О чем принято молчать

Люблю я смерть
Люблю ее не зная
Не зная можно лишь ее любить
Она одна на свете лишь такая
И добрая, и мирная
Никем непокоримая
Великая свободная страна

Это подобие стихотворения написал 12летний ребенок. Он написал это, впервые столкнувшись с тем, что изменить не возможно - со смертью. И этим ребенком был я.
 

У меня был друг, наши дачные участки находились по соседству, мы были детьми и  этого было достаточно для дружбы. Каждое лето мы проводили вместе. Взрослые капались в грядках, а мы занимались своими детскими делами, которые чаще всего заключались в строительстве песочных замков, прогулок по улице, собирании шишек в лесу и так далее. Но в один прекрасный августовский вечер, мы поругались – я разрушил его замок, он мой и на следующий день мы разъехались по домам. Такое случалось, но если б кто-нибудь из нас тогда знал, что мы больше никогда не увидимся, никогда не помиримся… В тот вечер, мы много наговорили гадостей друг другу, я даже в порыве злости сказал: «Чтоб ты cдох», - а он умер – умер поздней осенью того года. Он умер, а помириться мы не успели, вот и получается, что последним, что он от меня услышал, была фраза «чтоб ты cдох».
 

Я злюсь на смерть, но понимаю я это сейчас. Тогда это чувство было похоже на то, которое я ощущал, когда меня оставил отец. То есть отсутствие друга не воспринималось, как смерть. Как то, что нельзя изменить из-за отсутствия объекта во вселенной. Просто его нет рядом, он не приехал, хотя у меня была доподлинная информация о том, что его больше нет и никогда не будет. Было только жуткое чувство вины за ту ссору и те слова.


Но, тем не менее, смерть стала неотъемлемой частью того мира, в котором я начал жить. И не потому что люди вокруг меня умирали пачками – нет, просто эта неизбежность поселилась во мне. Я растил ее, как щенка – выгуливал на кладбищах, кормил мыслями, книгами, музыкой. Воспитывал культуру, изучая обряды погребения и рассматривая все возможные варианты ухода из жизни. Я слился с тем, что создавал, а затем оно меня поглотило полностью. Уже не я им, а оно управляло мною. Я не убивал других, это противоречило тому, чему меня учили родители, но я разрушал себя. Когда же наступил апогей в спектакле именуемым жизнью, когда объективный мир стал меня не устраивать и перестал понимать, я предпринял побег. Я решил удрать от всего, что меня угнетало в то, что, как мне казалось, я понимал… Я решил умереть.


Но нельзя же, просто так взять и умереть, есть куча условностей, которые нужно соблюсти. Например, закончить дела, выбрать время и место, объяснить себе «какого черта», договориться со смертью и так далее. Короче на обдумывание, согласование разных моментов и завершение дел насущных я потратил около года. А в самый ответственный момент, когда мы встретились с моим детищем лицом к лицу – меня вынули из петли.
И в тот момент я не боялся смерти, я не злился на нее…я боялся жить, я злился на маму, которая не дала осуществиться моему плану, такому выверенному и родному. Я не был психом, я просто в этом жил… На кладбище никто не осуждает, не перебивает, не нарушает твоих границ (еще бы, сложно нарушить чьи-либо границы, находясь в гробу). Кладбище – это честно. Смерть – это нормально. Жизнь – это ложь и мрак. Примерно, так все это воспринималось.
 

И только после того, как меня достали из петли, стали закрадываться мысли о том, что я начинаю играть со смертью, бороться с ней по принципу «кто кого». Хотя исход был вполне предсказуем.


Через некоторое время, после неудачной попытки побега из жизни, у меня начались галлюцинации. То ли я реально доигрался, то ли мистика существует, но одна и та же ситуация повторялась раз за разом, словно пытаясь донести какую-то идею. Попробую объяснить, хотя для этого сложно подобрать слова. Оговорюсь сразу - это был не сон. Меня порализовывало, я не мог не пошевелиться, не вздохнуть, не вскрикнуть. Стена в моей комнате видоизменялась, на ней появлялись обои, которые давным давно переклеили, затем она растворялась и был виден коридор (который действительно за ней существовал). По коридору бегала маленькая девочка, лет 4-5, кучерявая, в желтом сарафанчике в квадратики и панамке, она бегала и смеялась, звонким детским смехом, но при всем этом, никогда не было видно ее лица. Потом, словно разрывая оковы, я с криком, шевелил рукой и все вставало на свои места – появлялась обычная стена, я опять мог двигаться, но на душе при этом оставался неприятный осадок. Бред? Может быть, но со мной это было. Не раз и не два, но и какой-то периодичности в этом не наблюдалось. Со временем, вся эта чертовщина, дополнилась еще и голосами, но это отдельная история.


Голоса появлялись из неоткуда и могли зудеть целыми днями, а иногда и сутками, о том, что тогда, когда меня достали из петли, я должен был умереть, а эта девочка должна была занять мое место. И если я не закончу начатое сам, то они найдут, как до меня добраться. Вначале я психовал, затем старался не обращать внимания, потом начал разговаривать с ними, договаривался, объяснял всю абсурдность данной ситуации, но им было все равно. Они, то пропадали, то появлялись вновь, и логики во всем этом не было.


Прошло какое-то время, и девочка вернулась опять, только на этот раз я видел ее лицо. Это было мумифицированное лицо, с пустыми глазницами. Лицо взрослого человека…


Зачем я все это рассказываю? Для того чтобы стало понятно мое отношение к смерти. Даже не так, наши взаимоотношение со смертью.


Мы стали с ней недругами. Даже профессия, которую я себе избрал – это тонкая борьба жизни со смертью. Борьба, в которой я воюю на стороне жизни, хотя мозгами понимаю, что для моих пациентов зачастую смерть лучший выход. До последнего удара сердца в умирающем человеке идет борьба двух равных по величине и значимости фигур. Словно по шахматной доске, ход за ходом они идут к одному и тому же – к точке. Будь-то точка в дневнике, или точка в посмертном эпикризе. В итоге, вся наша жизнь сводиться в одну маленькую точку, которую ставим не мы.


«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - все суета!»