Страницы из дневника. Весна и лето 1963г

3 марта.  Воскресенье

  Мне было очень плохо.  Сначала заболела часть лба над бровью, я стала плохо видеть, началась сильная рвота. Опять пришлось вызывать скорую помощь.
   Сижу на кухне и думаю: кого я по-настоящему люблю? Только маму, одну единственную мою, любимую, самую лучшую в мире маму. Когда я лежала в комнате с окном, занавешенным одеялом, потому что свет резал глаза и мне больно было смотреть, как она волновалась за меня! Как часто тихонько заходила в комнату и стояла рядом с кроватью… Пока я знаю только одну любовь – любовь матери и дочери, самую чистую и бескорыстную любовь на свете.
   Я задаю себе вопрос: за что она любит меня? за то, что у меня неудачи? за то, что я её бедный искалеченный ребёнок? Да,  наверное, за это.
   О, как много не знает Лера! Как многого она лишена! Она не любит свою мать, да и мать, кажется, любит её недостаточно.
   Из кухни перешла в комнату Корнеевых, они уехали в Ленинград. Вдалеке в полях ещё лежит снег. Перед нашим домом начали строить ещё два пятиэтажных дома. Каждый день я смотрю из окна кухни, насколько они подросли. Как хорошо строить дома! И как хорошо видеть, как красивее становится город. У нас на улице поставили фонари, и ходить стало светло и весело, а там, где остановка трамвая, повесили два маленьких светофора. Теперь, когда идёт трамвай, они зажигаются красными фонариками.


5 марта

   Вчера была у Леры.
   Сразу же, как вошла, услышала «здоровый детский смех», как говорит Лера. Это смеялся жерёбушка Лёва. Он лежал на потёртом диване, на котором, сидя однажды, я  раздавила клопа, и читал газету. Мы поздоровались, и я высказала ему своё мнение по поводу того, что он прочёл дневник сестры.
  Когда мы с Лерой делали уроки по математике, он лежал, потягивался, и из-под старого пальто, которым он был накрыт, показывались его не совсем чистые босые ноги. Я не знаю, хорошо ли это, если человек стесняется своих босых ног; но то, что он их совершенно не стеснялся, было нехорошо и некрасиво.
  Сегодня на литературе  разговаривала с Лерой. Она сказала, в шутку, конечно, что Лев Толстой - дурак и жена его – дура.
- Мразь ты, Лерка, и хамка! – ответила я.
Кончилось тем, что мы договорились: если она будет оскорблять меня, я буду отвечать ей тем же. Меня очень оскорбили её необдуманные слова.
   Думаю, кто выше: Лев Толстой или Ленин? Мне кажется, оба были великими, но очень разными и сравнивать их нельзя. А вообще, рассудок подсказывает – Ленин; но я почему-то не могу полностью согласиться со своим рассудком.

  Сижу за своим письменным столом, рядом зеркало, сильно искажающее моё лицо. Оказывается, что я не такая уж некрасивая, а сейчас  даже интересная. Только кажется мне, что такое лицо не может быть счастливым, а как мне хочется счастья!
  Из окна  видно, как в другом дворе человек подводит лошадь к небольшой деревянной конюшне. Вот он снял с неё хомут, и она радостно встряхнулась всем телом. На боках у неё тёмные пятна от пота. Лошадь стоит и грациозно помахивает головой, и я вижу, как на том месте, где она носит хомут, у неё лоснится шерсть. Человек скрылся в сарае, а она пошла по двору. Как красиво она идёт! Вдруг она легла и стала кататься по снегу. Весело смотреть на неё. Сейчас ей хорошо.
   Человек вывел из сарая другую, тёмную и красивую лошадь. В руках у него ведро. Он, не торопясь, повёл её по двору и скрылся за каменным строением, а первая, рыжая, поднялась и торопко пошла, за ними.
 
25 марта

  Каникулы.  Весна всё не приходит, совсем она забыла про нас.
  Трудовая практика началась за неделю до начала каникул. И учились, и работали одновременно: утром – четыре урока в школе, а с половины третьего начали учиться шить мужские пальто.
   Мастерская – некрасивый  одноэтажный дом с облупившейся штукатуркой.  Ехать туда далеко – за вокзал. Привыкли, обтерпелись.
  Вчера встретила Стрелку, она хвасталась, что гуляет с Полуниным. Глупо,  но я ей немного завидую.

