Да... Штирлиц был прав!

                ДА… ШТИРЛИЦ БЫЛ ПРАВ





- Володя, нельзя тебе идти в банду, – говорит  Жеглов Шарапову.
- Так я не надолго, Глеб. Только сделаю деньжат, золотишка, и назад в управление.
……………………..

Получил Шарапов новую милицейскую форму и спрашивает:
- Глебушка, а зачем на рукавах по две металлические пуговицы?
- Чтоб нос  рукавом не вытирали.
- А почему они блестят?
- Так все равно вытирают…
…………………..
В московской квартире Муталибова звонит телефон. Он снимает трубку:
     - Слушаю.
     Голос Горбачева:
     - Раньше меня надо было  слушать, а теперь спускайся во двор… «Козла» забьем.

                ( Из народного фольклора)
 
               









Сбылась мечта?.. Нет. Такого состояния, чтобы я лежал на берегу Днестра, закинув руки за голову, смотрел в небо и мечтал об этом, – нет. Даже на диване, глядя в потолок, тоже не было. Это так же, как с Веной, где я родился. Отец в Австрии служил, а я потом всю жизнь по-советски кисло думал по этому поводу: «Все равно я в Вену никогда не попаду… а хотелось бы…»

Так и здесь.  Никогда не мечтал купить билет и уехать в столицу Азербайджана, город Баку, где много лет жила моя семья и родились восемь моих братьев…Но если бы случай подвернулся, я бы не отказался.

Так вот, случай взял и подвернулся. А я взял и не отказался.

В Министерство культуры Молдавии пришло приглашение направить в Баку группу  театральных деятелей на празднование семидесятипятилетия русского драматического театра им. Самэда Вургуна.

А в это время Советский Союз трещал по швам…  Особенно горячо было на Кавказе.

Не успела Армения оправиться от разрушительного землетрясения в Спитаке, как вспыхнула война в Нагорном Карабахе. Чтобы она не показалась незначительным междусобойчиком, в январе 1990 года в Баку  сверкнули мусульманские ножи, и армянам-христианам в лучших традициях   «кавказского добрососедства» устроили «Варфоломеевскую ночь». Резня и погромы в Баку, Сумгаите и Гандзаке были настолько резонансными, что через год власти Азербайджана решили восстановить свое доброе имя и продемонстрировать мировой общественности приверженность принципам интернационализма.

 Юбилей бакинского русского театра им. Самэда Вургуна был ненавязчивым поводом для воплощения в жизнь этой благородной идеи.

В Кишиневе тоже было нескучно.

То новоиспеченная «невеста» Леонида Лари, недавно повенчанная протоиреем-расстригой Петром  Бубурузом  с памятником Штефану чел Маре, не успев снять фату, кидалась с двумя детдомовскими детьми под гусеницы, стремясь не пропустить идущие на парад танки, то с толпой единомышленников двое суток носила по городу гроб с погибшим при невыясненных обстоятельствах молодым человеком…

Было «весело»… Публика упивалась бесплатными политическими шоу.

Касса театра Чехова была пуста
…
Я уже принял решение оставить кресло директора театра, но тут подоспело приглашение из Баку. Глупо было бы не воспользоваться случаем посетить места, где двадцать пять лет проживала моя семья, где похоронены шестеро моих братьев.


Самолет, словно сытый спящий кот, тихо урчал двигателями. В унисон ему рядом со мной тихо похрапывал зампредседателя Союза театральных деятелей, Народный артист Петру Баракчи. Справа от нас, через проход, не отводя взгляда от иллюминатора, замерла Народная артистка, чеховская прима Раиса Кириллова.

