Голубые ангелы

«Я все бился о часы. Я знал, что они не настоящие, но ощущение было, как от настоящих, и это мне мешало.»
П. Бигл.


Я и мой дорогой друг встречались крайне редко и так неожиданно, что все, что мы давно хотели сказать друг другу, порой изливалось в безмолвную нежную радость.
Лил осенний холодный дождь. По воле какого случая я оказался на улице, где живет мой дорогой друг, я не знаю, но, промокнув до нитки, я решил забежать к нему. Через десять минут мы уже сидели у него в комнате и пили горячий чай. Правда, пил только я, а он внимательно смотрел на меня.
Он все молчал, и я молчал в ответ на его молчание, и все бы так продолжалось, но я почему-то спросил:
- Скажи, мой хороший, как ты думаешь, что такое счастье?
Он глубоко вздохнул и ответил:
- Слушать музыку. Слышать шум дождя за окном. Наверное, это и есть… Иногда можно заслушаться.
Сейчас, каждое мгновение, торжественное спокойствие души моего друга изливалось в меня.
Он жил в особом, чудесном, понятном только ему одному мире, о котором я, даже будучи сказочником, только подразумевал.
Мой дорогой друг улыбнулся, словно угадав мои мысли. Потом вдруг сказал:
- Голубые ангелы живут на столе. Я часто наблюдаю за ними, но почему-то боюсь заговорить.
Я удивленно посмотрел на него и перевел взгляд на большой письменный стол. Над ним, подвешенная к торшеру, висела гирлянда с семью голубыми ангелами. Все семь отличались друг от друга.
У одного в руках была арфа с тоненькими струнами из лески; другой трубил в рожок; третий играл на изумительной хрупкости флейте; четвертый, расправив прозрачные голубые крылья, танцевал; у пятого в руках звенели малюсенькие колокольчики; шестой играл на чудесной скрипке. А седьмой, самый удивительный, сложив маленькие детские ладони, плакал.
Через раскрытую форточку в комнату моего дорогого друга врывался свежий осенний ветер. Он вихрем налетал на эту хрупкую конструкцию, приводя в движение только шестерых ангелов. И тогда гирлянда мелодично звенела. Но седьмой ангел оставался неподвижным, лишь иногда, когда дождливая тень дневного света вдруг касалась его голубой щеки, на ней тут же вспыхивала голубая слеза.
Вновь между мной и моим другом воцарилось трепетное молчание. Даже застенчивые книжки притихли на полках. Только дождливый ветер не желал молчать. Все это время он осторожно кружил чудесную гирлянду. Неожиданно ветер разразился взрывом холодного воздуха и дождя, будто чихнул, и ангелы, разбуженные его порывом, взлетели и, ласково коснувшись моей руки, исчезли в покате неба. Это было волшебство.
- Они вернутся, - сказал мой друг, - они всегда возвращаются. Снова будут жить на моем столе.
Я кивнул головой.
- Ты помнишь, у меня была замечательная фарфоровая статуэтка – мчащиеся белые кони? – спросил я.
 Он вопросительно посмотрел на меня, я продолжал:
- Вчера они разбились.
Мне было жаль этой статуэтки, а он, чудак, в ответ сказал мне новую сказку:
- Ожили лошади, и вышли из воды. Они стремительны, как жизнь. Нет! Они стремительней жизни!
Уже потом, задумавшись над словами своего дорогого друга, я вдруг осознал, что все бездушные, мертвые вещи: игрушки, статуэтки, чайники, ложки, носовые платки, письма – которые мы утратили, вдруг начинают жить.
На письменном столе моего друга лежало много всяких вещей – ненужных и не очень. Вот серый, одинокий замок повис где-то высоко в горах. Его можно видеть через разбитое стекло фотографии. А горы, они так и манят своей глубокой синевой, более глубокой и синей, чем небо!
- Ты знаешь, - сказал мне друг, - я думал о тебе – сегодня и вчера. А еще я думал, как было бы хорошо, распахнув окно, улететь ночной белой птицей, вслед за маленькими голубыми ангелами. Но сейчас день, идет дождь, ты здесь и я не птица. Кажется, мне снова снилось море и звезда в небе. Двадцать восьмой автобус увозил меня куда-то, кажется, домой. И я снова смотрел на нее через стекло. Она – неяркая, одинокая звезда, горела в дневном небе, где не было солнца. Еще была Богиня – добрая и нежная. Ты знаешь, цветы любят нежность. Я целовал их в зеленые ладони и просил простить. А они пели мне чудесные песни и говорили чудесные истории, которые никто никогда не слышал.
Он замолчал.
Встал он неожиданно, снял с торшера гирлянду с голубыми ангелами и, решительно протягивая ее мне, сказал:
- Тебе пора. Их возьми с собой. Мы, быть может, долго не увидимся. Пускай это будет твое собственное особое волшебство, которого так много в твоих сказках.
Он улыбнулся.
Когда я уходил от него, дождь уже кончился. И я почему-то думал о голубой планете. Она еще крепче щекой прижалась к ладони грустной молодой женщины-богини. Может, Богиня ее мать? Женщина в голубом… сиянии?
Вернувшись домой уже поздно вечером, я записал в дневнике эти несколько слов о моем дорогом друге – историю, не имеющую какого-то ни было здравого смысла или мудрости. Но на белой бумаге остаются буквы, они складываются в слова, а те – в несложные предложения.

«И дам тому звезду утреннюю»
Откровение от Иоанна, гл. 2, стих 28.
19.02.98.