Предполётная муштра

Курсант Вовк!
- Я!
Взводный, которому только что передали нас под командование, оторвал глаза от списка и перевёл их  на ответившего.
 - Это как понимать? По-украински: «волк», что-ли?
- Да вроде так, - не по уставу (вместо: «так точно!») добродушно согласился курсант.
 
Исходящая от него расхлябанная беспечность никак не вязалась с его свирепой фамилией. Взводный ещё раз оглядел изучающе  одутловатые щёки и слабый ремень на неподобранном  животике невысокого  парня,  не без основания предчувствуя  проблемы будущих  с ним  взаимоотношений.

С отцами-командирами, на чьё попечение  наш набор  был передан  в так называемый «теоретический батальон» училища лётчиков,  мы общались в основном на учебном плацу, где эти переодетые в авиационную форму пехотинцы   занимались с нами общевойсковой муштрой, именуемой в этом заведении строевой подготовкой.

Шаг походный, шаг  парадный. Перестроения на месте и на ходу, а так же манипуляции с личным оружием – это именно то, что составляло премудрость военного кордебалета, которому нас здесь обучали.
 
Казалось, ничего сложного для так называемых воспитателей не было.   Грамотным курсантам достаточно было объяснить, показать и  погонять в меру для порядка и закрепления навыков.  Так делали все командиры, кроме нашего взводного. Ему, видите ли, простого исполнения команд было не достаточно. Он требовал, чтобы мы, помимо прочего, не только знали слова, которыми  эти команды были обозначены в уставе, но и для лучшего усвоения при их исполнении  произносили эти прописи вслух.

При команде «смирно!» - руки по швам. Пятки вместе, носки врозь на ширину приклада.
При команде «ровняйсь!» - подстроиться так, чтобы увидеть грудь четвёртого от тебя военнослужащего.
При команде: «кругом!» - на левой  пятке и правом носке развернуться через левое плечо на 180 градусов, после чего приставить правую ногу к левой.
При команде: «шагом марш!» - начать движение с левой ноги, сопровождая  шаги  махами  рук вокруг туловища, перекрёстно выбрасывая одновременно с левой ногой правую руку и наоборот.

Наш взводный втолковывал нам эти приобретённые им в пехотном училище  примитивные знания в качестве теории строевой подготовки.
Он  был твёрдо убеждён в том, что само наименование нашего батальона «теоретический» имеет в виду не преподаваемые нам в аудиториях учебно-лётного отдела (УЛО) сложные авиационные дисциплины, а его, взводного, досужие  разглагольствования  на  плацу по поводу  осточертевшей   нам шагистики.

Не велика премудрость было часами выгуливать нас на манеже. Мы эту муштру проходили повторно после четырёхлетнего курса в подготовительной спецшколе ВВС и все эти приёмчики знали на зубок.

.А вот Вовку -  вольному сыну украинских  степей, попавшему в училище через Райвоенкомат с аттестатом, выданным ему деревенской школой, тому действительно было трудно.
Прописи уставных команд  он, с грехом пополам, заучивал, но всякий раз при попытке сопроводить ими свои действия, впадал в ступор.

- Курсант Вовк! Слушай мою команду! – приказывал ему взводный, - кру-гом!
- Следует развернуться одновременно на пятке левой и носке правой ноги на 180 градусов, -  начинал бормотать Вовк, совершенно не представляя, как это можно развернуться вокруг обеих ног одновременно, и  начисто забыв, сколько это 180 градусов. Надо ли при этом повернуться к командиру спиной или, развернувшись, снова встать против него лицом (впрочем, это, кажется, будет  360).

- Курсант Вовк! Через какое плечо следует разворачиваться при команде: «Кругом»? – требовал теоретического комментария взводный.
- Через левое, - спохватывался Вовк, с детства путавший лево и право.
- А почему вы не сопровождаете свои слова действием? –  не отставал  взводный, - действуйте!

Вовк в панике от обращённых к нему приказов воспитателя начинал судорожно двигаться, но при этом все необходимые слова, которыми он готовился сопровождать свои перемещения,  вылетали у него из головы, и делать  то и другое одновременно   никак не получалось.

С движением «по прямой» было не легче. Пока Вовк не задумывался, с какой очерёдностью надо двигать ногами  и махать руками, всё у него    выходило само собой. Однако при первой же попытке приложить к своим действиям прописанные правила,  движения его начинали  путаться:  с левой ногой он  выбрасывал вперёд левую же руку, а с правой – правую в то время, как делать это надо было  наоборот.

Взводный, издеваясь и применяя кавалерийскую терминологию, называл такой шаг Вовка «иноходью» и предрекал ему отчисление по лётной неуспеваемости из-за полного отсутствия координации движений.

Вовка мы искренне жалели и, подозревая, что пехотинец был, к сожалению, в чём-то прав, жалели его ещё больше.

