Палач отрывок из Сказок о Роассии

Костя вновь обвел всех взглядом.
- Я так понимаю, молчание – знак согласия. В таком случае, для разогрева, я сам первый расскажу весьма занятную историю. Она произошла года три назад в глухой провинции и имела весьма печальные последствия. Во избежание некоторых, скажем так, недоразумений, я умолчу настоящие имена и названия и дам им имена нарицательные, причем на иностранном языке. Для тех, кто знает английский, не составит особого труда понять, что я хотел этим сказать.
Он поудобнее устроился в кресле, откинул голову на спинку и начал повествование:
- Главного героя звали слишком просто – Джон Смит. Быть в Англии или Америке Джоном Смитом, все равно, что быть никем. А по профессии он был…


ПАЛАЧ.

Когда говорят о демократии как о государстве свобод, я смеюсь, ибо демократия отличается от других форм правления лишь свободой выбрать себе палача.
Эйм

Это произошло в маленьком провинциальном городке Хейвенгейт, который три года назад потрясла серия чудовищных по своей жестокости убийств.
Подозрение пало на молодого художника, гостившего в то время в городе. Тот выразил полное свое презрение по предъявленному обвинению и не пожелал опровергнуть ни один из пунктов.
В результате, «повинуясь общественному мнению», судья вынес ему смертный приговор. Казнь была назначена через две недели.
В своем последнем слове молодой человек изъявил желание выбрать себе палача: просьба была удовлетворена.



ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.

Лязгнула решетка, и мужчина лет сорока, стараясь производить как можно меньше шума (ибо его пугали громкие звуки), что, впрочем, ему не всегда удавалось, зашел в камеру смертников. Его голову уже успела проесть плешь, и от некогда роскошной шевелюры, которой восторгались все девчонки в округе, остались одни воспоминания; в области живота наметилась небольшая округлость.
Он с некоторой долей любопытства посмотрел на приговоренного. Так смотрят, обычно, на некую диковинку.
Заключенный – молодой человек лет двадцати пяти с тонким одухотворенным, бесстрастным, почти прозрачным лицом и проникновенными глазами, пропитанными первозданным огнем – даже не обратил на него внимания. Он продолжал безмятежно лежать, упершись взглядом в нависающий потолок, как будто пытаясь разгадать скрываемую им тайну, и не замечал присутствия постороннего. Мир вокруг него, казалось, погрузился в молчание и создал некую непроницаемую оболочку, дабы охранить его от посягательств извне.
Мужчина, не спеша, добрался до стула и присел на край. Затем он пару минут наблюдал за молодым человеком в надежде, что тот отвлечется от собственных мыслей и уделит его скромной персоне пару своих драгоценных минут; и лишь затем окликнул его:
- Добрый день, - произнес он спокойным, уравновешенным, даже монотонным голосом. – Меня зовут Джон Смит. Извините, что побеспокоил. Но о вас говорят по всему городу. Не знаешь, чему и верить. Я решил лично взглянуть на вас. Вы такой необычный человек…
Внезапно он запнулся и замолчал, поскольку юноша продолжал лежать все так же неподвижно, как и прежде, не выразив ни единым жестом чужого присутствия. Похоже было, что его это нисколько не волновало.
Мужчина замялся. Он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке, начал нервно потирать свои ладони.
- Я знаю, вам вынесен смертный приговор, и вам предоставили право выбрать себе… - он почти произнес это слово, однако что-то заставило его смутиться, - ну, человека, который исполнит все это – вы понимаете? И я хотел спросить вас… - Он с трудом подбирал слова. – Почему вы выбрали меня?
Вопрос утонул в тишине. Она непринужденно заглотила его, как акула заглатывает, абсолютно не напрягаясь, мелкую рыбешку: и все в очередной раз замерло и погрузилось в пустоту.
- Извините, вы наверно заняты? – разочарованно выдавил он. – Я зайду в другой раз.
И вышел, лязгнув решеткой.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.

