01-03. Летние путешествия

из гл 2 http://www.proza.ru/2011/05/08/1285

Собственную дачу мы приобрели, когда мне было 13 лет: дядя Миша купил недостроенный дом с участком в 9 соток в  садоводстве «Ленгипротранса» -иститута, где он работал. До этого я отдыхала летом на чужих дачных участках, которые мама снимала в разных местах.

Самые первые свои дачи  я совершенно  не помню и ориентируюсь лишь по редким фотографиям из семейного альбома. Вот нежное дитё, завернутое в вышитую распашонку, стоит возле табуретки и таращит удивленно свои глаза - это я в возрасте 1 года на даче в Вырице. То же дитё на руках у мамы, очень похожей на меня в таком же возрасте, - это тоже Вырица, хотя, может быть и Мартышкино, где мы тоже однажды снимали дачу. А вот Сиверская: трое ребятишек сидят на лавочке в обнимку,  - и радостно позируют. У меня на фотографии видна круглая дырка на чулке возле коленки – «понаделали,  гады,  сучков  на деревьях!!». Ни детей, ни самой дачи я уже не помню, а фотография хранится.

На дачу, кроме одежды, родители везли всю свою домашнюю утварь для приготовления пищи. Постоянно со мной летом жила бабушка, мама приезжала с продуктами на выходные дни или в отпуск. Так проводило лето большинство ленинградских семей с детьми, собственные дачи были далеко не у многих. Сейчас в  организации моего летнего отдыха мне видится много героического со стороны моих родных. Привыкнув к собственному садовому участку и проведя большую часть жизни в отдельной квартире,  я слабо представляю себе себя с маленьким ребенком на руках на чужой даче, где в чужой кухне, на керосине, вместе с другими дачниками приходится ежедневно готовить! Жаль все-таки, что, пройдя все эти неудобства и привыкнув к ним, мама так тщательно оберегала от них меня, в результате  превратив в неуверенное в решении житейских вопросов тепличное растение!

Несколько лет мы снимали комнату на  Украине, в военном  городке Тульчине,  где  жила  семья  маминой подруги, с которой они когда-то вместе пережили блокаду. Из жизни в Тульчине я больше всего помню дорогу на Украину в купированном вагоне дальнего поезда и вкусную отварную картошку с малосольными огурцами, которую тогда подносили на продажу к поезду, помню большую комнату, где мы жили вместе с семьей подруги, и свой игрушечный уголок с фарфоровой детской посудой на подоконнике.  Но больше всего запомнился живший там маленький мальчик Миша Аверкиев, на моих глазах повесивший свое детское ведерко на палку, торчащую в огромной квадратной копани с известью и тут же свалившийся в эту яму! Я заорала от ужаса, прибежали взрослые и его, обмазанного белым  густым раствором и чудом не захлебнувшегося, вовремя оттуда выловили. Такое забыть трудно! В альбоме есть фотография времен Тульчина, где я в коротком белом платьице вместе с этим Мишей, и еще одна - на детском трехколесном велосипеде, с лентой на голове. Кажется, именно там я в первый же день принесла в подоле с  хозяйского, чужого, огорода сорванные мною зеленые помидоры, за что была, естественно, наказана.

Велосипеда, что на фотографии, я тоже не помню, в городе у меня его не было, а вот двухколесный, подростковый - мне купили где-то во втором классе. Кататься на нем я долго не могла научиться. Не раз мама, сама до сих пор не умеющая ездить на велосипеде,  бегала вслед за мной, крутящей педалями, по Церковке, поддерживая сзади седло, но я никак не могла удержаться на нем самостоятельно.  Наконец, на даче, уже снятой в Луге, которую я помню гораздо лучше (мне там было лет десять, наверное), какая-то девочка научила меня этой премудрости в два счета: «Подними педаль вверх, поставь на нее ногу и, оттолкнувшись другой ногой от земли, поставь ее на вторую педаль, - так и поедешь!» Я села и ...поехала! Вот, что значит практический опыт сверстников! То лето я провела на велосипедах (подобралась соответствующая детская компания!). Но в городе уже больше не каталась (и не с кем, и негде, да лестницы в городе узкие и крутые), а в очередной раз села уже на дочкин велосипед во вполне зрелом возрасте. В Луге была прекрасная река, лес, в который мы с бабушкой ходили за грибами, вместе учились их распознавать, там же сами их солили на зиму.

