Фос оф нэйче

               

                Из серии  «Записки любознательной женщины»

               


  В субботу у моей дочери в Лондоне должен был состояться большой прием по случаю новоселья. По-английски – «пати». А раз уж этот день совпал с 13 января, то было решено, что мы, кто понимает, что это такое, заодно будем считать этот вечер и празднованием Старого Нового года.
 По этому случаю мои дочь с зятем решили проснуться в субботу пораньше, чтобы успеть доклеить обои на лестнице своей двухэтажной квартиры, а то, дескать, неудобно будет перед гостями, которых предполагалось собрать человек тридцать.
 Для меня, сибирячки, все это было не очень понятно.
   -   Встанем в восемь, - говорит зять.
   -   Нет, лучше в шесть, - утверждает дочка.
   - Дети мои, -  говорю я, – вы можете решать что угодно,  раньше десяти                все равно не встанете.
  А сама думаю: « Какие обои  могут быть! Тут с утра убираться, да жарить-парить на такую ораву надобно…» Но  молчу, со своим уставом в их монастырь не лезу.
   Встали мои голубки в начале одиннадцатого. Только меня зря  будили их всюду расставленные зверские будильники. К одиннадцати раскачались на наклейку обоев.
   Поскольку на второй этаж квартиры гости могли подняться только по нужде в туалет (там находились  две спальни и санузел), то обои решили клеить там, где они будут  видны  с первого этажа. А уже дальше,- предполагалось, - человек будет смотреть только на нужную ему дверь, и ему будет не до разглядывания стен. Такая была придумана стратегия по случаю позднего вставания.
  Ею мы и руководствовались до двух часов дня. А гости ожидались к пяти!
  Я уже начинала тихо нервничать, глядя на все увеличивавшийся хаос в квартире, когда, наконец, молодожены дали отбой и отправились в магазин затариваться на вечеринку.
Я в этом уже не участвовала, по недомыслию  пообещав заняться уборкой пола. Пылесос оказался настолько же  иррациональным, насколько иррациональны сами англичане; и я долго пыталась устранить последствия оклейки обоев, таская  это подобие штанги по ступеням, которые по-английски были сплошь уклеены ковровым покрытием.
  Однако к пяти часам не только уборка была закончена, но и столы ломились от яств. В их, английском, понимании, конечно. Потому что по нашим, российским понятиям, есть было нечего. Так, погрызть чего-нибудь на сытый желудок. Вроде как шведский стол с английской диетой.
Стали одеваться для приема гостей. Смотрю, моя дочь сменила футболку на более красную, а зять - джинсы  на более синие. Когда я переоделась, мои дети  деликатно  мне намекнули, что этот костюм никто не поймет.  Самым подходящим им казалось мое домашнее одеянье, в котором я только что пылесосила пол.
  - Ну хоть юбку-то можно сменить? – взмолилась я.  Мне разрешили, и я потом весь вечер чувствовала себя одетой прямо-таки потрясающе.
  - Что будете пить? – спросил меня зять.
  - Ты же знаешь,  я – человек любопытный. Давай что-нибудь, что в России не пьют.
  - Джин с тоником, - объявил мой зять, неся два стакана, и мы по - российски чокнулись…

  …Моё любопытство меня слегка подвело. Напиток оказался  похожим на джина, которого лучше держать в бутылке и наружу не выпускать.
  Он растворился потихонечку в горьком тонике, так что  не разберешь, то ли  тоник горчит, то ли джин, и начал коварно влиять на мою светлую, чистую и непьющую, короче – российскую  душу.

