Полёт с Каманиным - рассказ

ПРОЛОГ

Человек, посвятивший себя военной авиации, выйдя в отставку, сохранял бойцовский характер. Он не сетовал на жизненные неурядицы, а стойко переносил их. Находил себя в творчестве, в общении с пришедшими на смену старому поколению новыми романтиками неба.

Дмитрий Николаевич Панкратьев родился 8 июня 1918 года в деревне Варницы Вологодской области. В 1931 году закончил 7 классов, в 1937 году – лесной техникум. Работал техником по лесному хозяйству в Вологодском леспромхозе.

15 сентября 1938 года Дмитрия призвали в армию. Попал он в город Харьков, в лётную бригаду, которой командовал прославленный лётчик Николай Петрович Каманин. Комбриг взял Панкратьева секретарём за его каллиграфический почерк. Кроме основной работы Димочка, как его звал Каманин, оформлял, чертил лётные схемы.

На основе рассказов Дмитрия Николаевича и написан этот рассказ.

Вновь прибывших построили на плацу. Уже переодетые, они выглядели одинаково, только и различались что ростом. Диме форма пришлась впору, будто шили её на заказ. Перед строем стоял замполит и ждал, когда новобранцы успокоятся. Заложив руки за спину, он сделал несколько нарочито широких шагов, словно демонстрируя своё терпение. В строю зашикали и, как школьники, стали одёргивать друг друга. Замполит резко развернулся посредине шеренги и, оглядывая строй, произнёс:
– Кто из вас может писать?

Все начали переглядываться, удивляясь вопросу. Послышались несмелый возгласы:
– Все умеем!

После довольно продолжительной паузы замполит продолжил:
– Писать красиво... Чертит, да так, чтобы самому комбригу понравилось.

Потом Дима, сколько ни пытался, не мог объяснить себе, как получилось, что тогда он первым вышел из строя, чётким шагом, чем удивил видавшего виды замполита, подошёл к нему и громко заявил:
– Я могу!

Каманину понравился подтянутый, собранный молодой человек. А когда тот написал продиктованное предложение, комбриг довольно улыбнулся и, обращаясь к замполиту, сказал:
– Беру!

В штабе Дима каллиграфическим почерком переписывал каракули командиров бригады, оформлял текущие документы, переписывал записки и письма, наспех написанные комбригом. Самым любимым его занятием было перечерчивать схемы полётов из КУЛПа* на большие ватманские листы. Он старательно вычерчивал профили взлётов и посадок, а в прямоугольниках писал скорость отрыва, и стрелка протягивалась к прибору на изображённой приборной доске пилота. Прорисовывал прибор скорости до мелочей, а стрелка прибора красовалась на цифре, указанной в прямоугольнике. И так на кждом этапе взлёта и полёта по коробочке. Особенно много пришлось ему изображать приборов с показаниями, что были указаны в прямоугольниках на первом развороте. Сами собой у него в голове откладывались эти цифры, и он запомнил все показания приборов по этапам. Начертил он двенадцать схем, в каждую эскадрилью по три штуки. Последнюю схему вычертил по памяти, не заглядывая в КУЛП, и при этом ощутил, что, будто совершил полёт на самолёте. Порой, когда чертил развороты, он даже ловил себя на том, что сам кренится, как изображённый самолёт, видел все приборы не нарисованными, а настоящими.

В то ясное тихое утро Дмитрий спешил в штаб, чтобы до начала строевой закончить плакат по теории полётов. На крыльце штаба стоял Каманин в комбинезоне, лётном шлеме с очками-окулярами, на боку его висел планшет с картой полёта. Он протянул руку Диме, вытянувшемуся по стойке "смирно", крепко пожал его руку и без предисловий спросил:
– Димочка, летать хочешь?
– Хочу! – выпалил Анкратьев.
– Тогда – за мной! – и, махнув рукой, пошёл к автомобилю.