На какое-то время проблемы с шагистикой бедолаги отошли на второй план, когда впервые  обнаружилась особенность его  письма.
Произошло это на лекции по военной топографии. Преподававший эту дисциплину почтенный майор имел обыкновение после подробных объяснений материала конспективный текст давать нам под диктовку. Делал он это, прохаживаясь между нашими столами и, время от времени, заглядывая  курсантам через плечо, чтобы убедиться в том, что они успевали за ним записывать.

Так вот подошёл этот майор к Вовку и с ужасом увидел, что тот с искренним вниманием на лице покрывал строки своего конспекта вместо письма  слегка волнистыми непрерывными линиями, как это  делали, обычно,  незнающие грамоты дети, играя «в школу».
 
Разразился неимоверный скандал. Оскорблённый в лучших чувствах майор потребовал от Вовка письменные объяснения  его вызывающего саботажа с тем, чтобы отправить наглеца под арест. Когда же тот передал  ему лист бумаги, исчирканный такими же, как и в конспекте, непрерывными волнистыми линиями, к теряющему самообладание   майору впору  было вызывать неотложку.

Общими усилиями мы стали убеждать преподавателя в том, что принятые им за вызывающее баловство каракули Вовка на самом деле являлись полноценной письменностью, с помощью которой он вёл все свои конспекты и переписывался со своей,  прекрасно  разбирающей  его письмена  матушкой.

Майор, не веря, потребовал от Вовка прочитать «написанное» им  ранее якобы под диктовку, и, сверив услышанное  со своим текстом, с изумлением убедился в их полной  идентичности.
- Вы попали к нам в училище не по адресу, - обратился он примирительно к Вовку, с изумлением разглядывая сплошные едва волнистые  линии его письма, - вам следует идти в нелегальные  разведчики, поскольку вашу переписку с Резидентом не сумеет расшифровать ни одна контрразведка мира.

В то же время, скоропись Вовка однажды сыграла с другим нашим товарищем злую шутку, которая  чуть было, не обернулась трагедией.
Был этот товарищ, по имени Витя Пеньков, однажды с нами и Вовком в карауле по охране бомбосклада что был   в нескольких   километрах от нашей основной базы.

Караул состоял всего из четырёх человек (трехсменный пост и разводящий, он же - начальник караула). Один из нас в очередь  охранял бомбы, другой в землянке, служившей нам караульным помещением, поддерживал «в тесной печурке огонь», а оставшиеся  двое могли завалиться на лежанку, однако в тот день   предпочли писать письма.

Вовк передавал свои деревенские, в том числе и сердечные, приветы через матушку, поскольку, кроме неё, никому в деревне его писем было  не прочитать, а  Витя Пеньков писал  письмо возлюбленной, которую завёл себе в недавнем отпуске и теперь, с трудом перенося разлуку, чуть ли не ежедневно обменивался с ней письмами.

Оба корреспондента, не отличаясь краткостью, писали долго (а что ещё прикажете  делать в карауле?) и пространно, исписав каждый не менее 5-6 тетрадных листов.
Поскольку почтовых конвертов ни у кого из них не было, нашему Вовку, наряженному начальником караула на базу за обедом, поручено было оба письма отправить с тамошнего почтового отделения.
 
Витя Пеньков выписал  на бумажке оба адреса и наказал Вовку купить на почте конверты и попросить работницу (ни в коем случае не делать  это самому) переписать на них адреса получателей, после чего оба письма запечатать и  отправить.
 
Поручение Вовк выполнил аккуратно, однако Витя Пеньков после этого  без видимой причины почему-то  перестал получать от своей зазнобы ответные письма.
Он забрасывал возлюбленную ежедневными тревожными   посланиями, на которые та только недели через три снизошла до  ответа,  в котором выразила  глубокое возмущение наглостью своего дружка, осмелившегося написать ей письмо, будучи вдребезги пьяным. 
Вовк из ответа матушки, получившей текст с Витиным письмом, давно уже знал о путанице с письмами, но вовремя признаться струсил  и принял участие в примирении возлюблённых  с большим опозданием.

Тем временем, насытившись строевыми играми на плацу, отцы-командиры погнали нас на полигон отрабатывать на огневом рубеже   навыки стрельбы из личного оружия.

Мы в своё время в  спецшколе настрелялись из боевых винтовок вволю и довольно сносно умели это делать, а вот нашему Вовку иметь  дело с оружием никогда не доводилось, и взводному было невдомёк, что он, сроду не держал  в руках винтовки и  стеснялся спросить, как, собственно, нужно из неё целиться и какой именно глаз при этом следует закрывать.

В результате решил закрывать правый, после чего следов пуль, выпущенных  им по мишени, найти никто не смог.
Но более  всего Вовк попортил нервы  нашего взводного, отрабатывая метание ручной гранаты («лимонки»).
Упражнение заключалось в следующем:

Курсант должен был  вылезти с обратной стороны  окопчика, в котором была укрыта наша группа, и, выдернув чеку из гранаты (слава Богу, учебной) швырнуть её через наши головы в сторону «противника», а сам ещё до того, как она  упадёт на землю, не мешкая, спрыгнуть к нам в окоп и укрыться за бруствером. При этом, выдернув чеку, все последующие  действия надо  было производить за секунды, укладываясь в норматив.
 