- Эй, Том, - Джон окликнул охранника, который сидел у стойки бара, решив пропустить по окончанию рабочего дня пару стаканчиков.
И пристроился рядом.
- Тебя угостить?
- Валяй, - последовал ответ.
Джон залпом осушил рюмку, охранник же лишь пригубил.
- Что ты хотел узнать, Джон?
- Как ты догадался? – удивился палач.
- Ага, ты мне выпивку поставил по случаю именин моей бабушки – мир ее праху. Мы же никогда не были закадычными друзьями, так что выкладывай.
Джон немного поиграл вновь наполненной рюмкой и спросил:
- Что ты можешь сказать об этом парне, ну…
- Смертнике?
- Да.
Том пожал плечами.
- Не знаю. И, думаю, никто не знает. Он пришлый.
- Понимаю, весь город относится к нему, как к чужаку. Но что ты думаешь о нем самом? Мог ли он убить?
- Раз так решил суд, значит – да, - выдвинул свой постулат охранник. – И заметь, с его поимкой убийства-то прекратились.
«Это ты верно заметил. Веский довод в защиту теории», - подумал Джон, кивая головой, скорее машинально, нежели в знак согласия.
- Ну, а как он себя ведет?
- Очень спокойно: не шумит, не скандалит. Хотя, может быть, слишком спокойно, учитывая его случай.
- Он что же не подал апелляцию?
- Вот именно. На его месте любой бы так поступил… Что еще? В еде неприхотлив: ест все, что ему подают. Голодовок не устраивает. Такое чувство, что он себе еще полвека намерял. Абсолютно невозмутим. У меня от этого иногда даже мурашки по коже… - Тома передернуло.
- Он все-таки немного странный, - задумался Джон.
- Возможно, - как бы согласился охранник. – Да, вот еще что. Вчера вечером, только ты меня не выдавай…
- Ну, разумеется…
- Так вот, вчера вечером он попросил выдать ему из его личных вещей его рисовальные принадлежности: ну там, всякие карандаши, бумагу…
Джон оживился, закивал головой, как бы спрашивая: «Что дальше?» - и устремил свой взгляд на Тома.
Я ему и принес. Конечно, я понимаю, это против правил. Но, по-моему, тут совсем другой случай.
Когда они уже покинули бар и собирались разойтись по домам, Том поведал «по секрету»:
- Ты знаешь, Джонни, за эти несколько дней, что я за ним наблюдаю, я проникся даже какой-то… симпатией, что ли… к этому парню. Сам не знаю, почему. Хотя он и пришлый. И убийца.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ.

Треснувший звонок будильника выстрелил из предутренней тишины и наверняка разбудил бы его, если бы он не проснулся уже тридцать минут назад, истерзанный собственными мыслями. Он не осознавал, что его так встревожило, и это ни в малейшей степени не улучшало его самочувствия, скорее наоборот.
На протяжении получаса он пялился в потолок в попытке понять, что же так упорно пытался в нем найти его будущий подопечный. И мысли роились у него в мозгу, и часовой механизм мерно цокал, отмеряя секунды…
Его жена, беззаботно спавшая рядом, слегка вздрогнула, застигнутая врасплох трескучим дребезжанием, и посмотрела на него взглядом, полным нежности и теплоты.
Они были одногодками и женаты уже без малого восемнадцать лет. Их брак протекал с «переменным успехом»: они ссорились, мирились, затем опять ссорились и опять мирились… Однако при всех своих странностях и недостатках продолжали любить друг друга все так же горячо, как и в первый год их знакомства.
На удивление он прекрасно помнил этот год и их первую встречу. Она жила тогда вместе с родителями в одном из окрестных поселений, в нескольких километрах от Хейвенгейта. Изредка они появлялись в городе (здесь жила ее тетка), когда там проходили какие-нибудь празднества. Именно в один из таких дней они и встретились. Он, молодой повеса с огненным взглядом, который заставлял гореть многие сердца, и она, милый и непосредственный цветок в пустыне.
Прошли годы, а их взаимное чувство как будто и не собиралось умирать, напротив оно становилось еще сильней с каждым днем.
Она ласково взглянула на него и произнесла:
- Ты уже проснулся? Давно?
- Только что, - ответил он и сам удивился собственному голосу. Тот звучал как-то глухо, пространно, безжизненно.
- Ты мог бы встать, раз уже проснулся. Необязательно было ждать меня.
- Не хотел тебя беспокоить. Ты так мило спала.
Она улыбнулась.
За завтраком она спросила его:
- Тебя что-то беспокоит?
- С чего ты взяла? – попытался отнекиваться он.
- Ты третий день ходишь какой-то угрюмый. Неужели ты думаешь, что от меня можно что-то скрыть?
Он пожал плечами.
- Так. Ничего особенного. Не стоит твоего внимания.
Она ничего не ответила. «Захочет – скажет сам», - подумала она, - «а пока не стоит его беспокоить».
Он молча доел свой завтрак и отправился на работу.

