Путешествие

  Утром ко мне в комнату ворвался друг Каргашин и с порога закричал:
- Собирайся быстрее! В Художественном Фонде нам дают документ на право проезда на грузовых теплоходах по Волге!
 Я посмотрел на друга непонимающими глазами, собираясь с мыслями. Но он, как всегда, опередил мой вопрос:
- Мы садимся на теплоход в городе Сарапуле, и куда поплывёт теплоход, туда и мы поплывём!

- А что мы-то будем на нём делать? - наивно спросил я.
- Ну, ты возьмёшь этюдник и будешь рисовать, а я буду отдыхать. Разве плохо?
Я ещё задал вопрос о том, сколько денег это удовольствие будет стоить, но Каргашин махнул рукой, показывая своё нетерпение.

Мне с утра думалось с трудом, потому что я всегда рисовал до глубокой ночи, был совой с рождения, поэтому стал собираться неохотно. Каргашин нервно бегал по комнате, при этом ухитряясь сделать три шага вперёд, три - назад. Такого возбуждения в нём я ещё ни разу не видел.
 Видно, это путешествие по Волге с какими-то привилегиями его сильно привлекало. Итак, мы помчались в Удмуртское отделение Художественного Фонда России. Директор Художественного Фонда посмотрел на Каргашина благосклонно, а на меня с неприязнью.

-А этот мальчик - ваш брат? - спросил он, протягивая Каргашину один документ, который выглядел весьма неказисто.
- Нет, это студент четвёртого курса Художественно-графического факультета, как я, - солидным голосом ответил Каргашин.

- Надо же! - удивился директор, после чего протянул вторую бумажку не мне, а Каргашину.
На бумажке в половину листа значилось: "предъявителю данного документа оказывать всяческое содействие со стороны Волжского торгового пароходства в творческой командировке".

Ясно, что без этюдника, холстов и картона путешествовать было бы неприлично. Но Каргашина это не беспокоило. Он брал меня с собой именно для прикрытия своего безделья в этом круизе. Без него я бы, конечно, не поехал. Мать моя всполошилась по поводу денег,

но вездесуший Каргашин её успокоил, сказал, что за месяц путешествия надо заплатить всего семнадцать рублей за питание на судне. О, благословенные времена! Семнадцать рублей! Конечно, мы собрались в дорогу в течение двух часов. Вернее, собирался я, а в руках Каргашина была только тощая сумка.

Нагрузив свой этюдник красками и кистями, я упаковал большое количество картона. Моя мать натолкала в мой чемодан большое количество трусов, маек, рубашек и носков. Загруженный под завязку я выглядел, наверно, рядом с Каргашиным его оруженосцем, когда мы явились в Сарапуле на причал. Капитан теплохода взглянул на меня и спросил Каргашина:

- Это ваш младший брат?
Каргашин снова охарактеризовал меня положительно, после чего мы оказались гостями уютной, четырёхместной каюты. Перед самым отплытием теплохода в нашу каюту боком втиснулся наш студент Дуркин. Появление третьего жильца нашей каюты я воспринял исключительно равнодушно, потому что и у этого путешественника не было даже маленького альбома для зарисовок.

Ни Каргашин, ни Дуркин особым прилежанием в рисовании в институте отмечены не были. Поэтому мне стало немного скучно. Рисовать одному было даже скорее неудобно, так как я мог выглядеть нескромно.
Надо сказать, что с Каргашиным я познакомился благодаря его напору. Во время учёбы в школе номер тридцать два города Ижевска Каргашин был прославленным художником, в отличие меня.
Он участвовал в школьных выставках ежегодно с копиями картин знаменитых художников огромного размера. Мои акварели альбомного размера выглядели тускло в сравнении с его творчеством. Поэтому я даже не пытался двигаться с ними к общешкольной славе.

В институте вдруг выяснилось, что Каргашин совершенно тонул на рисунке, то-есть, не умел рисовать с натуры. Наверно поэтому, интерес к художеству у него едва стал теплиться
на уровне программы. Дуркин был ещё меньше интересен как в рисунке, так и в живописи.
Но после знакомства с командой теплохода я как-то совсем перестал обращать внимание на

пассивность своих спутников. Берега плыли нам навстречу самые разные, облака в небе постоянно менялись, а скорость теплохода, шедшего против течения в сторону города Перми по Каме, была едва заметной. Так что я немедленно раскрыл этюдник на палубе, и творческая моя "командировка" началась.

