Воспоминания... к дню победы

Веет времени, зимний ветер,
Много лет промелькнуло и дат,
Но пока я живу на свете,
Буду помнить тебя, солдат.
У каждого человека есть такой момент в жизни, который он помнит до самых последних дней своего существования. Это веха, чего-то самого для него дорогого. Это память, которая свята.

Такой вехой, такой святой памятью, для меня является 9 МАЯ.
Это день грусти, день тяжелых воспоминаний. Ну и, конечно, это день радости, со слезами на глазах.
Маленькая информация не имеющая к данной теме ни какого отношения.
В этот день, начало моей семейной жизни во втором браке с супругой Галиной. И сегодня будет ровно 39 лет совместной жизни. Но еще раз повторяю, к данной теме,  это не имеет ни какого отношения.

Прожив  долгую жизнь, и часто мучаясь бессонницей, все чаще приходят  видения далеких,  тревожных и таких, до боли щемящих,  страшных лет, моего тяжелого детства.
Война задела меня своим  черным крылом. 22 июня 1941 года, 4 часа   утра. На мой родной и красивый город, Гомель,  смертельным градом, посыпались бомбы. Люди, обезумев, бежали на вокзал, почти ничего не успев взять с собой. Мама только и успела взять свое единственное богатство, меня двухлетнего, завернутого в одеяло. Эшелоны, эшелоны, идущие на восток.
Бомбежки, смерть, Узбекистан, хлопковые плантации, под палящим солнцем,
Ташкент, Фергана. Это не доступно моей памяти. Это все со слов моей мамы. А вот дальше все видится четко, как будто это было вчера. Прошу прощения, за такой громадой лет, все четко увидеть невозможно, даже с хорошей памятью. Просто вспыхивают отдельные,  яркие, разрозненные кадры, один за другим. И ты нанизываешь их, как бусы на нитку.

1944 год. Мой бедный, растерзанный, родной город. Он был очень красив, по рассказам мамы.  От него, почти, ничего не осталось.
Руины, руины, руины !
Моя память бродит по этим руинам. И отрывки этого, такого далекого прошлого, вспоминаются очень отчетливо. Над проезжей частью дороги нависают только одни стены шестиэтажных домов.  Наш дом, где я родился. Стоят пустые четырехэтажные коробки. Только стены. Чудом уцелели только  ванные комнаты. И в них жили люди. И мы тоже там жили. Жили без всяких удобств. Что бы согреться, разводили маленький костерок на кафельном полу.  Со временем приобрели "буржуйку." Вывели трубу наружу, заложили окно кирпичами, стало немного "уютней." Мама была на военном положении. Шила солдатское белье и обмундирование.
Утром,
просыпаясь, я ее уже не видел, и ложась спать, тоже не видел. Она приходила поздно. Ей на работе давали паек и мы не голодали.  Я был предоставлен на весь долгий день самому себе, и ни чем не отличался от беспризорников, с которыми у меня была тесная дружба. У моих друзей встречались фамилии-БЕСФАМИЛЬНЫЙ, БЕСПРОЗВАННЫЙ, ОДИНОКИЙ. Описывая свое жилье, в котором мы жили с мамой, то можно сказать, что мы жили в относительном комфорте. Кругом было полно землянок. Искалеченные громадины зданий нависали над нами, готовые в любую минуту рухнуть и раздавить все живое. Отчетливо врезался в память такой случай. Я всюду совал свой нос. Мне, пятилетнему  пацану, было все интересно, как и любому из нас, в таком возрасте. Однажды выбежав во двор, я увидел солдата, который перебегал дорогу и притаился за нашей калиткой, или то что от нее осталось. Остались два кирпичных столбика квадратной формы. Мне показалось, он с кем-то играет в жмурки, но прятаться за таким маленьким столбиком, крупному мужчине было весьма проблематично. Меня разобрало любопытство. Взрослый дядя и так себя ведет. Решив выяснить, что бы это значило, я подбежал к нему и тронул его за рукав. Он обернулся. Память хорошо помнит этот момент. Лицо его было перекошено от страха, оно было белым и глаза … Мне даже трудно описать выражение его глаз. Но этот эпизод мне врезался в память на всю жизнь.
-****ь, Курва!!!-Заорал он диким голосом и схватив меня швырнул на землю, и упал на меня, больно придавив всей тяжестью своего тела. Я уже собирался заорать благим матом, или покрыть его такими же словами, которыми к  пяти годам, уже владел в совершенстве. И тут оглушительно бабахнуло. Я чувствовал по содроганию земли, что возле нас падают довольно большие куски кирпичей и штукатурки. Когда закончился этот камнепад, он освободил меня из своего плена, присел на корточки, упершись спиной к столбику калитки и стал дрожащими руками шарить по карманам. Он смотрел на меня, уже нормальным, осмысленным взглядом, но было заметно, что он еще не может придти в себя. Потом он закурил, долго чиркая дрожащими пальцами по  самодельной зажигалке. Испуг у меня уже прошел.  Я присел рядом.
-Дай закурить.
Он не удивился, протянул мне папиросу и поднес зажигалку. Курил я уже в ту пору во всю, по настоящему.
-Ты в этом доме живешь?
-Ага.

