- Кх… кхи… У мать несчастная, хвороба злосчастная,… сдавила, будто тисками сжала,… жизнь негожая.
Николай Иванович, по прозвищу немец, ублажая на постели свое старческое тело, в который раз поперхнулся, глотая избыточную слюну. Всему виной был незадавшийся с самого раннего утра очередной день и лежачая поза, лицом вверх. Голова старого немца запрокинулась на мягкой подушке назад и доставляла массу неудобств глотательной и дыхательной функции организма.
- Андрей! Смотри бодрей, отзовись скорей, не то получишь кренделей… – пронеся по избе не распевшийся голос немца.
В ответ ему вторило гулкое эхо, отразившееся от бревенчатых стен поглощающих любые звуки. Непривычная для слуха немца тишина нарушалась тревожным шелестом лиственниц, маячивших в окне у изголовья. Переменчивая непогода склонная к непредсказуемым штормам и обильным ливням затаилась и выжидала. День и вправду грозился вылиться в нечто огорчающее и печальное для всего сущего.
Все кто знали в Кюсюре немца из Юрдюк-Хая, а таких было не мало, почитай все односельчане, отмечали в нем одну характерную особенность – что ни слово то какой, ни будь каламбур выдаст или частушкой разойдется. В крайнем случай злым анекдотом раздосадует, до слез мнительных слушателей доведет.
Если и записан Николай Иванович по паспорту верноподданным Российского государства так про это даже никто и не вспоминал. Как приклеилось за ним прозвище немец, так до сих пор оно и определяло его неофициальную принадлежность к европейскому государству, где проживают преуспевающие бюргеры. Николай Иванович по этому поводу не горевал и особо не радовался. Как народ порешил, с тем он и согласился, немец - так немец.
Естественно на чистом листе или на обезличенном месте прозвище не возникнет. Все исходящее от чего-то отталкивается и во что-то вливается. История жизни Николая Ивановича уходит своими корнями в то далекое прошлое, когда Гитлер в сороковых годах владения расширял и культивировал в массах бесценную арийскую кровь.
Мама Николая Ивановича тогда под Тулой жиала на поселении, вместе с остальными немцами перебежчиками множила успехи раскрепощенного пролетариата и увеличивала достижения социалистического строительства. По утру, когда негодник фриц границу взломал и Киев бомбил, у Виссарионовича закралось в душу подозрение на счет политической ориентации тульских немцев. Подумалось ему, что неблагонадежные немцы в нашем тылу не нужны, и сослал их на выселки, Сибирь-матушку подымать.
Сибирь-то она огромная, сверху Ледовитый океан омывает, с востока Чукотка ограждает, а с юга китайцы у границы прохаживаются, ищут броду, чтоб границу перейти. Велика Сибирь, только у каждого она своя обездоленная и суровая. Для матери Николая Ивановича Якутия вторым домом стала, до самого последнего вздоха с ней не расставалась.
Повезли ее от Якутска пароходом на север. Река Лена в нижнем течении сторонка дикая, не обжитая, по обоим берегам тайга нехоженая да зверь непуганый. В этих краях скорее с медведем косолапым встретишься, нежели с человеком приветственным словом обменяешься.
На шестой день плавания доставили ее горемычную в село Кюсюр, на берег высадили, счастья пожелали – вроде как заупокойную, скорбным голосом прочитали. Все, с той поры жизнь двадцатилетней немки по другой колее побежала, и все больше под гору. Разухабистая дорожка, необъезженная, одними булыжниками ту дорожку вымостили, по ней без проводника ни за что не пройти.
Стоит на бережке горемычная, узелок на палочку повесила, плачет родимая, к судьбе претензии предъявляет. Слово гневное скажет, на судьбу ропща, так тут же горькой слезиночкой и подтвердит. Утешения и справедливости в мольбах искала, да где уж там, печаль ненасытная черным саваном многие головушки накрыла, ни ей одной досталось горюшка лютого хлебнуть.
Местные старожилы в Кюсюре, что многочисленная семья. Эвенк плечом к плечу с русским нельму ловит, якут с хохлом за диким оленем в тундру ездит. Вроде, как и в мире живут, порядок поддерживают, а все ж разняться, недоверие друг к другу испытывают. Припоминают друг другу обиды, выясняют, кто первым на берегу урас из бересты поставил. Кто главнее - белый человек или олений человек из тундры пришедший? Только вот ведь в чем дело, споры эти на территорию любви не распространяются, иные законы сердечными делами управляют. От того и поныне встречаются в Кюсюре люди, вобравшие в себя черты всех национальностей. Глянешь на ребенка, вроде как узкоглазенький, смуглый, а присмотришься ну вылитый Иван из-под Смоленска. Лоб высокий, нос прямой, под два метра ростом, вот те и межнациональная селекция.
Много люду в сороковые года на поселение в Кюсюр попало, только вот беда, не все выжили. Ни всем Сибирь-матушка руки на встречу распростерла, иных холмиком присыпала да морозом обдала, чтоб уж не вставал.
Повезло матери Николая Ивановича, выстояла молодая немка супротив коварной и безжалостной Сибири, случай помог.
Прибывших поселенцев в те жестокие времена не жаловали, не церемонились с ними, на берег под штыком высадили, а дальше разбирайтесь, как хотите. Есть желание сруб ставьте, пропитание в тайге добывайте, а если нет силы воли, ложитесь у бережка ручки на груди складывайте и помирайте тихонечко. Голодные песцы позаботятся и косточек не оставят. В общем, выживайте, как хотите.
В этом смысле женщинам облегчение имелось. Выйдут неженатые охотники и рыбаки на берег, женщин, тех, кто покрасивее и здоровее к своим рукам приберут. Вроде как в жены назначат без венчания и росписи.
Подошел к молодой немке один такой доброжелатель, то ли русский с виду, толи метис, где уж там озябшей бедняжке разобраться. Глянул на нее в упор на том смотрины и окончились. Взял за руку бывалый таежник безвольное дитя и в дом к себе повел, даже разрешения не спросил, будто так и надо.
С сильными мира сего шибко не поспоришь, если сам являешься заложником неблагоприятной ситуации. В жизни как бывает - тот, кто силен, на той стороне и правда приживается. Добродетель супротив кулака не попрет, не потягается в спорах. В тех условиях, где жизнь человеческая гроша ломанного не стоит, мольбами и жалостью не возьмешь. Тут как в древних веках неандертальского периода, кто с палкой умеет обращаться тот и вожак, слабакам удел в подчинении находиться, иначе битым быть или того хуже живьем слопают.
Кто подневолен, того смирению учат, мозги промывают, а если человек воспитанию не поддается, хлыст поможет. Так убедит, такую веру словам придаст, неделю зачарованным прихрамывать будешь, рта не раскроешь.
Худо поселенцам пришлось, негде им правду искать, а была ли она вообще та правда? Тираны, ее родимую волевыми решениями подменили, свободу в три погибели согнули, лишь бы свою власть укрепить. С людьми подневольными не считаются, если с чем не согласны, на мороз, а к утру вопрос сам собой разрешится. Нет человека - нет и проблемы.
Сколько жил Николай Иванович, а отца своего не помнил, богу тот представился, когда ему первый годик исполнился. Сказывала мамаша что в тайге, ранней весной его медведь шатун под себя подмял. «Хороший был человек» - говорили о нем старики и те, кто его близко знал – «Добрый, без повода никого не обижал,… правда, вот неразговорчивым и нелюдимым был». Так это черта характера в таежной глухомани вроде, как и не помеха, словоплеты тут не приживаются. Суровый край и люди такими же становятся, неприхотливыми и замкнутыми, болтунов Сибирь не терпит.
С этими скупыми воспоминаниями об отце, дожил Николай Иванович до стариковского возраста, мать на тот свет проводил, о жене тосковал, когда она без временно скончалась, сыновей воспитал на ноги их поставил. Да вот незадача с внуками еще не довелось нянчиться, а пора бы уже.
Старшему сыну Андрею давно за тридцать стукнуло, а сладу с ним нет, непутевый вышел сыночек. Толи кровосмешение на ум повлияло, толи среда, в которой ему пришлось расти, непонятно. Себе на уме паренек, живет своей жизнью, окромя нее, вокруг ни чего не замечает. Что бог послал то и принимает, на большее не претендует, азарта к жизни в нем не чувствуется.
«Еда есть и на том спасибо, с голоду не помру, тятька завсегда рядом. А завтрашний день он на то и завтрашний, к чему напрасно дурным голову забивать. Утро наступит все, и развиднеться» – тем и живет слабовольный отпрыск.
Андрей, конечно старается, от отца ни на шаг круглый год с ним рыбачит, на него равняется. Черной икрой из-под полы приторговывает, с рыбнадзором в прятки-догонялки играет. Игра та для шустрых и ловких, сонным и ленивым она не по плечу, поднапрячься приходиться. Бывали времена, когда инспектора с щедрыми дарами отчаливали, а иной раз по-другому выходило сами в прибылях ходили.
Свою стоянку немец недалеко от Кюсюра основал, в тридцати километрах от села, еже ли вверх по реке плыть. Якутскими мерками мерить, то на глазок три кеса выходит, каждый кес по десять километров будет.
