За семью ручьями

      Ну, придётся снова писать рассказ…
      – Ты опять за перо? Шаг шагнёшь – и  сразу  записывать,– ехидничает муж.
      Однако на меня его ехидство  подействовать  никак  не может. Я  точно  знаю, что придётся  пять  раз   рассказывать о  прошлом   путешествии с нашей  приятельницей  –  Мусей  дальних странствий (так  муж  теперь и  меня  называет).  Не   сделать ли проще?  Вместо того, чтобы пять  раз одно и  то же  проговаривать,  для красного словца каждый раз прибавляя разные подробности ( тут-то и уличат дотошные  слушатели во лжи!),  не  лучше ли один раз  это  всё  записать?  Кому интересно – прочитает, а   кому неинтересно,  тот  хоть  мучиться не  будет,  слушая,  как  я  свои восторги о птичьих хорах  буду  изливать.  Закроют    «чтиво»,  да и  дело с концом.  Нет,  что  ни говорите, надоедливый собеседник страшнее  самого скучного   автора.  Книжку-то   можно закрыть.
       Вспомнила,  как накануне,  уже  снарядившись по-походному  и закинув за спину рюкзак, вдруг  остановилась возле  зеркала в прихожей. Сказала сама себе:
       – Валя,  дома столько  дел… Отчёт, который надо отдать после праздников, ещё не  готов. Рука  болит после падения с велосипеда. Нога тоже.  Ведёшь себя  ты  легкомысленно, несоответственно возрасту. Так нельзя. Вернёшься из  этого  очередного «бродяжничества»   – обещай  исправиться и  начать  новую жизнь.
       Отражение в  зеркале  ухмыльнулось:
       – Ну-ну…  За семь вёрст киселя  хлебать.  Не смеши.  Сколько  уж  обещаешь… Иди уже…
       –  Клянусь. Вот только  последний разочек… Завтра вернусь  и всё сделаю. И никуда  больше  не пойду.
       –  Брехня! –  из зеркала выглянула  нахальная  рожа,  не поверившая ни единому моему слову. Показала язык.  Передразнила.  Подмигнула.
       Ну что ж,   отправляемся.  Наши планы на выходные  нелепо разбились в прошлый понедельник после   моего неудачного  падения  с велосипеда. Велопробег  в  Кайралы приходится отменить,  но   передвигаться  пешком –  противопоказаний нет.  Я канючила   целый вечер, и  муж   согласился  топать пешком  со мной,  имеющей не вполне «спортивно-солдатскую  форму»,  в нашу «избушку на курьих  ножках», в которую  зимой  ходим на лыжах.  Всего-то пятнадцать километров  – рукой подать.  Серьёзные туристы о таких расстояниях  даже  говорить  не  будут. Но  мы  не  туристы, мы  «странники,  бродяги, чудаки».  К спорту  отношение очень  спокойное,  главное – «кайф»,  который  даёт  движение. Двигаться   можно на  чём  угодно: на  лодках, велосипедах,  на лыжах,  на   машине, в  конце концов   – просто пешком.  Но чтобы  была  дорога. И  чтобы  дорога  обещала  малюсенький экстрим. И  чтобы в дороге было  полное взаимопонимание.
        Папа,  как  трезвомыслящий человек,  почитывающий  литературу о туризме, совершенствующий  своё спортивное образование в Интернете и  жаждущий  экстрима   серьёзного, а не  «малюсенького»,  поучает меня:
        – Матушка,  главное в нашем  деле,  как пишут,  понимать, где  заканчивается экстрим и  начинается «кирдык».
        Не возражаю. У меня  порог  страха  такой, что я ни  в какой   глобальный  «экстрим» не полезу. Мне нужны тихие заводи  на реке и  ровная дорога  без препятствий.
        Идём  по  весеннему лесу  – птицы  трещат  без  умолку,  заключая  брачные союзы. На дороге  то  снег,  то  лужи,  то вязкий  песок.  Грязи в нашей песчано-каменистой местности не  бывает. «Всякий кулик своё болото хвалит», поэтому  папа  идёт,  расхваливая  эту песчаную вязкость, делая  экскурс в своё давнее тверское  детство на попечении  бабушки:
        –  Нет, у нас, в Заполярье,  такой  грязи,  как в средней полосе, конечно, не  бывает. Вот я помню, как  в Тверской  губернии в  детстве застрял  на улице. Чернозём.  Грязища  такая,  что  сапог не  смог вытащить… Спасибо,  почтальонша   ехала  – помогла  несчастному  ребёнку.