-Как это я так облажался? Я  думал тут ни кто не живет. Не проверил.
Он долго клял себя последними словами. Это был сапер. Он взрывал эти страшные, нависшие стены.
К солдатам, у нас, пацанов, было особое чувство.  Солдат мы видели часто,  и по одиночке, и группами. Почти всегда они были уже  навеселе, водки было море разливное, и трезвых солдат мы видели редко. Вокзал был недалеко, и эшелоны, идущие туда и обратно, подолгу   у нас простаивали. Гомель, был крупная узловая станция. Завидев нас, они угощали нас шоколадом, печеньем, куревом, если мы просили. Не далеко была столовая, и они водили нас туда. Сами брали водку и закуску, а нам заказывали что- нибудь из меню, первое и второе. .
Было много солдат-калек. Помню безногого солдата с гармошкой. Он сидел на маленькой платформе, где вместо колес, были подшипники. Рядом на тротуаре,  лежала его солдатская ушанка. Он растягивал свою гармонь и пел:
 "На позицию  девушка, провожала бойца."Все песни военных лет мы знали наизусть. Эти песни на всю жизнь врезались в мою память и я грущу, когда слышу их. Они мне никогда не надоедают.
Одно из самых хороших моих воспоминаний, занимает кино. Тут дедушка Ленин был прав. Это было одно из важнейших искусств нашего времени и я с ним полностью согласен.
Наш самый лучший кинотеатр имени Калинина, изувечен до неузнаваемости. Кой- как его привели в минимальную годность, и мы почти ежедневно окунались в сказочный и таинственный мир. Но самой основной и любимой темой, была война. Из-за плохо заделанной крыши, на нас лил дождь, или падал снег, но мы не замечали этого. Мы были там в бою, вместе с солдатами. При особенно сильных моментах, мы кричали: "Ура"!!! Хлопали в ладошки и были счастливы видеть,  как наши бьют фрицев. Вот где ковался патриотизм и любовь к Родине. Говорю это без всякого пафоса. Такое было время.
Мы только очень не любили,  когда на экране целовались. Раздавался свист и улюлюканье, и мы топали ногами. Интересную картину, "про войну,"  готовы были смотреть хоть целый день. Денег не было и мы превращались в «фальшивомонетчиков».Около кинотеатра, на земле валялись использованные билеты. Мы подбирали их и оторванные корешки-контроль. От папирос отрывали папиросную бумагу и, как нам казалось, ювелирно приклеивали корешок-контроль к билету. Тетка, контролерша на входе, делала вид, что она не замечает наши фальшивки,  но иногда,  для острастки, не больно, драла кому-нибудь уши. Если утром, где- нибудь в развалинах, наша гоп-компания встречалась, первый вопрос: "Что сегодня в кине?"  Если кто-то, кто мог ответить на этот вопрос, говорил, что сегодня в кине про любовь, мы презрительно кривили губы, плевались, и выражали полное презрение к этой теме. А про эту тему, мы знали довольно досконально. Часто, вечерами, устраивали налеты на близлежащее кладбище, где росло много деревьев и была высокая трава. И пугали влюбленных парочек. Еле уносили ноги, если разъяренный дядька гнался за нами. А утром, иногда, находили  использованные презервативы, и давали презрительные комментарии по этому поводу. Я где-то потом читал, что в 1945м-46 годах, в стране был демографический взрыв. Была самая высокая рождаемость.

Шпана, с которой я дружил, была отпетая. Многие,  даже ножи носили. Бывали и драки между нами. Дрались жестко, но святое правило-лежачего не бьют, всегда соблюдали.

Воспоминания наплывают одно за другим.
Колонна пленных немцев, под охраной автоматчиков. Они разгребают каменные завалы. Мы бежим за ними и орем:
-Гитлер, капут. Сталин, салют!
Некоторые оборачиваются, улыбаются и кивают головами:
-Я, я. Гитлер капут.
Один немец показал мне самодельную игрушку. Между двух палочек, на нитке, смешно кувыркался клоун. Я протянул руку.
-Дай.
Он рукой стал делать знаки, как будто кушает. Я понял, что он просит еды.
На ужин, мне мама оставляла кусок хлеба с сахаром. Утром, я отломил половинку хлеба, дождался когда колонну поведут на работу. Я увидел этого немца, показал ему хлеб,  и мы обменялись. Охрана, на такую мелюзгу, как мы, смотрела сквозь пальцы.