   У меня есть мечта, о которой я не писала даже в своём дневнике, – я хочу стать артисткой. Может быть, я ею когда-нибудь стану,  мне кажется, что я способна играть.

5 мая
   
Вчера вечером вышла во двор, и никого не встретила, долго бродила одна. Потом вышел Кочергин. Ходили по двору из угла в угол и говорили о счастье. Сейчас почему-то стыдно вспоминать это.

20 августа

   Целое лето прошло с тех пор, как ходила по двору с Кочергиным  и разглагольствовала о счастье.
  Во двор часто стал приходить Стёпик. Однажды, в конце мая мы договорились с ним пойти в кино и не пошли, потому что я заболела. Три дня у меня болела голова, и страшно рвало даже от одного вида воды. На четвёртый день отец вызвал такси, и напуганная и измученная мама повезла меня к Турбину. Мы долго ездили по каким-то незнакомым улицам и никак не могли найти инфекционную больницу. Остановились где-то, где сдают и принимают кровь, мама пошла выяснять дорогу, а шофёр повернулся ко мне и спросил:
- Ну, чем же заболела, дочка?
Он был ещё молодым, и в дочки я ему не годилась, и, криво улыбнувшись, я ответила:
- А чёрт его знает.
  Тёплый весенний день, а я была  в осеннем пальто поверх байкового халата, в косыночке на голове, и в руке была зажата долька  лимона, которую я время от времени сосала, чтобы уменьшить тошноту.
   Наконец приехали в больницу, и Турбин сказал, что у меня пищевое отравление. Какой он чудный, прекрасный доктор и такой же человек! От его мягких прикосновений к моему животу, сразу стало легче. Мне хотелось сделать для него что-то очень хорошее.
   Мама повезла меня на автобусе к себе в больницу, я ждала её, сидя в коридоре, а она ушла куда-то и, когда вернулась, я поняла, что она плакала.
  Меня положили в палату, сделали укол кофеина, от которого мне сразу стало лучше. Примерно через час в палату пришли ещё две больные женщины: одна мне показалась простой и симпатичной, а другая, маленькая, ходившая как-то бочком, мне не понравилась. «Змея», - подумала я про неё. Вот эта вторая и стала моим другом.
   Её звали Мариной. Она была старше меня в два раза. На второй день нашего знакомства она разговаривала со мной.  Я была ещё очень слаба и уставала от этих беспрерывных разговоров. И потом, ночами она рассказывала мне о своей жизни, я засыпала и просыпалась, а она всё продолжала говорить.
 
  Меня выписали раньше, и она заплакала, когда я уходила из больницы.

    Почти всё лето я пропадала в своей Дмитровке, о которой так мечтала зимой. Ко мне часто приезжали Лера и Стрелка.
  В начале августа я ездила с Мариной в Жуковку к матери её мужа, где жила её младшая дочка, совсем ещё маленькая девочка. Недалеко от дома текла чистая и быстрая Десна, Высокие сосны подступали прямо к огороду и саду.
   В доме ещё гостили три старые девы, подруги хозяйки, одна из них была очень сентиментальна, писала стихи и называла свою подругу «Ах, Полли!» или «Ах, Паоле!».

  Приехав домой, я застала брата, спящим на моей кровати. Он познакомился с Мариной, которая зашла к нам вместе со мной, и уже мы проводили её до автобуса.

25 августа.

  Наши гости собрались уезжать. Вчера ходила с Нелей в магазин покупать детям валенки. Зашли в парикмахерскую и сделали   маникюр. Как это приятно!  Испытываешь чувство какого-то обновления, и пальцы приятно пахнут лаком.  Вечером Женя с семьёй отправился на вокзал.
  Уехать им не удалось – не достали билетов, только измучили детей и вернулись поздно ночью.
   Сегодня утром отец сам купил им билеты. Вечером я поехала на вокзал проводить семью брата. Женя ударил Петю по лицу за то, что он стоял на проходе. Как он мог?! Мальчик не заплакал, но стал таким печальным и молчаливым.
  Галочка кричала мне из окна вагона, что ещё приедет, и просила передать привет дедушке, который остался дома. Когда ожидали поезда, она рассказывала мне про своего друга Алёшу Кузнецова, у которого есть велосипед, они играют в маму и папу и катают на нём плюшевого мишку, который скучает по ней дома.