01-02. Впервые в школе

из гл.1 http://www.proza.ru/2011/05/08/1280

Начало школьной жизни, ожидаемое с таким страхом, неожиданно обернулось радостью. Мне сразу понравились и школа, и учителя, и процесс обучения, который показался легким: я до школы уже хорошо умела читать, кое-как писала, была достаточно развита и не противилась дисциплине и режиму. Последние, видимо, изначально сидели у меня в крови. Моя первая учительница, Лариса Саввична, недавно пришедшая в школу, молодым специалистом, была молодой, незамужней и хорошо образованной женщиной. Она учила нас правилам поведения со взрослыми, следила за нашим внешним видом и строго с нас спрашивала, сама подавая детям хороший пример для подражания.

Родительский Комитет нашего класса к каждому празднику собирал деньги и делал Ларисе Саввичне подарки, от которых она всегда категорически отказывалась: в ней было  чувство собственного достоинства и принципы, которыми она дорожила. Родители, для которых такое ее поведение представляло проблему, поджидали учительницу после работы, стараясь всучить ей свой «дар», а Лариса Саввична всячески пыталась скрыться от тех, кто точно так же создавал проблему ей… Все эти подробности я краем уха слышала из разговора моих родителей, но смысл их поняла значительно позже. Может быть, именно так действует в нас дьявольское начало, всегда приобретающее личину добра, непрошенного дара, жертвы, которую тебе навязывают из самых «чистых побуждений» и, совершая насилие над твоей душой, в конечном счете с помощью такого «добра» постепенно разрушают твои принципы, изначальную порядочность, которая, может быть, и есть тот единственный истинный дар, не оплачиваемый никаким образом. Эта ситуация из детства еще много раз проигрывалась в моей жизни в разной форме и уже тогда была важным знаком судьбы.

Я всегда с удовольствием вспоминаю свою первую учительницу и первую школу.  В современных школах вместо парт - легкие столы всевозможных цветов. Давно отменили форму, допускается любой вид школьных сумок, ребята часто фамильярничают со своими преподавателями. Я же из своего детства помню строгий класс, уставленный тремя колонками черных парт с наклонной доской, различающихся по размеру (чем дальше от учительского стола, тем выше) в зависимости от роста учеников. На крышке парты имелось углубление для чернильницы и желобок для ручки-вставочки (мы начинали с обязательных перьевых ручек и обучались каллиграфическому письму с нажимом и волосными линиями), а внутри парты находилась полка, куда полагалось на день укладывать учебники и тетради, пустой портфель вешали на крючок сбоку парты. И это было очень удобно, а сами парты были удивительно уютные, созданные специально для учащегося, не то, что современные, насквозь просматривающиеся учителем столы с отдельно стоящими к ним стульями, все на один размер для учеников почти  что любого класса. 

Школьная форма мне тоже нравилась:   мальчишек - серая гимнастерка с ремнем с металлической бляхой и черные брюки, в которой они сразу же приобретали вид мужественности, у девчонок - коричневое платье с черным передником на каждый день и белым - на праздники. Покупка формы не была большой обузой даже для малообеспеченной семьи, а в стенах школы ощущалась некоторая целостность, единство присутствующих здесь людей – школьников. Так бывает в благополучном доме, где с порога чувствуется его собственный стиль и порядки.

Мне до сих пор снится этот класс и эта школа, которая за десять лет моего обучения постепенно становилась все менее строгой и более расхлябанной и «бесформенной». Снятся длинные коридоры с окнами, уставленными цветами, кабинеты биологии и физики, заполненные разными интересными для меня вещами. Школа снится мне как нечто удивительно хорошее в моей жизни, и почти никогда - как ужас и ожидание «вот спросят,  а я не знаю!», как это часто вспоминают другие, в том числе, и моя мама, хотя она всегда училась хорошо. Похоже, с самого начала я была устроена как-то иначе. Не только среди молодежи, но и среди моих ровесников, я не знаю никого, кто когда-то с искренним удовольствием ходил в школу.