Её лица я видеть не мог, она сидела вполоборота, но я был уверен – она не спала. И я даже знал почему. Если для Баракчи это была очередная служебная командировка, то для нас с Кирилловой – встреча с прошлым. Так как в юности Раиса работала в театре Вургуна,  её прошлое было реальным.  Очень возможно, что сегодня в Баку она встретит своих знакомых, друзей, выйдет на сцену, где услышала свои первые аплодисменты…

Моя встреча с прошлым… впрочем, назвать это «встречей» было бы неправильно. Точнее было бы – экскурсия… В Баку меня никто не ждет, здесь я никого не знаю. Но десятки фотографий из семейного архива сделали этот город близким для меня. Девичья башня, бухта Ильича, Приморский парк,  Сумгаит – эти названия знакомы мне с детства. Улица Азербайджанки, где жила моя семья; улица Телефонная, на которой запечатлен отец, гордо стоящий у треноги теодолита. Нефтяные вышки Бибиэйбата, где отец тушил апокалипсические пожары, потрясшие мое детское воображение…

Ожидание встречи с Баку волновало и переполняло нетерпением
.
Азербайджан встретил диким зноем и запахом, который, как мне показалось, был запахом нефти. На самом деле нефть не пахнет, но у бакинской жары был какой-то специфический привкус, который я почему-то принял за нефтяной.

Вертлявый молодой азербайджанец с аккуратно подбритыми усиками (было бы странно, если бы он был без них), рассыпаясь в любезностях, попросил нас подождать самолета из Москвы, на котором прибывала делегация из пяти человек. Думаю, если бы мы не согласились, ничего бы не изменилось   и ждать все равно пришлось
.
Даже сорока минут не удалось отдохнуть под знаменитыми на весь Советский Союз  бакинскими кондиционерами, как владелец щегольских усов  пригласил нас  к выходу. Москвичи уже сидели в  микроавтобусе. Как оказалось, их было шестеро.

Подобно добропорядочной деревенщине, три молдавских театральных деятеля, стараясь не зацепить никого из москвичей чемоданами, заняли оставшиеся места и скромненько  поздоровались: «Здрасть»… Откликнулись на приветствие только светловолосая, сгорбленная старушка с очень знакомыми чертами лица и серьезный пожилой мужчина лет пятидесяти пяти. Остальным  холеный московский снобизм этого сделать не позволил. Через десять секунд стало понятно почему.

В микроавтобусе находились (собственной персоной!) Моргунов-Бывалый из известнейшей Гайдаевской тройки, «студентка, комсомолка, «кавказская пленница» - Наталья Варлей и совершенно не похожий на себя Корчагин-Шарапов-Конкин. При более подробном рассмотрении в знакомых чертах древней старушки проявилось лицо потрясающей актрисы, красивейшей женщины двадцатого века, неповторимой Аллы Ларионовой. Пожилой мужчина оказался известным актером театра и кино, преподавателем ГИТИСа Владимиром Андреевым. Шестой москвич,  никому неизвестный человек с гитарой, как выяснилось позже, не только  сопровождал Наталью Варлей, но и писал  музыку для ее стихов.

В микроавтобусе находились  практически все гости мероприятия. Организаторы юбилея были  обескуражены тем, что из всех союзных республик (а приглашение было направлено всем) на юбилей приехали только москвичи, молдаване и два театральных деятеля из Грузии. Одиннадцать человек. Видимо, остальные не поверили вспыхнувшим интернациональным чувствам азербайджанцев и решили не рисковать.

Из аэропорта мы прибыли прямо в театр. Нас разбросали по гримуборным, где  с дороги мы могли привести себя в порядок. Я оказался в одной гримерке с Конкиным и Моргуновым.

Евгений Александрович Моргунов, эрудит, отменно играющий на фортепиано, отдавая предпочтение Рахманинову и Моцарту, внешне ничем не отличался от прославившего его героя-жулика Бывалого. Внешний облик Владимира Конкина, наоборот, никак не вязался с его звездными ролями. Вместо молодцеватого, подтянутого Шарапова рядом со мной слонялся по гримуборной щупленький, сутулый человечек,  напоминающий скукоженного болезнями и грехами сельского дьячка с прямыми, длинными, похожими на конский хвост, волосами

Тихонечко постучав, в дверь заглянула девушка.

- Извините, у вас все нормально? – спросила она и, не дожидаясь ответа, сообщила: – Через двадцать минут начинаем.

- Девушка, принесите, пожалуйста, чаю. - Конкин, похоже, не обратил внимания на то, что до начала торжественного мероприятия оставалось всего-ничего.

