01-04. Первая любовь

из гл. 3 http://www.proza.ru/2011/05/09/1079

Осенью меня перевели в новую школу. Мое привыкание к новой обстановке облегчало то, что, начиная с пятого класса, каждый предмет вел отдельный преподаватель: мои одноклассники были незнакомы с ними точно так же, как и я.  Помимо меня, в наш «5-б» пришли еще две новых девочки. Одна из них - Аня Ходакова, стала  моей подругой. 

 С Аней мы жили  на  одной улице,  что нас сразу же сблизило,  кроме того, она действительно была интересным человеком. Толстушка, с вьющимися, темными и обычно растрепанными волосами,  живая и развитая,  выросшая в типичной еврейской семье, Аня была девочкой, в воспитание и обучение которой вкладывали и душу, и средства.  Она всегда была весела и доброжелательна, занималась музыкой, хорошо пела, много читала, успевая и погулять, и помочь по дому, и повозиться со своей младшей сестренкой. Мне было просто и уютно в их доме, где всегда был беспорядок и шум,  но можно было делать практически все. С Аней мы часто играли в сыщиков - на ходу придумывали,  разыгрывали и распутывали преступления.

Наши игры, да и сама Аня, напоминали мне другую мою подругу, тоже еврейку, Веру Гельфман,  жившую на первом этаже нашего прежнего дома на набережной канала Грибоедова. С Верой мы любили устраивать спортивные соревнования по гимнастике с куклами и зверюшками,  которые выполняли с нашей помощью упражнения и получали за свои выступления  баллы.  Иногда мы  тоже участвовали в «соревнованиях».  Такие игры были не случайны. В четвертом классе своей прежней школы я занималась в  гимнастической секции и уже имела опыт участия в школьных соревнованиях на гимнастических снарядах,  отчего,  даже забросив занятия,  почти  до тридцати лет легко садилась на шпагат, делала мостик. В школе я всегда слыла самой гибкой, а вот  силы и быстроты реакции мне не хватало. С волейболом и баскетболом я  была не в ладу: видя летящий на меня мяч, я закрывала глаза и бестолково  металась по площадке. 

Мои одноклассники почему-то невзлюбили Аню и часто обижали, дразня ее неряхой и еврейкой. Аня не давала им отпора, принимая все как данность, и не показывала своей обиды:  чего с них взять! Я заступалась за подругу: в нашей семье к евреям относились хорошо, лучшей школьной подругой мамы тоже была еврейская девочка Надя. В ее доме мама бывала ежедневно, вместе они делали уроки, вместе делили свои радости и горести. Мне тоже нравится эта умная нация, которая бережно относится к своим детям, семье, к данным Богом способностям и умеет сделать конфетку из всего,  что имеет, путем приложения собственного труда. Нравится их эмоциональность и частые, темпераментные перебранки в доме по пустякам (почти,  как у нас в семье!), их открытость к тем, кого они принимают в своем доме. Нравится и их незлобивость,  хотя иногда она же меня и поражает. Я ни разу не видела, чтобы истинный еврей как-то боролся за свои права, защищался, давал сдачи - ему проще сбежать и поменять свое место жительства. Иногда мне кажется, что понятие родины для них сводится только к месту, где в данное время будет легче жить их детям, а не к идее возвышенной, болезненной и логически необъяснимой привязанности к своей стране, столь характерной для русских. 

С пятого  класса  мама  нашла мне новую частную учительницу английского языка, Людмилу Ивановну. Мама всю жизнь мечтала хорошо знать иностранный язык и осуществляла свою мечту на мне. До этого я уже два года дополнительно занималась английским. Людмила Ивановна - чопорная,  тощая старая дева с бородавкой возле  носа, отравляла  мне  жизнь в течение почти четырех лет. Ее уроки были нудны, как и она сама, а она любила перед уроком задержаться в нашей маленькой «хрущевской» прихожей, чтобы подробно рассказать о своем житье-бытье моим домочадцам, воспитание которых не давало им возможности послать ее подальше и заняться своими делами. Все,  что они могли,  это где-нибудь скрыться  до ее прихода. Английский, благодаря дополнительным занятиям, я знала лучше других ребят, но уроки и подготовка к ним отнимали у меня слишком много свободного времени. Не случайно лучшим подарком для меня была болезнь «англичанки» и пропуск занятия. И, если бы не третья моя учительница,  Ирина Николаевна, я бы так и не прониклась языком, который сейчас очень люблю, хотя, к сожалению, так и не применила полученные знания в своей работе.