Помню свой вечер дома после первого дня, проведенного в школе. Мы с бабушкой топили печку и болтали, но пришла мама и спросила: «А тебе сегодня ничего не задали?» - « А, ерунда, - ответила я, - там всего лишь рассказ по картинке, что на первой странице букваря!» Но мама так дело не оставила и усадила меня с книгой, проверив, что я подготовила этот рассказ. Это был хороший урок, сразу задавший мне правильную программу действий на будущее: все заданное надо выполнять, независимо от того, легкое оно или трудное, и, тем более, от того, должны ли меня в этот день спросить или нет. Все десять лет школы я, в общем-то, всегда делала все уроки и одинаково готовила все билеты к экзаменам, никогда не живя «на холяву» и не рассчитывая «на авось». А поскольку ничего не запускала, то и процесс обучения шел для меня легко и интересно. Вызовов к доске я все же боялась, но не потому, что не знала вопроса, а потому, что с детства была застенчива и имею способность легко краснеть по малейшему поводу. Выступление перед аудиторией для меня долго оставалось испытанием.

Самое главное, школа подарила мне друзей - сверстников, а с третьего класса еще и мальчишек, с которыми я  уже в открытую не дружила, но всегда была влюблена в какого-нибудь из них, причем, как мне казалось, взаимно. Школа давала мне прекрасный и постоянный повод встречаться с предметами моих сердечных увлечений, а последние служили прекрасным стимулом для успехов в учебе. Успехи не заставляли себя ждать: с первого до последнего класса в моем табеле не бывало более одной четверки, а троек вообще никогда не было (не считая физкультуры, где мне плохо давалась легкая атлетика).

Система выставления оценок меня стимулировала: я всегда подсчитывала свои баллы по журналу, боролась именно за баллы, за результаты, а не за знания, как таковые. Но знания, тем не менее, были твердыми и стабильными. В нашей семье всегда в первую очередь ценился труд, а уже потом талант, и до сих пор в моем понимании гений - это 90 процентов трудолюбия и только 10 – таланта. При обратном соотношении этих добродетелей мне еще ни разу не встретился ни один человек, не разбазаривший свои способности по дороге впустую и чего-либо добившийся в жизни. Мне радостно, что моя дочь  унаследовала от нас эту привычку к труду и обязательность.

После школы перед тем, как сесть за уроки, я отправлялась гулять на час или два. Телефона у нас, да и у большинства моих знакомых, еще не было. Телевизор мы тоже купили не сразу, но зато самый лучший - «Знамя», Ленинградского завода имени Козицкого, который, в отличие от первого телевизора «КВН», имел большой экран и смотрелся без увеличительных линз. По четвергам на телецентре был выходной день. Показывали только одну программу, да и то  лишь по вечерам,  и, как ни интересно было смотреть что-либо по телевизору, подростки в мое время не занимали им весь свой досуг (не всем семьям он был по карману) и не слушали магнитофонные записи,  оторые, если я не ошибаюсь, распространились уже позже, с появлением катушечных магнитофонов. Зато в моде были проигрыватели с пластинками (последний крик моды - долгоиграющими!).

В основном детвора проводила свое свободное время на улице. Мои друзья все жили в домах вдоль набережной канала Грибоедова или в Церковке - большом дворе перед школой. Только сейчас до меня дошла причина такого странного названия двора: видимо, когда-то в середине его стояла церковь, которую позже снесли и на ее месте разбили скверик. При моей жизни церкви уже не было, но однажды мы нашли в Церковке куски мраморных черных плит с латинскими надписями, похожие на кладбищенские надгробья. При мне посреди этого двора на старом цоколе построили бомбоубежище, наверху которого сделали площадку для ребят, а боковины засыпали грунтом. Зимой со стен бомбоубежища вся окрестная детвора каталась с ледяных гор: я не  раз  возвращалась домой с черным и насквозь промороженным подолом пальто.