        По  дороге оказывается,  что   мы давно так  весело  не болтали о  том о  сём… Вроде  всё переговорено  за   длинную  жизнь, а   смотри-ка,  ещё  что-то  находится,  чем  хочется  поделиться  друг с  другом.
          –  Слушай, – вдруг   меня осеняет  непонятный    математический зуд, – а  давай посчитаем,  сколько раз нам придётся переходить  ручьи.
          –   Вообще,  смотря,  как считать. Если  сами  ручьи  считать,  то  их  будет пять, а  если  считать именно  количество переходов  через   ручьи,  то  будет семь. Ручьи  же петляют, вот и  приходится  один и тот  же ручей  два раза  переходить.
         Я в  восторге:
         – Значит, наша  избушка стоит  за  синими  горами,  за  дремучими  лесами,  за  семью  ручьями!  Здорово!  Сказка!
         –  Да уж  здорово – только   придётся-то  тебя  переносить  через  некоторые ручьи. Я в  болотных сапогах   перейду, а  ты,   матушка,   вряд ли в  своих  сапожках  эти  ручьи  преодолеешь.
         – О,  романтично  как   –  перебраться  через ручей на собственной  лошадке, – хихикаю я,  забыв,  что  прибавила в  весе и  переносить меня на  закорках   моему спутнику  уже  будет   гораздо   тяжелее,  чем  раньше. Ведь  если  посчитать,  сколько раз папе в наших странствиях приходилось переносить  через  ручьи  меня и   детей,  то получится примерно такое    число,  как  будто он   вынес  из  боя роту  бойцов. Водных препятствий  в наших  краях  несметное    количество  –  ручьи и ручейки  изрезали  все леса.
         Зимой  ручьи  проблемы не представляют – мороз наводит переправы:  катись  куда  хочешь,  без  особых размышлений.  Только  самые «порожистые» места на ручьях  продолжают  зимой жить, дышать, но в любом  другом  месте  – надёжные мосты. А вот  во время  разлива весенних вод…
         Первые два  ручья  были  ещё несерьёзными,  я  переходила  их   следом  за  мужем. Третий  ручей оказался   страшненьким. Вода ревёт,  на  дне  каменюги  видны:  не знаешь,  куда  ногу поставить. Папе  не впервой,  он сразу  спилил  себе палку  для  переправы и пошёл. Перенёс вещи на  другой берег – вернулся за мной. Меня  вдруг одолело чувство страха ( ну, наконец-то,  благоразумие о себе  тихонечко  заявило!):
         – Ты что,  нет,   я  боюсь.  Тут  такое  дно,  что если  свалюсь  – сразу сломаю ногу или  руку. Глянь,  какие камни! А вода прёт,  смотреть жутко.  Давай в другое место. Ты  же говорил, что если  здесь нельзя  перейти,  то  вернёмся в  другое место. Или  домой пойдём, назад…
         Муж не стал возражать. Спокойно  пошёл на   другой  берег,  принёс  назад  рюкзаки. Молча.  Потом строгим голосом (он  умеет строгим  голосом   уничтожать мою панику) сказал:
         – Валя, в другом месте  будет то  же самое. Не выдумывай. Залезай на спину, сиди смирно.  Клиент, которого везут,   должен вести себя  без паники.  Всё. Точка. Поехали!
         На середине ручья я вспомнила нашу переправу  через  злополучное  брёвнышко,  закончившуюся переломом ноги. Стало страшно. Тут я поняла, что  «экстрим»  приблизился к границе  с  «кирдык». Однако  мысль,  что  «лошадка»  бывалая,  меня рассмешила. Против паники   лучшее средство  –  юмор. Теперь  уж стало  так смешно,  что я  боялась рассмешить и  свою «лошадку»,  иначе  бы  точно  завалились   в ручей.
