Явление друга. Часть четвертая

Я себя, конечно, укоряю,за недостаточно профессиональный подход к английскому-но я считаю, наслушавшись, о чем поет молодежь, да и взрослые люди, сейчас,  что есть «вещи», что называется «и почище» моих подростковых стихов- грубые, пошлые, примитивные в своей животной морали и нравственной и духовной нищете. Так что со своим романтическо-механистическим восприятием английского языка, я еще держусь особняком.
И еще много  за что меня можно и нужно было еще сто раз освистать- чтобы сделал над собой усилие , а не думал,что всему можно научиться, будучи самоуверенным  и упрямым, даже не упрямым, а упертым самоучкой-не получив обязательных, достаточных и необходимых знаний, не посетив обязательных занятий и уроков мастерства. Пока мне никто не показал, как правильно брать гитару в руки, или держать струны- сильно прижимая их к ладу- они всегда у меня первоначально дребезжали, как будто я и не прижимал их вовсе, просто трогая подушечками пальцев.  Но мне в тот момент  казалось, что все мне по плечу, мне все по силам, и я обязательно до этого всего дойду сам-без этих голодранцев- практиков-теоретиков-любящих поучать и наставничать. Я верил, что у меня все будет какое -то откровение,  или посвящение - как только в усвою магию этого непостижимого и загадочного для меня инструмента -когда он откроется мне- мне стоит только  мысленно «настроиться на его волну»,  усвоить его, понять как книгу-просто почуствовать инструмент - чтобы он ожил в моих руках, и подарил божественную и чарующую музыку.
Так я думал- получив гитару напрокат,  в которой то и было всего четыре струны из шести- только через какое-то время  я надел на нее «полный комплект» струн, и они заиграли, как должно, после настройки. Конечно же, и настраивал ее не я.  Поначалу было жалко пальцев- до того, как купил первый медиатор-вообще играл на пальцах- но звук был неважный, я даже играл спичкой, потом  каким -то  фетишным куском пластмассы- но струны были нейлоновые, и они все равно меня подводили. Гитара принадлежала тете Свете Орешко. Когда я  на гитару поставил металлические струны- звук совершенно преобразился, и это совершенно отличное и новое качество звучания инструмента меня изменило, заворожило-оно изменило мое отношение к инструменту – всегда податливому и послушному в чьих-то других, умелых, талантливых и проворных, но всегда не моих руках, людей с правильной координацией движений, чувства ритма, идеалного слуха, и одаренных искрой именно таланта, зараженных желанием «выпендриться». Чувствуя это, и злой на себя, за мою лень и бесталанность в вопросе музыкального освоения, я стал выжимать из него звук- такой жесткий, надрывный, эмоциональный- наверное-чтобы скрыть за дребезжанием струн мое абсолютное неумение играть. Теперь я бренчал на гитаре- ставя даже на запись магнитофон  «Ореанда»- чтобы  записать свои переборы-экзерцизы,  в надежде, что случайный вариативный пербор струн позволит придти к оригинальной искомой комбинации –которую можно будет, уже потом, кому -то повторно воспроизвести и «доработать». Я не жалел и изводил на это бренчанье кассеты.
Творчество заполнило все мое время, свободное от учебы. Я полностью погрузился в себя, и в свои сны, и в свое творчество . Я писал стихи на английском языке, даже фиксируя время их написания- вплоть до минуты (!)- я даже составил график, в котором я указывал количество стихов,  написанных мной за день, и смотрел на мою «продуктивность» и «результативность». Учитывались отдельные стихи-а не строфы, и тем более, что не  четверостишия –поэтому сама система подсчета была не идеальна. И я анализировал свое поведение, встречи, знакомства с девушками и разными людьми, мои переживания - и фиксировал и думал, как мое поведение и общение с окружающими стимулирует и влияет на мое творчество.
Стихи я писал исключительно на английском языке- он был для меня необузданным, как лошадь, какое-то своенравное животное со своим разумением и инстинктом, норовом и энергией, которую тоже нужно было учитывать и принимать в расчет, к тому же я представлял себя настолько крутым и оригиналным, что честно-стеснялся что-то писать на родном языке.
Я даже толком не читал никого из поэтов-(кроме поэтов Серебряного века- акмеистов и иже с ними)- вся стихотворная школьная программа- у меня прошла под знаком двух стихотворений-«Черный человек»-  Сергея Есенина,  и «Век мой -зверь мой» Осипа Мандельштама- и все! (Я больше -то и припомнить ничего не могу, прошу меня покорно простить за мое невежество.) Потому что это два самых сильных и самых жестких стиха -которые мне доводилось читать и слышать. Есть еще конечно «Баллада о буревестнике» Горького и «Скифы» Блока, но за «в ясном венчике из роз-впереди Иисус Христос» Блок для меня был нивелирован как автор. За  упоминание  Господа Бога нашего  (всуе!) в такой легкодоступной  полу-фамильярной манере. Я озлобился на Блока- с его игрой на болевых точках, с его литературной проституцией- которой он пытался засунуть в один коктейль и Советскую власть, атеистическую, богоборческую, безБожную по сути, и христианскую этику, православные каноны и ценности, низводя их к одной плоскости, которой не может быть по причине того, что это явления разных категорий,   и миров, и пониманием в узкой стихотворной строфе- даже путем перечисления- это достаточно рисковый и опасный шаг для творческого человека- поэта и ли артиста. Почему я сказал о «литературной проституции»? Да потому что здесь они поставлены не для примирения двух враждющих лагерей и оппозиций, а попытке угодить двум хозяевам- и людям основательным, с мировоззрением, с христианскими нравственными установками, не принимающим «Шариковых», и с теми же самыми «оголтелыми Шариковыми», сконцентрировавшими в себе силу для броска от лапотной страны в открытый Космос. И вместо согласия и примирения мы получили мешап, в который, скоро «попросятся на перо» и ниндзи, и тролли, и египетская мифология…
Хотя, однако, в той системе ценностей, которая существовала тогда, когда людине позволяли себе таких вольностей,  и несомненно, из –за своей глубокой образованности, и высокой духовности, не позволяли себе с такой легкостью микшировать это все , как сейчас-то тогда, в силу своей скандальности и эпатажа, стихотворение было прорывным и знаковым.