Интерес к мальчикам проснулся у меня очень рано. Еще до школы хорошо помню,  как сильно меня увлек артист балета,  выступление которого показывали по телевизору. После него, постоянно меняясь, кто-нибудь из представителей сильного пола постоянно занимал мое воображение. Если в детстве  товарищами  моих  игр в основном были мальчишки,  то с третьего класса я уже начала их дичиться и рассматривать в качестве  предметов особого внимания, за которыми наблюдала исподтишка, учитывая каждый их мнимый или реальный знак особого к себе внимания. Проснувшийся интерес к противоположному полу сделал меня излишне застенчивой. Очень характерна,  например,  следующая  история,  случившаяся  со мной в третьем классе.

Объектом моей влюбленности тогда стал мой одноклассник Саша. Я поделилась своим секретом с моей лучшей подругой Леной и,  чтоб было не так страшно, написала Саше от нас двоих записку, где сообщалось, что он нам с Леной нравится. К утру следующего дня ему предлагалось выбрать, с кем из нас он будет дружить. Записка была подброшена,  но к вечеру того же дня меня объял ужас содеянного, отчего на другой день я подсунула ему другую записку с сообщением, что все предыдущее было просто  шуткой.  Никогда не забуду обиженного и чуть не плачущего Сашу, который подлетел ко мне с трясущимися губами, явно сожалея, что наше  признание оказалось враньем.  На этом моя инициатива в отношениях с мальчишками закончилась.

Все десять школьных лет влюбленность постоянно жила в моем сердце, но жила в воображаемом мире случайных взглядов, знаков и надежд: я становилась все более закрепощена и застенчива с мальчишками и, вероятно, казалась им недотрогой. Впрочем, мое воображение всегда убедительно доказывало мне, что мои чувства взаимны.  Любовные истории,  которые я постоянно мысленно  сочиняла,  и места Ленинграда,  куда я «поселяла» объектов моих увлечений,  оказались впоследствии гораздо живее, памятнее и счастливее,  чем последующие  походы в эти места с реальными поклонниками,  ярче, чем воспоминания о реальных поцелуях. Как ни странно, реальность оказывалась лишь блеклым отражением того, что когда-то было сотворено моим воображением.

Из учителей этой школы больше всех мне запомнилась наша завуч и преподаватель русского и литературы, Мария Павловна. Уже не молодая, всегда  в строгом темном костюме и без косметики,  Мария Павловна была образцом старого учителя  в самом  хорошем  смысле слова. Получить ее похвалу было нелегко: она четко давала правила грамматики,  ввела специальные грамматические тетради,  все записанное  в  которых  должно было быть понято и выучено «насмерть», упорно боролась за наше грамотное письмо и, что особенно  ценно, строго  следила  за правильным ударением. В нашей семье ударения ставят правильно,  и мне не трудно было не совершать ошибок  хотя бы в этом, но сейчас, когда все поголовно говорят «позвОнишь» вместо «позвонИшь»,  «тортЫ» вместо «тОрты»,  это  никому не режет слух.  Мне еще режет,  и я очень боюсь,  что когда-нибудь  перестанет.

Мария Павловна интересно вела уроки, будь то литература или русский.  В течение занятия она приглашала к доске примерно полкласса сразу и оставляла всех у доски, организуя одновременный опрос всех: один начнет, другой продолжает, третий отвечает на возникающие  попутно вопросы;  так же вместе читались наизусть стихи или отрывки из прозы, причем, на каждом уроке ворошили пройденный материал по всей четверти - попробуй расслабься! По ходу дела кого-то отпускали на место, объявив оценку,  на его место  вставал другой.  Заслужить  пятерку в таких условиях было трудно, но мне удавалось.  Если я и помню сейчас что-то из школьной программы по русскому, то только благодаря этому учителю. Она избавила меня от безграмотности большинства людей с высшим образованием, с которой я постоянно встречаюсь сейчас и ужасаюсь происходящему. Если научен мыслить, то можно забыть математику, физику, многие гуманитарные предметы – всегда можно воспользоваться справочной литературой,  но когда взрослый и образованный  человек пишет с грубыми ошибками – мне стыдно за него до корней волос!

Пятый класс новой школы, где я проучилась всего год, вспоминается, как очень счастливое время, благодаря любви к второгоднику Герке. Это был красивый светловолосый мальчик с голубыми глазами и   прибалтийской внешностью. Герман, или Гера, был старше меня на год. Рос он в неблагополучной семье: кажется, его отец пил и побивал его.  Геркина мама сына любила, она часто приходила в школу и мне нравилась. Герка отставал почти по всем предметам, но впечатление дурака не производил: скорее, он просто не занимался и часто прогуливал занятия. Злостным  хулиганом он тоже не был,  но, видимо, портил учителям картину успеваемости, и они вечно «катили на него бочку».  Герку посадили вместе с Аней, а Аня стала доброжелательной поверенной в моих сердечных делах.

