Голова

В приемной врача стоял затхлый воздух, отдававший чем-то кислым и тем самым больничным, непередаваемым стерильным запахом. Кружило две мухи, словно они тоже пришли на прием, и жужжат от возмущения, по старушечьи, мол, чего так долго.
На стенах висели пожелтевшие от старости советские агитплакаты минздрава. Сквозь затуманенное стеклышко в канцелярско-больничное помещение с грязно-желтыми стенами поступал свет, оттого они казались еще грязнее. Где-то в уголке плел своё жилище паучок, обшарпанный паркет хранил на себе отпечатки ног мириадов больных и эскулапов, желавших им помочь и вылечить их недуги.

В приемной сидело три человека. Или, можно даже сказать три с половиной. Пожилые женщины-сиамские близнецы преклонных лет, средне-плотной комплекции – одна с каким-то землистым цветом лица, впавшими щеками и глазами, чернотой в них и вокруг них, с хаотично рассеянными морщинами по ее скелетоподобному лицу. Другая же сидела какая-то темно-бурая, отдельными местами даже совсем чёрная как шахтер, над бровью у нее была бородавка с торчавшими из нее белыми волосками. Соединялись они (близняшки) где-то в районе надчревья, обвисшие груди срастались фигурой, напоминавшей древо мира корнями вверх, все это было скрыто одним халатом, а ноги были словно русалочьи, только соединены какой-то прерывистой перепонкой.

Еще сидел молодой человек, похожий на початок кукурузы, такой же зернисто-рябой, да и клетчатая рубашка с вздернутым воротником на манер американского фермера с закутанными рукавами, была похожа на листья кукурузного стебля, из которого вырастала эта безобразная кукурузная голова, венчающая овальное тело этого господина.

-Следующая, - гнусаво-болезненным голоском произнесла врач, - Преснякова Анна Петровна.

Старушки-близнецы встали, подошли к докторскому столу, передвигаясь как-то по-крабьи и все время пристанывая, надрывно, как мотор работающей Оки. Присели каждая на на краешек стульчика. Врач, женщина средних лет с рыжими бровями и глубоко въевшейся желчной носогубной складкой, безрадостно полуглядя на них поверх своих старых, заклеенных пластырем очков, произнесла: «Которая из вас?»
-Я, голубушка, я - сказала серая, - совсем уж сил нет, поможить мини..
-Дык на что жалуетесь?
-Проблема у меня такая, пище-ворительного толку, дристать все время тянет, дрищу и дрищу. Давеча ажно красным пошло, что это?
-Ничего страшного, активированного угля и промывание желудка. Следующая!
-Тута я! – переместилась на другой край стульчика следующая близняшка..
-Гос-споди, - поморщилась врачиха, - вы себя-то в зеркало видели? Вы ж черная, как шахтер! Вот вам направление к дерматологу, пусть он вас смотрит!

Двутелое, двуцветное существо прокряхтело, оперлось за засаленную палочку, проковыляло мимо, оставив запах немытого старого тела и какого-то стыда за старшее поколение..

Следующий пациент, молодой человек, жаловался на мигрень, все время приговаривал: «Болит, там, как зерна, как будто молотилкой бьют, понимаете, перемалывают, я как початок, и меня как молотилкой, трещит там, понимаете?» - «Понимаю, понимаю, - понимающе кривясь и кивнув прострочила врач. Получил обезболивающее и прошелестел из кабинета.

-Следующий!

Захар Васильевич, средних лет мужичок, в сереньком пальтишке и такими же серыми и кроткими рыбьими глазками, встал, тихонько сел к докторихе и сказал:
-Извините, у меня, собственно, такая деликатная проблема, даже не знаю, как к вам обратиться..
-Зинаида Федр-на я, написано на бирке. Ну, так что ж?
-Понимаете, - начал Захар, краснея, - дело в том, что у меня - голова.
-Что голова? Тоже голова болит?
-Нет, у меня такого рода проблема, просто у меня голова растет, и я от нее избавиться хочу.
-Чт-о-о-о?! – врачиха мерзко скривила от удивления своё изрезанное морщинами и бессмысленной жизнью лицо, - Это как? У всех голова!
-Так-то оно так, - начал робко оправдываться Захар Васильевич, - аппендикс он как бы тоже у всех, всех, но не всем полезен бывает.. А у меня голова. Вот.

Медсестра, сидевшая рядом и что-то строчившая, повернулась в сторону диалога да так и осталась с полуоткрытой щелью рта и обведенными дешевыми китайскими тенями широко распахнутыми бездонными дырами своих медсестринских глаз смотреть на этих двух.

-Аппендикс же он у всех почти, - продолжал Захар Васильевич, - но не болит у многих. Вот его и не удаляют, потому что он не болит, вот и не трогают его. А моя голова мне мешает все время – у-у-у, круглая, большая, бьюсь все время, лоб навыкат, некрасивая, нос торчком, приходиться все видеть вокруг, слышать, нюхать запахи, этот мой рот противный, ноздри, затылок, все ужасно надоело и я хочу от этого избавиться.

Медсестра и врач тихо переглянулись.

-Т-а-ак, что там от головы у нас?
-Дибазол давай.
-А поможет, доктор? – воссиял Захар.
-Поможет-поможет. Это частый случай. Идите, следующий!

Захар, окрыленный, выбежал из обшарпанного темно-серого здания поликлиники, добежал до ближайшей аптеки с мерцающей неоновой вывеской, и спросил дибазола у круглолице-прыщавой провизорши: «Это от головы?» – еще раз переспросил он? «Да, да, от головы» - отвечала она, закатив свои глаза куда-то выше верхних век, обнажив изрезанными мелкими капиллярами глазные белки.