Каргашин и Дуркин лениво грелись на солнце, которое летом 1963 года было необычайно жарким.
Хочется несколько слов сказать о команде теплохода. Парни все были молодые, многие охотно позировали мне, отчего я довольно скоро не только обжился в этом коллективе, но и заимел серьёзное уважение к себе. Особенно это проявилось, когда я взял у матроса топор показать, как надо колоть тюльки дров на поленья.

Я просто стремительно обошёл вокруг трёх тюлек, короткими, резкими взмахами рук превратив их в то, что удобно класть в печь. На мостике стоял капитан, который и спросил меня, где я так ловко научился колоть дрова. Всю свою короткую жизнь я прожил с матерью в деревянном доме, и с раннего детства помогал матери не только в этом.

Надо заметить, что наше путешествие по Каме было временным. Далее теплоход должен был плыть назад по течению, до входа в Волгу и на юг, останавливаясь в больших городах. Это было неплохо, но был один нюанс: на теплоходе нас кормили только завтраком и ужином. Мой организм серьёзно страдал от такой диеты.

Каргашин был парень упитанный, а Дуркин был в возрасте, после армии, такую жизнь они переносили легко, тем более, что не потели над этюдниками. К тому же, в городе Перми они оба ушли на берег, благо их сумки  больше походили на веер. Я же был в полной зависимости от своих вещей и боялся опоздать на теплоход, если бы он пожелал неожиданно покинуть причал.

Оба моих спутника вернулись к вечеру на теплоход довольно красные. Каргашин стал хвлить пермское пиво, а Дуркин только улыбался. Я уже знал, что Дуркин на вечеринках выпивал изрядно, но никогда не пьянел. Мне было невозможно с ними тягаться в этом искусстве, потому что и денег было в обрез, и прочностью на ногах с зельем в желудке я не мог хвалиться.

Итак, теплоход нагрузился до ватерлинии, и мы поплыли  мир посмотреть и себя показать. Плыли мы теперь быстро, пейзаж менялся стремительно, поэтому я усердно писал портреты. В пути многие члены команды отдыхали и позировали мне охотно. Каргашин и Дуркин своей ленью стали раздражать моряков. В каждом городе моряки по очереди ходили на базар за

провизией для камбуза и кока, так что скоро они вынудили двух отдыхающих усердно бегать на базар. Меня эта процедура обходила стороной, потому что я оправдывал своё пребывание на теплоходе. Кто же великого маэстро побеспокоит в тот момент, когда на картоне появляются глаза и нос следующего моряка!

Весь круиз наш был овеян потением под жарким солнцем. Купаться капитан запретил категорически, так как нёс полную ответственность за наши жизни. Некоторые города мы проскакивали ночью, поэтому лично я опомнился, когда теплоход втиснулся в узкий Усть-Донец. Что капитан забыл в этом южном захолустье, меня не интересовало. Фактом было то, что мы могли теперь купаться, сколько душе угодно.

Я как-то даже не заметил отсутствие Дуркина, настолько он был мне безразличен. Почему-то я купался один. Даже не купался, а плавал с экспериментами. То плыл с помощью только рук, то и вообще используя только тело. Настолько вода была тёплой и ласковой, что хотелось в воде шалить. Каргашин бегал по берегу и искал девушек.

То, что Каргашин дня не мог прожить без новой пассии, мне было известно. Но в этой
станице девушки были все на виду и вели себя неприступно. Каргашин с горя позвал меня ночью залезть в чужой сад и полакомиться абрикосами. Вечно голодный, я охотно согласился улучшить свой питательный рацион.

Только мы перелезли через низенькую ограду и прикоснулись к щедротам природы, дверь в мазанке открылась. В проёме света появилась тщедушная фигура явно немолодого человека. Надтрескнутым голосом малоразличимый мужчина попросил нас не ломать ветки ночью, а придти днём, взять сколько-нибудь бесплатно.

Я устыдился настолько, что сразу забыл о признаках голода. Каргашин охотно согласился с хозяином сада, и мы, вернувшись на теплоход, стали терпеливо ждать наступления нового дня. Уклад жизни станицы был для нас какой-то занавесью таинственности. Оказалось, что полновесное ведро абрикосов в лучший базарный день стоило три рубля, но не в самой станице, а в городе.