Первые годы я охотно дружила со всеми детьми из своего класса, никого не выбирая: иду к любому из ближайших домов, звоню в дверь и спрашиваю: «Здравствуйте, а Лена (Сережа,  Женя,  и т.д.) сегодня выйдет гулять?»  Если взрослые его (ее) отпускали, мы бродили по знакомым закоулкам и обязательно заходили в Церковку. Охотно лазали по подвалам и чердакам: все таинственное всегда меня особенно привлекало.

С установкой парового отопления из дворов исчезли штабеля дров, в квартирах постепенно ломали печи: романтика петербургских трущоб уходила от нас вместе с асфальтированием теперь уже пустых и скучных дворов, а может быть, вместе с детством. Хорошо помню, как я, еще дошкольница, вместе бабушкой стояла на Сенной площади, заполненной народом. Женщины плакали и крестились на нашу церковь, что стояла на месте теперешней станции метро «Площадь Мира» (с недавних пор она снова называется «Сенная  площадь»). Ночью церковь должны были взорвать, как «не имеющую культурной ценности» и уже давно не действующую. Как бы хорошо она смотрелась сейчас на углу Сенной площади, когда храмы снова стали «в моде», когда прошел этот психоз взрывания и уничтожения всего, что не вписывается в общую струю! Церкви уже нет, она осталась только на единственной фотографии в семейном альбоме и в моей памяти.

Со временем моей любимой подругой стала Лена Богачева - первая отличница в нашем классе, аккуратненькая, всегда подтянутая, умненькая девочка с косой, самая маленькая в классе по росту. Она жила в доме возле самой площади, кажется, в том самом, где Раскольников убил старуху-процентщицу, или рядом с ним?  в доме, еще более страшном, чем наш, благодаря своим узким и темным лестницам. Мама Лены, жена военнослужащего, работала кассиром в магазине, бывшем на месте теперешнего «Океана», что на Сенной. Она мне очень нравилась: всегда спокойная, терпеливая, скромная, - типичная ленинградка, хорошо воспитавшая троих детей: - старшую Аллу, только что закончившую нашу же школу со всеми  пятерками,  ладшую - мою подружку Лену, тоже большую умницу и трудягу, и среднего сына - Юрочку, родившегося физически неполноценным  и  учившегося в специальной школе для отсталых детей. Обе сестры всегда очень ласково и заботливо обращались с братом, нисколько его не унижая и не обижая.

 С Леной мы больше всего любили сочинять разные сказочные приключения: идем вдоль канала и на ходу,  по очереди, придумываем сюжет очередного устного «романа» с волшебством и тайнами. Играли мы (постоянно, почти в течение всего учебного года) и в тайную организацию «Патруль» - с клятвами,  нами придуманными шифрами и паролями. В этой игре участвовало уже несколько человек, но заводилой и инициатором ее все же оставалась я: мне явно некуда было девать свою энергию и кипучую фантазию.

 К середине учебного года у меня появились «враги»: девочка из нашего класса, Женька Полей, имевшая трех братьев, которых она периодически натравливала на меня, желая выведать наши тайны, и еще Сережка Ефимов, большой любитель больно дернуть меня за косу или выбить портфель из рук, ударив по ногам. Впоследствии выяснилось, что Сережка был в меня «втрескавшись» и таким образом выражал свои чувства. Но я этого не поняла и не оценила, отбиваясь в меру возможности от его агрессий.

Ссорилась я со своими подругами часто, сдержанности и терпения (а, может быть, просто пассивной жизненной позиции) мне всегда не хватало, но легко и мирилась, напрочь не имея злопамятности. Запомнился один неприятный эпизод из того времени, который до сих пор мучает меня угрызениями совести. По какому-то поводу (скорее всего, на моем дне рождения) у меня собрались несколько одноклассников, и, когда мы сидели за столом, возник какой-то спор с Машей Федоровой, пришедшей ко мне в гости. Хорошо помню, что я, возглавив других девчонок, за что-то начала ее задирать и довела до слез. Хозяйка, обижающая своего гостя в своем доме - это было ужасно подло! Самое удивительное, что эту свою низость я и тогда уже осознавала, но какой-то бес заводил меня все больше, вместо того, чтобы остановиться! К счастью, потом мы помирились: Маша простила меня, но ее зареванное красное лицо за нашим праздничным столом до сих пор укором стоит перед моими глазами.