Девушка, у которой, по всей вероятности, было предостаточно забот, несколько смутилась, не зная, как отказать такой известной личности. Как опытный культуртрегер, постоянно сталкивающийся с организационными проблемами, я решил облегчить ее участь.

- Спасибо. Не беспокойтесь, у нас все есть.

У Владимира вытянулось лицо, и брови удивленно поползли вверх. Какое-то «никто» посмело отменить его  указание! Однако когда я вынул из чемодана бутылку «Алиготе»,  приличный ломоть колбасы и пару свежих, в пупырышках огурцов, брови известного актера опустились на место.

- Это где же такое добро еще сохранилось?

В то время, когда полки во всех универсамах страны были заполнены бесконечными рядами трехлитровых банок с березовым соком, этот вопрос был совершенно естественным.

- В Молдавии.

И все!.. С этой минуты для Владимира Конкина я обрел имя собственное или, если хотите, кличку. Когда возникала необходимость привлечь внимание или позвать меня, кумир миллионов не давал  себе труда   вспомнить  мое имя, а просто кричал:

- Молдавия, иди сюда, здесь есть место!

Через полчаса юбилейный вечер стартовал. Официальная часть  ничем не отличалась бы от торжественного открытия новой бензоколонки, если бы не сиятельный выход Аллы Ларионовой.  Что за колдовство вершилось в ее гримуборной, мне неведомо, но когда все гости вышли на сцену, зритель не мог оторвать глаз от блистательной  блондинки в красном брючном костюме, в которую превратилась шестидесятилетняя старушка, прибывшая из Москвы. Да, это была ОНА! Исполнительница главной роли в фильме «Анна на шее» и еще тридцати шести киноролей, жена Николая Рыбникова, одна из красивейших женщин планеты – Алла Ларионова.

В юбилейный вечер в театре Самэда Вургуна давали  «Закат» Бабеля. Сказать, что постановка была потрясающей, было бы недостаточно. Как очевидец я могу утверждать, а при необходимости и поклясться на Библии, что такого Бабеля и его «Заката», кроме бакинцев, не видел никто и никогда! Бедный Исаак Эммануилович, гордость Одессы, даже не догадывался, какую сногсшибательную комедию он написал! Подробности быта еврейской (заметьте - одесской!) семьи в исполнении азербайджанцев превзошли все ожидания!

Актеры пыжились изо всех сил, чтобы продемонстрировать «понимание» одесского юмора. Зритель, в свою очередь, даже не пытался вникнуть в суть происходящего. Зато в сцене, когда жена Менделя Крика Нахама нагнулась к постели, стоящей вдоль задника, и в течение пяти минут, демонстрируя свой роскошный тыл, взбивала подушки, зрительный зал стонал, как от зубной боли, единодушно  признав эпизод центральной сценой спектакля.

Всему приходит конец, закончился, слава богу, и «Закат».
После спектакля в банкетном зале гостиницы «Апшерон», где разместили гостей, министр культуры Азербайджана, популярный певец Полад Бюль-Бюль оглы давал прием.

Импозантный мужчина и обаятельный человек, Полад уделял гостям столько внимания и заботы, что порой трудно  было поверить, что человек, пытающийся помочь поднять чемодан или предупредительно отодвигающий стул, предлагая гостю присесть,  обременен такой высокой должностью. Вероятно, такое отношение к гостям было вызвано присутствием Раисы Кирилловой, у которой во время работы в театре Самэда Вургуна были романтические отношения с юным Поладом.

Министр был, несомненно, расстроен тем, что на юбилей прибыло так мало гостей, но, может быть, благодаря именно этому обстоятельству позднее застолье превратилось в теплую, семейную беседу. Большой круглый стол позволял хорошо видеть всех участников ужина  и без помех общаться с каждым из них.

- Молдавия! – раздался уже ставший привычным клич. – Иди сюда… – И я оказался за столом рядом с Владимиром Конкиным.

 Как оказалось, для популярного киноактера  в этом был свой резон. Он решил, что творческие тяжеловесы Алла Ларионова, Владимир  Андреев, да и Евгений Моргунов, ему не подходили не только из-за разницы в возрасте, но и по «калибру». Наталья Варлей со своим спутником  в собутыльники ему не годились, а два грузина держались особняком.

