочек и передвинула свою койку подальше от скомпроментировавшей себя сестры милосердия. Никто не проронил ни слова. Зловещая атмосфера войны вернулась в помещение...


Да, романтичненько, вздыхаю и натыкаюсь на новую пачку писем, перевязанную синей атласной полоской. Адресат – некто Олави... Куда же подевался прежний, Эйно?
Увы, писем от Эйно я больше не нашла. Их не оказалось ни в музее, ни в следующих стопках, перевязанных разноцветными ленточками. Осталось только надеяться, что он и его семья успели сбежать из Выборга до прихода красных, бросив дом и нажитое добро.


P.S. На фото настоящие военные письма, только наших противников.