Запомнившимся нам с бабушкой путешествием оказалось  лето, проведенное на Кубани, на станции Тимошевская. У хозяйки был огромный фруктовый сад с алычей,  сливой,  жарделями (местный сорт абрикос) и грушами, дарами которого нам позволено было воспользоваться (естественно за небольшую плату), чтобы  заготовить  варенье. В тот год на Кубани случилась засуха, дождей почти не было, в земле образовались глубокие трещины в два пальца толщиной, в которых жили маленькие серые земляные лягушки. Но самое сильное впечатление оставили у меня невиданного размера ярко зеленые гусеницы (особый вид, живущий в тех местах), длиной до 12 сантиметров и толщиной не менее 2-х. Размер их я нисколько не преувеличиваю, даже со скидкой на свой детский возраст, когда «все деревья - большие». Гусеницы наводили ужас даже на бабушку, когда она видела их на стволах деревьев хозяйского сада.

На любой даче мне было хорошо: обычно комнаты сдавали всегда сразу нескольким дачникам с детьми,  и у меня был свой, разновозрастный коллектив друзей,  с которыми некогда было скучать. Да и бабушка всегда была мне хорошим,  своим в доску, другом, интересным собеседником и азартным напарником в разных настольных детских играх. Как мне помнится, она довольно легко находила общий язык с другими отдыхающими и никогда ни с кем не ссорилась.

Особое место в моих летних путешествиях,  да и, наверняка, в жизни, занимает Черноморское побережье Кавказа. В Крыму я не была ни разу, Абхазию же, особенно Адлер и Сочи, я считаю своей второй малой родиной. Как инженер Ленгипротранса, мама имела бесплатный железнодорожный билет, поэтому, наверное, не менее пяти или шести раз, мы проводили свой отпуск на море.

Впервые Черное море я увидела в возрасте 4 лет, когда мы с мамой приехали в Сочи и совершенно великолепным образом сняли комнату у экскурсовода Сочинского Дендрария, в доме, находящемся на территории самого Дендрария. Нашим «дачным участком» практически оказался весь этот удивительный южный ботанический сад,  абсолютно пустой по утрам и вечерам, в часы, закрытые для пуска посетителей.  С детства вместе с мамой мы по табличкам выучили названия всех южных культур, собрали прекрасный гербарий, прослушали рассказы всех экскурсоводов, работавших  в  парке,  отчего и по сей день растительный мир субтропиков мне кажется таким родным и знакомым. Безусловно, большое впечатление оставило у меня море, в воде которого, как я считала, «были растворены таблетки, и потому его вода - полезная». Но, любя собирать мокрые камушки у воды, я боялась заходить в воду и поднимала жуткий визг, когда меня пытались затащить на глубину. Плавать я долго не могла научиться (мама до сих пор плавать не умеет!), и, как и в случае с велосипедом, этому меня обучили дети.

Единственный раз в жизни мы с мамой ездили на море, в поселок Гудаута, вместе с моим отцом и его сводной сестрой, тетей Ирой. Из этой поездки мне запомнилось великое множество бродячих собак и кошек, которые вечно паслись на нашем дворе и подкармливались мной и мамой: я всех их знала по именам и характерам, они отвечали мне любовью и преданностью. Еще помню смерть и похороны члена семьи хозяина нашей дачи,  на время которых меня увезли на экскурсию в Новый Афон,  чтобы вид гроба с покойником и сам  печальный факт смерти не испугал меня, омрачив безоблачное детство, которое мне старались создать.

Мое самое дорогое место в Абхазии, конечно же, - Адлер, улица Богдана Хмельницкого, дом 17, где мы в течение ряда лет снимали комнату у одной и той же семьи - русской женщины, Варвары Ивановны, или ее невестки - армянки Раи, живущей по соседству. Раины дети - Ася и Света, были мне как сестры, столько общих воспоминаний об играх, проходивших на нашей улице, связывают меня с ними.  Это и моя любимая «Али-баба», и «Красное знамя», и сказки-страшилки про Золотую Ногу,  которые так хорошо здорово было слушать в темные и теплые, южные вечера на ступеньках школы, где мы любили собираться при мерцании летающих фосфоресцирующих светлячков. По  просьбе мамы (и за определенные деньги) хозяин дома  вкопал в своем саду два столба и соорудил для меня качели, которые я просто обожала. Вся приезжая детвора с двух участков постоянно кучковалась возле этих качелей.