 
  …Хоть наутро я, как всегда, проснулась  и раньше всех, и даже успела прибраться маленько, в смысле поскидывать их разовую посуду в мусорные мешки, но внутри мне было настолько же плохо, насколько вчера было здорово.
  Наконец на кухню ко мне спустился мой зять. Ему тоже было нехорошо после  вчерашнего. Потому что мой зять – итальянец ( хоть и родился в Лондоне), поэтому  его темперамент тоже слегка не совпадает с английским.
  - Пошли, - говорит. ( Он со мною почти всегда говорит по-русски).
  - Что, пилить будет? – спрашиваю.
  - Что такое «пилить»? - Я показываю на шее. – А, понял.  Да, вместе легче пилиться будет.
  - Да уж, -  отвечаю. 
  Мы одновременно вздохнули и, обнявшись, как два недобитых солдата,  мужественно пошли признавать себя побеждёнными.
  Моя милая доченька, вся из себя толстенькая и румяная, лежала в это время в постельке, а на ней сверху лежал ее круглый животик, из-за которого, собственно, она вчера и не брала в рот ни капли, а следовательно, имела возможность наблюдать своих родичей с совершенно неправильной точки зрения. 
  Сели мы с зятем виноватые на краешек цветастого одеяла, ручки на коленках сложили, головы опустили, приготовились к пилке шей.
  Дочь отложила толстенную книжку, где умные англичане учат своих англичанок, как нужно жить в ожидании «бэйбочек» (нет, чтобы мать расспросить по-хорошему!), и начала:
   - Мама, ты вчера сколько выпила?
   - Три стаканчика тоника с джином,  - отвечаю. А она в меня, как выстрелом, безжалостно:
   -  Шесть, – говорит.
   - Этого не может быть, - говорю, - потому что этого не может быть никогда. Я же прекрасно всё помню.               
   - Понятно. А  ты  помнишь, о чем ты говорила  с Петером?
   - Конечно, помню. Мы обсуждали взаимопроникновение английской и русской культуры друг в друга.               
     - Это при твоём - то английском?
     - А у него русский, как мой английский. Так что мы с ним на двух      языках говорили, слово  по-русски, слово по-английски, кто как может. 
     -  Ну и что ты выяснила, ты хоть помнишь?
     -  Конечно, помню. Мы англичан лучше знаем, чем они нас. Они  только и могут назвать «Толстой, Достоевский, Чехов». Пушкина не знают!
      -  А что ты ему говорила, ты помнишь?
      -  Честно говоря, не очень…
      -  Киска, ну что ты нападаешь на маменьку, - вступается за меня мой зять. Петер, уходя, сказал, что твоя мама – очень интересный человек.
   Но моя дочь неумолима:
   -  А ты подожди, - грозит она мужу беленьким пальчиком, - твоя очередь еще не настала. -  И принимается опять за меня:
     -   А с Клэр ты о чем шепталась?
     -  Мы с ней о женском возрасте говорили. Она мне о своих  проблемах рассказывала.
     - Клэр никогда и ни с кем не говорит о своих личных проблемах. Здесь это не принято.
     -  Ну я же об этом не знала. Мы с ней  по-русски поплакались друг другу в жилетку. Я обещала свято хранить ее тайну до самой смерти.
     -  А с Николасом  ты о чем так сильно руками размахивала?
     -  Он сам ко мне подсел, я  к нему не навязывалась.  Мы с ним обсуждали  теплоснабжение в городе Красноярске.  Мне языка не хватало, поэтому я руками показывала.
    Зять опять пытается за меня заступиться:
     - Николас, между прочим, сказал, что твоя мама ему очень понравилась.
    Дочь нехотя соглашается:
    - Да, он тоже любитель поговорить… - И опять продолжает допрос:
    - Ну хорошо, а в целом, мама, ты помнишь, что ты делала?
    - Ну что такого я могла сделать?
    - Во-первых, ты выясняла у всех, как зовут их отцов, и потом всех   называла по имени-отчеству. Мэри  ты весь вечер звала Мариванной, Клэр - Кларой Петровной, а к Саймону обращалась «Семен Фомич».
    - Ну и что?
           - Ну пойми, здесь так не принято!
           - Ну и что!
    Зять опять пытается за меня заступиться, но дочь ему не даёт и слова сказать.
    - А еще ты выбирала себе жертву, причем  не одного человека, а сразу целую компанию, и начинала им доказывать, что русский Шерлок Холмс лучше английского, а русский Винни Пух лучше английского Винни зе Пуха.
 - Ну и как, мне удалось их в этом убедить?
 - Конечно же нет, но ты притащила кассеты, и пыталась их вставить в видик, чтобы доказать, что это так.
 - Да,  - вдруг поддакивает дочке мой зять,- Вы вчера утверждали, что у русского Шерлока Холмса есть тонкий английский юмор, а у английского его нет.
 - А ты помнишь, что Энни тебя спросила: «Может и русский Шекспир лучше английского?!»
  - И что же я на это ответила? 
  - Ты сказала, что пока нет, но ты лично собираешься этим заняться.
  -  Господи, но это же был юмор!
  - Но они не понимают русского юмора, как ты не понимаешь английского! А  что ты им рассказывала анекдоты про англичан, это ты помнишь?
  - Я помню, -  вставляет зять. -  Я  их тут же всем  объяснял.
  - Понимаешь, ты захватила всеобщее внимание и никому больше не давала поговорить между собой.
  -  Но ты же сама говорила, что англичане вечно ведут только светские беседы, и с ними не о чем поговорить!
  - Ну а коронный свой номер ты, мама, помнишь?  Когда  Грэм по твоему наущению вытащил елку на середину комнаты, а ты поставила всех в круг и заставила водить  хоровод с  песней: «В лесу родилась елочка»?
  - Ну и что! Я же им переводила её на английский! Они, по-моему, все с удовольствием пели.
  - Мама, но ты же знаешь, что у тебя совершенно нет слуха! Ты их всех неправильному мотиву  обучила!
   Тут, конечно, оправдываться мне было нечем. Десяток чопорных англичан, нещадно врущих мотив русской песни, -  это был уже несмываемый грех.
   А тут ещё мой зять вдруг добавляет:
    - Между прочим, каждый, когда уходил, говорил, что вы у нас–    «фос оф нэйче».
   Тут мне по-настоящему нехорошо стало.
          - Как-как? – переспрашиваю. – «Фат оф нэйче»?  Это что такое?
   Зять как расхохочется! И доченька моя, смотрю,  размягчилась и тоже смеяться стала.
 - Мама, -  говорит,- ты только нигде не скажи «фат оф нэйче». А то получится «пук природы». А про тебя говорили, что ты «фос оф нэйче». Это «сила природы». В Англии так говорят о таких людях, как ты.
  - Ну и чем же плохо быть «Фосом оф нэйче»? – спрашиваю.
 Доченька пожимает плечами.
        - Да нет, это неплохо в общем-то. Просто такие люди здесь почти не встречаются. Ладно, пошли завтракать.
 Тут мой зять, который понял, что его  пиление уже  миновало, с воодушивлением произносит:
  - У нас  есть  реклама о том, что из десяти кошечек девять выбрали б «Вискас». Так я хочу сказать, что из десяти зятиков десять выбрали бы такую тещу, как у меня.
  - Спасибо, зять, - говорю, -  хоть  ты меня понимаешь!
  - А еще у нас говорят, - продолжает он, - что если хочешь увидеть свою жену в будущем, посмотри на ее мать.
  -  Ну уж нет, - произносит моя дочка.

_____________________________

опубликовано в газете "Красноярский комсомолец" под названием "Теща из Красноярска"