На аэродроме стоял сплошной рокот моторов, которые то затихали, то ревели на взлётных режимах. К машине подбежал инженер бригады и доложил, что "01" к вылету готова. Обращаясь к стоявшему тут же командиру эскадрильи, комбриг отдал распоряжение:
– В воздух не подниматься. Мы вот с Димочкой, – он  по-отцовски посмотрел на Анкратьева, – слетаем по кругам.

Перед посадкой в самолёт Каманин, обращаясь к Диме, произнёс:
– Смотри, запоминай и делай, как я.

Инженер с техником помогли Диме занять место пилота и, показывая на приборы, объяснили: – Это – высотомер, это – вариометр, скорость подъёма и спуска показывает, это – скорость по горизонту, а вот – компас.

Дима только улыбался. Если бы они знали, сколько он начертил этих приборов и плакатов по теории полётов со всеми формулами и кривыми. Он всегда удивлялся, когда видел, как опытные лётчики перед зачётами заготавливали шпаргалки, переписывая и срисовывая в них всё с плакатов. Он-то помнил их наизусть.

Дима впервые сидел в кабине настоящего самолёта, но у него было такое чувство, что он здесь уже не в первый раз. Все приборы были знакомы. Он без труда узнал их, зная точное предназначение каждого, в какой последовательности смотреть на них во время полёта. Когда с помощью инженера Дима запустил двигатель, у него радостно забилось сердце. Он услышал в переговорном устройстве, словно в трубе, голос Каманина:
– Первые два полёта смотри и запоминай.

Когда самолёт оторвался от земли, у Димы захватило дух. Перед глазами словно ожили вычерченные им схемы. Помня слова комбрига, он лишь держался за ручку управления. Анкратьев уже знал, какое положение должны занять стрелки приборы в наборе высоты, на первом развороте. Самолёт, набрав высоту круга, плавно перешёл в горизонтальный полёт. Дима увидел чёткую линию горизонта, начерченную им когда-то: с теми же двумя трубами на горизонте слева, справа – речушка с высоким лесом по берегам. И линия эта проходила точно по середине защитного козырька. Радуясь своему открытию, Дима словно летел впереди самолёта, вспоминая исполненные им в схемах этапы: "Вот сейчас будет траверз, на котором надо проверить ширину коробочки". Он посмотрел влево под углом в 90 градусов и увидел чёткую букву "Т" из белых полотнищ. Точно такая же, какую он рисовал на схемах. "Так, нормальная ширина, потому что консоль чертит по левой стороне "Т", а если бы закрывала, то была бы узкая",

Схемы, начерченные им, ожили, и он не в мечтах, а наяву летит на самолёте. Ручка управления покачалась из стороны в сторону и сквозь свист воздуха донёсся приглушённый голос Каманина:
– Бери управление, Димочка!

Анкратьев крепче сжал ручку, сохраняя нейтральное положение. Самолёт летел, не шелохнувшись.

– А теперь покачай крыльями! – донеслось до Димы. – Нет, не одной ручкой, надо ещё ножки давать, чтобы шарик в центре оставался.

В мыслях Димы возник прибор-указатель поворота и скольжения, который он изображал в различных положениях шарика и лопаточки при некоординированных разворотах и он тут же вспомнил примечание: "Шарик боится ноги, лопаточка идёт за ручкой".

"И как это я главный прибор-то выпустил из вида?.." Он отыскал его, начал медленно отклонять ручку влево – лопаточка пошла за ручкой, шарик пошёл было от нейтрального положения тоже влево, но Дима нажал на левую педаль, и шарик занял нейтральное положение между двух рисок точно по его размеры. "Так вот о чём то примечание!"