Наша семья не была религиозной. Самым большим атеистом в ней, как ни странно, была моя бабушка: насколько ее помню, она была полностью лишена каких-либо предрассудков и суеверий. Тем не менее, любое богохульство у нас дома не поощрялось. Мысли о Боге появились у меня очень рано, еще до школы. Это был (вернее была) детский, созданный мною самой бог в образе женщины - богини с красивым  именем - Голубая Левколия, к которой я всегда могла мысленно обратиться за помощью и советом, кому давала обещания и даже обязательства и должна была непременно их выполнять.

Этот мой Ангел-хранитель почти всю мою молодость прошла вместе со мной, мало изменившись и каким-то образом поладив с другими религиозными взглядами и божествами, даже с православной религией, интерес к которой  позднее стал у меня почти профессиональным. И все-таки, что-то языческое, индивидуальное всегда жило в моей душе: только тот бог для меня - Бог, которого в какой-то степени я сотворила сама, либо пришла к своему, личному пониманию Его и по своему Пути.

 В четвертом классе, видимо, под впечатлением прочитанной «Швамбрании» Льва Кассиля (а очень может быть, как раз наоборот - «Швамбрания» удивила меня «украденной» у меня идеей!), я уже сочиняла историю моей собственной воображаемой страны, где жила Голубая Левколия, историю сотворенного моим воображением народа, обитавшего на других планетах со своими законами, обычаями и правителями, которых я время от времени свергала и заменяла. Где-то в пятом классе появились первые литературные опусы о моей воображаемой «родине». Пусть они сейчас поражают своей наивностью и подражательным стилем, но они дороги мне, и лишний раз подтверждают странность и нестандартность моих детских интересов.

После третьего класса мы с мамой и бабушкой окончательно переехали к маминому новому мужу - дяде Мише, в его квартиру на Красноармейской улице. Дом был старый, с плохими рамами и со скрипучим, крашеным полом, но в кухне стояла ванна, а в квартире была горячая вода, сильно пахнущая сероводородом. Где-то в течение полугода я ездила в школу на автобусе, а с пятого класса мне предстояло сменить школу.

Папка (почему-то именно так я всегда его называла, не вкладывая в это слово никакой отрицательности) изредка мне звонил, но особого влияния на мою жизнь не оказывал. Я не страдала от его отсутствия, но и не испытывала к нему какой-либо враждебности или обиды. Мама никогда не говорила о нем плохо, да и нечего было говорить, разве что о его характере, который она в моем лице все равно постоянно имела в наличии: «от чего сбежала, все с собой  притащила!», - любила пожаловаться мама.

Спустя два года мой родной отец женился на генеральской дочери, богатой, но скупой и хитрой женщине, к которой, как я поняла позже, он никогда любви не испытывал, но прожил с ней до самого конца своей жизни. Они с мамой всегда поддерживали хорошие отношения и даже дружили, так как имели много общих воспоминаний и совместно пережитых испытаний. Дружить с бывшими мужьями – это, вообще,  как я  понимаю, традиция нашей семьи.

Ни морально, ни материально отец не принимал особого участия в моих проблемах и моей жизни. Дядя Миша мне не мешал. От начала и до конца я обращалась к нему «на Вы» и звала «дядей Мишей». Он устраивал маму, и она была с ним счастлива,- чего еще было желать? Понятие «отец» было и осталось для меня чем-то теоретическим и в принципе необязательным.

продолжение гл3 см. http://www.proza.ru/2011/05/09/1079