          Ага,  перебрались!  «Переправа, переправа,  берег левый,  берег правый…»
         Садимся на привал и тут  только  замечаем,  что  птицы не умолкают ни на минуту: ведь  уже поздний вечер, а  они   продолжают свои песни,  как  ни в  чём не бывало, невзирая на поздний час. Конечно, темноты уже давно нет – белые ночи вступили в свои права,  темнота теперь наступает на короткое время около  двух часов ночи, а скоро и совсем исчезнет.  Птицы поют   весенние гимны  так звонко и задорно,  что невольно  заслушаешься. Оказывается,   птичек-пичужек  белые заполярные ночи  тоже  вдохновляют.   Весенний птичий хор   выводит  такие  рулады,  такие  коленца выдаёт,  такие трели запускает,  что не нужна никакая  другая  релаксация  –  только  слушать  этих  лесных певцов и певуний. Ох,  как они стараются!
         И  комарья в лесу нет пока  – вот  ещё в  чём прелесть майского леса. Красотища! Как  дышится  легко и свободно,  воздух  такой  обалденный,  такой  животворный,  что  бледные и  чахлые после зимы  людишки  сразу  розовеют  и  молодеют в  лесу.
          На   мокрой дороге особенно  хорошо отпечатываются следы  его обитателей: вот лоси  прошли,  вот  лиса пробежала,  вот    тетерева  натоптали…  Вау! Тут сам  хозяин   тайги   проковылял!
          От неприятного   ожидания  встречи с мишкой   начинаю  болтать  без  умолку,  что  вызывает у мужа  улыбку:
           – Так,  радио   работает…
          –  Я  тебе  заменяю  передачу, которую ведёт  Веллер…
          –  Ясно,  значит,  ты будешь Валлер… Продолжай.
          –  Вот сейчас придём в избушку,  радио достанешь  – там и послушаешь, – огрызаюсь,   хоть  стать Валлером  –  это вроде комплимент получить.
          –  Подожди,  ты  же  знаешь походное правило:  не говори  «Гоп!»,  пока не перепрыгнешь… Точнее: не говори «хоба!», пока не сел на «хобу».
           Смеюсь и соглашаюсь: с «хобой»,  туристическим приспособлением  для    сидения,  наше передвижение  давно стало гораздо комфортнее, но прежде  чем сесть на неё,  надо хорошенько потрудиться  – ногами.
          Чем  ближе к избушке,  тем снега всё  больше. Взлетают   и проносятся стрелой над нами  утки  –  они  уже прилетели,  птенцов  выводить будут в родных краях.
          Вот  кажется, что  пустынно и   неуютно в  майском  лесу, природа  серая  и   унылая, нет у нас  ни  цветущих  вишен и каштанов, ни  роскошных   приморских  магнолий.  Камни, брусничник,  мхи,  ели  и  сосны на сопках. За что  любить-то это  лесное  пространство?  Не знаю, даже объяснить  не пытаюсь.  Просто  люблю.
         Ручей за ручьём преодолеваем  препятствия, ещё  раз  папе приходится  поработать  вьючной лошадкой – и вот  мы  у  цели. Наша  избушка на курьих ножках  встречает нас гостеприимно  – новыми птичьими  трелями.  Кажется,  что сердце   сейчас   разорвётся от переполняющих  его  восторженных  чувств. Чистым сердцам  доступны простые радости –  птичьи  песни вливаются в  душу,  наполняя    её  до  самого   верхнего краешка.
         Пока папа разжигает в избушке  огонь, я  сижу на    скамейке  и  слушаю  птичьи  голоса.
         –  Фью-ить-фить-фить… –  начинается перезвон пичужек.
         – Жить-жить-жить… – так  ясно  слышится человечье слово в птичьем   гаме.
         –  Лю-бить… Лю-бить… – это какая-то  пташка малая  начала  сольную партию в  хоре.
         –   Лю-би! Лю-би! –   на разные голоса  гремит в ответ  весенний лес.
         Папа   высовывает нос  из  избушки:
         – Птичек слушаешь? На   поэзию потянуло?
         – Нет,  я  по части прозы… «Лета к суровой прозе клонят…»
         – Ага,  попав  в лес,   Валенька  стала прозайкой,  это обещает человечеству  новые «Записки охотника». 
         Муж  любит  подтрунивать над моим пристрастием  всё  зарифмовать и, если перефразировать   афоризм Дон-Аминадо, «через  словесность навести  панику на  окрестность». Но  уже готов  чай, уже в  избушке блаженное тепло идёт от печки.  О, это неизъяснимое наслаждение – попасть к  печке-буржуйке  после многокилометрового  перехода! И  это чувство  свободы от цивилизации  и   суеты…
        Время – около полуночи.   В окошке виднеется  светлое небо,  на котором  лимонной  долькой  завис молодой  месяц. Звёзд нет,  деревья  притихли, ветер угомонился, в печке  тихо и мирно   догорают  головешки.  Фонарик не нужен –   включаем  радио.