Долго подбирался немец к этому рыболовному месту, выжидал, пока конкуренты прогорят. К речным заводям присматривался, глубину линем искал, где осетр отлеживается. Песчаные отмели на лодке объезжал, что бы выяснить, где нельма жирует. И лишь тогда когда все сомнения прошли, поставил сруб прямо напротив горы Юрдюк-Хая.
Широко, раздольно в том месте величавая Лена течет. На веслах поперек идти ни за что ее не одолеешь, стремнина между островом и коренным берегом шибко быстрая. Глазом не успеешь моргнуть, лодку за поворот снесет и в перекат кинет. А уж если там во время шторма закрутит, все, поминай как звали, одни налимы тебя на илистом донышке будут обсасывать.
Ну а ежели дал Бог к острову добраться, считай ты на той стороне реки. Протоку мелкую в брод преодолел и у подножия высокой горы застопорился, пути на вверх все равно нет. Гора та, вдоль берега на пятнадцать километров растянулась, а вершиной в небеса уткнулась не разглядеть, в облаках теряется. Она так и называется по-якутски Юрдюк-Хая, что и означает высокая гора.
В Кюсюре, если речь заходит о Николае Ивановиче, так и говорят - «А…а… ведомо, знаем. Это тот немец… из Юрдюк-Хая…» Так прям и кличут местные старожилы Николая Ивановича, а то мало ли что, перепутать можно. Ведь в ту осень сорок первого года много ссыльных немцев пароходом привезли, и каждый, кто выжил потомство дал заполярному Кюсюру.
Водилась за Николаем Ивановичем смешная привычка в разговоре с людьми разными частушками их забавлять. Порою забористые частушки сам в уме складывал, другие в газетенках вычитывал и запоминал, память слава богу не подводила старого немца. Ядреных слов не жалел при случае так загнет, не частушка а срам сплошной выходит, уши трубочкой загибаются. Народу, стиль такого общения пришелся по душе от того и со смеху люди падали, когда с проказником немцем встречались.
Ежели довелось у немца на стоянке заночевать или за одним столом горькой настойкой организм побаловать, смеяться будешь до утренней зорьки. Живот разболится скулы сведет, а из глаз слеза прыснет.
Не удался немец характером ни в смиренную «мутер» ни в отца рыбака, что духом был суровым и необщительным. Видимо взыграла в нем еще, чья та кровь по отцовской линии. Отец Николая Ивановича не был чистокровным эвенком, тут по реке Лене испокон веков люди добрые хаживали. Казаки на стругах спускались, Петровы дети на карбасах и шлюпах Ледовитый океан покоряли. Очевидно, кровосмешение и приключилось. Так что вполне вероятно Николай Иванович мог оказаться потомком знатного казачка аль царева стрельца.
С возрастом Николай Иванович растерял чопорность немецкой «мутер», и в отца метиса не пошел. Не обнаружилось на его лице узкоглазых отметин, которыми Сибирь своих таежных детей награждает.
Постарел Николай Иванович ушли годки не воротишь, побелела бородка, морщинки по лбу крылами чаек разошлись, руки, словно кипятком обварили, кожа порепаная, красная, всюду венозные жилочки выпирают. Старость человечья штука не из приятных - медленная смерть, вроде как и живой, а все в тебе затухает, ссыхается и немеет.
Раньше Николай Иванович на сорокалетних бабенок кареми глазками посматривал, подморгнет им, так у тех прям мандраж по всему телу, краснеют от такого внимания. Сейчас не то, помутнел взгляд, глаза щурятся, зоркости в них нет, да и цвет любви истратился.
Перебитый нос сливу напоминает, от былой орлиной красоты и следа не осталось. Переносицу еще в молодости не уберег, любил кулаки в ход пускать, когда за правду матку бился, аль так в горячке, чужаков от подруг отваживал.
Да и росточком Николай Иванович не вышел метр семьдесят с большой натяжкой – подбурок одним словом. Строгости в лице не наблюдается об нордическом характере и непреклонной воле говорить не приходиться – шут-шутом. Гляди, разглядывай, а ни какого сходства с великой арийской нацией не найдешь. Лицо белой щетиной обросло, на деда стал похож. Белесые брови на взлет к центру лба упорхнули, на губах удивленное выражение застыло. Губки тоненькие нос крючком - вылитый филин, которого в глухой чащобе за не приличным делом застукали, когда к гусыне приставал. Это вот выражение лица ни то испуганное, ни то удивленное, а скорее всего недоумевающее на всегда отпечаталось на лице Николая Ивановича.
- Андрей! Бес тебе в ребро. Отзовешься ты наконец, когда папаня тебя кличет… ихт… бин… А? Аль нет тебя? Э… худо совсем,… помирать буду ни кто не услышит, знать ни кому я не нужен…
Николай Иванович конечно же не собирался отдавать концы, во всяком случае ни сейчас и не в ближайшее время. Он не ощущал в себе смертельную хворобу, из-за которой свет божий не мил. А вот упомянуть о себе горемычном и всеми покинутым, ни когда не упускал момента. К симуляции у него талант имелся, жалость людскую с легкостью выуживал. Умел старый пройдоха унылыми жалобами из чувствительных сердец сочувствие извлекать.
Приятно когда тебя обхаживают, внимание уделяют, сострадание выказывают, крутятся вокруг тебя заботу проявляя. Красота,… как младенца от напастей разных оберегают.
- Эх… судьбинушка… эн… цвей… дрей… Палка о двух концах, и так по спинушке прохаживается, и эдак… Как не крути с любой стороны больно.
Старый немец поднялся на локтях и обвел прищуренными глазенками сумеречное пространство избушки. Не смотря на то, что изба имела три больших окна, внутри сгустилась беспробудная серость.
Окно выходящее на реку заслонила белая печь. Ее недавно поставили, этим летом, немец специально привозил печных дел мастера из Кюсюра. Настоящая печь, на русскую похожа, из кирпича выложена глиной обмазана, известкой прихорошена, прям загляденье. Сверху чугунная плита уложена с двумя наборными кольцами, с боку духовка, чтоб хлеб выпекать. И труба, самая что ни на есть настоящая ни какая не будь там железная, а кирпичная кладка с припечками и вьюшкой. Немец гордился своей печью ни кто не мог похвастаться кроме него, что на стоянке печь иметься, а не буржуйка ржавая и неприглядная.
У других и вовсе двухсот литровые бочки под печь приспособлены, потрескались стенки, повздувались крышки, прогорел металл. Жар не держит, и дров не напасешься, а тут протопишь с утреца, потом только вечерком подкидывай. Круглые сутки от нее тепло исходит, преимущества очевидны вот где практичность и прозорливость немца сказывалась, хозяйство свое с умом вел.
Окна немец надежные поставил крепкие, двойные фрамуги, форточка, все как положено. Тыльное окно на тайгу вид открывает. Лиственницы у самой избушки растут, в сильный ветер ветки о стекло царапаются, страх напускают. Игольчатая крона в полярное лето густая солнечному свету воспрепятствует, теряются лучики в пышной хвое.
В голове, где лежал разхандраившийся немец еще одно окно в мир выглядывает, однако толку с него никакого. Нет обзора и перспективы то же нет, недавно в той стороне баньку соорудили с высокой крышей вот она и загораживает. Смотри не смотри в окно, а ничего интересного не выглядишь, тайга кругом и банька в пол окна красуется.
Строил немец избу с размахом, на материал не скупился. Все лето и раннюю осень потратил на заготовку лиственничного плавника. Не избушка, а натуральные хоромы получились для тайги настоящая роскошь, шик. Есть где разгуляться. Коробка дома восемь на восемь получилась, жаль, что на обустройство такой громадины слишком большие затраты требуются. И времени ушло не мало третий год минул как сруб поставили, крышу перекрыли, а в нутрии работ ни впроворот. Стены нужно сеткой рыбицей оббить, штукатурку нанести, побелить. А то лежат темные бревна друг на друге с наростами вьющейся пакли и настроение портят. Серо не уютно как-то. Не покидает мысль, что в скотном хлеву находишься, а не в жилом помещении.
За то пол и потолок по-домашнему чистотой отсвечивают. К потолку фанерки с почтовых ящиков прибили и белилами выкрасили. По углам, где стены потолок подпирают своеобразный декор сообразили, деревянными рейками неровные углы закрыли.
Николай Иванович лежал на кровати с металлической сеткой и никелированными быльцами. Таких престижных кроватей имелось в наличии только две, одна принадлежала самому немцу, а другая числилась за сынком, за Андрюшей. Ее приставили к стене с другого края окна, рядом с папашей.
Артем и Иван рыбаки-артельщики, причислялись к другой касте людей и находились в подчинении у немца. Стильные и мягкие кровати им не полагались, тела свои подневольники, нежели на деревянных нарах. Ставить их рядом с немцем положение верховного «таена» не позволяло, должна же существовать дистанция между командиром и подчиненными. Так и порешили, сколотили нары из досок и приперли к стене у двери.
Роль «таена», мудрого и почитаемого у якутов человека, никто у немца не оспаривал. Солидный возраст пробивной и напористый характер, хозяйская смекалка, все эти человеческие качества возвысили бригадира рыболовной артели над другими. И поэтому гордость, и самомнение за самого себя у немца прыскала через край.
В углу, где находилась кровать Андрея, наличествовал двухстворчатый шкафчик самодельный, собранный из толстослойной фанеры. По бокам имелись две лакированные дверцы, а посередине открытые полочки, для пущей красоты зеркало вмонтировано.
