Бхай-бхай

               
               
      Началось всё с Хохрякова. Сам он потом рассказывал:
      - Иду я утром мимо газетного киоска. Смотрю, японец стоит, рассматривает какой-то журнал. Я, как ни в чём ни бывало, огибаю киоск, как всегда направо, потом налево, гляжу – и там по японцу. Струхнул: поехали мозги набекрень, двоится, наверное, после вчерашнего, или даже троится. Заскочил в гастроном, томатного соку выпил. А вечером, уже из газет, узнал, что приехал к нам в Ерофеевск ансамбль из страны восходящего солнца. Я на концерт пошёл, поют – заслушаешься. Голоса красивые, сильные. Лица улыбчивые, приветливые. И так захотелось мне для этих милых ребят сделать что-то приятное, а что можно сделать? Дай, думаю, за автографом к ним обращусь. Пробился сквозь толпу, «Гив ми отограф, - говорю, - напишите, пожалуйста, что-нибудь, май нейм Хохряков Витя». Один симпатяга, баритон, кажется, или тенор, засмеялся, взял у меня программку и сверху написал пару слов, вот смотрите.
      - Ну, и что означает эта клинопись? – спрашивает Ильин.
      - Не клинопись, а иероглифы. Ты что, японский язык не знаешь?
      - Нет. А ты?
      - Я-то знаю. Как-никак элитную школу в Ерофеевске кончал.
      - И что же он тебе написал?
      Хохряков перевернул программку и прочитал на обороте сделанный им самим авторский перевод:
      - Дорогому Вите. Джапан-руси бхай-бхай!
      - Бхай-бхай? Где-то я уже это слышал, - сказал Ильин.  – Вспомнил. Это же по-индийски. Что-то вроде: «Хинди-русские братья навек».
      - А по-японски, - перевёл Хохряков, - «Когда вернёте Курилы?».
      - Ух ты, автограф, выходит, с политический подтекстом, - удивился Ильин.  -  Ну, и как ты на это ответил?
      - Тоже подтекстом. Взял у него из рук какой-то блокнотик, нарисовал в нём кукиш и подписал: «Накось выкуси».
      - По -  японски? – ахнул Ильин.
      - Да нет. По-русски. Пусть осваивает наш великий, могучий.
      - Ты настоящий патриот, Витя, - похвалил Ильин.
        И все уважительно посмотрели на Хохрякова.
      А на следующий день уже Авалян автограф принёс. Все к нему – чей?
      - Угадайте, - дразнит Авалян и по лицу его блуждает загадочная улыбка Джоконды.
      Стали рассматривать автограф. Чёрт его знает чей. Разве определишь по каракулям. Опять к Аваляну: «Не томи душу. Открой инкогнито».
      - Ладно, скажу, - улыбается Авалян. – Киноактёра знаете, который в киносериале «Силантьевы» Евсеева сыграл?
         - Здрасьте, - Мальковский ему возражает, - всё ты напутал. Как раз ноборот. Он в трилогии «Евсеевы» Силантьева сыграл.
      Спор зашёл. Творческая дискуссия разгорелась. Каждый на своём стоит. Одни, значит, за Евсеева, другие за Силантьева. Бросились за энциклопедией. А там ничего не написано ни про того, ни про другого. Кто-то выход подсказал: «А давайте поищем по фамилии актёра». А как его фамилия? Очень популярный актёр, фамилия вертится у всех на языке, а точно никто не знает. Пока вспоминали, столько нового о киноискусстве узнали. Оказывается, артистка Галабутская четвёртый раз замужем, а у Завьяловой сын от Светлицкого. Бойко – тот поддать любит. Как гонорар за фильм получит, прямо из кассы в кабак. Пока всё не просадит, из кабака не выходит. А Чистоплюев наоборот, трезвенник. Зато жена на нём ездит. Он всё по дому делает – куховарит, стирает, пылесосит. Разве что не рожает. Это только в фильмах он отморозков и беспредельщиков играет. Тут уж душу отводит. Бандюганы в его исполнении, свирепые, беспощадные, зрителей в дрожь бросает, по всему кинозалу зубовный скрежет разносится..
      Потом уже очередь Ковальчука подошла. Припёрся он в девять ноль-ноль, измученный, измождённый. Еле на ногах держится. Швырнул на стол коробку от папирос, а на ней чья-то роспись.
      - Нате, - устало говорит. – Пользуйтесь.
      Все коробку крутят, интересуются:
      - Кого это ты, Митя, расколол? Чей автограф?
      - А писателя, - отвечает Ковальчук.
      - Какого?
      - Знаменитого. «Бурный поток» написал.
      - Ах ты, сукин сын! – после минутной паузы закричал литературно подкованный Мирзоев. – Лапшу нам на уши вешаешь. Нет такого писателя, понимаешь, нет.
      Ковальчук сперва опешил, потом возражать стал:
      - Как это, такого писателя нет? А кто же «Бурный поток» написал?
      - Нет! – кричит Мирзоев, - такой книги. Никакого «Бурного потока» нет.
      - Не может быть, - стушевался Ковальчук, - я столько раз этого писателя – Сазонов его фамилия – на фотографии видел. И в профиль. И со спины.
      - А автограф он тебе тоже со спины давал? – ехидничает Мирзоев.
      Ковальчук упёрся рогом: давал, мол, автограф и всё. Кто-то поддержал Ковальчука, кто-то Мирзоева. Одни говорят, есть такой писатель, другие – нет. Опять открыли энциклопедию. Значится там один Сазонов. Государственный деятель давних времён.
      - Так это он и есть, – воспрянул духом Ковальчук.
      - Дубина, - Мирзоев ему под нос энциклопедию тычет. – Тот Сазонов давно умер.
      - Ну и что, - не сдаётся Ковальчук. – Он умер, а книги его живут.
      - А как же ты тогда автограф у него взял?
      Понял Ковальчук, что заврался. И все поняли, что он нам туфту подсовывает. Ну и посыпалось на него:
      - Аферист!
      - Мошенник!
      - Фальшивомонетчик!
      Такой шум поднялся, такой густой общественный резонанс кругами пошёл, - хоть топор вешай.
      И в этот момент заходит в отдел директорская секретарша Таня и прямо с порога командует:
      - Тише, мальчики! Я вам ещё один автограф принесла.
     Мирзоев взял у неё листок и стал его читать. Читает и бледнеет, читает и бледнеет.
      - Опять что ли фальшивка? – спрашивают у него.
      - Да нет, - грустно отвечает Мирзоев, - это оригинал. Только не в нём соль. Кроме автографа тут ещё кой-какой текст имеется.
      - Наверное, Ерофеевск – карашо!
      - Хуже, - отвечает Мирзоев и зачитывает:
«Приказ по институту. За срыв выпуска проектной документации лишить отдел №5 премии за второй квартал!»
      - Не может быть! - зашумели все. – Чтоб весь отдел? Сразу?
      Тогда Мирзоев повесил приказ на стенгазету «Вперёд к…» и мы убедились, что услышанное – горькая правда.
      Между прочим, раньше мы этого как-то не замечали, - паршиво расписывается наш директор. Буквы какие-то острые, колючие. Мы этот автограф даже в коллекцию свою включать не стали. Совсем не бхай-бхай наш директор. Даже наоборот.