Беда одна не приходит. Гл. 28

Глава двадцать восьмая

БЕДА ОДНА НЕ ПРИХОДИТ

    Сергей С., временный поверенный, приехал как раз в тот момент, когда я выдворял полицейского. Этот страж порядка приходил требовать, чтобы мы не увольняли его «родственницу» - мамиту Цыге (воровку и пьяницу).
    Сергей присел возле камина за журнальный столик.
    - Плохие новости, Вадим…
    - Из Москвы?
    - Да.
    - От родственников?
    - Да.
    - Что-то с мамой моей?..
    - Крепись, Вадим… Она умерла.

    Утром следующего дня я вылетел первым же рейсом – до Афин, надеясь уже оттуда добраться до Москвы. В те времена в Греции правила военная хунта, так называемые «чёрные полковники», пришедшие к власти в результате переворота в апреле 1967 года.
    В афинском аэропорту мной, как транзитником, тотчас занялась представительница греческих авиалиний. Выяснилось, что в Москву я могу попасть только через Софию, но самолёт в столицу Болгарии будет только завтра утром.
    Моим устройством в гостиницу занялся строгий мужчина, в чёрном костюме. Теребя в руках мою советскую паспортину, он нудно, на плохом английском, расспрашивал, кто я, откуда и почему лечу в Москву через Афины. Чтобы прервать допрос, я предложил ему здесь же, на лавочке в зале ожидания, выпить коньяку… прямо из «горла» моей бутылки… помянуть… И он не отказался.
    Затем мы покинули аэровокзал, вышли на улицу и сели в специально для меня вызванный микроавтобус. Через полчаса я и мой подобревший сопровождающий были уже в каком-то уютном одноэтажном домике, увитом виноградными лозами.
   
    Оставив меня на попечение хозяина, толстого грека с добродушным лицом, представитель «миграционной» службы взял с меня слово, что я ни под каким предлогом не покину это место до самого утра, пока за мной ни приедет машина. Но я слово своё нарушил: быть в Афинах и не отметиться в знаменитом Акрополе – невозможно! 

Акрополь взяли "чёрные полковники"!
Как знамя, водрузили свой сапог.
От смеха корчатся смоковницы,
Свой предлагая, фиговый, листок.
 
"Лечу в Москву... Проездом... Вот мой паспорт.
Где ночевать мне, в аэропорту?.."
"В отеле вы нам менее опасны,"—
Шпик улыбается, но лоб его в поту.
 
В гостинице я дал обет смирения,
Бутылку виски менеджеру дал...
И был отпущен в город: без сомнения—
Лишь совершить туристский ритуал.
 
Поклон акропольским, увы! руинам...
Гипнотизирует их мраморный убор.
Туристам камеры, что ружья бедуинам:
Стреляют объективами в упор!
 
От рук паломников не спрячутся осколки,
Здесь каждый камешек — бесценный сувенир.
Пусть полежит у честолюбия на полке
Кусочек антики: в нём целый мир!
 
Среди колонн бродил я — недоволен!
По полированным ступенькам я шагал...
Завоза не было в тот день с каменоломен:
Зазря я камешки под фризами искал.
 
Лишь Полиаде ничего не надо,
Тем более — туристского зевка.
Похоронила всех богов Эллада!
Проездом — я, полковники, века...

    После «самоволки» я почувствовал себя неважно. «Наверно, нервы!» - решил я. Но, поднявшись на  лестничную площадку третьего этажа, уже в Москве, меня качнуло так, что я едва удержался на ногах. Рядом с дверью нашей квартиры, прислонившись к стене, стояла крышка гроба.
    Меня встретили сестра с мужем и прилетевший из Владивостока старший брат. Было уже около десяти вечера. Я вошёл в комнату мамы – попрощаться…
    К полуночи у меня начался жар. Термометр показал 40 градусов. Вызвали скорую. Чуть ли не на руках меня спустили вниз, подвели к «Волге». Перед тем как распластаться на лежаке внутри пикапа, я прошептал брату: «Маму похороните в Ялте. Рядом с отцом. Она завещала…».
    Санитар, он же водитель, сунул мне в рот таблетку нитроглицерина и обнадёживающе спросил: «Ну как? До больницы доедем?..».
    Ехали мы очень долго. Как выяснилось позднее, в инфекционную на Соколиной горе (за город) доставляли всех больных, коль прибыли они из тропиков.
    Ночь на 21 апреля прошла в забытьи. Утром температура спала. Взяли анализ крови. Пока не определён диагноз, - никакого лечения.
    22 апреля выпало на воскресенье. В больнице остался только один врач, дежурный. Ночью мне стало худо. Нажал на кнопку – вызвал медсестру. Худенькая девушка пыталась сделать внутривенный укол, но попасть иглой в вену на руке так и не смогла. Дала выпить какие-то таблетки. Ушла чуть не плача. Врач не появился, так как, по словам медсестры, «он у тяжёлых».
    В понедельник больница ожила. Но я уже лежал почти в коматозном состоянии. Хорошо, что во время утреннего обхода пришлый профессор из мединститута, возглавлявший группу медиков, в том числе будущих, задержался возле меня. Помню, он прощупал мой живот, поводил рукой перед моими глазами, а потом что-то резко начал выговаривать своей свите. Белые халаты засуетились. Вскоре в моей одиночной палате появилась медсестра с капельницей. Интенсивная терапия началась!
    Целый день от меня не отходили. Когда мне становилось лучше, появлялось желание заговорить с сиделкой. Стареющая женщина с добрым русским лицом сказала, что у меня тропическая малярия. Слава богу, вовремя спохватились!
    Где же это меня укусил комарик? Наверно, в Авашском заповеднике. А может, на озере Маргарита?.. Оказывается, болезнь, после заражения, может долго не проявляться, так как инкубационный период иногда затягивается на многие месяцы.
    Тот факт, что я заболел «так не вовремя», подействовал на меня, в определённой степени, благотворно: балансировка на краю пропасти, где обрывается жизнь, вызывала угасание рефлексов и как бы притупляла боль от горя в связи со смертью мамы.