День прошел просто и обыденно. Он бездумно слонялся по коридорам тюрьмы, перекинулся парой слов и плоских шуточек с охранниками. Однако странная, неведомо откуда возникшая тревога, снедавшая его душу, не покидала его. Он не представлял, как оказался в нем этот мерзкий прожорливый червь, не знал даже, чего тот добивается, и потому не мог изгнать угнетавший его страх.
Он и сам не понял, как ноги привели его к той самой камере, к которой он одновременно стремился и хотел быть как можно дальше. С замиранием сердца он подошел к решетке.
Парень лежал там же, на нарах, где он оставил его в первый день. Только на этот раз он, держа в одной руке доску с прикрепленным к ней листом картона, четко и отрывисто выводил на нем карандашом какие-то линии, которые, переплетаясь, образовывали некую, только художнику понятную, гармонию.
Минут пять он наблюдал за рождением «младенца» и вдруг почувствовал себя ужасно неловко. Ему показалось, что он не достоин присутствовать при подобном таинстве, что он, как будто, крадет в этот момент частицу чужой души.

ДНИ ЧЕТВЕРТЫЙ И ПЯТЫЙ.

Следующие два дня были выходными, и Джон решил посвятить их своей семье.
Все шло замечательно: он развлекался, веселился. Ему приятно было видеть своих жену и детей счастливыми, особенно жену. И, казалось, странная, призрачная мысль исчезла навсегда.
Но она вернулась. Вернулась вечером в воскресенье.
И тогда Джон понял, что же так мучило и угнетало его все это время. Он не верил в виновность человека, которого ему предстояло казнить…
От внезапно открывшейся истины ему захотелось умереть на месте.


ДЕНЬ ШЕСТОЙ.

На следующее утро Джон проснулся с явным намерением докопаться до сути проблемы.
Решительность никогда не была исконной чертой его характера, однако сегодня он вел свою старенькую колымагу с уверенностью профессионального гонщика, а в зеркале заднего обзора сверкал его хищный взгляд.