Зеркало отражало помещение под углом. Его слегка наклонили, направив на потолок, чтобы небритые лица не так часто мелькали на гладкой поверхности. Не сбивали с толку и не портили настроение, к чему себя расстраивать, заглядываясь на нечесаную и щетинистую рожу.
На левой дверце приклеили календарь с полуобнаженной мадам. Мисс март, а именно на это указывала дата на календаре, бесстыже выставила голые титьки на обозрение четырех мужиков. Приспустила срамница плавки и улыбается чертовка. Искушает таежников, глядит томно из подлобья, воздушный поцелуй плутовка посылает. Конфуз на мужиков наводит.
В мужской среде обделенной женскими ласками эта дамочка пользовалась особыми привилегиями. Ее полиграфические груди отблескивающее глянцем, покрылись жирными следами лапающих рук. Бесспорно, сэксопильной красотке проявления мужских порывов не вредили, а вот календарю пришлось в полной мере терпеть издевательства страждущих рыбаков. Застывшие потеки жирных капель, изящества и красоты на эротический холст не добавляли.
Над кроватью немца весела еще одна любопытнейшая картинка. Вернее сказать самотканое полотнище, с бесхитростным сюжетом лесного озерка нанесенного на тканевую основу. В семидесятые, восьмидесятые года минувшего столетия подобные творения соцреализма обрели огромнейшую популярность у строителей коммунизма подверженных обывательским тенденциям запрещенного искусства. Броско, ярко, безвкусно и наляписто – принцип построения квартирного интерьера в духе мещанского позерства.
На ядовито-зеленую основу нанесли бирюзовое озеро, три хворостинки камыша и ветку клена небывалых размеров. На резном кленовом листочке расселась огромная, мутировавшая до размеров гиппопотама божья коровка. Вдали за озерком, невзирая на широтное несоответствие, виднелись заполярные сопки, припудренные тающим снежком. На переднем плане присутствовали две уточки соразмерные с кленовым листком. Главным в данной композиции являлся пестро разукрашенный, кичливый и нарядный селезень. Смысл данного сюжета сводился к любовной тематике. Мир построен на любви, и значит любовь, внедрена во всем мире – замкнутый круг, конца и края нет.
На этом щегольское убранство помещения заканчивалось, на всем остальном интерьере была наложена печать безразличия и ненавязчивости. Обустроенность жилища и отлаженный быт обусловливал неофициальный устав мужского коллектива, то есть, если за порядком некому следить, то ну его на… этот порядок.
Как таковой чистоты и аккуратности не наблюдалось, в строгом понимании сего значения. Своим вольготным поведением мужики, откровенно говоря засирали среду обитания и при этом не испытывали угрызения совести или других побочных эффектов малодушия.
На кровати предприимчивые рыбаки-артельщики набросали оленьих шкур. Длинный олений ворс прикрыли замызганными и затасканными матрасами. Простыни на физическом и материальном плане отсутствовали, и врядле о них, кто ни будь, когда-то вспоминал. Излишний уют он ни к чему в условиях таежной жизни.
Овечьи тулупы и ватные фуфайки служили вместо простыни и одеяла. Такое спартанское лежбище не обязывало обитателей дома спать раздетыми, в нижнем белье. Поэтому раскрепощенные домочадцы спали в произвольной форме: в трико, в водолазке, в футболке и носках. Ежели раздевание тяготило обленившееся тело то тогда допускалось заваливание на постель в верхней одежде, штормовке или рыбацкой робе. На этот счет регламент не устанавливался, принципы анархизма поощрялись, на них ни кто не посягал.
Немец не привередничал касаемо чистоты и порядка, на правах бригадира не требовал каждодневной уборки и дефиле со шваброй в руках. И да же по субботам не проводил ПХД, как это принято в мужской среде Российской армии. Жизнь на таежной стоянке допускала отклонения в сторону различных вольностей, на грязный пол или не прибранный стол закрывали глаза. Это же нереспектабельный дом со всеми вытекающими от сюда удобствами, это всего на всего временное пристанище рыбаков-таежников.
Организованный или спонтанный бедлам на этом не заканчивался. В ногах у немца под окном стояла стол-тумба предназначенная для хранения личных вещей и хозяйственного инвентаря.
Кассетный магнитофон «Весна 202», скрученные скотчем батарейки, распотрошенные сигаретные пачки «Прима», несколько различных отверток, пассатижи, капроновая нить на катушке, челнок для посадки сетей, связка наплавов, согнувшаяся дугой парафиновая свеча в консервной банке, китайский термос и набор ниток - стол-тумбу завалили нужные и давно забытые штуковины.
Большой моток медной проволоки, коробку с гвоздями и кузнечную кувалду прозорливые жильцы не стали складировать на полу, а так же разместили на столе, что бы лишний раз не нагибаться и не отбивать поклоны творящемуся беспорядку.
К столу-тумбе примыкали деревянные нары, обиталище Артема и Ивана. В них трубно было распознать спальные места. Необструганные и не заглаженные наждачной шкуркой доски покрывала куча невостребованной одежды, которая с наступлением ночи сбрасывалась на пол, а с рассветом перекочевывала обратно на нары.
Начиная от нижнего белья и заканчивая не промокающими плащами, бригада немца без стеснения сваливала все тряпье на нары, и вещевая куча вырастала до уровня груди.
По центру помещения торчали два деревянных столба вознесшихся до потолка. Между ними сбили поперечину из рассохшейся доски. Словно иголки колючего ежика во все стороны из нее торчали гвозди с приплюснутыми шляпками.
Импровизированная сушильня являлась венцом бескультурья и безалаберности определяемая аскетским существованием одиноких таежников. Нестиранные портки, прохудившиеся носки, разлохмаченные портянки с длинной бахромой, вязаные шапочки и зимние ушанки повисли на гвоздях, источая «благоговейный запах» мужского пота.
На внутреннее убранство избы распространялся принцип вольготной житухи. Таежная стоянка это не загородная вилла с лебезящей прислугой тут люди занимаются промыслом, а не плюют в потолок от безделья, попивая байховый чаек с маковой булочкой.
- Тьфу ты,… несчастный озорник злосчастный… ишь ты проказник… эн… цвей… дрей…
На грудь к немцу прыгнул кот Тишка и своим шаловливым поступком чуть не довел хозяина да инфаркта.
- А…а… небось жрать захотел, вспомнил у кого просить надо. Ихт… бин… А… Иван… безногий хрыч,… куда запропастился? Небось, с утреца давал рыбки,… а?
Немец лежал в рыбацкой робе, на тело была надета матросская тельняшка и свитерок с глубоким вырезом на груди. Ворс на свитере потянулся, нити распушились и ворот стал скручиваться, загибаясь наружу.
Серая роба приняла на себя все удары судьбы, предназначавшиеся его носителю, по-видимому, он с ней никогда не разлучался. Пятна машинного масла темнели на левом рукаве. Засохшие капельки сурика и белой краски чередовались с коричневой эмалью и создавали из ткани взрыв новогоднего фейерверка. Рыбья слизь высохла на груди пролитой простоквашей. Крупная и мелкая чешуя навечно прилипла к отворотам робы и карманам, светясь матовыми блесками.
Тишку заинтриговали прилипшие чешуйки, сохранившие притягательный запах рыбы. Примостив тело на груди у немца отчаянный кот стал соскабливать коготками серебристые чешуйки.
Грубая ткань рыбацкой робы отличалась от домашней одежды прочностью, она не растягивалась и не пускалась стрелками. Тишке не удавалось соскрести чешую или в отчаянии потянуть нитку.
- А че так? Ихт… бин… Скоблишь, скоблишь коготками,… не поддается? Слабак ты Тишка слабак,… домашний ты зверь, ручной,… ну все кишь отсель… шалопай…
Тишка проник лапами к свитеру, выпустил когти на полную мощь и тем самым царапнул кожу. Растянувшийся свитерок и тельняшка не уберегли немца от острых когтей Тишки.
- Ан… цвей… дрей… Заноза колючая… ну-ка шнель,… в три счета отсель!
Находясь под овечьим тулупом, немец дернул рукой, ему ни как не хотелось высовываться наружу. В избе было тепло, но боль в суставах требовала дополнительного тепличного комфорта. Суставы на кистях рук не давали покоя, бывало, скрючит пальцы граблями, не разогнешь. А все от того что не жалел по молодости здоровья, в тридцатиградусный мороз рыбу из сетей выпутывал. В прорезиненных перчатках не сподручно приходилось голыми руками за ячею хвататься. И отогревать их не в рукавицах, а вводу по запястья окунать не то промокнут рукавицы и на морозе льдом обрастут. Водица зимой все равно теплее воздуха плюс один градус супротив минус тридцати - ощутимая разница.
Тишка понял, что ему все равно каюк, рассвирепел на хозяина, и принялся распускать свитерок, выдергивая из него шерстяные петли.
- А ты… блудник-невольник… сатана несуразная! Я тебе сейчас трепки задам,… уж я тебя,… ихт… бин… на место поставлю!