 
Вспомнился Аркадий Райкин.
-Пить, курить, и гаварыть, я начал аднавремЕнна.
Говорить я начал, как и все нормальные люди и читать научился еще до школы, и в книги влюбился  на всю жизнь, а курить и пить, это да. Ну если я курить в такие годы начал добровольно, то   пить водку нужда заставила. И водка мне жизнь спасла. В шесть лет заболел малярией. От приступов, постепенно угасал и долго бы не протянул, по тем условиям жизни. Опять выручили солдаты. Они надоумили маму поить меня водкой, так они на фронте от малярии лечились.
Приступы начинались всегда в одно и тоже время. На столе стоял плотно накрытый стакан, заранее приготовленный мамой. Работу она не имела права оставлять. В стакан было налито 100грамм водки, на дне лежал желток от яйца.
Это была и выпивка и закуска, после которой я проваливался в глубокий сон, и весь процесс приступа происходил уже без моего участия. Водка была для меня, как не вкусное лекарство, и до моей первой получки я ее больше в рот не брал. Но от лошадиных доз хинина, шум в ушах остался на всю жизнь.

Дожив до своих преклонных лет и записывая эти воспоминания, я вдруг задал себе интересный вопрос. А где же она доставала такой дефицитный продукт-яйца, в те года, когда даже картофельные очистки на рынке, продавались как нормальная еда. И так каждый день, в течении длительного времени. Иногда, просыпаясь ночью, я видел ее склоненную над шитьем. Измученная, после  тяжелого трудового дня, она, склонившись над старенькой машинкой, которую купила на толкучке, шила, шила, шила. Кода же она спала? Когда отдыхала? И мы часто, уже взрослые люди, начинаем об этом задумываться, когда рядом уже нет самого дорогого человека.

Однажды я проснулся от крика. Это кричала мама. Я, даже,  спросонья не узнал ее. Такой я ее еще не видел. По лицу ручьем катились слезы.
-Сынок!!!
-Победа!!!
Она подошла ко мне,  обняла, крепко прижала к себе и смеялась и плакала. Мне запомнилось это мгновение моей жизни. Мгновение, в котором я увидел,  что такое настоящее счастье.

А потом произошло еще одно событие. Я  проснулся на своем топчане и увидел, что на кровати вместе с мамой лежит незнакомый дядя.
Он весело улыбался и подмигивал мне.
-Это твой папа.
Я знал, что у меня есть отец, что воюет. Мне о нем мама рассказывала. Напрягаю свою память и вспоминаю, что я этим не очень гордился. Спрашиваю себя:
-Почему?-И нахожу только один ответ. Ребята с которыми я дружил, потеряли все. Потеряли своих самых родных людей, погибших в этом кошмаре страшной войны. А у меня были живы и мама, и папа. Видимо, это подсознательно смущало мое детское сердце.
Но и к вернувшемуся с войны отцу я особой радости не испытывал, я его ни когда не видел. Это был совершенно чужой мне дядя. Те младенческие годы не в счет. Я тогда ничего не помнил. Я трудно привыкал к нему, но до конца так и не мог привыкнуть, потому что прожил он с нами не долго. Как это было в те временна, когда люди прошедшие страшную войну и остались живы, часто   пускались в загул, из которого трудно было выбраться. Именно это и случилось с моим батей. Мама,  измученная работой и тяжелой жизнью, долго не могла это терпеть. Нервы у нее были на пределе, и в один прекрасный день, она просто выставило его за дверь и он исчез из моей жизни на долгих 44 года.


1990 год. Отъезд в Израиль. О, это тяжелая  тема. Я не буду на ней зацикливаться, так как на эту тему написано и без меня много. Была бумага, с огромным количеством всяких пунктов, где указывались, какие документы я должен предоставить в ОВИР, что бы таможня дала добро, на наш отъезд. Для человека, который год назад перенес тяжелейший инфаркт, и чудом остался жив, вагон « Вологда-Москва»,  надолго стал моим вторым домом. Наконец остался предпоследний пункт-Согласие родителей на наш отъезд. У жены проблем не было. Имелись свидетельства о смерти отца и матери. У меня же возникла серьезная проблема. Когда я положил на стол, начальнице ОВИРа, женщине в форме полковника госбезопасности, свидетельство о смерти мамы, она очень доброжелательно и даже ласково, спросила меня:
"А где документ об отце?"
  Очень интересная была женщина. Она всегда мне приветливо улыбалась, зная каких трудов и усилий потребуется мне, для добывания очередной справки. Мое сообщение, что я об отце ничего не знаю, что он ушел от нас, когда мне было 7 лет, привели ее в восторг. Она нежно, по матерински, развела руками, и пожелала поскорее разрешить эту проблему. На мой лепет, что эту проблему мне не решить, не объявлять же всесоюзный розыск, она заулыбалась еще ласковей   и указала мне рукой на дверь.

