В эфире с Тором глава из повести Об Улитках

В эфире с Тором

! Примечание для тех, кто не дочитает текст до конца или даже до середины: речь идет о работе на радио, героиня - Аня, ведущая передачи, которая беседует в эфире с разными
интересными людьми. Пишу о том, что  знаю,поскольку в течении многих лет являюсь  автором и ведущей таких передач на радио!) 


Горестное впечатление от эфирной встречи с Бестужевым только успело померкнуть, как Аполлон приготовил мне новый подарок.
- Нютечка, тебя опять ждет роковое свидание в казенном доме! - пообещал Светозаров, нахально улыбаясь во весть рот. Я страдальчески воззрилась на Светозарова, понимая, что роковое свидание неизбежно и отвертеться мне от него никак не удастся.
- Ну и ничего томить, - попросила я жалостно, - как почтенного гостя зовут- величают?
- Тор, - торжественно отвечал Аполлон.
- Тор?! - удивилась я, - У меня однокурсник с такой фамилией был, всегда впереди планеты всей. Звездный мальчик.
- Мальчик? - ухмыльнулась Аполлон, - Тор - скандинавский бог бури и грома, тот, который с молотом. Хлобысть кувалдой по башке – мало не покажется.
- Он что, бандит?
- Он архитектор номер один в нашей бывшей братской Прибалтике, так что однокурсником твоим не был и быть не может, - урезонил меня Аполлон. Тут надо, полагать, дело было не в одной архитектуре, а еще в этом пресловутом – Номер Один. По мнению Аполлона, я просто не могла иметь ничего общего с человеком Номер Один, еще меньше, чем журналист с архитектурой.
Тут, была б одна только моя воля, не сдерживаемая изысканными манерами, я точно высунула бы язык. С Филиппом Тором я училась на одном курсе архитектурного факультета все шесть долгих лет инженерно-строительного института, тех самых, о которых Аполлон знать не знал и понятия не имел. Правда, с Тором, я, конечно, не дружила, это правда.
Но ведь и никто с ним не дружил. Или он ни с кем.

О времени этой учебы можно было рассказать не меньше, чем об учебе во ВГИКе, но не об этом сейчас речь.
Справедливости ради все же надо отметить следующее. В самом начале я уже рассказывала о замерзших в каменной клетке конторы экзотических птичках, но всякая правда имеет как минимум две, а может и еще более сторон, и, говоря о птичках, я не была до конца права. Вернее сказать, это был мой взгляд на проблему. Учась в первом институте, я училась ради чего угодно, но только не ради самой профессии. Училась ради процесса учебы, ради спокойствия родителей, и более всего ради общественного мнения, утверждавшего самоценность высшего образования, не как образования, а как непременного атрибута определенного статуса в обществе.
Ничего удивительного и не было в том, что расплата за все это последовала очень быстро. Наверное, учась в институте уже на последних курсах, по-своему преуспевая и даже получая хорошие оценки за ставшими к концу учебы вполне приличными проекты – я была покладистым студентом и уважала опыт преподавателей, всегда следовала их советам и ни в чем не перечила, я еще строила себе какие-то иллюзии, что сумею ужиться в специальности, но повторюсь, в конторе они развеялись начисто.
Этот первый улиточий урок прошел даром. Конечно, выжить можно было и в конторе, если б меня хоть сколько-нибудь грела мысль о профессии и моем пути в ней. Но я видела разносолы, патиссоны в банках, теток, спешивших в обед по магазинам, коллекцию сушеных водорослей, каковую представляли собою пожилые конторские юноши, тоску и одиночество заброшенных и загаженных дворцовых чердаков, по которым я ползала с рулеткой по колено в голубином пуху и помете. Работа эта даже не казалась мне благородной – она была напрасной, чертежи сдавались и складывались в папки, папки покрывались пылью, реставрации никакой не было – или почти не было, я даже не могла понять и объяснить, почему и как все это происходило. Особенно же удручало меня то, что как оказалось в процессе знакомства с реставрацией, ничто не наносило памятникам такой урон – ни революции, ни войны, ни холод, как сами люди. Вернее, вандалы. Вандалы-обыватели. Конечно, памятники спасались благодаря подвижникам. Но подвижников было мало, а вандалов много. Взгляните на свежевыкрашенную стену своей парадной на следующей день – и вы поймете, сколько их.