Николай Иванович, в гневе аль так в простом разговоре вставлял немецкие словечки, чтоб запутать или озадачить собеседника своей напускной эрудированностью. Перевода этих иностранных слов он, конечно, не знал, а применял их по собственному усмотрению, по созвучию и велению немецкой души. Ему нравилось произносить эти резкие по звучанию словечки, и он чеканил каждую буковку. Отрывисто на повышенных тонах словно отдавал приказание, вызывая у собеседника уважение и в некоторой степени испуг.
У Николая Ивановича кончилось терпение, не выдержали старческие нервы бесовское поведение распоясавшегося кота. Высунул руку из-под тулупа и крепко саданул в бочину неуправляемого зверя.
Тишка, не ожидая подобной оплеухи, кубарем скатился на пол. Ему повезло, траектория полета заканчивалась на кирзовых сапогах снятых с ног хозяина они то, и смягчили жесткое касание с твердой поверхностью. Тишка приподнялся, по-собачьи обтрусился поднял хвост трубой и с благодарностью потерся о смятую кирзу.
Николай Иванович почесал не стрижеными ногтями подбородок, короткая щетина приятно покалывала мочки пальцев. Пребывая в благостном расположении духа, он смачно зевнул, извергая в пустоту комнаты стариковское кряхтение – Кхе… кхи… поделом тебе окаянный!
Горло першило и неприятно зудело, хотелось продрать горло сухой коркой хлеба и смягчить подслащенным чайком. Николай Иванович вечно жаловался то на горло, то на бронхи, зимой кашель одолевает, а летом осипшее горло мучает, беда. Весь день на открытом воздухе, вот и сказывается на организме заполярная погода. Она ведь не балует постоянством, с открытой грудью под ветерком постоишь на завтра хрипишь, слово сказать не в силах. Треклятый хрип и скрип в горле хроническими стали.
Голос вроде громкий, а обаяния и звонкости нет. Длинные фразы не скажешь в момент закхекаешь, и приходиться строить предложения с передыхом, говорить отрывисто на коротком выдохе.
- У моей подруженьки,… заболели ушеньки… одна бедная страдала,… пока ушки не отпали… Кхи… кхе… Вот злодейка… сжала горло, не продохнуть кхи… кхи… Ихт… бин… Гитлер капут.
Пропев частушку гудящим голосом немец зашелся разрывным кашлем, да так что из глаз прыснули слезы.
За окном, прикрытым белой печью промелькнула человеческая тень, и послышались топотящие шажки. Немец не успел распознать, кто это был. Вскоре входная дверь скрипнула и распахнулась, из темноты коридорной пристройки показалась эмалированное ведро, плескавшееся водой, затем появился Иван.
- Где тебя нелегкая носила,… по каким сторонушкам гнала? А?... Безногая ты ходулина. Ихт… бин… тебя коромыслом…
- Ум… к там,… на ручей воды… ходил, - промямлил Иван, очаровывая своей дефектной речью.
Иван всем своим плюгавеньким видом вызывал в людях брезгливые взгляды полные смущения и жалости, какими обычно одаривают юродивых и инвалидов. Незнакомые люди старались не смотреть ему в глаза и не заговаривать с ним, беспричинно опасаясь близкого контакта.
Иван не болел проказой, и лицо не уродовали красные пятна псориаза. Некоторым людям в подходящих обстоятельствах он даже казался симпатичным и привлекательным. Смуглое, овальное лицо, глаза маленькие, черные, полные выразительной печали. Волос прямой и густой, на висках вырисовывалась белизна мужской зрелости. Вглядываясь в его лицо, так и напрашивалось одно удивительное сходство, что его ветхая и сомнительная родословная своими корнями уходит, куда-то на Кавказ, толи ближе к Еревану толи поближе к Тбилиси. Но отличительные черты горской нации, большого клювовидного носа, острого подбородка, восхитительных глаз и неподражаемой кавказкой угрюмости не наблюдалось. Очевидно, местную кровь, якутскую или эвенкийскую в результате любовных интриг смешали с горской, неизвестно какими путями доставленную в пределы полярных широт.
Короткие ножки и ручонки, пальчики по-женски пухленькие с аккуратными ноготками, Иван обладал натурными метриками ниже среднестатистического уровня выведенного для современных европейцев. Для коренных жителей Кюсюра европейские стандарты конечно же были не приемлемы, наверно, поэтому пришлых людей с материка до сих пор кличут белыми и большими.
Отсутствие в одеже вкуса ни в коем случае не вызывало у рыбаков артельщиков и жителей Кюсюра возмущения или саркастической ухмылки. Он одевался по-будничному просто, как и полагается для таежной жизни. Такого стиля одежды придерживались все те кто, так или иначе, связан с рекой и рыбным промыслом.
Темно-коричневую кофту украшали солдатские пуговицы с парадными звездами. Затасканные штаны повисли на резиновых сапогах и еле держались на приспущенном ремне.
Такому типу людей, каким являлся Иван, судьбой уготовано играть роли второго плана или участвовать в общей массовке. Нет в них форсу и куража, что бы в лидерах прописаться. Обычно они замкнуты, тихи и молчаливы. Что бы добиться от них откровения требуется ввергнуть их в беду или напустить великое огорчение, чтоб язык развязался. Добиваясь дружеского расположения, необходимо стать такими как они, забитыми и горемычными. Далее необходимо хорошенько подпоить, а уж тогда успевай считывать с губ то, что скрывает эта смиренная душа.
Иван полностью оправдал надежды, возложенные на него тщедушным и лукавым немцем. Для него Иван заменял прислугу, эдакий мальчонка-переросток на побегушках. Когда настроение хозяина хандрило и зашкаливало сумасбродство, любил немец на Иване накопившееся зло вымещать.
- В умывальник залей,… да воды не жалей,… чтобы красоту навести,… надо чистоту блюсти… ан… цвей… дрей… Ты у нас сегодня дежурный,… ихт бин хойте… Уяснил немецкую речь? А?
- Гм… да… конечно…
- Яволь! Надо говорить, а ты мне слово хорошее коверкаешь…
Иван в знак согласия кивнул головой. К такому грубому и резкому общению он привык. Вомнил себе, что по гроб жизни обязан немцу за свое нынешнее благополучие. И ведь было за что благодарить пройдоху немца.
- Ну чаво,…чаво ты пританцовываешь, словно петух на раскаленной сковороде? Бережно… не спеша лей в рукомойник, а то пол зальешь.
Немец передумал вставать, так как уже было чем занять свободное время. Наводить порядок чужими руками задача не из легких, но до нельзя приятное.
- Т…т… щас… я протру,… тряпкой.
Алюминиевый рукомойник располагался в углу около входной двери. Рядом стояла белая печь, большое окно подсвечивало умывальное отделение дневным светом. Говорить об элементарной канализационной системе в данной ситуации не приходилось. Благо, что имелась раковина, и то хорошо. Желтая эмаль по углам раковины отсутствовала, вместо нее выступила рыжая ржавчина. Блестящая эмаль вздулась неизлечимым кариесом.
Вместо канализационного отвода на полу стояло грязное ведро. Сточное содержимое при взгляде на него слабых на живот людей вызывало рвотные спазмы. Наполняемость ведра напрямую завесила от желания и силы воли рыбаков умываться по утрам и ополаскивать грязную посуду.
По наблюдениям самих артельщиков ведро приходилось опорожнять один раз в сутки, этого вполне хватало, чтобы зубы блестели, а четыре миски и четыре кружки поражали «откровенной чистотой» допустимой и непредвзятой.
Иван, с трудом удерживая десятилитровое ведро на уровни груди, тоненькой струйкой вливал воду в рукомойник. Как не пытался, а удержать тело в прямой позе он не сумел. Его кидало и шатало из стороны в сторону, резиновые сапоги пританцовывали на каблуках, исполняя русскую народную песню «Барыня ты моя… сударыня барыня…».
Живая струйка воды билась о край алюминиевого рукомойника и разлеталась мелкими каплями. Пол вокруг умывальника покрылся мокрыми пятнами.
- А ты неуклюжая швайне… ихт… бин… Мать твою нерусскую… Пролил все таки воду! Ан… цвей … дрей… полукровка окаянная… Что, на культях небось трудно устоять? Видишь, как тебе твое же упрямство боком выходит…
- Гу… да… ничего,… утру… – Иван выровнял ведро в тот момент, когда вода готова была выплеснуться из рукомойника неудержимым потоком. Поставив ведро на пол, он навалился рукой на бревенчатую стену, а другой закрыл крышкой рукомойник.
В словах немца как бы ни звучали они гнусно и издевательски скрывалась истинная правда. У Ивана действительно на ногах после ампутации конечностей торчали уродливые культи. Безжалостные врачи пытались спасти ноги, но, к сожалению, им не подвластны божьи чудеса и потешное волшебство колдунов. Люди в белых халатах не способны исправить все ошибки людей совершенных по глупости и самонадеянности. А ведь за свое упрямство порою требуется расплачиваться самым дорогим, что есть у человека – здоровьем, а то и самой жизнью.
Два года тому назад под январские празднества Иван, находясь в сильном опьянении, решил прогуляться по свежему воздуху. Мороз в декабре с полсотни давил. Звездам и тем холодно стало, так они к земле прижались, горели, прям над головой.
Северное сияние по черному небу радужную дугу малюет. С одного края горизонта на другой в мгновения ока перескакивает. Над Кюсюром туман повис, дым из печных труб белесой дымкой собрался. Холод несусветный – ужас!