        По «Маяку»  после полуночи  начинается передача.  Ну, прямо птичкам нашим в  тему! Обсуждают    знаменитую  фразу Пушкина из  романа «Евгений Онегин»: «Любви все возрасты покорны». Улыбаемся,  как точно  совпадают наши мысли  с  мнением  семейного психолога, участвующего в передаче: «Любят не за что-то…»  Да-да,  любовь  так  же необъяснима,  как  необъяснимо весеннее возрождение земли,  притяжение  земли и неба.
            Весёлый трёп  ведущих и радиослушателей продолжается долго,  нет  уже сил дослушать,  какому возрасту более   благотворны  любви порывы.   Кажется,  птицы  об  этом  знают    больше:   вон как они  ночью  распелись! Ещё  сильнее! Ещё радостнее!
           – Эй, птицы,  когда  же  вы  спите?
           Утром  спозаранку – опять  этот  несмолкаемый  птичий  хор!
           –  Ты не  знаешь,  какие это птицы поют? – спрашиваю папу.
           –  К сожалению,  не знаю, – печальным голосом  отвечает он,  потому  что   у него  настроение  сейчас не  шутливое,  как  и  у   всех людей, не  любящих  утром вставать после многокилометрового   перехода по  бездорожью.
          –  Какой же  ты  ограниченный  человек, не  можешь даже  объяснить другому  ограниченному человеку,  какие это птицы поют  «фью-ить-ить»?
         Муж никак не реагирует на  мою попытку пошутить:
          –  Ну, не могу. Не знаю. Не объясню. Тетеревов и глухарей я  бы  узнал,  знаю, как они  токуют. Всю ночь  прислушивался,  но  их не услышал.
         – Хорошо,  что не услышал, – комментирую я, – иначе бы  тебя ещё и  на  ток бы понесло.
         Возле избушки муравьи проложили    целую дорогу. Пристраиваюсь   понаблюдать за муравейником.   Один  дурашка  цепляется  за  любопытное  двуногое  и   на  брюках  делает  перелёт в  избушку. Дурачок, куда ж  ты?  Ну, ползи-ползи,  здесь   как  раз    недалеко дверь.  Я  бы  тебя  быстрей   доставила к месту,  так боюсь,  испугаешься,  вдруг  раздавлю  ещё.  Ползи сам,  братец!
         После фотосъёмок на  любимом ручье с водопадиком,  возле которого стоит  избушка,  одолевает дерзкая мысль: «Не пройти  ли  ещё  два километра по ручью, где давным-давно мы обнаружили водопад, с которого и началось наше семейное коллекционирование заполярных  водопадов?»  После трезвого рассуждения мысль отвергнута: там склоны  пока все в снегу, идти тяжело и в гору, и с горы. «Как молоды мы были», – мурлыкаю  сама  себе под нос  известную песню.  В следующий раз. В памяти вдруг всплывает торжественное обещание  прекратить «бесцельное  блужданье по лесам».  Ладно, как говорила Скарлетт, «я  подумаю об этом завтра»…
         Обратная дорога всегда кажется  короче, поэтому  мы  её сознательно удлиняем частыми привалами. Правда,  пришлось сократить путь, обходя  по лесу,  без дороги, вчерашний опасный ручей. Мы даже не рискуем  идти к нему, потому  что за ночь воды в нём наверняка ещё прибавилось.  Поэтому  обратная дорога выглядит как  развлекательная прогулка, а не  поход.  В одном месте идём по болотине. Кочки  болотные  под солнцем  уже оттаяли,  мягкие,  пружинят. А вот  полянка,  затенённая  высокими  елями и соснами –  ближе к северному склону. Тут  ещё кочки   как  ледяные подмостки. Прыгаем по ним,  как дети.  О дороге  я  не беспокоюсь, заблудиться  не боюсь – муж   дорогу никогда не путает,   даже  если  идёт  без компаса и  без солнца.  Чувство у него,  что ли,  такое есть:   шестое,  или  точнее   седьмое. Шестое –  это  интуиция, а  седьмое  –  это что-то необъяснимое, названия  я ему  ещё не придумала.  Но  у меня после многократных  случаев  безошибочных  выходов из леса  полное доверие спутнику. Поражает,  как точно  человек в незнакомом месте предсказывает: «Вот  за  теми  соснами   будет  дорога».  Точно,  дорога!  По лесу,  без  дороги и  тропинки,  ходить  нужно очень осторожно: камни скрыты под мхом и  ягельником,  чуть  оступишься – и  ага!    Устаёшь,  бредя  «напролом»,  больше, но  зато и видишь  больше, идти интереснее.  Какие капы встречаются на  берёзах!