До города без личного автомобиля везти товар было себе в убыток. С бедностью местные жители боролись, кто как мог. Да этим тогда славились все удалённые районы страны от центров цивилизации. Естественно, мы набрали этих абрикосов столько, что несколько дней я не вспоминал о том, что нас забывают пригласить на обед.

Однако какой бы райской жизнью ни услаждал нас тёплый приём Усть-Донца, Каргашину стало настолько тоскливо жить без перемен, что он быстро договорился с капитаном другого теплохода, и мы буквально ночью покинули свой первый круизный теплоход. Ускорить этот процесс вынудило моё упрямство.

Я ни за что не хотел расставаться с портретами тех, кому они стали казаться дороже всего на свете. Бытовало странное мнение, что портрет написать художнику, что раза три плюнуть.
Такое быстрое изображение портретируемого лица за один час походило на сидение в фотосалоне. Однако нервное напряжение художника в течение этого часа равнялось многим годам обучения!

Как-то неосторожно я попросил позировать женщину-кока. Нарисовал её маловыразительное лицо, естественно, очень похоже. Сразу три моряка стали меня уламывать подарить портрет.
-Она даст тебе три рубля! - говорил один из них.
- Она тебя закормит! - обещал другой.
- Да будь же ты человеком! - стыдил третий.
До сих пор мне стыдно за своё жлобство, хотя прошло немало лет.

Новый коллектив рождал новые отношения. Здесь Каргашин уже не особенно миндальничал. Он сполна вкусил магическую силу своего и моего мандатов. При этом он не случайно опирался на мой талант портретиста. Так что на втором торговом теплоходе мы устроились не хуже. Весьма сильно загоревшие, мы ничем теперь не отличались от членов команды.

Каргашин, имея опыт негативного отношения к своей незанятости, немедленно принял на себя обязанности помощника кока. Думаю, соглашался он на эту обязанность не бескорыстно. В его тарелке всегда плавало больше чего-то густого, и мне тоже жизнь облегчалась.

Когда мы плыли вперёд, канал имени И.В.Сталина меня впечатлил не очень, так как было раннее утро, а спать я любил. Но теперь теплоход вползал в эти шлюзы против течения реки днём. Чудовищных размеров статуя вождя всех народов высилась на двадцать метров и, казалось, подпирала бы облака, если бы такие висели в небе.

Но небо было исключительно чистым. Со дна первого шлюза статуя товариша И.В.Сталина казалась ещё более грандиозной фигурой. Меня всегда поражало такое возвеличивание маленького человека, рост которого был на сантиметр выше роста В.И. Ленина.
Каргашин опять стал страдать от безделья настолько, что не мог вытерпеть это медленное движение к ногам колосса.

Шлюзы буквально истощили его нервную систему, и он предложил мне обогнать наш тихоходный транспорт. О, горе мне, что я охотно согласился с ним! Со своей тощей сумкой Каргашин легко расстался с нашей уютной каютой. Я же не сообразил, что все мои краски из этюдника перекочевали на картон, который надо было, не спеша, упаковать как можно удобнее.

Нагруженный изрядно, я плёлся за танцующим другом, поливая потом степной простор, пока не почувствовал, как веером посыпались на скудную растительность земли мои этюды. Я с надеждой смотрел на Каргашина, всем своим видом моля о помощи. Но Каргашин упивался своим здоровьем в пружинящих мышцах, приплясывал, показывая все тридцать два зуба, и даже изображал нетерпение моей задержкой.

Я бросил чемодан и этюдник на смесь песка и осота, чемодан раскрыл и стал выбрасывать не пригодившиеся майки, трусы и даже рубашки. На свободное место чемодана я уложил большую часть этюдов, а остальные кое-как связал шнурками от туфель. Идти после этих действий стало легче, но, как оказалось, всё это я проделал почти рядом с шоссе.

Все мои тряпки, заботливо уложенные моей мамой в мой чемодан, призывно цвели почти рядом со мной. Но примерно на таком же расстоянии от нас остановился автобус "Лиаз", явно кого-то ожидая. Каргашин помчался к нему, не раздумывая, и мне пришлось проделать такой же спурт. Мы сели в автобус на заднее, свободное сиденье, и автобус тронулся в направлении города Волгограда.

