Осьминог Муки покоя

  Человек вытянул задумчиво губы и прикоснулся к дымке светло-прозрачной чашки с чаем. Заварки было мало, и отчего-то чай получился теплый. Противно. Человек повторно поставил от спички чайник  и вылил прошлый чай в раковину. В одну минуту чайник зажужжал,как паровоз. Наполняя горячим паром и жидкостью емкость, человек уходил от стола и возвращался. Чай в чашке  охладевал в миг. Эту процедуру он проделывал раз пятнадцать на дню, с утра.    В голове что-то всё путалось и срывалось.
   Дряхло скрипнула дверь, и чучелом вывалился, шаркая тапочками, другой человек,сжимая один глаз, с мочалкой волос, полосатой бело-голубой футболке наперекосяк, полупроснувшийся и небритый.
   -Сколько там температура? - просипел он не то через горло,не то через нос.
   Человек,бывший в кухне, не ответил и остался сидеть неподвижно, двигая только механически скулами. Он держал полупустую чашку, и в миг,когда заговорил другой, очень раздражился, и ядовитые змейки побежали ко телу. Пробужденный тут же, не переспросив,залез за большую грань стола и нашарил черную лазерную мышь.
    Это был человек лет двадцати- двадцати двух, Агафьев, сосед по комнате. Смольные черные волосы, частая небритость, томный, властный и самодовольный взгляд выявляли в нем натуру несдержанную,хитрую и эгоистичную. Маленький ростом, как эльф, худой, как тростинка, он тем не менее был довольно силен и сообразителен.
     Первый человек мигом привстал, мешковато опрокинул содержимое чашки-заваренную ромашку-в раковину и пошел в комнату. Здесь пахло перевороченными и замызганными подушками и простынями Агафьева, который не стирал их месяцами. Человек же намекнул об этом неприятном обстоятельстве вскользь, но не более: исключая легкий трепет,который он ощущал при появлении Агафьева, он просто не хотел связываться. В комнате, на углу недавно привезенного фанерного столика, используемого теперь для глажки брюк, наискось, зависнув в полуневесомости,стояла потрепанная двадцатилетняя гитара Захара, студента, который размещался этажом ниже.
Оглянув инструмент, человек приблизился к нему, поднял по-мексикански, выставил левой рукой два аккорда и опустил петлей на настенный гвоздик цветочных серых обоев. Человек упал на диван, вместе с тем выпустив протяжно и обреченно склянку углекислого газа из легких, сцепив руки и задумавшись:
     "И почему такое может быть? Неужели я не человек, чтобы так раздражаться и беситься? Как это отвратительно. Агафьев - откровенный примитивный паразит. И отчего я так заножусь об этом? Какой жестокий я эгоист!Какой гордец! Думаю только о своем и о своем благополучии. Но, однако же, не он ли сам ведет амебный образ жизни, вызывая во мне такие мысли? Не он ли виноват,что располагает меня думать про него подобно?Не нужно мне его уважение. Не уважающий других не умеет покамест уважать себя".
     Думать подобно у человека были свои причины.Дело было в том, что десять дней назад он сильно заболел: температура зашкалила за сорок градусов, горло было совсем как с поломанными шестеренками,что только хрипело, нос забит. И выпало так, что к Агафьеву пришли гости, ну, и сели на кухне. Больной человек же,находясь без лекарств и поэтому не имея возможности приступить к лечению,не решаясь тоже просить и беспокоить Агафьева, занятого увеселением гостей, оделся, как луковица, и сам, с сорока градусами, пошел за своими лекарствами. Тяжело шатаясь, будто каждый сантиметр тела - свинцовая пластинка, он-таки доплелся до аптечного пункта, а от него медленной черепахой, у которой к тому же дьявольски свистело в ушах и мотало сознание из стороны в сторону, дополз обратно. Приняв нужную дозу, больной человек лег, одетый в десять рубах и свитер,да еще и закутался в два одеяльца из шерсти. Но,вот беда, Агафьев и гости на кухне вздумали слушать музыку: и стало настолько громко,что не было уж великой разницы в том,откуда исходил звук-с кухни ли, или здесь же, где пытался закрыть веки и уснуть бедный больной. Кожа его зудела, голова гудела, а с музыкой просто трещала и раскалывалась, как грецкий орех. Так, спустя два часа гости ушли,а Агафьев- быстро оделся и ушел на курсы по языкам.
    Способность ясно мыслить у больного человека пропала, и на смену мысли пришло что-то гневное, злое, мстительно-самоуничтожающее. Он был готов уже умереть, лишь бы не чувствовать этих мук.Лекарство не действовало.
    Шли дни, и температура медленно спадала до тридцати семи и двух. В дни болезни Агафьев был молчалив, и человеку казалось,что сосед его,хотя и верный остолоп и паганец, но в это время уважает страдание и муки другого.
    "Состраданию, состраданию надо учить".-говорил человек.чувствуя себя получше. Он, идеалист от рождения, склонен был преклоняться пред всяким признаком нравственности и справедливости, иными же вещами пренебрегая строго,но подчас безосновательно. Впрочем, и это преувеличение: каких-либо убеждений у него не существовало, только теории,теории,теории.
     Однажды Человек приобрел на остаточные средства кило сливочного масла. Когда Агафьев пошел пить чай, Человек переволновался и тайком наблюдал. Когда тот отрезал кусок масла,купленный на его деньги,личные средства, у него стыла в жилах кровь, и было едкое чувство,что нож отрезает кусок от его  собственной  печени.
     Выздоровев, человек еще не выздоровел окончательно: в горле еще першило, а в легких сидел слюнявый комок слизи. Но,что самое главное, так это то,что,выздоровев, он снова начал раздражаться, не отвлекаясь уже на свою физическую боль и телесные муки.
      В комнате очень было слышно,как стрекочет кнопка лазерной мышки, как капает клавиша клавиатуры, поскрипывание старого, на тонких ножках, стульчака с куском дешевой ткани. И тут человек вспомнил, что он с утра ничего не ел: вот незадача! А Захар всегда говорил,что завтрак - наиважнейшая трапеза дня.
      Скрипнула дверь, и мешком вывалился человек,глядя из-под бровей, с неопределенным лицом, и , ступая врассыпную, уселся рядом с Агафьевым.
      -Трудишься? - сыронизировал он,не глядя на Агафьева, устремляющего взгляд в монитор с футбольным стадионом. Человек нашел взглядом хлеб,и за ухом что-то свистнуло. Чайник. Так, сделав вид,что он о чем-то задумался,человек выжидал,пока Агафьев выпьет свой чай и закусит хлебцом, и втайне надеялся, что Агафьев не доест хлеб, а оставит два кусочка. Кушающий же был уверен, потому что так случалось обычно, что сосед его,проснувшись, успел закусить и что теперь нет смысла оставлять сохнуть хлеб.
      В одну секунду человеку, больному десять дней тому назад, а теперь здоровому почти, пристало притворяться задумчивым, и , заметив, что Агафьев вталкивает в свой маленький рот, как лодку в вонючую пещеру, предпоследний кусочек, он уставился на него в разливающейся желчной улыбке,предвосхищая, как сейчас тот навернется со стула  и весь завтрак выйдет из него вон.