    Заведующая отделением потребовала, чтобы кровать мою поставили «в надлежащее место», так, чтобы меня было видно из коридора. После этого «переезда» мой взор стал упираться в раковину туалета и закрашенную стеклянную перегородку с соседним блоком. Белую краску на стекле во многих места соскоблили больные, так что сквозь «щели» и «глазки», наверно, было видно, что делает сосед.
    Перестановка моей кровати лишило меня возможности обозревать верхнюю часть не закрашенного окна: там было небо и густое переплетение древесных веточек, увешанных, причём, довольно часто, уцелевшими прошлогодними листьями. Из этого хаоса тёмных линий и пятен я «выписывал» разные портреты. Иногда они возникали сами по себе. Несколько раз на меня смотрели чёрные глазницы черепа… Но чаще вырисовывались лица карикатурного плана, как в игре «Отгадай, что здесь нарисовано».
    С прекращением моих художественных опытов я переквалифицировался в «писатели», стал чаще открывать блокнот, куда старался записывать свои больничные впечатления. А они, в основном, складывались из бесед с нянечками и медсёстрами. Вот, например:
   
    - Ну и как там? Хорошо?
    - Как видите…
    - И машину, наверно, уже привезли?
    - А вам, видимо, очень хочется за границу?
    - А чего ж! Заболеть, оно везде можно. И тут, в Москве, мы болеем. А вот машину!..
    - Вам нужна эта машина?
    - Нет, не мне. Мой муж на КрАЗе-257 работает. Всю жизнь мечтает о своей, легковой.
    - А что, по-вашему, дороже: машина или здоровье?
    - Эка, сравнил! Денег нет – и здоровья нет. А вот как поработаем мы с Васей в Монголии, и всё у нас будет! Работать он там будет на КрАЗе. Строительство какое-то… Ну, что ж, Монголия не Москва. Зато и в Москве нет того, что в Монголии.

    Однажды мы заговорили о приметах. Я рассказал, что незадолго до моего отъезда в Москву, во время уборки одной из комнат мамита обнаружила между матрацем и кроватной сеткой высохший, словно мумия, птичий трупик. А ещё, примерно в те же дни: мы с Ириной сидели в холле, как вдруг в стеклянную дверь стал биться клювом воробушек.
    - Ох, уж эти воробушки! – вздохнула медсестра-старушка. – Во время войны наш эшелон возвращался на фронт. По дороге, на станции, один солдат выбежал продать свои ботинки. Поезд тронулся, но солдат не появился. Едем. Вдруг воробьи то и дело стали стучаться к нам в вагонное окошко. А потом мы увидели, как по стеклу потекло что-то красное. На следующей станции вышли посмотреть, что там. Заглянули на крышу вагона. Там лежал солдат с непроданными ботинками… Чтобы не отстать, ему пришлось сесть в задний вагон, а до своего он решил добраться по крышам. Когда поезд проезжал по мосту, железная перекладина снесла солдату полчерепа… Вот вам и воробушки!
   
    Некоторые фривольные темы мне довелось затронуть с врачихой, вставлявшей мне, - да простится моя откровенность! - катетер. Женщина средних лет и несколько смешливого нрава спросила: «Как там мужчины африканские?» – Но тут же исправилась: «Конечно! Я должна была спросить об африканках!».
    - Это правильней, - согласился я. – А насчёт мужского пола с Вами могла бы поделиться своими наблюдениями одна наша медичка из Балча-госпиталя. Рассказывают, что после осмотра своего очередного пациента она непременно обнародовала своё мнение, Примерно в таком духе: «Вот у этого – ничего! Настоящий геточ!». В смысле – «господин». «Не то, что наш Сеюм!». Это госпитальный санитар, эфиоп.
   