И понесла нелегкая Ивана в гости. Жестко, ребром, свои условия жене поставил, сто грамм потянул на дорожку, вместо валенок ножки в осенние ботинки сунул и вперед. Хмель в головушке буянит, с верного пути сбивает, с натоптанной тропинки, да в сугроб. Барахтался там, кричал, на помощь звал. Без толку. Кто ж в такую погоду на прогулку выйдет, только сумасшедший, а дурных на тот момент по близости не оказалось. Часа через два сам домой повернулся, ни живой, ни мертвый.
Синий весь до костей продрог, колотит тело от холода, а как отходить стал, заорал благим матом от нестерпимой боли. Обе ступни, словно кипятком обдали и колючки повтыкали.
Воспаление легких схлопотал, а через денька два смотрит местный фельдшер, пальцы почернели, тут же санрейс вызвал. Прилетела вертушка и забрала бедного горемыку в районную больницу города Тикси. Посоветовались тамошние врачи, снимки рентгеновские сделали и отпили гниющие ступни, из косолапых Ивановых ноженек обрубыши сотворили.
По глупости по самонадеянности беда с Иваном приключилась. Забывает человек, что север шутить не собирается, ошибок не прощает.
Вернулся Иван из больницы инвалидом, костылями перебирает, ходить заново учиться. Бывшие друзья нос воротят, знаться не хотят. Убегают, чтобы жалобы не выслушивать и на помощь калеки не отзываться. Вот тогда-то и выручил немец позабытого инвалида, к себе в артель позвал в помощники.
Поручил Ивану хозяйственной работой заниматься, вместо кухарки его определил. А когда рыбаки не справляются, садят его на весла и «арбайтен», как любил приговаривать словоохотливый немец. Пятьсот метров сетей проверить это не так, то просто, вымотаешься, сил нет, рук поднять. Поблажек Ивану не предоставляли, еще и прикрикнуть могут, подстегнут, чтобы шустрее ворочался. В тайге милости не выказывают, какой бы ты ни был хворый и квелый – на всех все поровну делиться радость и грусть, работа и отдых.
- Как там погода,… на реке? Ветер опять… как вчера дует,… аль поменялся? Ихт… бин… коромыслом этот чертовый ветер…
- Не… так…
- Что,… так? Дует аль стих?
- Перестал… гм… чуть,… волна меньше…
- Это хорошо, что небольшая, нам такую и нужно. Чтоб Лена спокойнее текла… Пора бы и невод наплавом по мелководью пустить,… уж больно малосольной нельмы хочется искушать. Рыбу надо ловить. Арбайтен! Надо Арбайтен!
- Угу…
Иван присел на колено и вытер валявшейся у двери половой тряпкой мокрые разводы на полу. Не выжимая и не распрямляя ее, кинул на прежнее место.
- Ветер хлыщет… ветер дует… дождь в лицо кидает,… печка греет,… жаром пышет,… с избы не пускает… Да? Ходулина ты не доделанная,… лежи не лежи, а нужно работать,… арбайтен,… надо делать. Не то случиться самый что ни на есть Гитлер капут. Уразумел?
- Да,… но волна еще сильна,… скрутит бредень… у… веревку…
Ивану дозволялось принимать участие в обсуждениях рыбных дел. Как ни как он потомственный рыбак, с малолетства руки в воде, одежда в чешуе, губы в икре, а исподние штаны в заплатах. Чутье и дар особый к промыслу имел. Рыбное место наверняка определял, ведал, где сплавную сеть надо пускать. По водокрутам и омутам ямки примечал, тут же и осетра сходу вычислял. Речную волну как свои пять пальцев изучил, лично на себе четырех бальный шторм проверял.
Бывало ни с того ни сего подымятся ветра на дремлющей Лене, река штормом разразиться, завоет в лиственницах шквальный ветер, ветки ломая. Пенная смерть с веслом в руке по взбелененной Лене прохаживается. Подождать надо, покуда глянец на поверхности не установиться. Солнышко и облака должны на ней отразиться, тогда в пору и невод вдоль отмели пускать, нельма обязательно попадется.
- Ты смотри, указывать он будет… ходулина хромоногая,… сам знаю! Сегодня еще рановато на реку выходить…
Немец, когда дела не сильно докучали, любил наседать на Ивана поучая бестолкового помощника. С давних пор как на ноги твердо встал, возникла в нем потребность кем-то командовать. Теперь уж каждодневно требует немецкая душа следить за кем-то, присматривать, укорять, иначе жизнь не в сласть, серо и скучно протекает.
- Пароход уперся в берег,… капитан кричит вперед,… как такому алконавту доверяют пароход…
Немец не унимался выискивая свободный выход своему застоявшемуся красноречию. Он без стеснения понукал и подкалывал бедного Ивана.
- Видишь, какая с тобой оказия приключилась,… хромой ты черт… Оказывается нельзя тебе друг сердечный доверять, к бутылке любишь прикладываться,… нормы не ведаешь… От того и калекой горемычным по свету бегаешь.
Приподнявшись на локтях, чтобы свободнее дышалось, он запел полным голосом с болезненным сипом:
- Хулиганом ты родился,… ходишь ты как живорез… самогоном чуть запахнет,… достаешь ты свой обрез… Ха..ха… хи..хи…
Обессиленный немец, сраженный безудержным хохотом, свалился на постель. Старческое тело сотрясалось в конвульсиях, того и гляди могло разломиться пополам.
Иван, как ни в чем не бывало великодушно улыбался, принимая издевки мудрого «таена» за искреннюю милостыню. Он привык, его не тяготили насмешки немца, главное, что Иван ощущал свою личную востребованность, знал, что нужен друзьям. Он являлся неотъемлемой частью артели, о большем мечтать и не приходилось. Стремиться к лучшей доли надеяться на что-то заоблачное в его нынешнем положении, это было бы равносильно самообману. С такими ногами как у него на будущее перспектива не отпускалась, спасибо судьбе и на этом.
Пока немец придавался бесовскому смехоизлиянию, Иван с покорной любезностью во взгляде стоял около белой печи. Его вдруг заинтересовала посуда, валявшаяся на полу, наклонившись, он принялся рыскать по перепачканным кастрюлям, выискивая что-то неопределенное. Пущенный на самотек порядок давал о себе знать, нужная вещица ни как не находилась, не попадала в поле зрения искателя.
Иван гуртом потянул кастрюли, и тут же по избе разнеслось звонкое дребезжание. Тишка молниеносно среагировал на звуки падающей посуды, согласно которому вставал недвусмысленный вопрос о еде, и значит, ему, возможно, что-то и перепадет.
Тишка обладал наружностью самого обыкновенного кота, к элитной богеме он не причислялся. Его плебейская родословная ни кого не интересовала, и уж тем более на кошачью выставку, за медалью, его никто не выдвигал.
Грудь и лапы Тишки добросовестные родители создали с преобладанием белых оттенков, что придавало ему вид праздничного, парадного кота. Остальная шерсть четвероного зверя имела пепельно-дымчатую окраску.
В дань принадлежности к многоликому кошачьему семейству природа преподнесла Тишке приятный сюрприз, отметив шерсть черными кольцевидными полосками. Сходство с опасным и свирепым тигром было очевидно и сомнению не подвергалось. А вот стоячие ушки будто нарочно, для смеху, окунули в чернильницу. Видимо создатель решил все-таки подпортить тигриную репутацию Тишки. Черные ушки домашнего зверя выдавали в нем инфантильное обаяние плюшевой игрушки.
Выражение кошачьей мордочки полностью подходило под высказанное немцем определение – «Блудливый… шельма». После этого заявления, описание кота Тишки можно было не продолжать.
Тишка поднял хвост трубой и в три прыжка оказался подле Ивана. Проявляя кошачью наглость, Тишка путался в ногах, терся боком о резиновые сапоги, тем самым, выклянчивая добавочную порцию рыбы.
- Гони его, попрошайку чертову! Вот кошачий выродок,… толкни его сапогом…
Немец изменился в лице, внутренняя злоба, навела на его физиономию агрессивную гримасу.
- Да… пусть…
Иван, исходя из гуманных побуждений, не выполнил приказ, и тяжелый сапог оставался прикованным к полу. Бережно взяв Тишку на руки, он подсадил его к раскрытой форточке, через секунду заложник человеческого честолюбия и циничности заглядывал в окно снаружи, уцепившись коготками за раму.
- Ан… цвей… дрей… Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу.
К немцу вновь вернулась хорошее расположение духа.
- Чего ты там все вошкаешся,… ищешь что-то… ихт… бин… тебя коромыслом.
- Во…о…
- Чего,… во? Чего разворнякался?
Ивану легче было показать руками, чем дать определение тому, что он искал. Странности в речевой физиологии возникали у него не в силу действия конкретной болезни, он не заикался и не страдал глухотой. Его никчемная, дефектная речь являлась итогом замкнутого и нелюдимого характера. Когда человек мало общается, с его речью случаются конфузы, теряются практические навыки разговора.
В нем укоренился комплекс затравленного зверька, находящегося под постоянным прессом невзгод. Иван стеснялся и боялся свободно выражать мысли, тем самым еще больше усугублял развивающийся комплекс неполноценности.
