селькупское пегое похмелье

- ой, ты проснулся?
- да, сон видел.
- какой?, как прошлый раз – курил и много кошек?
- нет, я видел Монголию.
- и как там?
- пески, сплошные жёлтые и белые пески, ветер.
- и что делал ветер?
- играл с моею головой.

Иногда к нему приходил мысленный эфиоп. Всегда один, очень внимательно смотрел и шевелил пальцами возле левого уха. Не улыбки, не хмурости, есть ли такие лица вокруг, обладающие чертами наполненными чем то настолько другим, что страх не возникает, ужас не возникает, нет паники и вообще ничего нет того, что могло бы обозначить себя как знакомое, тёплоё и уютное, имеющее кожу… Когда к нему приходил мысленный эфиоп, душа, как будто, делала шаг в сторону и всё живое существо его оказывалось в ином пространстве, со стенами, с потолком, даже с окнами, но без земли и неба, в привычном понимании их.  Было то, на чём росла трава и, было то, что выносило-выпускало ветер. По этой траве было страшно ступать, всё сжималось внутри в больной лютый комочек, а ветер не возможно было вдохнуть, большая жажда – но не дышится. А он упал на траву всем телом, и сердце его взорвалось. Казалось ему, всё кончилось, всё кончилось – не мигом, долгим словом – кон – чи – лось – кончилось, он открыл глаза, окончилось, чилость, желтозубая челюсть вылезала из травы медленно, постепенно, со всех сторон обступая, не затмевая света, свет был ли? Он всё видел, но света не видел. И сверху опускалась вторая челюсть.
…обезьяньи челюсти, это челюсти обезьяны!
…тело увеличилось и покрылось пупырышками, руки и ноги слились с животом и грудью, все кости расплавились, одни глаза на самом кончике обезьяньего языка не могли не смотреть, лишённые век.

Если посмотреть на собак, кошек, тех, кто рядом обосновался. Видим ненависть. Или это, кажется, просто хочет собака съесть кошку? Но, если кошка перенимает обычаи собак, она становится собакой для собак, оставаясь кошкой для кошек? Вот бы, хоть на миг, увидеть, какие на САМОМ ДЕЛЕ, кошка, собака, маугли. Волосатые ли, зубастые ли?

Солнце осветило, ояркило место, точку преткновения, утыкновения носом в угол, угол затмения высветился светом неприступным.
- да, так у христиан старых говорилось – неприступный свет, дом света, не отражения, само светопредоставление.
- солнца в лужу?
- … в глубокую и не очень ямку дорогу, серые стены и серые берёзы, чёрные лужи с блесками света, с невероятностью отвращающие взгляд от себя блеском нестерпимым отражённого света.
Стрелы света роем били. Не возможно было смотреть прямо. Наклонив голову и прищурив глаза, кошка и собака шли на обед в соседнюю контору, где добронравная молодая корова угощала молоком и сметаной. Сладко дышалось плетёным из кристально-прозрачных прохладных струй воздухом. Громыхали попавшие в особенную, громородящую яму грузовики, орали черноголовые водители из окон маленьких машин на мятом, хриплом языке. Фонари напрягались и  жёлтели  в ярую яростность яркости самого светила. Всё было паутинным у корней и размытым по краям.
Белоголубое небо.
У  армянского ларька качался на тоненьких ногах утренний алкаш, из ларька на него смотрели две сердобольные трудолюбивые черные белки. Вот они налили ему чаю и дали булку, алкаш рассыпался в благодарностях на своём, алкашском мягком и округлом языке. Никто друг друга не понял, но ну и что! Скорым шагом по тротуару шёл седой бобёр с портфелем и в очках. Он шёл в направлении Горгаза. Горный газ рождался миллионом полусонных свиней связанных одной цепью. Так писали газеты.

И с каждым шагом всё больше любви, это время, которое нам ни когда не найти, если мы будем медленно идти, если мы будем ползти не уверенно, если холмы далеки, а за холмами море! Море хвалынское, море летучих рыб, откровенных ракушек и ярких камней внутри.
Корона зари на твоей голове, это волосы содраны нежным ветром, и кровь хлещет в откровенные раковины. Их собирают, делают пурпурные плащи. А так же бифштексы и … на крови.
Падают листья пальм на спины белых слонов, по краю поля идёт синий буйвол, бурый медведь кричит на луну, низкорослый кавказский волк, прижимаясь к земле, следует за добычей.
Кошка с собакой, поев, молока и сметаны возвращаются делать дело. Какое дело у кошки с собаком, кошкем с собакем, кокшем и сабатакем, табара и марабакем, бередо и мотонокем. Только одно у них дело – соблюдение тока. Того, что ни кто не знает и не понимает, того, что убивает, при не соблюдении норм безопасности, и даёт почтисвет, что бы фонарь в яркий солнечный день, слегка желтел в крыши машин и затылки прохожих бобров. Скукота несусветная! Серость безумная! Капля подлупная, это мороз не пришёл, а ведь нужно, что бы он иногда приходил, что бы забрать и уйти. Всё заморозить, собрать в твёрдые кристаллы грязные лужи, птичий кал, осколки бутылок смешать с чёрным снегом автомобильных дорог. И всё это съест, радуясь, Обезьяна.  Она любит шоколадный пломбир и крокодилов. Хотя, крокодилов она боится, но любит. Любит, лелеет, холит, глаголет, чешет им спинки махровой рукой. А они уползают в болото. Су. Ки.

Я иду по зелёной дороге,
В чёрной земле и серой пыли.
Без надежды, но, с лёгким сердцем.
Я просыпаюсь…