Тора я прекрасно помнила таким, каким он был больше десяти лет назад, и даже еще раньше, когда мы только поступали в институт и встретились на вступительных экзаменах.
На курсе его звали Инфантом за дурацкое имя Филипп, но чаще дразнили Фтором – по аббревиатуре первых букв фамилии - Филипп Тор.
Филипп Тор точно тогда и был инфантом - прямые светлые волосы до плеч, капризный длинный рот, ледяные синие глаза. Преподаватели стонали от одного только упоминания о Торе. Тор никогда не шел ни на какие компромиссы и всегда делал все по-своему. Ему ставили то пятерки, то двойки, то превозносили другим в пример, то грозились отчислить. Благодаря своей нечеловеческой работоспособности и воле, Тор, цепляясь как кошка, переходил с курса на курса, а время от времени его проекты, казавшиеся и нам, и преподам, далеко не блестящими, получали какие-то сногсшибательные призы на разных конкурсах.

Почему- то на курсе его недолюбливали. Не смотря на его дипломы и заслуги. Наверное, дело было в том, что все мы – студенты, и даже сами преподаватели, изначально были мечтателями, строителями воздушных замков, творцами возвышенных бумажных идей, которым не суждено было никогда воплотиться, и всякая причастность к суетному миру здешнему, всякий намек на желание укрепиться и удержаться на грешной земле, встать на нее обеими ногами и тем более стоять непоколебимо, воспринимался болезненно, как некий диссонанс миру возвышенному.
Тор был прагматиком. Слишком явно собирался он строить все, что являл пока на бумаге. Поэтому он был математиком еще больше, чем дизайнером, хотя и дизайнером он был неплохим, гораздо лучшим, чем художником. Художником его вообще назвать было невозможно – совсем не потому, что он не умел рисовать. Просто в нем не было никакой романтики, во всяком случае, так, как понималась она в то время.

Прагматизм Тора ярко проявлялся и в том, как он дотошно пытался разобраться в таких науках, о которых большинство из нас слушали с содроганием – в технологии строительного производства, в рытье котлованов и в насыпи кавальеров – представьте себе, именно кавальеров и ничего более, ибо так и только так именовались земляные отвалы вокруг вышеупомянутого котлована. Как говорил Остап Бендер: « Почвоведы, встаньте!» Когда же Филипп на глазах онемевшего курса брался чертить на доске схемы стояков водоснабжения многоэтажного и многосекторного дома, он приводил нас в суеверный ужас и вызывал глухую ярость протеста одновременно.
Да для того ли рисовали мы антиков в греческом зале Эрмитажа, чтобы ломать голову над коллекторами и сливными бачками – ямщик сам знает, куда и как везти!

Вполне возможно, что и тогда в проектах Тора уже были не только функция, и удобство, но и своеобразная красота и элегантность. Но в то время Тор с его цепким, изворотливым и безжалостным математическим умом, казался не Моцартом от Бога, а Сальери.
Впрочем, смешны, смешны мне были сейчас тогдашние студенческие идеологические схватки и прочие ледовые побоища.
После окончания института Тор вернулся к себе в Прибалтику, туда же, куда еще раньше уехал и другой наш однокурсник Даня Воронов, тот, что стал скульптором и тоже прославился.
Потом ничего о нем долго слышно не было, видимо, в конторе не процветал и настырный Тор, однако же, он со стойкостью выдержал это время, и теперь побеждал всегда и везде. Проекты мастерской Тора – уж, разумеется, теперь у Тора была своя мастерская! - обожали презентовать на своих глянцевых страницах все те же пресловутые дорогие журналы, так что волей неволей, слава Тора докатилась даже и до меня, никуда не денешься. Нельзя было и не признать, что не только в производимых проектах, но даже и в собственных интерьерах эта мастерская была хороша – освещенная солнцем сквозь стеклянный потолок, вся в светлом золотом дереве.