Иван хлопнул в ладоши, указывая на принадлежность разыскиваемого предмета к защите рук. Кивком головы направил пристрелочный взгляд немца на железную дверцу духовки.
- А…а… ходулина ты не внятная… Небось боишься обжечься, верхонки ищешь.
Далее немец пустил в ход только что сочиненную частушку:
- У миленка желты брючки… и такой же пиджачок,… много били его в детстве,… потому что дурачок… ха…га…га… - как и прежде немца парализовало безудержное гоготание, покалеченное охрипшим горлом -…га…ха… На при… припечки. Вон у вьюшки лежат. Глазенки свои незрячие подыми. Ихт… бин… тебя коромыслом.
Иван, пританцовывая, подошел к белой печи и снял с припечки защитные верхонки, сшитые из плотной ткани. Надел их, присел на корточки и попытался открыть железную дверцу, не имеющую ручки. Дверца не поддавалась и лишь тогда, когда он подцепил щепкой и потянул ее на себя, дверца распахнулась.
В темной нише духовки томился выпекающийся хлеб. Большая сковорода с глубоким дном, занимала тесное пространство духовки. Коричневая корочка хлеба выглядывала круглой шапочкой над кромкою сковороды. Хлеб поднялся и съехал набекрень, загнувшись неровной волной по краям. С правой стороны духовки жар был сильнее, там находилась топка, и половинка хлебной шапки чуточку подгорела.
- А…а…а… хорошо!!!… Чуешь, какой дух по избе витает? Благодать… ихт… бин… гуд!… Желудок аж свело, есть охота.
Из духовки повалил горячий воздух, верхний уголок духовки заиграл неустойчивым миражем, искривляясь ломанной линией. Хлебный дух, поднялся к потолку, и победоносно опускаясь с потолочных небес, наполнил собою пространство избы.
Хлебный дух затмил все, и даже хозяйская неразбериха и неприятные запахи сушившейся одежды отошли на второй план. Глаза немца видели перед собой только свежеиспеченный хлеб, аппетитный, с хрустящей корочкой и такой манящий, что аж скулы свело от удовольствия.
- Ну, чего ты медлишь. Вытаскивай скорее! Спекся уж давно,… а ты ходулина, канитель разводишь.
Немец не выдержал, откинул овечий тулуп к стене и вскочил на ноги. Впопыхах не надевая сапог, побежал по затоптанному полу к белой печи. Попавшиеся на его пути кирзовые сапоги со злостью пихнул под кровать.
Согнувшись над Иваном, мудрый «таен» по прозвищу немец щедро раздавал команды, повелительно указывая как лучше извлечь хлеб из духовки:
- Чего ты возишься,… бери с боков. Да не бойся ты,… не обожжешься. Верхонки прочные, толстые. Давай,… давай! Покажи-ка, что у нас получилось.
Бережно словно удерживая на руках младенца, затурканный Иван вытащил тяжелую форму с хлебом и поставил на чугунную плиту остывающей печи. Дрова давно прогорели, и белая печь ели теплилась.
- Молодчина! Видишь, как все здорово получилось. Ан… цвей… дрей,… шнель тебя коромыслом.
Немец задержал перебитый нос у хлеба и вдохнул полной грудью. В пазухах носа засвербело, и ноздри широко растопырились, втягивая благоговейный дух.
Корявой рукой закоренелого рыбака артельщика он потянулся к краюхе хлеба и отломил чуточку. Обжигая потрескавшиеся губы, глотая порциями воздух, стал пережевывать аппетитную снедь, переминаясь от удовольствия с ноги на ногу.
- Хоро…шо! У…у… вкусно,… сила небесная. У…у… - застонал от пойманного кайфа старый пройдоха.
Иван снял верхонки положил их обратно на припечек. Собрался было последовать примеру своего бригадира, отломить кусочек хлеба, но тут же получил отбой.
- Найн!!! Куды ты,… ихт… бин… своими грязными лапами суешься. Швайне, ты не русская. А ну геть от седова,… ходулина хромоногая! Щас к столу все сядем, вот тогда и попробуешь. Полукровка окаянная,… ихт… бин…
- Та… я… попробовать только.
- Нечего. Нечего. Иди вон Андрюшку с Артемом покличь. Обедать уж пора.
Немец голодными глазенками осмотрел хлебушек и отщипнул еще кусочек, с подгоревшего бока.
- Иди… иди… Я тут сам за всем пригляжу.
Короткая бородка подбеленная сединой, пришла в движение. Щеки раздулись, а по горлу ходил вверх-вниз выпирающий кадык. Не успев, как следует прожевать кусочек хлебного счастья, немец заглотил его целиком.
Иван, с пристрастием удерживая равновесие, вновь принялся пританцовывать, и в ритме вальса направился к двери. Занес ногу над порогом и одновременно потянулся к дверной ручке. Снаружи, за дверью раздался треск прогибаемых досок и шуршание моховой подстилки. Неожиданно для Ивана дверь отлетела к стене, в слепящих отсветах установившегося дня показалось худое и долговязое тело парня лет тридцати пяти.
- Бать! Батя! Кажись инспектора! Рыбнадзор нагрянул! – голос долговязого парня звучал гнусаво и ущербно.
Продолжительное время слушать такой испорченный голос было бы подлинным наказанием. У слушателей непременно бы возникала реакция отторжения к неприятному собеседнику.
Старший сын Николая Ивановича Андрей неотлучно следовал за отцом, стараясь подражать ему во всем. Слабохарактерные люди, как правило, так и поступают, ухватившись за чей-то подол или навалившись на чье-то сильное плечо. Без поддержки подобные слабаки теряются в жизни страдая душевной болезнью тихушника или меланхоличного недотроги. Более того, существуют и более худшие варианты развития событий, гибкие на характер тихушники спиваются, в сердцах проклиная бога и родителей, что те произвели их на свет.
Андрей был на голову выше отца, но за то высокий рост компенсировала худоба и хилое телосложение. Узкие плечи, большая яйцевидная голова – так и подмывало сказать - «Парень непоправимо болен и страдает неизлечимым рахитом». Впалая грудь, втянутый живот, прилипший к позвоночнику, производили впечатления убогого мученика. Когда Андрей передвигался быстрым шагом или трусцой, со стороны казалась, что вместо суставов у него вмонтированы несмазанные и скрипящие шарниры.
Движения скелета, особенно тазобедренных косточек и атрофированных мышц ног и рук работали не сообща, не в групповом ритме, а каждый сам по себе.
Голова ходила вверх вниз, как у курицы. Шагая, он становился на носочки, и худое тело подскакивало резиновым мячиком. Безвольные руки, словно плети, совершали немыслимые зигзаги.
Если поседевший немец с его пред пенсионным возрастом еще блистал шевелюрой, то у его отпрыска наблюдались увеличенные залысины. Спереди облысевший череп отсвечивал безволосой коленкой.
Растянутый свитер свисал до колен, он ходил в нем как в распашонке. Исподней одежды под свитером не наблюдалось. Индюшечья шея и кучерявая грудь были открыты. Растянутый свитер нес на себе интересную и запутанную комбинацию из различных геометрических фигур, вышитых нитками красного спектра радуги. Цветовая гамма рисунка поблекла, вязаная ткань покрылась несмывающимися пятнами грязи. Трико на коленках провисло, образовав смятые карманы вплоть до голенища резиновых сапог.
Прижав Ивана к косяку, Андрей прорвался сквозь зауженный дверной проем.
- Бать слышь, катер! Вдали, по-над берегом идет,… с флагом. Инспектора!
У немца подкосились ноги, голова закрутилась из стороны в сторону, как у вора при встрече с полисменом. Хитрющие глазенки заморгали, покровительственная спесь надменного человека слетела в момент. Перед домочадцами предстал испуганный и больной старикашка.
- Как… инспектора? Ихт… бин… туда их коромыслом. Давненько. Давненько в гости к нам не хаживали. Теперь накося,… решились потревожить нас. Вот ихт… бин,… и не сидится им на месте.
Андрей учуял носом аромат свежеиспеченного хлеба и словно загипнотизированный кролик кинулся к заветной приманке.
- Я катер давненько заприметил. Смотрю в правую протоку сунулся. А там нынче мелко,… высохла вся.
В отличие от отца «скромника», Андрей всей своей грязной пятерней полез к чистому хлебцу. Неостриженными ногтями впился в коричневатую корочку и с хрустом вырвал парившую мякоть.
- Так. Так… и чего же далей?... Не пойму, что ж выходит, они фарватер позабыли?... На наших это не похоже. Не…е… Видать, дело здесь нечистое…
И тут пройдоху немца осенила губительная догадка, от которой ему сделалось еще грустнее и тревожнее:
- Верно! Сети поставленные ищут,… вот по заводям и рыскают. Ихт… бин,… да...
Немец призадумался, нагрянувшие инспектора встревожили его не на шутку. Как правило, подобные встречи ни к чему доброму не приводили, или штраф наложат, или сети заберут. В общем хорошего от них ждать не приходится.
В момент горьких раздумий хмурого папаши, Андрей, как ни в чем не бывало, заглатывал куски хлеба, чавкая широко раскрытым ртом, не имеющим двух передних зубов.