Всю дорогу мы сидели, не шелохнувшись. Всё боялись, что с нас потребуют оплатить проезд. Только покинув автобус, я догадался, что мой этюдник и был причиной остановки автобуса. Каргашину же светил бы без меня только дымок и пыль от колёс.

Каргашин каким-то чутьём осознал, какими бумажками с печатью мы обладаем! Он немедленно отыскал гостиницу волжского пароходства в городе-герое, где и был нам предоставлен двухместный номер с безупречно чистыми простынями, наволочками и полотенцами. Я не могу не признать, что классическая внешность художника помогала Каргашину больше влиять на людей, чем мои навыки в рисовании.

Я больше походил на школьника, которого неохотно пускали на вечерние сеансы для взрослых в кино. Скорее всего, я просто был опекаем своим другом в этом путешествии, и
он создавал мне благоприятные условия для создания вполне приличных творений.

Больше всего меня поразило в гостинице то, что за это удовольствие с двумя кроватями ничего не надо было платить. Поэтому я согласился пожить в Волгограде столько времени, сколько пожелал мой защитник от мелких забот, связанных с бытом. Скорость решений Каргашина уже не поражала моё воображение. Мы мчались то на пляж, где я рисовал, то на Мамаев Курган, то рассматривали дом Павлова, весь изрешеченный снарядами и бомбами.

Дом так и оставили стоять с пустыми глазницами окон, без крыши, чтобы новые поколения осознали подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. Мы даже пытались познакомиться с девушками, не обращая внимания на наши скудные финансы. На самом деле, я был фактическим мотом, благодаря капризам судьбы и друга. Ведь мы платили семнадцать рублей за месяц питания уже на двух теплоходах! А жили гораздо меньше месяца.

На пляже со мной случился неприятный сюрприз. Я написал панорамный этюд пляжа со множеством загорающих людей, когда  сильный порыв ветра сорвал картон с этюдника и швырнул лицевой стороной в песок. Горе моё было неизбывным! Я много сил и времени потратил, чтобы сколько-нибудь уменьшить ущерб моему труду, но песок пляжа всё же пришлось привезти в родную Удмуртию в изрядном количестве.

Почти перед самым отплытием Каргашин, как обычно, познакомился с двумя девушками. Мне, как ни странно, досталась настоящая красавица! Можно сказать, цветущая роза юга! Забыв о
своей невзрачной внешности, я готов был отдать полмира этому чудному цветку Волгограда, и, не раздумывая, согласился сопроводить красавицу в любом направлении, кроме ресторана.

Однако Каргашин, быстро разочаровавшись в своей девушке, насильно оттащил меня от лакомой приманки греха. Позже он объяснил свой поступок тем, что это знакомство могло быть просто опасной затеей. Я, после его объяснения, сообразил, что риск в нашем дальнем путешествии от родного дома ни к чему, и успокоился.

Сразу, почему-то, вспомнился эпизод в станице Усть-Донец. Я рисовал девочку на фоне пейзажа, которая была просто некрасивой. Рисовал я её довольно неохотно, можно сказать, силой воли, когда почувствовал, что позади меня кто-то стоит. Невольно оглянувшись, я почти потерял дар речи. За моей спиной стояла ещё более яркая красавица - "ангел во плоти"! - Вот кого мне надо было изобразить на моём этюде! - пробормотал я первое, что мне пришло в голову.

Девушка окинула меня равнодушным взглядом, сказала одно слово - "Похоже", и исчезла так же незаметно, как появилась.
-Какая красивая! - сказал я, обращая свои слова маленькой натурщице.
- Это моя сестра, - просто ответила девочка, не обращая внимания на мой изумлённый взгляд.
- И вы живёте вместе? - спросил я, всё ещё не веря в их родство.
- Мы спим на одной кровати, потому что у нас маленький дом.
- Так, наверно, и кровать недостаточно широкая в маленьком доме? - уже почти съехидничал я.
-Да, кровать-то бы ничего, но спать с ней неприятно, - почти пожаловалась девочка.
-Почему же с такой-то красавицей неприятно спать? - удивился я.
- Так парни ночью свистят, вызывают на танцы.
Я продолжал не столько рисовать некрасивые черты девочки, сколько пейзах, её окружающий.
Мне не хотелось выяснять, какие танцы могут быть ночью. Перед глазами стоял образ прекрасной девушки, которую я мог бы рисовать всю жизнь, не уставая.