Дима делал всё так, как сказал ему комбриг, и ему захотелось петь оттого, что самолёт так легко покорился ему и точно выполняет его волю. Дима посмотрел назад влево и увидел посадочные знаки, что находились под 45 градусов. Внизу торчала невысокая труба, над которой по схеме самолёт выполнял третий разворот. Он отклонил ручку влево с одновременным нажатием левой ноги, шарик остался в центре, а лопаточка отклонилась влево. Самолёт начал крениться. "Так. – подумал Дима. – а дальше надо зафиксировать горизонт под углом в 15 градусов. Это от средней части левого обреза обтекателя и вверх вправо до начала изгиба". Как только естественный горизонт занял то положение, что было изображено на схеме, Дима, помня написанное, поставил рули нейтрально и слегка потянул ручку на себя, не ослабляя давление ногой на педаль. Самолёт разворачивался влево и опять Дима увидел начало вывода из третьего разворота. В трубке раздался довольны голос:
– Молодец, Дмитрий!

Четвёртый разворот он выполнил точно на месте, указанном в схеме: направил нос самолёта в полотнище, лежавшее поперёк, обозначавшее точку выравнивания, и прибрал газ. Из переговорной трубы послышалось:
– Запоминай, Дмитрий высоту выравнивания!

И самолёт начал выходить из снижения, поднимая нос. Ручка мелкими движениями, словно нащупывая землю, пошла на себя. Самолёт, коснувшись колёсами земли точно напротив "Т", что по схеме означало "расчёт на отлично", покатился по траве.

Второй полёт Анкратьев выполнил тоже под контролем Каманина. После посадки Дима занял предварительный старт. Остановился, чтобы выслушать все замечания, как это было после первого полёта. Но Каманин вылез из кабины и, наклонившись к Диме, сказал:
– Вот так, но только без меня.

Анкратьев взлетел, выполнил всё точно по схеме, им же оформленной. Но... сел с небольшим перелётом. "Поздновато убрал газ после третьего разворота, – вслух сказал он. – Надо было чуть пораньше". Следующие полёты он выполнил безукоризненно.

Перед войной Дмитрий Николаевич по рекомендации Н.П. Каманина поступил в лётную школу пилотов и 5 мая 1941 года закончил её. Он остался лётчиком-инструктором в Красноградской лётной школе.

В августе 1941 года Анкратьев выполнял полёты по доставке в районы, занятые немцами, секретарей райкомов для создания партизанских отрядов. Все полёты выполнил успешно. В одном из полётов его атаковал "МЕ-109". Пришлось применить хитрость. "ПО-2" Анкратьева летел вдоль лесо-посадки. Как только "мессер" заходил ему в хвост, он перелетал через полосу и, прижавшись к земле, летел вдоль лесо-полосы. "Мессер, потеряв его из вида, вынужден был вновь набирать высоту, чтобы атаковать. Анкратьев вновь применяет свой маневр. Дмитрий даже вошёл в азарт, и приговаривал: "Ну, где ты, когда тот уходил в высоту, разыскивая лёгкую мишень". Так и гонял бы "мессер" до линии фронта. Но при очередной атаке Дмитрий, увидев впереди высокие тополя, выступающие влево решил на бреющем выполнить отворот от препятствия. "Мессер" сидел на хвосте, оглянувшись, Анкратьев увидел молодого лётчика, который считал, что вот с этой атаки он собьёт тихоходную машину. Но она резко накренилась и перед самыми высокими тополями ушла влево. "Мессер" старался отвернуть от препятствия, но скорость, которая была преимуществом в атаке сыграла роковую роль и "мессер" с креном врезался в верхушки тополей, вначале взмыл, затем с креном стал снижаться и рухнул на землю. Анкратьев пролетел над упавшем самолётом, у него промелькнуло: "А ведь никто не поверит, что я, можно сказать, сбил "мессера". Не раздумывая, подобрал площадку, сел у самого чудом приземлившегося самолёта, правда, левая плоскость была искорёжена. Подошёл к надоедливому сопровождающему. Лётчик еле-еле дышал, он был тоже в комбинезоне, но в отвороте виднелся железный крест. Не испытывая никакого страха. Анкратьев действовал энергично, вытащил лётчика, у которого были сломаны правая рука и нога, наложил жгуты и кровь моментально запеклась на ранах. Лётчик стал подавать признаки жизни, но в сознание не приходил. Дмитрий перетащил его на свой самолёт, вытащил из внутреннего кармана лётчика фотографию, забрал личное оружие. Привязал его в кабине. Зачем он это делал, Дмитрий и не старался искать ответа. Взлетел и на бреющем перелетел линию фронта уже без атакующего, так надоевшего ему "мессера". Прилетел, техник спросил: "Откуда шесть пробоин на крыльях?" Анкратьев произнёс: "Да вот этот, как его, – он перевернул тыльной стороной фотографию, и прочёл: – Фридрих Ганс фон Штейн". Привязанный пассажир, услышав свою фамилию, непроизвольно закивал головой и произнёс: "Я, я!"