 Захар Васильевич, как пришел домой, так сразу проглотил половину блистера с булькающим звуком. «Буду каждый день по половине пить, а не так, как пишут - по таблетке. Мне быстрее нужно, мочи нет уж терпеть.» С такими мыслями он засыпал.

Он стал измерять каждый день окружность своей головы, - и, о чудо! – уже на третий день диаметр его головы уменьшился на 1,5 сантиметра! А потом и на все 3! Ликованию Захара не было передела! Даже нос стал немного прямее, казалось, окружность его черепа начинала приобретать изящность.

Он стал хвалиться на работе своей головой, даже думал, что с такой головой он может привлечь внимание противоположного пола своим новым внешним видом. «Как вам моя головушка-то, а? Чай не ваши балды, хе-хе!» - восклицал он, бывало.

А голова все продолжала уменьшаться. А она была уже примерно в полтора раза меньше футбольного мяча. И когда Захар смотрел футбол, болея за свой любимый Локомотив, он  тоже вращал и мотал из стороны в сторону своим мячом-головой, словно желая попасть своим черепом в изображение ворот, полученное бомбардировкой электронами.. Мысли, так же как и частицы в телетрубке, яростно бомбардировали его небольшую головку, и они, многократно отражаясь внутри его черепа создавали причудливые картины и образы, то он думал, что его голова – это тот самый камень, который катит Сизиф, то представлялось ему что он - позолоченная держава в руках царя, то он думал что он жемчужина на дне океана, и его окружают невиданные русаломорфные женщины… впрочем, одна из них своими «ластами» напомнила ему о тех старушках-близнецах в больнице, что он давно еще видывал, и мечтать уже как как-то расхотелось.

Время шло. Голова уменьшалась. Захар радовался, ведь скоро вообще без головы остаться можно – и тогда - счастье. По размеру она уже была примерно как большой такой апельсин. Сам Захар Васильевич был совсем как колобок – такой круглый, желтый, и все улыбался, говоря голосом таким, как если бы он надышался гелием. На работе над ним всегда потеха была. Как только заходил он, так сразу «О, эт наш голова идет». И это, признаться, льстило Захару.

В тоже все время что-то странное происходило в голове Захара. Хоть становилась она меньше в размерах, мыслей в ней меньше не становилось. И иногда мучили его сознание кошмары, в которых он был одной точкой, но такой маленькой, что он не мог удержать в себе слишком многого, и он взрывался, разлетаясь на мелкие хаотичные частицы, просыпаясь в холодном бреду и с некоторым чувством стыда за содеянное. С первыми фотонами света, встречая зубастую решетку его окон, которые словно злобный бездушный зверь скалились на него, пытаясь поглотить его в свое нутро - жуткий, безобразный мир за окном, приходило понимание вселенского ужаса, абсурда. Захар крестился, пил дибазол, и думалось ему, что он сам - мир – а что все остальное – не по-настоящему.

Голова стала как теннисный мячик. Сознание Захара уже начинало вести совсем как Броуновское. То тут, то там, возникали какие-то спирали, туманности, но больше всего он боялся пустоты и какой-то нейтральной, но очень странной, и поэтому пугающей, звезды (или то не звезда была вовсе а просто проблеск сознания). Все чаще стало казаться Захару что, все, что он делал, уже повторялось, и что он бесчисленное количество раз ходил по этим облеванным подъездам, добираясь до своей квартирки, мимо скверика с изогнутыми голыми черными червяками ветвей, здоровался с изъеденной оспой кассиршей (казалось, тронь ее лицо - и брызнет) или одной ладошкою, как мячик, легонько поглаживал свою головку, которая вся в нее полностью умещалась; все казалось каким-то знакомым, словно все это было так всегда, миллиарды лет, и вот так миллиарды лет еще будет повторятся.

Голова уже становилась похожей на перепелиное яйцо. Ел он через трубочку жидкую манную кашу, а не видел почти ничего – как крот. Ему это нравилось. Намедни, один знаменитый в узких кругах пропойный драматург предложил сыграть ему роль Безголового всадника в его постановке, но тот отказался в силу того, что боялся публики и вообще был застенчив.
Один раз на улице, после питейного заведения, где его поили водкой через воронку, его поцеловала какая-то куртизанка, засунув ему язык прямо в носоглотку.

Однажды, возвращавшись поздно домой по серым улочкам, усеянными окурками и замерзшими на морозе плевками к нему подошел небритый мужчина средних лет в кожаной куртке с отчаянной безысходностью в глазах. Вид этого человека не выражал ничего хорошего.
Захар опешил, но не стал убегать сразу. Сидящая на одной из веток-червей омерзительно-насмешливо гаркнула ворона.
Волна перегара стала направляться по направлению к Захару.

-Слышь, бабло есть, пидар, бля?

-У меня нет, нету, я все пропил, честно, - жалобно пропищал перепелинойяцеголовый Захар, - в-вот все, все что есть, - он протянул скомканные 20 рублей, что он оставил на проезд..

Морщинистая лапа взяла деньги:
– Все, что ли? Да ты охуел, паскуда: и ка-а-а-ак даст туда Захару, где у него кусочек головы оставался, так и захлопнулся он весь в себя. Голова его белесой точкой прошла сквозь тело да и вышла тоненькой оранжевенькой ниточкой, слившись с большим ярким потоком.

-Тьфу! – плюнул мужик. В его голове была пустота, он и не пытался понять, что произошло в данный момент
-За все платить надо.