 К четвертому классу я уже привыкла к морю  и  научилась вполне сносно плавать,  особенно, когда, наконец, дети отодрали меня от плавательного круга, который только тормозил процесс обучения. Но плавать на большой глубине я до сих пор не люблю: мне важно знать, что дно подо мной есть, и тогда я сколько угодно могу держаться на воде, покачиваясь на ласковых волнах.

Снимать на юге комнату, будучи из Ленинграда, всегда было легко: ленинградцев поселяли охотно, в адрес моего родного города говорили добрые слова и встречали с улыбкой. В те времена Ленинград слыл и был культурным, интеллигентным городом, а ленинградская закваска узнавалась и ценилась жителями других мест. Живя в Ленинграде, я этого не замечала, но убедилась в некоторой особенности нашего города только, побывав в командировке в Москве. Вроде бы все там, как у нас, но непривычно режет ухо бесцеремонная, едва ли не хамоватая интонация в речи продавцов, грубая раскованность людей в общественном транспорте, отсутствие какой-то неуловимой внутренней тонкости, которая еще встречается у коренных ленинградцев.

Одна  московская девочка сказала, что безошибочно может узнать ленинградцев по форме их вопроса: «скажите, пожалуйста, который час?» и обязательного «спасибо» в ответ, вместо привычного московского: «Сколько времени, скажите?» Уж не знаю, насколько она была права, но слышать это было приятно. Жаль, что ленинградские манеры все больше и больше растворяются в общей  массе провинциалов, активно едущих к нам в поисках лучшей жизни, людей, гораздо более практичных, вертких и приспособленных к трудной ленинградской жизни, чем сами ленинградцы.

После окончания пятого класса мы поехали на лето в Литву,  в небольшой городок Игналина, где снимали комнату у русской хозяйки. В Литве приятно поражала чистота и опрятность всей окружающей природы, будь то берег озера в сосновом лесу или городская улица. И, как ни обидно презрительное отношение прибалтов к русским, они, безусловно, - люди другой, европейской  культуры и традиций,  где все принято делать тщательно и по правилам, где нет нашей широкой русской души с ее расхлябанностью и непредсказуемостью. Будучи сама русской, я не люблю наши такие, чисто национальные, качества, как лень, наплевательское отношение к себе, своему и чужому времени и труду, при том, что, когда нас прижмет, мы способны горы свернуть и удивить всех (в том числе, себя) своей изобретательностью и смекалкой.

В Игналине с нами жил дядя Миша, с которым при выборе места для купания мы часто тянули маму в разные стороны: надо отметить, что я порой была очень эгоистична или капризна, и это начинало его несколько раздражать: «Что я, мальчишка, что ли?!». К счастью, а может, и к несчастью, мама чаще принимала мою сторону, чем мужа, и, этим поощряла во мне эгоизм. Хорошо помню в тех местах певческий,  литовский фестиваль, свидетелями которого мы стали: толпы людей на улицах, национальная одежда, импровизированные певческие выступления огромных коллективов литовцев прямо на лесных деревянных сценах, специально для этих дней существующих. Из Игналины, мы втроем на один день съездили прогуляться в Вильнюс и Даугавпилс, которые нам очень понравились.

Последней моей «чужой дачей», а, в какой-то степени и концом моих путешествий, дававших мне столько новых впечатлений о разных краях страны,  стал карельский хутор Кучерово. Мы довольно дешево сняли там весь второй этаж деревянного дома -комнату с боковыми помещениями под скосами крыши. Туда приехали на грузовике вместе с котом, который все лето прожил в доме, боясь выходить на улицу, бабушкой и тетей Машей (женой бабушкиного брата). У хозяйки было 26 (!!)  детей, из  которых  в живых к тому времени оставалось 14, восемь из них были постоянными участниками моих игр. Из Кучерово, вернее из заросших садов финских заброшенных помещичьих усадеб, в великом множестве оставшихся на территории Карелии, мы привезли уже на свой  дачный  участок кусты финских белых роз,  жалкие поросли которых до сих пор можно найти в нашем саду, порой столь же запущенном, как те финские усадьбы.


продолжение см. http://www.proza.ru/2011/05/10/425