-Ну да, enfant terrible. Злой мальчик. Злой гений, - сказала я про себя.
- Не террибль, а Филипп Леонардович, - поправил меня Аполлон, - Ты этого, с гостями-то по- вежливей.
- Отказаться нельзя ни под каким видом? – на всякий случай спросила я.
- Ни под каким видом, - посуровел Аполлон. - Тем более что никаких видов нет.
- Без нас ему славы мало что ли? – в сердцах сказала я.
- Ему без нас хватит, а нам его слава не помешает, - Аполлон наставительно погрозил мне пальцем, и, считая разговор оконченным, развернулся, чтобы дать наставления Аркаше, по обыкновению, хлопотавшему около компьютера.
Глупо было возражать, глупыми были и причины для отказа – детская солидарность со строителями воздушных и песчаных замков, запоздалая любезность к соседям по песочнице. Все строители замков так и остались безвестными, а победил он – прагматик.
Делать нечего, я смирилась, и в ожидании встречи, стала гадать, здорово ли изменился Тор, как он будет рассказывать мне об архитектуре, а так же удастся ли расспросить его о Даньке или даже передать с ним привет Лизе. Интересно было бы и узнать, как выживал Тор в конторе, ведь были же конторы и в братской Прибалтике, небось, не хуже наших.

Узнала его я, конечно, сразу, хотя в нем почти ничего не осталось от юного золотоволосого инфанта.
Из инфанта Тор не стал королем, а сразу превратился в божество. То самое, что денно и нощно кует своим молотом золото, и дает нерадивым подмастерьям тем же молотом по башке.
Сказать ли по правде, я так и не поняла, узнал меня Тор или нет. Во всяком случае, мои слова о Дане и Лизе, а так же прочее « а помнишь», тут же застряли у меня в горле. Конечно, для Тора меня не было в архитектуре, которая была делом его жизни. А значит, и в воспоминаниях мне тоже не было места.

Была сначала в нашем диалоге неприятная холодность и некоторая колкость, но как-то незаметно нашлась общая тема – как ни странно, ею оказалось ландшафтное проектирование, в применении к нашим скромным владениям, разведение цветов на садовых участках. Никогда бы не подумала, что прагматик Филипп будет со всей серьезностью говорить со мной о цветочках, а я с той же серьезностью буду поддерживать этот разговор. Кстати, именно Филипп Тор научил меня давать имена домашним цветам, чтобы они лучше росли. С тех пор я так и делаю, не столько ради цветов, сколько в память встречи с ним.
Под конец я не удержалась и спросила у Филиппа, почему он предпочел учиться у нас, а не в родной Прибалтике, и какие творческие планы связывают его с нашим городом сегодня.
- Мои предки родом из-под Петербурга, из немецкой колонии Старого Петергофа, - охотно пояснил Филипп, - думаю, к сожалению, немногим известно, что на берегу Финского залива там долгое время сохранялось колонистское кладбище, окончательно разоренное только в конце двадцатого века. Мне всегда хотелось, чтобы на этом месте стоял памятник в честь этих скромных и трудолюбивых людей. Сейчас я работаю над этим проектом.

…Даже самой себе сначала я не смогла бы объяснить, зачем мне надо было еще раз увидеть Тора, прежде чем он уедет.

Но нужен был хоть какой-то предлог для встречи – и предлог этот неожиданно подсказал мне сам Светозаров.
- Нютечка, заморскому гостю кассетку-то сподобилась эфирную подарить от нашего радио? – спросил Аполлон. – Пусть и в братской Прибалтике о нас услышат.
-В компьютере должна оставаться запись, - растерянно сказала я, - можно, наверное, еще перегнать.
- Звони на мобильный, хотя не уехал ли он? – засомневался Аполлон.
Я и представить не могла, что буду так волноваться, набирая номер, продиктованный мне Аполлоном. Дважды я сбивалась, так что Светозаров, наконец, посмотрел на меня сначала с недоумением, а затем расплылся до ушей.
Вряд ли Филиппу нужна была наша кассета, но он поблагодарил, и сказал, что будет ждать меня через полтора часа на Московском вокзале.
Я побежала в аппаратную записывать кассету. У звукоинженеров не было ни одной свободной минутки. Кассеты не находились. Сам материал отыскался с большим трудом, уже в компьютерной корзине.
Потом я помчалась на вокзал, уже безнадежно опаздывая, и куда бы ни поворачивала, всюду и везде на моем пути зажигался красный свет. Под конец, в метро неожиданно застряли электрички, от того, что какую-то раззяву именно сейчас угораздило обронить на пути свою авоську.
Но я летела вопреки всему, словно от этой встречи зависела вся моя дальнейшая жизнь. Что я надеялась услышать от Филиппа? Что ожидала? Что он поцелует меня в щечку? Пообещает писать письма или звонить на Рождество?