Заходя в тот же день в кабинет судьи Джастиса, он уверенно и отрывисто потребовал:
- Я хотел бы видеть материалы по этому делу, - произнес он скороговоркой и с излишней горячностью, - и протоколы судебных заседаний. Поскольку мне предстоит казнить этого человека, я хотел бы быть абсолютно уверен в его виновности. Мне кажется, я имею на это право.
Судья был ошарашен появлением этого решительного и даже несколько наглого человека; и только поэтому он не приказал выставить его немедленно за дверь. Он не понимал отчетливо, что происходит, и решил просто попытаться успокоить вошедшего:
- Сядьте и успокойтесь.
В своих кругах судья Джастис славился тем, что никогда не принимал скоропалительных решений. Выражалось это в основном в том, что он затягивал с решением каждого дела до последнего момента, и даже, принимая решение, всегда с кем-то предварительно советовался.
- Сядьте, - повторил судья более настойчиво.
И Джон рухнул в одно из кресел, продолжая сверкать глазами.
- Так-то лучше. А теперь не горячитесь и потрудитесь объяснить спокойно, кто вы и в чем заключается ваша просьба.
Палач достал из кармана платок и стер им капельки пота, сверкавшие на лысине.
- Меня зовут Джон Смит. Я палач, - отчеканил он.
Эта фраза прозвучала, как выстрел, который поразил его в самое сердце. Прежний Джон Смит умер, и он сумеет потребовать от всех необходимую ему информацию, на которую, как ему представлялось, он имеет законное право, а может быть и свершения правосудия.
- Я желал бы знать, на каком основании осудили этого молодого художника, и потому я хочу видеть материалы по этому делу.
- Вы же знаете, что это невозможно, - заявил судья, не повышая голоса. – Мы не выдаем таких документов частным лицам. А осудили его на основании предъявленных улик.
Он развел руками и встал, показывая тем самым, что разговор окончен. Но Джон не собирался уходить. Он продолжал сидеть, сверля глазами противника.
- Я не уйду, пока не получу то, что мне причитается.
Пришло время разозлиться судье.
- Вы забываетесь, мистер Смит. Покиньте немедленно мой кабинет, или я вызову охранника.
И он уставился на него жестким, непреклонным взглядом.
- Хорошо, - ответил Джон, вставая, - я уйду. Но я это так не оставлю.
- Можете обратиться к прокурору, но я не думаю, что он будет заниматься вашим делом.
Судья Джастис оказался на редкость прав, с той лишь разницей, что прокурор Лоз, вообще, не удостоил ответом какого-то палача. После чего Джон выпросил недельный отпуск: он еще не терял надежды добиться своего. И, если не получается добиться этого прямым путем, он пойдет кружным.
Перед тем, как уйти с работы, он в очередной раз заглянул к парню. На этот раз он вошел внутрь гораздо уверенней, но ощущение, что он здесь является помехой, осталось.
Оказалось, что молодой человек ничем не занят и апатично наблюдает за ним. Сегодня Джон впервые увидел его глаза: мудрые, проникновенные и одновременно одинокие. Боль поселилась в них, хотя по внешнему виду его, такому простому и открытому, вряд ли можно было заключить нечто подобное. И только глаза, обрывающиеся в бездну, горели лихорадочным блеском вековой усталости.
- Заходи, - приветствовал художник. – Присаживайся. Я ждал тебя. Я знал, что ты зайдешь.
- Откуда? Как ты мог узнать? – удивился палач, присаживаясь на маленький табурет.
- Не задавай глупых вопросов. Отнеси это на счет интуиции.
Молодой человек сел, скрестив ноги, навалившись спиной на стенку. Его астенически бледное лицо как будто служило поминальную молитву по самому себе.
- Ты хотел поговорить со мной? Я тебя слушаю.
Да, он пришел сюда, чтобы объясниться с этим странным человеком. Да, ему хотелось о многом спросить его. Но тут он понял, что не знает, с чего начать. И почувствовал себя неуверенно.
- Я видел, вы тут что-то рисовали… - дрожащим голосом произнес Джон.
Художник, не меняя позы, наклонился и достал из-под нар кипу картона и протянул ее палачу. Тот взял и начал перебирать листы больше из желания успокоиться, нежели из стремления насладиться чужим творением. Наконец, он отложил в сторону листы картона, осознав всю бесцельность своего занятия.
- Как тебя зовут? – спросил молодой человек.
- Джон. Джон Смит. А вас?
- Меня? – он иронично улыбнулся. – Зови меня Эйм.
- Почему вы выбрали меня, Эйм?
Художник сомкнул веки и загробным голосом произнес:
- Почему? Джон, ты задал сложный вопрос. Я даже не знаю, смогу ли на него ответить. Нам не дано все знать, Джон. Я хотел бы, чтобы ты это знал и не требовал от меня слишком много.
- И все же? Ведь есть же Билли Крессуэлл и Барри Колган. Они специалисты, у них огромный послужной список. А меня даже этого нет. Меня в свое время взяли на эту должность, потому что это была единственная вакансия в штате для человека без образования. Как мне тогда сказали временно, но… И я хотел бы знать, почему я?!
- Ты мастер, а это уже немало.
- Я вас не понимаю.
Эйм встрепенулся от возмущения.
- Тогда какого черта ты сюда приперся? Неужели ты думаешь, что я буду все разжевывать тебе?
- Нет, - сказал Джон, вставая, - но я надеялся, что вы мне объясните.
И, опустив голову от свалившегося на него груза, вышел.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ.

