Нательный крестик

Это случилось в день празднования 65-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-45 годов. 
Ветеран  войны, простой Солдат, защищавший Сталинград и с единственной медалью «За отвагу»,  полученной им за бои в Берлине,  спешил в то утро к скверику Большого театра для встречи с ветеранами. 
Сам Солдат жил в коммунальной квартире с соседями, которые только спали и видели его смерть, так как надеялись на то, что получат после смерти старика и его комнату… Но везде твердили о  равноправии, добиваясь некой справедливости, всюду спрашивая: почему  один старик живет в комнате 28 метров, а они, стоящие на очереди на улучшение жилищных условий, втроем ютятся на 13…  При этом, нигде не афишируя, что этот старик коренной москвич,  ее защитник и ветеран войны.   
Солдат действительно жил один. Его родители, ученые-химики, были эвакуированы из Москвы в начале войны и домой уже не вернулись.  Поезд, на котором они ехали, был атакован немецкими бомбардировщиками.
В возрасте 17 лет, будучи на фронте, он влюбился. Она была санитарка в том самом госпитале,  куда он попал после своего первого ранения. Она же стала его первой женщиной.   Окрыленный этой  своей первой любовью, он вновь рвался на фронт. Он уже знал, что и кого именно он будет защищать на этой войне.
Но так случилось, что немецкая танковая колона, прорвав наши боевые порядки, вышла на тот самый госпиталь, который лишь готовился к эвакуации и они расстреляли здание вместе с раненными прямой наводкой… 
Он узнал об этом уже в самом конце войны.  А потому эта девочка-санитарка, любовь к которой он пронес через всю войну, стала не только его первой, но и последней женщиной.  Он оказался однолюб.
Прошли годы. И уже никого из однополчан не осталось в живых.
Несколько раз  Солдата приглашали на встречу со школьниками по линии районного Военкомата, но вскоре перестали, так как узнали, что ветеран, после заданного ему любого вопроса, касающегося боевых действий… вдруг, очевидно, вспомнив нечто, начинал плакать.  На этом, как правило, беседа и прекращалась.  Педагоги жаловались на срыв важного и ответственного мероприятия…   И в военкомате о Солдате забыли.
И вот сегодня он  снова, какой год подряд,  спешил в сквер Большого театра.  Ведь там,  помимо  моря цветов и поздравлений,  щедро разливаемой  водкой,  он дорожил самой возможностью вместе с иными, пусть и незнакомыми ему ветеранами, поднять  стопку, как память о  фронтовых ста граммах, как возможность  помянуть тех,  кто уже никогда не встает с ними в один  ряд,  не увидит восхода солнца, не коснется ступней  мягкой зелени первых росток травы.  Тех, о ком уже подзабыли даже родные и близкие… - Да, был дед, воевал, погиб… - скажут они в день праздника, вспоминая уже порядком подзабытые  рассказы родных,  и через какое-то время снова отстраненно мысленно погрузятся  кто в свой неустроенный  быт, кто в проблемы на работе, а кто в компьютер… 
Вот и в то праздничное утро, Солдат  спешил к Театральной площади… 
И вдруг что-то больно кольнуло в груди,  пронзило насквозь, да так, что мгновенно выступил обильный  пот. Что-то проснулось, что-то ранее не иначе, как затаившееся. И в самый неподходящий момент себя, так скверно  обозначив,  стало подбираться к самому сердцу Солдата.
Солдат схватился за грудь, в надежде ощутить крестик… И вдруг понял, что его нет, нет крестика. Не иначе, как, выйдя из душевой, забыл надеть его себе на шею, -  и  тут Солдат даже приостановил свой размеренный  ход, напряженно думая, что же ему теперь делать – вернуться за крестиком – значит опоздать на встречу, пропустить, ставший традиционным, ритуал… Но и идти далее без крестика Солдат  также не решался…
И тут  он развернулся  и быстрым шагом пошел в направление дома. Кто-то в этот праздничный день переезжал, и лифт был занят…  Он поднялся на пятый этаж. И открыл дверь.