Еще более запутывая взволнованного родителя он продолжил, причмокивая синюшными губами:
- Напротив… Юрдюк-Хая остановились. Прям… на перекате,… Чего-то там… высматривают – Андрей дышал сбивчиво и не ритмично, видимо с берега он шел ускоренным шагом, торопился, неся родителю неприятную новость – Бать,… дай закурить…
Пальцы нервно тряслись, Андрей ни как не мог унять дрожь в теле. Протянув руку к отцу, он раскрыл перепачканную речной грязью ладонь.
- Щас обожди – немец так и не пришел в себя, от переживаний, мысли путались и не давали сосредоточиться на правильном выборе дальнейших действий.
Порывшись в нагрудных карманах и не обнаружив сигарет, его тревожный взгляд вновь забегал по углам избы.
- Вон. На столике у магнитофона.
- Угу – Андрей кинулся к столику, оставляя на полу илистую грязь, отпечатавшуюся четким рисунком резиновых подошв.
Иван молча присутствовал в стороне, прижавшись спиной к косяку, удерживая дверь в открытом положении. Любая инициатива или предложение, высказанное им вслух, воспринялось бы в штыки. Советоваться с ним ни кто не собирался, поэтому он в покорном неведении ожидал дальнейших распоряжений.
В темной нише пристройки показалась неприветливая морда огромной собаки. С устрашающей морды клыкастого монстра свисали космы длинной и закрученной шерсти. На шее виднелись белые ворсинки, опоясавшие голову своеобразным щегольским шарфом. Острые клыки верхней челюсти торчали вниз, как у саблезубого тигра наводя парализующий ужас. Глаза выделялись серовато-белыми обводами шерсти, выказывая недружелюбие и скрытную угрозу психически неуравновешенной собаки. Можно было не сомневаться за печальную участь тех, кто пошел бы наперекор собачьей воле.
Приглашенному гостю или залетному соколику не рекомендовалось встречаться один на один с этим монстром, ибо данный зверь кроме не поддельного страха ни чего не внушал. О дальнейшей перспективе развития двухсторонних связей говорить не приходилось, ибо они сводились к абсолютному провалу дружеских намерений.
- Тунгус!… Ах ты лихорадка эдакая… А ну вон от сель! Ихт… бин… тебя коромыслом – очень живо отреагировал немец на поползновения большущей собаки втиснуться в образовавшийся проход.
Тунгус не собирался скулить, как это принято у одомашненной четвероногой породы, когда их отчитывал грозный хозяин. Невзирая на громкий приказ, Тунгус оставался на прежнем месте.
- А ну,… геть, от седова! Кому я сказал! – насколько могло позволить осипшее горло, на столько громко крикнул немец на взбунтовавшегося пса. Но вместо строго приказа получилось невыразительное верещание.
Тунгус неохотно со второй попытки поднял глаза на хозяина и глянул на него как на зудящую камаху.
Немец, находясь в обостренном нервном состоянии, топнул ножкой, тем самым поднял протертыми носками столбик пыли.
- Ах, ты вредина окаянная, не слушаешь меня,… я тебя сейчас,… ихт… бин… – ему недоставало знания немецкого языка, немецкой нордичности, и радикальности, поэтому он крикнул на Тунгуса первой пришедшей на ум фразой, и убедительнее топнул полу босой ногой – Щас я тебе Гитлер капут устрою! Швайне!
Несмотря на клоунские проделки хозяина, Тунгус как не странно исполнил его волю. Перед тем как исчезнуть в сенях, недовольный пес раскрыл до отказа клыкастую пасть и так устрашающе гавкнул, что в избе завибрировали стекла. Вскоре черная косматая морда скрылась в просвечивающейся солнечными лучами пристройке.
- Бать, так чаво будем делать?
Андрей направился к отцу, дергаясь шарнирными конечностями и раскуривая на ходу сигарету.
- Чаво? Чаво? Ихт… бин… эту инспекцию…
Отупляющая разум растерянность не покидала седую голову немца, он из всех сил пытался составить полную картину бедствия, свалившегося на артель. Он хотел просчитать и выяснить, чем конкретно грозила встреча с незваными гостями, находящимися при исполнении. Но его постоянно что-то отвлекало, и он не мог сосредоточиться.
- Ты, какого черта в дверях торчишь? Ходулина ты эдакая,… сквозняк нагоняешь. У меня вон,… поясницу скрутило, разогнуться не могу.
- Так… я… закр… – Иван недоуменно лупал невинными глазенками, не разумея психованного бригадира.
- Дверь закрой,… ихт… бин,… дует ведь. Слягу в постель, что вы без меня будите делать?
Для пущей убедительности немец согнул хребет вопросительным знаком, приложил руку к пояснице и закрутился изувеченным волчком.
- Инспектора… инспектора…
- Бать… бать! Ты чаво?
В облике Андрея, в его поведении и высказываниях сквозило не что отталкивающее. В моменты подлинного огорчения видеть перед собой такой принеприятнейший образ человека отвергнутого жизнью, счастьем и любовью, крайне не желательно. Немец стиснул зубы и процедил:
- У… ихт… бин… тебя коромыслом… – он еще больше наморщил лоб, и лицо приняло наикислющий, подавленный вид.
И вдруг, изба озарилась лучезарной улыбкой просиявшего немца. Окружающая обстановка и он сам кардинально переменились, озлобленность и тревога прошли, вместо этого немец излучал флюиды детской радости, подпитаные неподдельной искренностью. Большие окна заблестели ярче, белая печь засияла белизной известки, на полу образовались солнечные дорожки.
- Рыбнадзор, рыбнадзор… нету до вас дела,… приходили бы вчера… было б горя прорва, а теперь уж не вините,… то, что скрыто не про вас. Ихт… бин… – позабыв про радикулит, немец выпрямился и гордым гусаком зашагал по избе.
Андрей чуть было не выронил окурок от увиденного представления. Хорошо, что окурок застрял между зубов, упершись фильтром в небо, в том самом месте, где не доставало двух передних зубов. Иван, гладя на повеселевшего бригадира, засиял счастливейшей улыбкой трехлетнего малыша, который кроме любви ближних ни чего не испытывал. Казалось, вот-вот он не сдержится и захлопает в ладоши.
- Ихт… бин… туда их коромыслом. Как говориться… Салам молейкум Гитлер ака,… заходите в гости, будь те так любезны. У нас окрамя подштанников ни чаво нет.
Проделывая очередной танцевальный круг вокруг Андрея, развеселый папаша, отпустил ему чуткий родительский подзатыльник.
- Чаво… чаво… Хвост прощальный осетра,… бьется в берег не спроста,… в речку пялиться село,… жить в России весело! Во как! Ихт… бин… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу!
Немец застопорился вблизи белой печи, залез руками под подол робы и поправил сползшие штаны.
- Пугаться то не чего. Четыре дня шторм проказничал. Сети ведь мы поснимали… Так Андрей?
- Так батя,… мы их с Артемкой к ручью снесли и брезентом укрыли.
- Вот,… пущай побегают и поищут. В жизнь не найдут! Ихт… бин… через коромысло…
- Бать,… бать, а ствол?
- Шо… ствол?...
Немца будто током шибануло, коленки подогнулись, и штаны заелозили по белой известке печи.
- Так ведь он в сарае,… где пяльца,… на гвоздике висит.
Потерявшийся в пространстве и времени немец кинулся, было к двери, потом резко дал задний ход, вспомнив, что он на босу ногу, а сапоги валяются под кроватью.
- Бе…бе… – стал тыкать в Ивана пальцем – Беги! Убери его,… ходулина ты хромоногая,… в лес снеси. На ту тропу, что к озеру ведет. Не расторопная культя,… живее, живее…
Жаль, что на лице немца не водилась длинная и густая борода, ибо тогда он напоминал бы грозного боярина, поборника взыскательности и нетерпимости к крепостным. Короткая и седая бородка, имевшаяся у него на данное время, солидности и строгости не добавляла. Перед Иваном предстал немощный филин, застигнутый врасплох солнечным светом.
- Это… угу… я пон…л… иду… – пританцовывая в манере русского народного танца, Иван развернулся и втиснулся бочком в приоткрытую дверь. Тугая пружина тут же захлопнула за ним деревянную дверь, обитую ватным одеялом.
- Так что Андрюшка пошли дорогих гостей встречать. Ихт… бин,… так сказать,… салам молейкум Гитлер ака.
Не наклоняясь, немец поочередно сунул ноги в сапоги и направился к выходу уверенной походкой.
Лена умерила свой гневный пыл, освободившись из под гнета душащих ветров. Просветлевшее небо отразилось отблесками речной зыби, и поверхность засветилась глянцевой голубизной.
Темно-синий цвет штормовой реки сменился на упоенное ликование светлых оттенков возрождения. Местами легкое волнение пронзало речную поверхность перемежающимися дорожками закрученных вихрей. Серо-голубые мерцания воды возникали под действием проносящегося ветерка летящего направленной стрелой с одного берега на другой. В небесном колчане было еще предостаточно заостренных вихрей для прострела речного простора. И поэтому стремительные и напористые атаки продолжались бесконечно.
Трехкилометровая ширина Лены позволяла беспрепятственно резвиться неугомонной стайке борзых ветров, гонимых с севера вечным холодом Арктики. Они гонялись друг за другом по реке, наслаивались, и вновь разделялись на многочисленные ответвления. Следы ветряного беспокойства серыми полосками взлохмаченных волн отслеживали неспокойную беготню непоседливых сорванцов небес.