Защитником по делу Эйма был молодой начинающий адвокат Старр, только в прошлом году окончивший университет в областном центре, где в данный момент и работал. Именно к нему решил обратиться Джон Смит.
Стар принял его радушно, даже участливо. Его лицо приняло скорбное выражение, когда он узнал о цели визита посетителя. Ему не хотелось обсуждать подробности этого дела, поскольку он не любил вспоминать неудавшиеся дела, тем не менее обещал помочь, чем сможет.
- Я сочувствую вам. Вам предстоит еще более сложное дело, чем мне. Я должен был защищать человека невиновного, но обреченного, и не смог. Вам предстоит привести приговор в исполнение.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- При текущем положении дел – практически ни малейшего шанса на успех. Знаете, мистер Смит, возможно, расскажи он мне все, помоги в ведении дела, и не было бы сегодняшней ситуации.
- Понимаю, вы сделали все, что смогли.
- Я старался. Но человеческие возможности не безграничны. Тем не менее иногда мне кажется, что я не до конца использовал весь свой потенциал в данном деле. Возможно, я был недостаточно настойчив в приведении собственных доводов, недостаточно убедителен… Я прекрасно понимаю, у меня мало опыта. Скорей всего я где-то не доработал, где-то не прочувствовал ситуацию, поэтому и проиграл.
- Действительно ли улики были такими убийственными? Неужели нельзя было избрать другое наказание?
- Конечно, можно. Будь я на месте одного из присяжных, я бы обязательно усомнился. Но, в данном случае, все двенадцать безоговорочно высказались за виновность без смягчающих обстоятельств и предложили в качестве меры пресечения смертную казнь. И судья Джастис, удивительно бесхарактерный тип, пошел у них на поводу: по принципу – так будет лучше всем.
«Черта с два ты не поддался бы всеобщему мнению. Ты ценишь, прежде всего, собственное спокойствие», - подумал Джон, но вслух сказал:
- Почему вдруг была выбрана такая странная… форма проведения суда, с присяжными? Это нехарактерно для нас.
- Это сейчас модно, очень демократично, и проведены поправки, которые позволяют проводить судебное разбирательство с присяжными.
- Почему он не подал апелляцию?
- Спросите лучше у него. Хотя я не думаю, что он станет обсуждать это с вами. Он не из разговорчивых.
Старр взглянул на часы.
- Вы меня извините, мистер Смит. У меня через пять минут назначена встреча с клиентом.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ.

Джон остановил машину на краю обрыва.
Неделя прошла с тех пор, как он впервые увидел Эйма, а он никак не мог разобраться в предпосылках, которые двигали этим человеком. Точнее, он, вообще, не понимал, что заставляло парня поступать именно так. Джон безумно хотел помочь ему, спасти жизнь, но это, похоже, не волновало даже самого спасаемого.
Ставка на адвоката не оправдала своих надежд. Он, хотя и обещал помочь, на деле выказал полнейшее равнодушие.
«Что можно было ожидать от общественного защитника», - подумал Джон, и ему стало страшно. Как он не пытался достучаться до чужих сердец, повсюду сталкивался лишь с леденящим душу безразличием. Три шанса, на которые он возлагал такие огромные надежды, утонули в безвременье, и он оказался перед неразрешимой дилеммой: либо смириться с текущим положением и бросить это дело, либо найти какой-нибудь другой подход.
Но какой? Он не знал. Джон не отличался высоким интеллектуальным развитием, он был обычный человек, а сложившаяся ситуация только еще сильнее парализовала его сознание. Он был в отчаянии. Впервые он пытался сделать что-то стоящее в своей жизни, и, казалось, все силы мира объединились, чтобы помешать ему.
Отчаяние – плохой советчик. Но как будто сама Судьба хранила его. Мысль пришла неожиданно, как стрела молнии. Теперь он знал, как ему поступить.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ.

Телекомпания «Онести» занимала одно из центральных зданий в областном центре. Именно туда и направился в поисках информации Джон Смит.
Это был его последний шанс получить необходимые сведения, и он не имел права на проигрыш. Посему он решил действовать, не спеша. Отчетливо понимая, что дело может занять некоторое время, и чтобы не светиться лишний раз перед зданием телекомпании, он снял самый дешевый номер в гостинице неподалеку и в ближайшем магазине купил себе портативный DVD-плеер.
Затем он направился на разведку. Предстояло найти человека, который бы за определенную плату согласился переписать для него запись судебного заседания по делу Эйма, трансляцию с которого вела компания.
Джону несомненно везло. Стоило ему начать поиск, как ему тут же указали на репортера Дадли Даста, коего рекомендовали как «всегда готового на различного рода услуги». Даст и впрямь производил подобное впечатление: достаточно было одного взгляда, чтобы понять это. Лет тридцати; худощавый, но крепкий; бегающие хитрые глаза; жирные, как будто промасленные пальцы; пепельные зализанные волосы. Этакая карикатура на папарацци.
Если бы не необходимость, Джон никогда бы не обратился к такому человеку за помощью. Однако выбирать не приходилось.
- Дадли Даст? – спросил он, поймав того во время обеда в местной забегаловке.
- У вас какая-то информация для меня? – сказал он, жуя бутерброд и запивая его кофе, так что получалось нечто нечленораздельное.
- Нет. Я хочу купить ее.
- Что именно?
- Запись процесса по Хейвенгейтскому делу на DVD.
Даст молча подумал, оценивая свои энергетические затраты, и, наконец, выдавил:
- Пятьсот.
- Триста пятьдесят, - категорично заявил Джон. – Если нет, оставайся при своих.
Не будь Даст сейчас на мели, возможно он и не согласился бы. Но ему срочно требовалось заплатить некоторым кредиторам.
- О’кей. Пусть будет триста пятьдесят. И заплатите за мой обед.
Джон заплатил и сказал, где его можно будет разыскать.
- Остальное будет, когда я получу товар и проверю его.