Я Герке нравилась. Он старался привлечь к себе мое внимание,  делал намеки Ане о своем интересе к ее подруге, писал на крышке моей парты нежные слова и,  в конце концов, признался мне в любви, но не мне лично, а через Аню: «скажи ей, что я ее люблю!» Я была счастлива, но внешне старалась держаться наглухо одетой в непробиваемую броню,  делая вид, что меня это не трогает. Открыться мальчишке, начать с ним дружить на виду у всех  для меня было желанно,  но невозможно. С  одной  стороны меня тянуло все время быть с ним рядом,  с другой - от страха отнимались ноги, и я позорно пряталась, подолгу укрываясь в школе, чтоб не пришлось идти домой вместе.

Ни с мамой, ни с бабушкой я никогда не делилась своими личными переживаниями.  Бабушка обычно не навязывала мне своей точки зрения и не давила на меня, но где знает один - знают все. Мама к откровенности не располагала.  Я видела, что ей и чужды, и не понятны мои проблемы: сама она с детства пользовалась успехом у ребят,  дружила с ними,  была красивой и полностью самостоятельной, единственное, чего ей в жизни хотелось - это иметь свою комнату и жить чуть более обеспеченно. Именно это мама старалась дать мне, балуя и оберегая,  кормя и одевая (больше богато, чем модно).  Она мало проявляла интереса к моим чувствам: у меня не было уверенности, что, поделись я с ней, не услышу, что мне надо больше думать об учебе,  чем  о  глупостях.  Я  прятала от нее свой дневник,  но  где-то внутри себя сознавала, что это - ни к чему. Его не прочтут не только потому, что это подло, а потому, что это - не особо интересно. Действительно ли все было именно так, или нет - я не знаю. Меня не тянуло на откровения с родными практически никогда.

Любовь к Герке, доживи она до старших классов, возможно, и переросла бы в настоящие отношения (в пассивности Герку трудно было упрекнуть!),  но на деле так ничем и не закончилась. В шестом классе я училась уже в другой школе.

 «Ленгипротранс», где работал мой отчим, выделил нашей семье отдельную двухкомнатную квартиру в ведомственном доме. Нам снова предстоял переезд на уже пятое место жительства за мою короткую жизнь.  Квартира находилась на самой (по тем временам!) окраине города,  возле Средней Рогатки,  где во время войны проходила линия  фронта. Неподалеку от нашего нового дома можно и сейчас увидеть несколько сохранившихся с тех  времен дотов и дзотов. Последней существующей станцией метро тогда была «Фрунзенская», до «Ленгипротранса», а тем более - до нашего нового дома на улице Ленсовета, мы добирались из центра трамваем.

В год нашего переезда среди огромных пустырей южной части Московского  района возвышался только Дворец Советов,  шедевр  архитектора  Троцкого  времен сталинского  классицизма (кто бы знал, что много лет спустя я буду в этом здании работать и познакомлюсь там с будущим отцом моей дочери!),  да еще несколько семиэтажных «сталинских» домов вдоль Московского проспекта. Самыми старыми зданиями были два творения архитектора  Фельтена  -  Чесменская церковь с воинским кладбищем возле нее, пустующая, страшная и заброшенная, да Чесменский дворец,  -  бывший дом инвалидов войны, где ныне разместил свой учебный корпус ЛИАП.  Трамвай до нашего дома тогда уже ходил,  на  нем-то  я и добиралась теперь  в школу.

Хорошо запомнился день, когда наш город почтил своим визитом Фидель Кастро, кубинский друг советского народа.  Его кортеж из Пулково долго ждали и, как у нас принято, заранее  перекрыли  движение  всякого  транспорта  по Московскому проспекту.  Это случилось около двух часов дня, как раз ко времени моего возвращения домой из школы. Мне ничего не оставалось, как идти пешком от Красноармейской улицы  по всему Московскому проспекту, протянувшемуся на 12 километров, к своему новому дому.  Где-то через три часа, увидев по пути своего следования проехавшего мимо Фиделя, я добралась до дома.

 Моя дочь Маша позже повторила мой «подвиг», пройдя пешком до нашего дома аж от Заячьего острова.  Но это уже совсем другая история.

      продолжение см. http://www.proza.ru/2011/05/12/895