Оставался я…

За столом было очень уютно. В беседе принимали участие в большинстве своем «тяжеловесы». Основное внимание, чего и следовало ожидать, уделялось Алле Ларионовой, что, как оказалось, удовлетворяло не всех. Конкин, сидящий рядом, недовольно сопел и нервно ерзал на месте. И без того сутулый, Владимир склонился к тарелке и затравленно зыркал по сторонам  из-под ниспадающих прядей своих длинных, прямых волос. «Медные трубы» популярности, ежеминутно звучащие в сознании актера, порождали бурю амбициозных страстей в его душе, не позволяя смириться с выпавшей ему за столом  ролью статиста.

- Давай!.. Молдавия… - Владимир толкнул меня локтем в бок и приподнял рюмку.

- Подожди секунду… - Было неловко в таком узком кругу игнорировать интересную беседу и демонстративно глушить коньяк.

Полад Бюль-Бюль как внимательный хозяин никого из гостей не забывал и, изредка поднимая тосты, стремился  привлечь к разговору всех присутствующих.

Пользуясь случаем, я не удержался от соблазна напомнить Ларионовой, как однажды я дал ей автограф.

- Вы?!.. Мне?! – Удивлению великой актрисы, казалось, не было границ. – Насколько мне не отказывает память, я на своем веку ни у кого автографов не просила.

- И, тем не менее, это так…

За столом повисла напряженная тишина. Мое заявление прозвучало если не оскорбительно, то, во всяком случае, вызывающе.

- В таком случае потрудитесь напомнить.

- Алла Дмитриевна, как-то лет десять назад вы с супругом Николаем Рыбниковым приезжали в Кишинев, и Центральный Комитет комсомола Молдавии принимал вас в Молодежном центре.

- Что-то припоминаю…

- Я вручал вам сувениры, среди которых был большой фотоальбом «Молдавия – земля и люди».

- Да, кажется, у нас дома есть такой. – Ларионова  настороженно взглянула на меня.

- Благодаря своей комсомольской несдержанности, я решил прихвастнуть и продемонстрировал одну из фотографий альбома, где была изображена моя жена-студентка. На что вы сказали: «Красивая девушка. Черкните что-нибудь…» Что я и сделал
.
Алла Дмитриевна долгим, оценивающим взглядом посмотрела на меня и вздохнула. Только сейчас я понял, как неуместно я высунулся со своим автографом. Ларионова сейчас вероятнее всего вспомнила не Кишинев, а своего бывшего супруга, легендарного Николая Рыбникова, почившего от сердечного приступа буквально полгода назад. Не зная, как сгладить неловкую паузу, я застыл в растерянности.

Алла Дмитриевна потянулась к фужеру с остатками шампанского и, повернувшись ко мне, тихо произнесла
альбом… Прекрасная земля…прекрасные люди… А вы, молодой человек, вправе считать себя единственным человеком у которого народная артистка СССР Ларионова попросила автограф. Удачи вам…

Увидев ее грустные глаза, я молча кивнул. Диалог с великой актрисой оставил у меня горький осадок…

Зато мой сосед среагировал на него совершенно неожиданно. Владимир Конкин, нервно постукивая костяшками пальцев по столу, дождался конца нашего диалога, резко плеснул себе полфужера коньяка, залпом выпил его и, громко крякнув, демонстративно вышел из комнаты.

Присутствующие недоуменно переглянулись, и беседа продолжилась.

Минут через двадцать я решил пойти поискать Конкина. Все-таки ресторан в чужом городе…  Не ровен час…

В общем зале ресторана, как говорится, царили «шум, вонь и огонь»… Владимира я нашел у стойки бара. В окружении десятка лихих кавказских парней Конкин давал «мастер-класс». Он изменился до неузнаваемости. «Сельский дьячок» исчез: расправились плечи, появился кураж, заблестели глаза; одно движение - и откинутые назад  волосы  открыли знакомое шараповское лицо.