Даст появился в номере Джона Смита только в пять вечера и сразу же начал травить басни про трудности, с которыми ему пришлось столкнуться при получении информации, напирая на то, что неплохо было бы добавить.
Но палач сказал, как отрубил:
- Нет.
Настаивать было бесполезно.
Джон бегло просмотрел запись и отстегнул Дасту причитающуюся сумму.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ.

После заключения сделки Джон вернулся домой и уже два дня без остановки просматривал добытую запись с утра до вечера. Он делал лишь короткие перерывы для принятия пищи, после чего мгновенно возвращался на исходную.
К середине третьего дня, после шести часов сидения кряду, он уже успел освежить в своей памяти некоторые наиболее интересовавшие моменты. Голова раскалывалась от перенапряжения и застывшей в комнате жары, с которой не справлялся даже вентилятор.
В бессилии он утонул в спинке кресла. Все шумело, бурлило, кипело в его мозгу. Мысли жгли его душу, терзали его тело и властно хлестали его по щекам, чтобы он ни в коем случае даже и не подумал бы отключиться от их бешенного, неистового хоровода.
Сцены этого странного процесса, такого короткого и такого «правосудного», одна за другой мелькали перед его глазами, приводя в ужас его бесхитростную душу. Пламя страдания охватывало его, когда он наблюдал весь этот бесчестный кошмар, учиненный в зале суда с попустительства судьи Джастиса.
И лица… Когда он смотрел в эти лица, ему казалось, что он присутствует на каком-то чудовищном спектакле. Настолько пустыми, бесстрастными, мраморными были эти лица. А также злые, ненавидящие глаза…
Однако бессовестней всех вел себя адвокат Старр. Он делал все, что угодно: то и дело встревал с протестами (по поводу, а чаще без), играл на публику, произносил зажигательные речи, каламбурил, красовался перед телекамерами, - но только не защищал клиента.
- Оставь это. Не измывайся над собой, - раздался над головой голос жены, и мягкие, нежные руки легли ему на плечи.
- Дженни, милая, объясни мне, может я чего-то не понимаю, откуда в людях столько эгоизма и равнодушия?
- Не забивай себе голову. Все это пагубно влияет на твое здоровье. И я волнуюсь за тебя. Ты совсем себя не щадишь.
- Как же тут не волноваться, когда на твоих глазах совершается такое поругание над справедливостью? Ты только вглядись в эти лица. Судья – трус и приспособленец, которого заботит только собственное спокойствие. Прокурор – мерзавец, основными постулатами обвинения которого стали: кто, кроме чужака мог совершить такие гнусные преступления, и с его поимкой убийства закончились. Адвокат – позер и надутый индюк, мечтающий о собственной славе, а не о защите клиентов. А присяжные? Хотят ли они справедливости? Нет, они жаждут крови, крови этой невинной жертвы. И это не суд присяжных, это называется другим словом…
Он испугался собственной храбрости. Он с трудом узнавал себя в этом решительном, воинственном мужчине, готовом бороться и отстаивать не только свои права, но и права других. Прежде жизнь текла спокойно, размеренно. Он не был амбициозен, поэтому никогда не стремился в жизни к чему-то особенному, не пытался сделать карьеру. Впрочем, и сейчас мало что изменилось, только теперь он каждый день открывал в себе нечто новое, доселе скрытое для него.
- Я должен спасти его. Я не прощу себе, если не сделаю этого. И пускай все летит ко всем чертям.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ.