Фридрих Ганс фон Штейн в своё время закончил Липецкий центр по подготовке лётчиков. Он сообщил сведения, что позволили командованию Красной армии ликвидировать ударную группировку, в задачу которой входило осуществить прорыв нашей обороны перед Москвой.

Особист долго беседовал с Анкратьевым, забрал фотографию и "Вальтер". В конце беседы произнёс: "Ладно, благодари Каманина, а то бы загремел ты у меня на отдых с трудовым перевоспитанием, куда надо бы тебя отправить. Надо задание выполнять, а он садится на территории врага... да ещё и врага спасает, нет, чтобы добить его, привозит в лазарет, – помолчав, добавил, – и чтоб мне никому об этом ни слова". Обет молчания Анкратьев хранил до последнего дня службы в военно-воздушных силах СССР. И только после распада Союза он поведал об этом случае.

15 сентября 1941 года лётную школу эвакуировали в Омск, где Анкратьев продолжил службу в должности летчика-инструктора, а затем командира звена. Он готовил летчиков на пикирующий бомбардировщик "ПЕ-2". Его рапорты о направлении на фронт, оставались без удовлетворения. Но после очередного рапорта, его 15 апреля 1945 года направили на Четвёртый украинский фронт: на аэродром Моравска-Острава в Чехословакии. Совершал боевые вылеты по фотографированию работы бомбардировщиков. Затем с Четвёртой воздушной армией в составе 8-го дальнеразведывательного полка попал в Польшу. До конца он много раз вылетал на боевые задания с целью разведки на Бреславль. И в одном из вылетов он по приказу уничтожил мост через Одер. За успешное выполнение приказа был награждён орденом Красной звезды.

6 мая,1945 года, по запросу из Омска, вновь отправили на должность командира звена в Омскую школу летчиков на "ПЕ-2". День Победы он встретил в поезде "Москва – Омск".

Анкратьев с отличием закончил Военно-воздушную академию и вернулся в Омск, где быстро рос по служебной лестнице. Военная служба шла своим чередом, он постоянно совершенствовал своё лётное мастерство, довелось освоить полёты на "ЛИ-2" и "МИГ-15", "ИЛ-28", сверхзвуковые самолёты "СУ-9" и "ЯК-28". В середине 60-х годов его назначают начальником строящегося военно-воздушного училища. Вместо полётов полковник Анкратьев стал строителем. Он дневал и ночевал на строительных площадках, заботился о строй-материалах. Благодаря его усилиям вся летно-техническая база была построена в кратчайшие сроки. Все, кто работал с ним, ожидали, что он станет начальником летного училища. Но не тут-то было, при сдаче объекта – приводной радиостанции, обнаружилось, что антенное поле не очищено от строительного мусора, и ещё нашли уйму подобных недоделок. Документы на присвоение звания генерал-майора были отозваны. Анкратьеву предложили должность в построенном им училище заместителя начальника по летной службе, на что он тут же согласился. Дмитрий Николаевич подготовил классных лётчиков, которые воевали достойно в Афганистане и некоторые из них стали героями Советского Союза.