- …Высоцкий стал, конечно, давить на горло, но Джигарханян ему прямо сказал: «Володя, ты сбавь обороты…»

«Поклонники», раскрыв рты, слушали «репортаж со съемочной площадки». На стойке бара уже выстроилась очередная цепочка рюмашек с неизвестным азербайджанским пойлом.

- Володя, пойдем… Там беспокоятся. – Я попробовал тихо, насколько позволял грохот оркестра, отвлечь Владимира от его новых «друзей».

- Беспокоиться нечего, – Конкин постарался ответить как можно громче. – Со мной мой зритель и мне ничего не угрожает.

- А что у нас может угрожать Шарапову? Ты за кого нас принимаешь? Иди! Оставь его в покое!

Меня мягко, но настойчиво оттеснили от стойки бара.

Отсутствовал Владимир еще около часа. Когда он появился в банкетном зале, было видно, что «мастер-класс» прошел успешно. Молодцеватого Шарапова уже не было.  Вдоль стенки, неверной походкой наклюкавшегося на похоронной тризне дьяка  популярный артист добрался до меня и плюхнулся в кресло рядом. Присутствующие постарались не заметить произошедших перемен и продолжали общаться. Очень может быть, что именно это невнимание к его персоне, умноженное на бесконтрольно употребленное спиртное, всколыхнули в душе артиста, жаждущего аплодисментов, волну оскорбленного самолюбия. Мрачно склонив голову над своей тарелкой, Владимир посидел минуту в глубокой задумчивости, даже не замечая, что крупные зерна красной икры с надкушенного бутерброда яркими бусинками украшают  его длинные волосы. Какие мысли его угнетали, неизвестно, но когда он встал и для верности уперся в стол кулаками, один из которых угодил в остатки торта, его глаза горели огнем пролетарской ненависти. Это был Павка Корчагин!

- Я – Конкин!
 Оставалось только удивляться, откуда в таком тщедушном теле взялся такой зычный голос. Все в недоумении замолчали.

- Я – Конкин! – повторил для верности Владимир. – А у меня до сих пор нет «Мерседеса»!.. Что вы на это скажете, товарищ министр?

Присутствующие опешили. Если бы немое кино, ну, скажем, «Броненосец Потемкин», решили озвучить фонограммой мультфильма «Ну, погоди!», это было бы так же неожиданно, неуместно и безмозгло,  как и вопрос Конкина.
Однако следует отдать должное министру культуры. Полад, к которому была адресована претензия, спокойно, с некоторым сочувствием, ответил:

- Печально…- и, обращаясь ко всем присутствующим, заметил: - Мне кажется, мы засиделись.

Гости зашумели, заерзали на стульях. Довольно быстро зал опустел…

Странно выглядел «несгибаемый Павел Корчагин», одиноко стоящий за оч-чень не бедно сервированным, но – увы! - разоренным банкетным столом,  пристально рассматривающий свой правый кулак, символ пролетарского гнева, густо облепленный ошметками  буржуйского, щедро украшенного разноцветными кремами, торта.


Утром следующего дня, попивая из «армудов»,  грушевидных стаканчиков, душистый чай на террасе гостиницы «Апшерон»,  я не переставал удивляться способности Конкина перевоплощаться.  Мучимый похмельным синдромом Владимир, отмывая чаем пострадавшую печень, снова выглядел смиренным иноком и заунывно-назидательным тоном развивал любимую москвичами тему высокой духовности. Этот  новый для известного актера образ действовал гипнотически и заставлял внимательно вслушиваться в его негромкую речь.

К обеду немногочисленную группу гостей республики ожидал президент Азербайджана Аяз Муталибов. Изнуряющий бакинский зной, раскаленный воздух, обжигающий гортань, запах плавящегося асфальта - всё это, казалось, навсегда осталось за воротами резиденции президента
 Смысл слова «оазис» я понял только здесь. Под огромными вековыми соснами дышалось легко, как в шахтах Слэник-Молдовы, где лечат астматиков. По всей территории резиденции благоухали цветы, система автоматического полива насыщала воздух живительной влагой, удивительно громко трещали ошалелые соловьи.

- Этим соловьям, по-видимому, неплохо платят… или фонограмму запустили. – Подозрительный Конкин почувствовал подвох.