    В другой раз у нас зашла речь о дипломатах. (Подозреваю, что весёлая наяда Соколиной горы заходила в мою палату специально, чтобы как-то развеять моё уныние).
    - У меня был сосед-дипломат, - рассказывала она, задорно ухмыляясь. – Однажды стучит в дверь. Открой, говорит, горбач ссс… хочет! Почему он называл его «горбачом», не знаю. Я спросила: «У тебя что, своего туалета нет?». «Ремонтируют!» - ответил он, пьяный в доску, язык заплетается. А у меня как раз гости… Он сделал своё дело. И, казалось бы, уходи! Нет! Прёт в комнату, одновременно ширинку застёгивает, как ни в чём не бывало! «Ну, вы здесь, - говорит, - того, а потом ко мне приходите. Есть, что выпить!». Вот это дипломат!
    - У нас в Эфиопии дипломатический этикет и нравы тоже на высоте…

    Навещать больного разрешили дней через десять. Общался я через приоткрытое окно. Благо, моя палата находилась на первом этаже. Приходили родственники. Брат накануне возвращения во Владивосток, на свой плавзавод, где он был капитаном-директором, не удержался, рассказал, как он с мужем сестры по дороге в аэропорт чуть было не погибли: такси, благодаря скорости, чудом, словно на крыльях, перелетел через огромную яму. Водитель сказал тогда, что это, мол, покойница хотела увести их за собой. А при загрузке цинкового гроба в грузовом отсеке самолёта вдруг возник пожар…

    Нанести визит в мою больницу было не просто: далеко и проблемы с транспортом. Так что из моей редакции за целый месяц меня навестили только один раз. Это был мой бывший начальник по работе на радио. Теперь вот и он перекочевал в АПН, надеясь, что здесь у него больше шансов уехать за границу. Может быть, вместо меня?.. И то - правда, ведь я уже вынашивал план, как бы это остаться в Москве.
    В начале июля меня выписали из больницы. И я был уже дома, в Чертаново, набирался сил, буквально учился ходить (так ослабел!), пытался развлекать свою восьмилетнюю племянницу рассказами о том, как один плохой американец со своим сообщником искал клад в руинах древнего города. Но, судя по всему, эфиопские приключения не очень-то интересовали малолетнюю школьницу.
    Зато мне было чрезвычайно интересно узнать о «приключениях» моей супруги, прилетевшей из Аддис-Абебы. Ирина успешно справилась там с навалившимися на неё дополнительными обязанностями. Главное, служившие у меня эфиопы были вышколены, и работа бюро шла ритмично и без задоринки.
    Беспокойство доставила лишь уволенная мной мамита. Она подала в суд. Но консул заверил Ирину, что он, лично, сумеет защитить «наши общие интересы»: «максимум – придётся выплатить небольшую компенсацию».
    Настоящая угроза замаячила со стороны своих – недоброжелателей из числа наших «дипломатов», сумевших настроить посла против меня. Мой отъезд в Москву был воспринят ими как сигнал к действию. Первое, что они сделали, - разнесли слух, будто я залез в казну АПН. Надоумил их на эту дешёвую провокацию тот факт, что ещё перед отъездом  мне пришлось занять некую сумму в Балча-госпитале и у экономического советника, так как в Москве произошёл сбой с финансированием Бюро, и мне не из чего было платить зарплату своим служащим.
    Второе – и того хуже. Приехавших из Центра «инспекторов» по части «безопасности» они нацелили на мой офис. Их забеспокоило, где и как я храню служебную документацию. Не у себя ли дома, что в принципе запрещалось?..
    Об этом запланированном наезде на нашу виллу Ирину предупредил новый пресс-атташе, с которым мы успели подружиться. «Ни за что сама не отпирай ящики стола в кабинете Вадима, - посоветовал он Ирине. – Скажи, что ключей у тебя нет. А взламывать замки они не решатся. Это был бы уже несанкционированный обыск. А вообще, прими их, как полагается. Ты ведь знаешь, как».
    Непрошеных гостей Ирина встретила смело… нейтрализовала их отнюдь не кабинетным, а обеденным столом, с обилием напитков и закусок.

    Не хотелось мне возвращаться в Эфиопию! Но Сурен Ш., ставший моим главным шефом, уговорил-таки потрудиться на благо отечества ещё, хотя бы год.
    В начале августа мы начали собираться в дорогу. 

Кто мне помог себя понять?
Кто память сердца воскресил?..
Из Вечности, родная мать,
Даруй мне животворных сил!
Прозревший в Слово — восстаёт
Из немоты и спящей тьмы;
И голос обретает тот,
Кто вышел в «Я» из чащи «Мы».
Я должен многое сказать.
Кто промолчал — себя убил.
Из Вечности, родная мать,
Даруй Любовь, чтоб всяк любил
И муравьёв в земной пыли,
И мастодонтов всех мастей...
Да не иссякнет соль земли -
Дар поэтический людей!

(Продолжение – «Возвращение». Гл. 29)