С этой мыслью он и подошел к камере Эйма вечером следующего дня.
Тот лежал молча, закрыв глаза, но Джон знал, что он не спит.
- Через час все успокоятся, и я выведу вас. Я договорился, нас пропустят. А потом вы свободны.
Эйм посмотрел на него парой своих проницательных глаз.
- Оставь меня, я никуда не пойду, - устало, но твердо заявил он.
- Разве вы не хотите быть свободным? – удивился палач.
- А что ты знаешь о свободе, Джон? Ты ее пробовал? Какая она на вкус эта свобода? Ты думаешь, свобода – это то, что дается и гарантируется нашей Конституцией? Или это то, что хочешь даровать мне ты? Ты ошибаешься, Джон, ты не представляешь, как сильно ты ошибаешься. Свобода не дается ни человеком, ни каким-либо законом. Когда говорят о демократии как о государстве свобод, я смеюсь, ибо демократия отличается от других форм правления лишь свободой выбрать себе палача. Свобода исходит из тебя самого, и либо она есть, либо ее нет. Поэтому по-настоящему свободный человек остается свободным даже в тюрьме.
- Неужели вам не страшно умереть? Ведь казнь назначена на завтра?
- Джон, я настолько устал, что уже ничего не боюсь. Устал бегать от призраков. Ну, что изменится, если я сейчас, как ты предлагаешь, убегу? Да, ничего. Рано или поздно снова найдутся те, кто захотят «приговорить» меня. Ты думаешь, это первый случай? Не обольщайся. До этого были десятки, и каждый норовил ударить посильнее. А все потому, что я – чужой, не желаю я укладываться в общепринятые рамки. И все же я восторгаюсь демократией: она придумала самый совершенный способ для уничтожения тех, кто ей не угоден. Она придумала «общественное мнение», и совсем неважно думают так люди или нет. Главное – заставить их поверить в это. И травлю уже ведет не само государство, оно предоставляет это его гражданам. А что такое художник, писатель без аудитории? Да, ничего. Его жизнь просто теряет смысл.
Джон помрачнел. Он сидел, пораженный свалившимся на него откровением.
- Я же просил не задавать тебя глупых вопросов, - успокоился Эйм. – Просто сделай свое дело. Но ты хотел знать, знать все. Тебе стало лучше от приобретенных знаний?
- Нет, - признался Джон.
- Вот видишь! Так что перестань задаваться ненужными проблемами и живи, как жил. У тебя прекрасная семья – береги ее. Тебе дана величайшая возможность – испытать обыкновенное человеческое счастье, так прекрати этот бег за призраками.
- Получается, вам не страшно умирать, потому что вы уже мертвы, ведь так?
Эйм сразу как будто смягчился.
- Спасибо тебе. Я ухожу счастливым, ведь ты понял меня. А если что-то и не понял, не пугайся – поймешь впоследствии. И я прошу тебя – сделай это. Я хочу, чтобы это сделал именно ты.
- Хорошо, - выдохнул Джон. – Я сделаю то, что ты просишь.
Незаметно для самого себя он перешел на «ты»: возможно, он впервые почувствовал себя равным этому неординарному человеку.
- Ну и замечательно. А сейчас попроси охранника, пусть принесут коробку с моими личными вещами.
Когда коробка была доставлена, художник взял ее, достал оттуда с серебристым отливом браслет и протянул его палачу.
- Бери его. Он твой.
- Зачем?
- Эта вещь мне безумно дорога. И я хочу, чтоб она досталась тебе.
- Спасибо.
- Не надо меня благодарить. Это я должен благодарить тебя.

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ, И ПОСЛЕДНИЙ.

Джон мрачно наблюдал за рядами лиц, пришедших полюбоваться на казнь. Их было больше, чем обычно приходит в воскресенье в церковь. Ну, а как же иначе, в наши дни смертная казнь стала такой редкостью, и люди истосковались по подобным зрелищам. Процесс вызвал их живой, точнее животный интерес. Причем специально для сегодняшнего дня из музея привезли и установили электрический стул, полученный в качестве подарка из Америки.
Джон сколько не пытался всмотреться в эту толпу, повсюду встречал лишь бесстрастные кукольные маски с жадностью и терпением стервятника, наблюдающие за смертью своей будущей жертвы.
Вот появляется ведомый парой охранников художник. Его взгляд, смелый и решительный, смотрит в глаза палача, отчего тому становится не по себе.
Отрешенно проводит Джон все необходимые процедуры, а затем также отрешенно нажимает на рычаг.

На следующий день по прошествии казни в городке Хейвенгейт произошло очередное убийство.