Тор, конечно, не стал ни целовать меня, ни тем более обещать писать письма. Но он все же стоял на назначенном месте и терпеливо ждал, хотя я опоздала на целых пятнадцать минут - совершенно непростительно по европейским меркам.
Филипп взял ненужную ему кассету. Еще пару минут мы поговорили ни о чем.
- Вы часто бываете в Москве? Наверное, она очень изменилась? – теперь, на расстоянии нескольких лет я вспоминала о столице с грустью. Я, можно сказать, заработала это право. Уж, конечно, слышала я ни раз, что за это время все в ней изменилось до неузнаваемости. Когда доведется увидеть мне Яузу и Будайку, и улицу Вильгельма Пика, на которой возвышается наша альма-матер, вскормившая и позабывшая нас? Доведется ли когда?
- Я еду в Париж, на Архитектурный Конгресс, - пояснил Тор, - в Москве буду проездом, надо доделать документацию.
«В Париже-то я точно не буду никогда!» - подумала я. Тор, стоявший рядом, уже был бесконечно далеко от меня.
Пора было прощаться. Еще мгновение мы стояли молча, прежде чем разойтись каждый в свою сторону.
- Если вы думаете, что это счастье, так вовсе нет, - неожиданно сказал Тор, - Мне совершенно не хочется ехать на этот Конгресс. Это просто пустая трата времени, жизни и сил.
Я довольно плохо изобразила улыбку понимания. Париж окончательно сбил меня с толку. Судить о поездке в Париж было вне моих возможностей. Для Атоса слишком много, для графа де ла Фер слишком мало.
Тор истолковал мою улыбку верно. – Я н-н-не рисуюсь, – сказал он, даже слегка заикаясь от обиды, - Правда.

-Филипп, - произнесла я, с трудом выдирая слова, словно они были приклеены изнутри. Но все же я осознавала для себя важность всего, что решилась сказать. Как просто было бы уйти, не сказав этого! - Наверное, некрасиво искать вашей дружбы – что дружбы! – просто расположения сейчас, а не раньше. Вы сделали уже очень многое из того, что не удалось мне, и я очень рада этому. То есть не тому, что не сделала я, а тому, что сделали вы… Тут я запуталась совершенно. К чему ему мои рассуждения, если он и меня-то не помнит, да если и помнит – что с того? Но Тор слушал, не перебивая.
- И памятник, и Финский залив…- почти всхлипнула я, чувствуя, что речь моя теряет последнюю логику и убедительность. – Просто я думаю, что если у вас все удалось – значит, это возможно, возможно благодаря честному труду, значит, надо идти дальше и не отчаиваться. И поэтому мне очень важно знать, что вы помните меня – не можете же вы совсем не помнить меня! И будете хоть изредка вспоминать с добрым чувством, которого, быть может, я и не заслужила в ваших глазах, но на самом деле, все-таки стою. То есть не уйдете совсем и навсегда. Это глупо звучит, но, наверное, это единственная правда, ради которой я сейчас здесь.
Всю мою сбивчивую речь Филипп выслушал очень внимательно.
- Я понимаю, Аня, - кивнул он, - Я рад нашей встрече. И торжественно протянул мне руку.

Когда я вбегала на вокзал, чтобы встретится с Филиппом, была весна, почти лето, все уже было зеленым, и все цвело, а когда вышла, то с неба хлопьями валил снег. Небывалое дело – снег шел почти летом, и в пору было представить, что началась зима.
Но снегопад неожиданно закончился так же внезапно, как и начался. Снег еще не растаял, как тут же жарко выглянуло солнце, и все засияло, и в ясном небе засветилось сразу две радуги.