             Ну,  слегка ноют ноги – это не в счёт. Подумаешь, в общей сложности  тридцать километров.  Зато  и  косточки поразмяли, и вроде в   зоопарке побывали. На  одном привале  лемминг  так  осмелел,  что мимо нас стал  бегать,  как  у  себя  дома. Ну да,  он  у  себя  дома  как раз и есть.  А  ещё  рябчики  выпархивали,  да  глухарка пролетела. Живёт  лес,  живёт! Хотя  его обитатели и не лезут гостям на глаза,  как   мартышки в зоопарке,  зато   тут  все  свободны: и  человек,  и  зверьё  –  без  клеток  обходятся.
            На  болотце,  которое мы проходим,  меня   вдруг останавливает резкий запах  багульника.  Закрываю  глаза и  уже  вижу  поляну в  цветах. «Где-то  багульник  на сопках  цветёт…» Тут и  вишнёвый сад не сравнится! Тут и  ландыши-подснежники больше не вспомнятся,  когда  зацветёт  багульник. Но   это  ещё  не скоро: пока  ещё только начало мая. Хотя  весна в  этом году небывало ранняя.  Срываю веточку  – в рюкзак для  шаманства: когда  рюкзак пропитан запахом багульника, он  долго  на  антресолях  не  залёживается.
           На привалах   опять слушаем птичьи хоры:
           – Тюх-тюх-тюх, – заводит на высокой ели весёлую,  озорную песенку какая-то пичужка. –  Ти-ти-ти,  тих-тих-тих, тих-тих-тих…
            Что  такое? Дактиль? Ведь это «тих-тих-тих» явно с  ударением на первом слоге…
            – Тр-трр-тррр, – отзывается где-то подальше  ещё  один  задорный голос.
            – Фить-фить, фить-фить, – раздаётся   великолепный  ямб.
            – Жить-жить-жить, –  защёлкали по всему  лесу на разные лады  свою  любимую песню  малые  и  большие пичужки.
            – Лю-бить, лю-бить, лю-бить!  –  явно в этом  птичьем  царстве «любви все возрасты покорны».
             Вдруг до нас доносится  торжествующее: «Кар! Кар-ман  кар-ауль! »
             Хохочем: эту каркунью   даже мы,  со скромными орнитологическими познаниями,  узнаём моментально. 
             Ну,  что ж, дорога назад всегда немного грустная:   за  семью ручьями  живёт сказка, но, увы,   нужно возвращаться  в  цивилизацию и суету.
             На изумлённый вопрос: «Как, вы не бывали в Париже?» –  я  теперь  всегда   буду отвечать,  выказывая  крайнее изумление:
            – Как,  вы не бывали  за семью ручьями?
            Эх, как  хорошо  жить! Жить-то  как  хорошо!
            Птицы  на прощанье во всю мощь своих  певческих  глоток   орут,  подтверждая  очевидное:
            – Жить-жить-жить! Лю-бить-лю-бить-лю-бить!
            А завтра  – День Победы, и я  вдруг   до  сердечной боли понимаю,  что   этот  птичий  хор  «жить!» и «любить!» так же  звучал в  те далёкие годы,  когда затихали бои здесь, на Кандалакшском направлении. И солдаты  между  боями   прислушивались к  этому гимну жизни  и   каждой  жилочкой,  каждой  капелькой  крови отзывались: «Вы-жить! Вы-жить!»  Не прошли  фашисты   здесь, не прошли! Только  до сих пор  на  нашей  земле  находят  останки  неизвестных солдат. Потому и не прошли,  что   солдаты  хотели  не просто выжить,  а  чтобы  дети  и внуки  выжили  –  и жили!
           – Жить-жить-жить! Любить-любить-любить!  –   поют птицы.
               
                2011

Фото В.Яроцкого. За семью ручьями.