-Ну, всё, - сказал я девочке тусклым голосом, - можешь встать и посмотреть на себя.
Девочка встала, подошла ко мне и посмотрела без всякого интереса на этюд. Её равнодушие покоробило меня, отчего я заторопился на теплоход. Каргашин, взглянув на этюд, ухмыльнулся саркастически:
- Надо же, даже страшилки в этой станице знают себе цену!
- Почему ты так решил? - спросил я.
- Да подкатился я к подобной девице, так она от меня отошла подальше, сказав мне, что у них не принято разговаривать с незнакомым парнем.

Город Волгоград оставил в моей душе не только приятные воспоминания. В гостинице я забыл, что положил в шкаф портрет моториста Геннадия Градусова, который был самым удачно написанным маслом. Лучше бы я подарил этот портрет этому парню с атлетической фигурой!
Найдёт ли этот портрет натурщика, не знаю.

К тому же, я не знал, что совсем рядом, на противоположном берегу, в городе Волжске жил мой дядя с семьёй. К сожалению, об этом я узнал только после возвращения домой. Моё путешествие могло ещё более обогатиться впечатлениями. Каргашин не помешал бы этой встрече.
Третий теплоход от Волгограда довёз нас до города Горький без заметных происшествий, не считая эпизод с моим рисованием. У капитана на теплоходе гостила внучка. На беду себе я написал маслом её портрет от причёски на голове до туфелек. Вся команда выстроилась передо мной, упрашивая подарить капитану этюд.

Это было для меня невыносимо, потому что портрет был удачным, и расстаться с ним для меня значило стать несчастным не на один день! Так что в городе Горьком Каргашин опять организовал побег с теплохода глубокой ночью.
Гостиницу мы искать не стали, потому что обнаружили теплоход, отплывающий в направлении Москвы.
 Настоящим сюрпризом для нас с Каргашиным была палуба, сплошь заполненная новенькими автомобилями "Волга". Но это было ещё не всё! Во многих "Волгах" внутри расположились пятнадцатилетние школьницы из города Чимкента! Настоящий букет самых разнообразных лиц, причёсок и нарядов!
О, Каргашин не стал терять время на школьниц! Он сразу пристроился к их гиду, девушке моего возраста. Оказывается, девочки девятого класса из города Чимкента Туркменской Республики плыли всё время на этом теплоходе, а гид в городе Горьком присоединилась, чтобы показать им Москву.
Я же, не способный выглядеть по своим годам, познакомился с Леной, которая была самой высокой среди девушек. У меня было ощущение, что она была даже выше меня.

Портрет получился более взрослый, но Лена, действительно, выглядела лет на восемнадцать.
Вообще, южане взрослеют быстрее северных жителей. Я на одном портрете не пожелал остановиться, и нарисовал портрет подружки Лены. Что тут было! Лена не просто растроилась, она обвинила меня в измене!

Так что третий портрет я благоразумно писал с гида из города Горький. При этом Каргашин постоянно разговаривал с девушкой, и портрет получился очень одухотворённым.
В Москве школьницы гурьбой помчались на автобусную остановку, забыв с нами попрощаться.
А я поплёлся за Каргашиным, который отлично чувствовал себя в любом, незнакомом ему,
лабиринте.

Капитан предупредил нас о том, что теплоход будет стоять в речном порту трое суток, так что для прогулок по Москве у нас было времени достаточно. Каргашин немедленно набросился на прилавки с пивом, а я вкушал все сорта мороженого. Экономить я уже не стремился свои
деньги, так как теплоход должен был на обратном пути иметь маршрут до города Пермь.

В Москве я так часто заглядывался на какие-нибудь новинки, что моментально потерял из виду легковесного друга. Первую же ночь в столице мне пришлось провести на скамейке южного речного вокзала, так как наш теплоход стоял в северном речном порту. Эта ошибка моя пришлась на час ночи. Сторож вокзала указал мне на скамейку и сказал, что на ней ночевали и более солидные дяди и тёти.

Удобства, конечно, не было никакого, так что я проснулся в четыре часа утра, но не от холода, а потому что отлежал спину. Настроение моё от этой ночи не испортилось, наоборот, я увидел Москву совсем в другом свете! Представьте столицу Советского Союза:
широкий простор улиц и никого! Даже нет ещё дворников. А вдали поднимается ореол лучей ещё не видимого солнца!