- Нет, это настоящие. В мае и начале июня у них брачный период.
- Откуда тебе известно? – Владимир подозрительно зыркнул в мою сторону.
- У меня на даче они каждый год надрываются.
- У тебя дача есть?

 В его взгляде сверкнула «пролетарская» искра. Чтобы не раздувать пожар классовой ненависти, я промолчал.

Вскоре президент Муталибов, министр культуры Полад Бюль-Бюль оглы и десять гостей сидели за роскошным президентским столом. Из гостей отсутствовал только Евгений Моргунов, который с самого утра куда-то запропастился.

И снова долгое застолье свелось к беседе президента республики с Аллой Ларионовой. Все остальные «кушали и слушали», не решаясь вклиниться в разговор «великих».

Аяз Муталибов был сдержан, но в то же время вел себя достаточно свободно, говорил медленно, рассудительно, обдумывая каждую фразу. За всем этим угадывалось умение держать все под контролем. Достаточно было президенту стрельнуть  глазами или просто повести бровью - один из шести вышколенных помощников, замерших у стены,  уносился в нужном направлении.

Как и следовало ожидать, со временем разговор коснулся жгучей проблемы Азербайджана - Нагорного Карабаха и отношения к этому центральной власти.

- Я Горбачеву сказал, - Аяз выразительно постучал указательным пальцем по краешку стола, - если тебе Азербайджан не нужен, я выхожу из Союза, и мой народ вот здесь (президент показал за окно) поставит мне памятник на коне.

Я живо представил, как в Кремлевском кабинете Аяз Ниязович Муталибов, подобно учителю младших классов, стучит пальчиком по столу, а нашкодивший Михаил Сергеевич Горбачев смущенно ковыряет носком ботинка паркет и, потупив очи, шмыгает носом.

Владимир Конкин, по всей вероятности, устав слушать горделивые заявления восточного правителя, встал из-за стола и, показав жестом, что хочет покурить, скрылся за дверью, откуда периодически подавались к столу  новые и новые блюда.

Что ни говори, а падишах в Муталибове чувствовался. Его свита была изумительно выдрессирована. В метре от правителя,  словно караульный у мавзолея Ленина, застыл человек с белым полотенцем на согнутом локте и бутылкой коньяка «Наполеон» в руке. По неуловимой команде он наклонялся к президенту и, слегка освежив содержимое его фужера, выравнивался и застывал восковой фигурой музея мадам Тюссо. Проследив несколько раз за траекторией его движения, я обратил внимание, что среди целого букета различных бутылок с разновсяческим спиртным, стоящих на столе, коньяка «Наполеон» не было.
 
Стало обидно…

Неужели в резиденции такого важного государственного деятеля не нашлось еще одной (!) бутылки «престижного» коньяка и для гостей? Пожалел… А, может быть, он наивно посчитал этот напиток нектаром для избранных?  Зря… В Кишиневе «Наполеон» продавался задорого, но зато свободно.
Мои размышления прервал звездный выход пропавшего Евгения Александровича Моргунова. Какими путями, какими средствами он нашел резиденцию Муталибова, как прорвался  сквозь (знамо дело, существующую!) охрану? Остается только догадываться! Но на то он и Бывалый…

Появление Моргунова в банкетном зале очень напоминало картину Ильи Репина «Не ждали». Дверь открылась неожиданно, и охранник, стоящий снаружи, придерживая ее рукой, пропустил в помещение тучного, несущего перед собой большую, полную овощей и ранних фруктов, корзину, героя «Кавказской пленницы», чье появление могло бы стать пощечиной всем современным снобам, заморачивающимся на понятии «дресс-код»
.
Его традиционный берет с пимпочкой, полосатая шведка навыпуск, промокшая на спине и груди большими пятнами пота, и мешковатые летние брюки несколько не вязались с  понятием «прием у президента», но обезоруживающая улыбка и резиновые «вьетнамки» на босу ногу завершали  образ Бывалого  и исключали любые комментарии по этому поводу.

- Евгений Александрович, дорогой! Где же вы потерялись? – Ларионова пришла в себя первой.