Соседи, не иначе, как  праздновали. Из-за их двери неслось  лишь безсвязанные восклицания: даешь, еще накатим, повторим…
Он быстро прошел в ванную, но  искомого крестика там не было. Вошел в свою комнату… и огляделся, внимательно, цепко, как и подобает солдату.  И вдруг почувствовал второй удар, уже более мощный, заставивший его ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть.
- Где же он, - думал Солдат, уже не столько о боли, сколько о крестике. 
Но когда почувствовал, что ноги становятся ватными, добрел-таки до кровати и лег,  лишь освободившись от пиджака с медалью «За отвагу» на лацкане.  А потом и вовсе, на время, потерял сознание.  И увидел их, всех своих друзей-однополчан, любимую девочку-санитарку и родителей. Словно бы душа выпорхнула, успела вознестись и снова вернулась, сообщая Солдату,  что путь чист, что дорога  вперед свободна…  Что его уже ждут…
И тогда он еще раз вспомнил тот случай на войне, который  в корне изменил всю его жизнь.  Это случилось под Сталинградом.  В окопах на правом берегу Волги…  Начался артобстрел и в их блиндаж ввалился какой-то представитель Ставки Верховного Командования в сопровождении командира полка и иных сопровождающих его офицеров. И первым делом генерал потребовал  освободить  укрытие… якобы  для совещания.
А там, в углу, на самодельной полочке стоял, кем-то оставленный, небольшой иконный образ Пресвятой Богородицы.
И генерал вдруг  увидел его.
- Это что здесь за богадельню развели… -  зло рявкнул он, оглядывая бойцов. -  А ну все вон  отсюда и доску эту забрать, чтобы и духа ее здесь не было…
Бойцы, как горох, высыпали из блиндажа, чтобы не дай Бог не попасть под руку ретивого генерала.  И нечаянно остался лишь Солдат.  Кроме него забирать иконку  было уже некому.
- Что стоишь? Твоя доска? – снова рявкнул генерал.
- Моя!  - неожиданно для себя, ответил  Солдат.
- Вот сейчас артобстрел кончится, я с тобой поговорю… А пока пошел  отсюда…  Пусть теперь  тебя твоя  размалеванная  доска  спасает…
И Солдат, взяв иконку в руки,  вышел из укрытия.
Что же тут началось. Настоящее светопреставление… Бомбы рвались  так часто и с такой силой, что даже в блиндаже уже все  подумали о  своей неминуемой  гибели.  Генерал со страху, будем уж говорить то, что было, забрался  под стол.
А когда наступила тишина, он приказал всем, кроме своего адъютанта, выйти.
- Принеси мой чемодан, только быстро… - приказал он ему, почему-то  не вылезая из-под стола.
Капитан выскочил наверх и остановился,  пораженный увиденным. На всем протяжении, куда мог достать человеческий взгляд, были одни ямы от разрывов снарядов и трупы наших бойцов. Части машины, на которой они ехали,   разметало аж на десяток метров вокруг. Что уж говорить о каком-то чемодане…  так как все, что могло гореть – горело…
Капитан вернулся в блиндаж.
А когда вернулся,  то понял, что представитель Ставки… от страха, оказывается,  обосрался.
В такой виде ему и пришлось появиться перед офицерами полка. 
И тут он увидел Солдата, все еще стоявшего в окопе и прижимавшего к своей груди иконку. Солдата, враз поседевшего, но живого. И, как я понимаю, пообещавшего  нечто Богу, а взамен попросившего сохранить всего лишь одну жизнь… для этого генерал и представителя Ставки, который, по разумению Солдата, от своего чрезмерного усердия или страха, не ведал тогда, что творил.
Когда Солдат очнулся, то первым делом коснулся груди… и вдруг почувствовал, что нательный крестик на нем, что он никуда не девался, а лишь в сутолке начавшегося дня,  оказался на спине, а не на груди.
Впервые в своей жизни, вспомнив этот эпизод и найдя крестик, Солдат, не заплакал, а улыбнулся, благодаря Бога за все…
И с этой удивительной улыбкой отошел к тем, кто его все эти годы любил и ждал.