Проходит ещё несколько минут удивительной тишины, и вот уже слышен рокот мотора поливальной машины. А вслед этому звуку уже слышно шуршание автомобильной метлы об асфальт. Машина проползла, рокот стал слышен где-то за моей спиной, и снова - никого.

Так как метро ещё не открылось, я решил прогуляться до следующей станции. Боже мой, как велика столица-Москва! Я шёл довольно быстро ровно два часа! Не в силах измерить километраж моей прогулки, я сел в вагон метро без сил. Поколесив по подземным лабиринтам Метро не более пятнадцати минут, я вышел на поверхность земли как раз на территории северного речного вокзала.

Теплоход стоял на месте, каюта моя ждала меня с распростёртой простынёй, а Каргашин даже не проснулся, когда я влезал на второй ярус полки. Верхняя полка мне всегда доставалась во время нашего "кругосоветского" путешествия, так как я был легковесом и не любил рано вставать. С каким удовольствием я погрузился вторично в сон, как только моя голова коснулась подушки!

При пробуждении Каргашин рассказал мне, где ему удалось побывать. Моё путешествие при этом померкло, так как трудно объяснить восторг души кому-либо восприятием спящего города.
Три дня пролетели. Последняя порция мороженого была не куплена, чтобы остались крохи денег на автобусный билет от города Сарапула до Ижевска. Я смотрел, как между завтраком и ужином Каргашин заливал свой необъятный желудок пивом, и не понимал, что приятного он находит в этом горьком на вкус напитке, но всё-равно глотал слюну.

Картон мною был весь заляпан краской, поэтому я просто отдыхал во время обратного пути. Команда теплохода меня больше не интересовала, да и они смотрели на нас, как на вынужденный балласт. Теплоход плыл по течению Волги быстро, пока не повернул в реку Каму.

Нетерпение наше с Каргашиным нарастало. Как-никак, полтора месяца путешествия утомили нас изрядно.
В городе Сарапуле мы попрощались с капитаном теплохода и командой довольно тепло. Наши мандаты, выданные нам перед путешествием, стали не нужны, как только мы сели в автобус до Ижевска.
Моя мать встретила меня вся в слезах. Не имея лишних денег в дороге, я не мог ей посылать телеграммы о своём местонахождении. Так что она смотрела на меня неделю так, будто я свалился с неба, как желанное чудо. Возраст мой, по межународным меркам, был весьма зрелый, но разум мой всегда отставал на нескольео лет, не меньше.

Поэтому я всё время удивлялся тому, что мать так влюблённо смотрела на меня целую неделю.
Только на седьмой день она разразилась злобной речью в адрес моего бесчувствия, называя меня простонародным словом - "дурак".

В институте преподаватель рисования и живописи - Холмогоров А. П., увидев кипу этюдов моих и портретов, написанных маслом, попросил положить на шкаф. Он пообещал посмотреть, как только освободится от срочных дел.
Через неделю, не дождавшись оценки моего титанического труда, я вошёл в деканат, чтобы забрать свои этюды.
Каково же  было моё изумление, когда на шкафу я не обнаружил ничего! С расстроенным видом я вернулся в нашу аудиторию-мастерскую. Все студенты нашей группы сосредоточенно водили кистями по холстам.
-А где мои этюды? - плаксивым голосом возвестил я о себе. Все головы повернулись ко мне.
Половина студентов весело скалали зубы.

-Так мы взяли понемногу, на память. Ты станешь великим художником, а мы будем вспоминать о тебе, глядя на твои этюды! - с улыбкой ответил А.Е. Ложкин.
Единственным, кто вернул мне десять этюдов, был именно А. Е. Ложкин. Среди именно этих этюдов были те, из-за которых я и Каргашин меняли теплоходы ночью.

Как ни странно, предсказание студентов, что я стану великим художником, не сбылось. А вот банальный воришка А. Е. Ложкин стал народным художником Удмуртии. И сегодня, спустя много лет, мы с ним находимся в приятельских отношениях. Я даже жалею, что отнял тогда у него свои этюды. Ведь это здорово, когда у начинающего художника воруют картины!

Это ли не досрочное признание мастерства?

Ижевск, 2010 год