В семье Анкратьевых случилась непоправимая беда, когда Дмитрию Николаевичу предложили возглавить центр по подготовке лётчиков – кандидатов в космонавты. Но Анкратьев наотрез отказался, он коротко объяснил: "Нет, я не могу оставить и на минуту парализованную жену..." Пятнадцать лет Дмитрий Николаевич достойно нёс свой крест, ухаживал за больной женой, помогая ей жить в тяжком её положении. Любовь оказалась выше карьерного роста для Анкратьева.

После категоричного отказа полковника отправили в отставку, и не нашлось ветерану работы в училище, не связанной с полётами. Он год проработал руководителем полётов в аэропорту Гражданской авиации. Но эта работа почти такая же, как у лётчиков, с огромным напряжением нервов. Как говорят в Гражданской авиации: "Диспетчер службы движения тот же пилот только на земле. Отличается от пилота тем, что управляет полётом сразу нескольких самолётов, а пилот только одним". В аэропорту освободилась должность начальника штаба, и Анкратьев тут же согласился занять её. Первое время он старательно наводил порядок с документацией. При комиссионных проверках, не могли найти ни одного замечания по ведению штабной документации Государственного авиапредприятия. Дмитрия Николаевича пригласили на работу в Запдно-Сибирское управление ГА, он категорически отказался, сказал: "Нет, не могу!" Опять любовь для него оказалась выше карьерного роста.

В 1995 году неожиданно раздался телефонный звонок из Германии. С почти незаметным акцентом, звонивший представился: "Я, Фридрих Ганс фон Штейн, помните, как вы меня в плен взяли?"
Анкратьев, по военному чётко ответил: "Такое не забывается!"
– Дмитрий Николаевич, а как вы смотрите на то, чтобы нам с вами встретиться?
– Ганс, вполне положительно.
– Тогда ждите, вылетаю к вам.

Анкратьев встретил Фридриха Ганса фон Штейна в аэропорту. Он сразу узнал его, как только тот вступил на трап. Они приехали в двухкомнатную квартиру на Красноармейском проспекте и долго беседовали. Ганс поведал, как его, не оказывая помощи, допрашивал майор НКВД. Но всё-таки после допроса тюремный врач, осмотрев, наложил шины и гипс, и его тут же отправили в Магадан. Молодой организм справился, Ганса до конца войны содержали в лагере для военнопленных. Затем уже после смерти Сталина его отправили в ГДР, а оттуда он перебрался в ФРГ. Они вспомнили тот полёт с преследованием. Расставались с объятиями и крепким пожиманием рук. Ганс пригласил Анкратьева приехать к нему в Германию, но не суждено было этому сбыться.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В 1947 году Дмитрий Николаевич поступил в Краснозанмённую Военно-воздушную академию на командный факультет. Закончив академию в 1951 году, возвратился в Омское училище на должность командира звена. Но его назначили на должность командира эскадрильи. А через два месяца он был назначен командиром полка "ИЛ-28".

В 1958 году ему присвоено звание полковника. С 1960 года – командир полка в Каннской школе воздушных стрелков-радистов, где освоил самолёты "ЛИ-2" и "МИГ-15". В 1964 году Панкратьева назначили старшим лётчиком-инспектором по технике в отдел ВВС Сибирского военного округа. Здесь он освоил сверхзвуковые самолёты "СУ-9" и "ЯК-28".

В 1966 году он прибыл в Барнаул для организации Барнаульского высшего военного авиационного училища лётчиков (БВВАУЛ). После организации остался в училище на должности заместителя начальника училища по лётной подготовке. В 1973 году Дмитрий Николаевич Панкратьев ушёл в отставку и работал руководителем полётов в Барнаульском аэропорту. С 1974 года – начальник штаба Барнаульского авиапредприятия, затем в 1977 году работал в группе расшифровки аэропорта (ГРА). В 1978 году был назначен начальником исторического музея БВВАУЛ, который он собирал по крупицам.

Его уже давно нет с нами, но память о ветеране жива в нас до сих пор.