С несложным заданием  мы благополучно справлялись, время от времени прерывая занятия, чтобы  подобрать заброшенные нами муляжи гранат для их повторного использования.

По этому поводу у нас был популярен такой анекдот:
Петька вбегает к склонившемуся над картой Чапаеву с криком: «Белые наступают!».
- Возьми гранату и отгони, - невозмутимо приказывает Василий Иванович, не отрываясь от карты.
Через некоторое время Петька возвращается.
- Ну, что отогнал?  - спрашивает его Чапаев.
- Отогнал, Василий Иванович.
- Положи гранату.

Тем временем очередь метания дошла до Вовка. Он вылез с полученной гранатой  за окопчик и взялся за её чеку.
Мы для создания обстановки, близкой к боевой, тщательно укрылись в окопе. Вовк очень волновался. Кто-то ему наврал, что между учебными гранатами по недосмотру иногда попадаются настоящие, и теперь он дрожал всем телом, страшась на ней подорваться. В голове у нашего товарища было одно: выдернуть чеку и  тут же избавиться от гранаты.
По команде взводного он дёрнул  кольцо и, нервничая, неожиданно швырнул гранату к нам в окоп и спрыгнул вслед за ней туда же   сам.

Группа сотрясалась  от притворной паники и искреннего  хохота.
Разгневанный  взводный требовал от Вовка упражнение повторить, и Вовк под ещё больший хохот, понимая приказание буквально, повторял вновь и вновь  всё то же самое.

В конце концов, мы в один прекрасный день избавились от нашего «теоретического батальона» и обрели себя в качестве курсантов эскадрильи учебно-авиационного полка.
У своих авиаинструкторов в первых же ознакомительных  полётах мы прошли по-настоящему серьёзный тест на пригодность к дальнейшему лётному обучению.

К сожалению, эти пробы  показали полную  несостоятельность Вовка, и стало известно, что его собираются отчислить  по так называемой «лётной неуспеваемости».

Эта причина исключала личные  претензии к курсанту, поэтому Вовка  не отправили  на срочную службу в роту охраны, как сделали бы это в случае претензий к его поведению, а просто до  получения  направления в другое училище вывели за штат и, освободив от занятий, оставили  в эскадрилье  для помощи по хозяйству.

После этого  Вовк стал  у нас   вечным дневальным по казарме.
Зимы в Закавказье не злые, но мы летали в самолётах с открытыми кабинами в стареньких, бывших до нас в употреблении комбинезонах, и  однажды после очередных полётов возвратились, совершенно окоченевшими  от холода.

В казарме было не лучше. В её центре стояла  дровяная печь, которой она отапливалась,  но огонь в ней  едва тлел, и надежды согреться, свернувшись калачиком под солдатским одеялом, было мало, поэтому старшина после вечерней поверки в качестве дополнительного утепления разрешил нам разобрать с вешалки свои  шинели.
 
Дневальный Вовк, на чьём попечении была та самая ущербная печь, тщетно пытался   воспламенить загруженные в неё сырые дрова, но из этого ничего не получалось.
Какой-то умник (в коллективе такой всегда найдётся) посоветовал  Вовку плеснуть на дрова бензинчиком.

Доверчивый Вовк совету внял и отлил из канистры, что хранилась в старшинской каптёрке  в раздобытое им ведёрко, с которым поспешил к печи.
Ведёрко было худое, и за бегущим Вовком от канистры до печи протянулся бензиновый след.
В полной уверенности, что замучившие его дрова не содержат никакого признака огня, Вовк смело  плеснул  на них бензином, чтобы затем  его поджечь.

Однако поджигать ничего не пришлось, потому что непослушные до этого поленья, сохранившие в себе не совсем потухший уголёк, от выплеснутого на них бензина   мгновенно вспыхнули, тут же перекинув огонь на ведёрко в руках у Вовка и  на пролитую по полу дорожку.

Неуклюжего, но везучего Вовка и  нас спасло  то, что все мы, готовясь ко сну, стояли в это время с шинелями в руках, которыми быстро закидали возникшее было возгорание.

Старшина нас похвалил,  однако, при этом посетовал  на то, что употребили мы для тушения добротные  шинели, когда могли бы обойтись застиранными одеялами, которых ему было не так жалко.

После того случая Вовка от обязанностей истопника отстранили и вскоре перевели   в интендантское училище для приобретения военной профессии, не связанной с повышенной опасностью для себя и окружающих.

К сожалению, мы не узнали, как  сложилась  его  дальнейшая судьба, поскольку писем от него не получали. Да если бы и получили, то прочитать их  без его помощи всё равно  не смогли бы.

Тем не менее, хотелось надеяться на то, что наш добрый товарищ благополучно окончит своё интендантское училище и поладит с  приданными ему, как офицеру, подчинёнными, которым  служба под его началом наверняка будет не в тягость. 
Ведь на свете, что ни говори, не так уж много по-настоящему  добрых  командиров.


Москва, 2011 г.