Не буду затруднять читателя моими проблемами, но я их решил довольно успешно.

На прощание полковница решила со мной эффектно распрощаться. Она взяла мой паспорт и решила красиво изорвать его перед моим носом. Но моя красная паспортина была довольно крепкой, и эффекта не получилось, что очень четко отразилось на ее физиономии. Оно все пылало злобой.

А через год в Израиль приехал и мой отец со своей семьей. Он поселился в Тель Авиве, на одном из самых красивых бульваров города, Ротшильда. Узнав, что он ветеран и инвалид войны, хозяин дома сдал ему маленькую квартирку за минимальную плату, что являлось просто фантастическим везением, так как цены в городе, даже на самые захудалые квартиры, были просто космические.

Здесь в Израиле, мы с ним подружились по настоящему. Не было дня, что бы он не звонил мне из Тель Авива. Я часто ездил к нему в гости, прихватив бутылку хорошей водки. Под столом у него всегда стояла бутылка дешевой дряни. Курил он самые дешевые и вонючие сигареты, и с отвращением махал руками, когда я привозил ему мальборо.  Считал из просто слабой травой. К водке у него было какое-то интересное, нежное отношение. Когда разговор касался этой темы, суффиксы в его фразах всегда были ласкательные. -Сейчас Роза нажарит картошечки, порежем селедочки и выпьем водочки. И тост у него всегда был один: "Ну, дай Бог, не последняя."
 Мой старикан являлся председателем общества ветеранов и инвалидов ВОВ в Тель Авиве.
Был довольно энергичен, и в душе всегда оставался жить в том далеком, суровом времени. Потом он по телефону вызывал своего друга, Абрама, тоже ветерана войны, подполковника в отставке, и мы садились играть в преферанс. Играли они не очень, и я, что бы развлечься, выступал в роли провокатора. Я задавал Абраму какой- нибудь невинный вопрос, касающийся войны. У подполковника это был любимый конек. Он начинал очень тщательно рассказывать о чем- нибудь из своих воспоминаний, из той далекой, суровой жизни. Я знал, что сейчас мой отец вмешается и между ними начнется оживленный спор, чуть ли не переходящий в драку. До драки, конечно, не доходило, но они сцеплялись как два старых петуха, темпераментно обсуждая то или иное военное событие. Смотреть со стороны на эти сцены, было интересно. Интересно, но не весело. Грустно было думать, что эти люди, очень пожилые люди, живут только теми днями. Может ночами им сниться война, снятся окопы, снятся друзья, которых уже нет. Когда весь пар был выпущен, доигрывали партию, допивали водку и я уезжал домой, в Хайфу.

Он умер когда ему было 86 лет. По нашим законам, заупокойную молитву должен читать самый близкий человек покойного, по мужской линии. Таким человеком был только я.
После похорон и поминок в кругу его семьи, мне предложили взять на память об отце, что-нибудь из его вещей. Я взял его старенький пиджак.
Аккуратно сложив и положив в пакет, я увез его домой и повесил в шкафу на плечики.

Сегодня 9е мая. В этот день, уже много лет мы совершаем своеобразный ритуал. К стене прислонены две фотографии.
На одной из них, красавец капитан с орденом Красной Звезды на груди. Это отец жены, Вавилов Алексей Иванович. Отправленный в штрафбат в начале войны, за нанесение побоев вышестоящему по званию, он был полностью реабилитирован в Битве под Москвой. Участвовал  в Сталинградском сражении, где и был представлен к награде. Орден ему и группе командиров вручал в кремле, Михаил Иванович Калинин. Потом тяжелое ранение, и после выздоровления, отправлен в тыл, где был начальником конвоя по отправке пленных немцев в Сибирь.
Умер в возрасте 54 года.
Шехтман Лев Иосифович. Участвовал в Битве под Москвой. Рядовой. Пехота. До Германии не дошел. В Польше  в конце войны, получил осколочное ранение.
Около фотографий стоят две стопки с водкой, накрытые хлебом.

Я достаю из шкафа его пиджак и вешаю на спинку стула. На пиджаке Орден Отечественной Войны 2й степени и три боевые медали. Мы встаем. У жены и сына налита водка, у меня сок. Я произношу фразу, ставшую уже ритуальной.
-Спасибо вам.
Мы кланяемся и выпиваем не чокаясь.