- А я не терялся. Я утречком встал и дай, думаю, схожу на рынок. – Моргунов оставил у стены свою корзину и, не прекращая болтать, как соседу по даче через забор, протянул через стол Муталибову руку для рукопожатия. – Мне у вас очень нравится. У вас на рынке такие смешные цены.

- Да, ценовая политика у нас под  контролем. – Бесцеремонное вторжение и фамильярность Бывалого президенту не понравилась, но ему ничего не оставалось, как продолжать общаться с гостем.

- Ах, так это вы дали указание? – Лукаво сощурив глаза и широко улыбаясь, Моргунов разместился за столом и, вытянув шею, стал изучать присутствующие на столе яства. -  А я-то думаю, почему с меня никто не взял денег? Вон, целое лукошко и все бесплатно.

- Это неудивительно. После «Кавказской пленницы» в нашей республике вы стали всеобщими любимцами, и нам пора подумать о присвоении вашей троице почетных званий.

- Хорошая шутка. За это стоит выпить. – Моргунов поднял бокал.

В это время из комнаты, куда ушел Владимир Конкин, раздался громкий женский смех.  Муталибов повел бровью - и в комнате скрылся один из застывших вдоль стены «клевретов».

Как показало время, Аяз Ниязович не успеет  присвоить звание Гайдаевской троице. Азербайджан  из состава СССР выйдет, чем он и пугал М.С.Горбачева, но  без его помощи.  А от «своего» народа, который должен был поставить ему памятник на коне, Муталибову придется уносить ноги в Москву
.
Но все это будет год спустя, а пока грозный президент никак не мог успокоить веселящихся поварих, чей смех все чаще раздавался из  соседнего помещения. Наконец после очередного требования «прекратить безобразие» в зале появился Владимир Конкин. За два часа своего пребывания в таинственной комнате он успел снова преобразиться. Его глаза светились радостью, он сально улыбался и слегка покачивался при ходьбе. Судя по всему, в комнатке, откуда выплывали к столу блюда, артисту было значительно интересней, ибо там он был в центре внимания, поэтому как только его «казенная часть» коснулась стула, прозвучало привычное: «Давай, Молдавия!..»

Застолье продолжалось.

Наконец-то Муталибов сообразил, что за столом присутствует еще одна героиня «Кавказской пленницы» - «спортсменка, комсомолка…» Наталья Варлей, и переключил внимание на нее. Оказалось, что Наталья после свалившейся на нее популярности как актрисы кино, успела окончить Литературный институт имени Горького. На просьбы почитать что-нибудь «из своего» Наталья скромно отказала, но сопровождающий ее молодой человек с удовольствием спел две песни на ее стихи…

Лучше бы он этого не делал…

Трудно с уверенностью сказать что именно: недостаток внимания к собственной персоне, ревность к чужой популярности или банальная  зависть, но что-то толкнуло Конкина, и он решил заявить о себе. Может быть,  артист руководствовался замечанием Штирлица о том, что лучше всего запоминаются последние слова беседы, а может, тем, что поэт и композитор Игорь Тальков погиб в борьбе за право сказать в концерте   последнее слово, я не знаю… Но Конкин поставил запоминающуюся точку…

Тяжело (потому что уже «перегрузился»), медленно, опираясь на край стола, актер  выровнялся во весь свой небольшой рост, горделиво тряхнул головой, откидывая назад закрывающие лицо  волосы, от чего его стало клонить в сторону. Но мужественный актер, вцепившись в мое плечо, зафиксировал неожиданный крен и, выдержав мхатовскую паузу, изрёк:

- Я - Конкин! - Все присутствовавшие на вчерашнем приеме инстинктивно втянули голову в плечи, как это делают в ожидании раската грома, и, как оказалось, не зря… - А у меня до сих пор нет «Мерседеса»!



!…
Президент Азербайджана Аяз Ниязович Муталибов  большой салфеткой смахнул со своих колен несуществующие крошки, аккуратно вытер пальцы рук и, швырнув ее в свою тарелку, молча встал…

Из всего комплекса юбилейных мероприятий, предложенных нам в Баку, в память не просто врезались, а остались шрамом два коротеньких «выступления» известного артиста…

Да… Штирлиц был прав.