На речной поверхности создавался удивительный автопортрет природы. Непонятные образы скрывали в себе простую истину вечного бытия. В это мгновение Лена была похожа на безграничное море, видимые очертания берегов проявлялись миражами безымянных остров.
Неудовлетворенный взгляд, ищущий дивного созерцания природных явлений, непременно задержался бы на высокой горе растянувшейся на противоположном берегу Лены. Светлые осыпи янтарно-желтых оттенков выделялись на фоне бездонного и голубого неба, устраивающего летние празднества странствующим облакам.
Зеленая масса тайги накрыла лавинообразным потоком вершину горы, проникнув в потаенные ущелья и распадки. Дрожащая гладь присмиревшей реки волшебным зеркалом преломляло отражение первозданной частички вселенной, придавая ей сюрреалистическое искажение.
Река изгибалась у Юрдюк-Хая неправдоподобно-огромным зигзагом. Вначале горы быстротечная стремнина выскакивала из-за поворота, упиралась в скальные осыпи и отпрянув от них, понемножку, удалялась от горы.
Скальные кручи без согласования сочетались с горными выступами и каменными башенками, устоявшими под натиском времени и безжалостной северной непогоды. Клиновидные распадки, отмеченные с боков лиственничным покровом, сужались от вершины к основанию.
Сумбурные и хаотические очертания вершины изрезало непрекращающейся эрозией – порождением свистящего ветра, журчащей воды и безмолвного солнца дарующего тепло жизни.
Отдельные стволы лиственниц и пышные ветки кустарника, невозможно было выделить из общего множества проросших ростков таежного бытия. Дикорастущая тайга заполонила изумрудным морем распустившейся хвои покатые возвышенности кряжа Чекановского, отделяя горы от голубого пространства небес.
Над горой Юрдюк-Хая, ближе к удаляющемуся горизонту подымались в небо сопки, сглаженные лиственничной тайгой. Из-за кривизны земли их великое возвышение прерывалось, и они терялись за мнимой чертой недоступности.
У горизонта, великое горное возвышение не сопровождалось лавинообразными осыпями разрыхленной породы, их сравняла жизнелюбивая тайга общим тоном зеленеющих иголок хвои.
По мере того как упрямая и настырная стремнина реки удалялась от Юрдюк-Хая, гора выполаживалась равняясь на горизонт и прямолинейное русло реки. Бурное и мощное течение, более не могло дробить и подтачивать осыпающуюся скалу. Возникший у основания горы галечный остров отбивал стремнину в сторону, подальше от высокой горы.
Лиственницы и кустарник повсеместно вживлялись в тело неприступной горы. По середине светло-желтой осыпи протянулась неравномерная полоса зеленеющих переселенцев. По ложбинкам по расщелинам самоотверженные посланцы тайги спускались к реке, цепляясь корневищами за трещины и камни в монолитной горной породе.
В этом было нечто предопределяющее и трагичное. Наяву, а не в представлении чуткого воображения наблюдалась бессрочная война жизни и смерти проходящая с переменным успехом.
Прочные скалы подверженные влиянию сокрушительного времени разрушались, дробились и гибли, оседая пылью веков у основания великого творения. Их сохранность на прямую зависела от деяния природных стихий - безжалостных инструментов времени.
Мощные камнепады сгребали все на своем пути, увлекая в бездну небытия пробившиеся ростки всепроникающей тайги. Те не многие лиственницы сумевшие удержаться на краю обрыва бесстрашно и с вызовом клонились в низ. Они обречены. Им предоставлено право, первым сгинуть в безвозвратной пустоте.
Поваленные и сломанные стволы деревьев, перемешавшись с острыми камнями, указывали на склонах Юрдюк-Хая отметины смерти, обрисованные расширяющимися конусами. Скоро наступит очередь и вверху стоящих лиственниц пройти дорогой великих мучеников не побоявшихся воскреснуть в этом мире.
Стремительные ручьи, стекающие с вершины Юрдюк-Хая, подтачивали незыблемую твердыню, мщение безостановочного времени продолжалось. Созданные природой живописные творения рушились по чьему то злому умыслу или непростительной ошибке спиралевидной эволюции. В ее деяниях заключалась какая-то нелепейшая бессмыслица, запутанная и неразрешимая загадка – очередного повторения.
Всякий раз, начиная с цоколя мироздания, природа фанатично и целенаправленно стремилось к полному самоуничтожению. Творя и созидая, она заранее закладывала в свои детища программу самоликвидации. Что это? Жертвенный кризис добродетели, вселенский хаос, пустивший существующее время на самотек или в этом таиться осмысленное значение – постоянного перерождения, поиска новых нюансов и признаков самой жизни?
На краю отвесной пропасти выстроились скорбной чередою лиственницы, облаченные в зеленую сутану монахов отшельников.
Ожидая приговора судьбы, монахи-лиственницы в безмолвии творили молитвы о вере и добре, надеясь отсрочить падение в губительную бездну. Молодые ветра, терзаемые страстью соперничества, теребили печальных отшельников за рукава-ветви, заставляя шелестеть их ветхое одеяние. Унылый гомон деревьев сливался в общий гул покорности и смирения. Под общее молебное шуршание монахи-лиственницы провожали своих кровных братьев, сорвавшихся с пьедестала жизни в объятия смерти.
И было похоже на ритуал священного омовения, когда по расщелинам и выположенным распадкам монахи-лиственницы спускались к самой реке. Они толклись в узких спусках и щелевидных проходах, все более и более клонясь в сторону священной реки. Это шествие было безудержно и фанатично – во что бы то ни стало достичь живительной влаги и окунуть ноги-корнивища в воду, испытывая блаженное причастие.
Но всем управляет стихия, стихия небес, солнца и воды, именно она решает, что кому предначертано в этом неспокойном мире. Монахи-лиственницы играя со временем в трагическую рулетку бытия, ожидали своего судьбоносного камнепада.
В том месте, где находилась стоянка немца, гора Юрдюк-Хая вновь вздымалась к небесам, заострялась ломаными вершинами и клиновидными ущельями. У подножия горы виднелся тонкий просвет голубой воды. Узкая протока отделяла гору от наносного галечного островка. На плоской верхушке островка рос густой и непролазный кустарник, опоясанный песчаной бровкой. Приливная вода подтачивала неустойчивый берег, подбираясь к зеленным зарослям.
Деревья из-за высоких весенних паводков не сумели прижиться на острове. На нем виднелся лишь плавник, белеющий длинными стволами некогда росших лиственниц, берез и тополей. Лежащие на берегу кругляки выделялись светлыми черточками на серой гальке.
Река следуя тактике вертких маневров повернула на север, изогнувшись широким махом. С права от стоянки немца открывался прибрежный плес. Серая галька повсеместно вклинивалась в светло-коричневые песчаные пляжи. Крупных валунов и сколотых обломков скал на нем не наблюдалось. Весенний ледоход, словно громадным бульдозером сгреб гальку в большие кучи, оставляя после себя разрытые траншеи.
В некоторых местах, где прибрежный плес переходил в длинную косу, виднелись прозрачные лужи-зеркала. Уровень воды в Лене падал, ручьи, не поспевающие за рекой, собирались в ямах и отблескивали обратно в небо слепящие лучи солнца. Испаряющаяся влага искажала окончание обширного плеса, обманчивые миражи зрительно увеличивали плоский берег.
Речная долина Лены пребывала в упоенной гармонии. Ее спокойствие не нарушали ни свинцовые тучи, ни свирепые ветра, ни трехметровые волны-убийцы, принуждающие Лену биться в пенной истерике.
Молчали прибрежные лиственницы, росшие на краю подмытого дернового слоя. Пушистые ветки замерли и не колыхались. Неподражаемое молчание, проникновенная тишина природы навевала в сознании медитационную мелодию буддийского рая, сопровождаемую приглушенным фоном шумящей воды. Мощная стремнина, проносясь по речному дну, перебирала мелкой галькой, создавая удивительные звуки вечного движения.
- И де,… твои инспектора? Ихт… бин… И де,… их нелегкая носит? А? – немец с высоко поднятой головой вышел из темных сеней на свет божий.
Назвать сенями или крыльцом пристройку, сбитую из не подогнанных досок, было весьма голословно. Данное сооружение скорее напоминало заброшенный сарай, нежели специальное помещение, препятствующее свободно проникать сквозняку внутрь избы. В место дощатого пола лежал песок и опилки, перемешанные сапогами. В нем ощущалась сырость и прохлада, а нос дразнил резкий запах затхлости.
Что бы выйти на волю немцу пришлось переступить через высокую доску, означавшую порог. Небесный свет ослепил старческие глазенки, он сощурился и сгорбатившись понесся к обрывистому берегу.
- Бать… батя,… там я его видал… – Андрей неотрывно следовал за взволнованным родителем, стараясь попадать в шаг.
Худющей рукой, на которой повис растянутый свитер, «подарок слезливого Пьеро», Андрей указывал на неопознанный объект, передвигающийся по залитой солнцем реке.
- Отсель не видать. Давай за поленицу зайдем – позвал за собой полуслепой родитель.
Хозяйское подворье немца в корне отличалось от представления данного объекта домовитым дачником или раскулаченным селянином. Тут было все вольно и расположено друг относительно друга по интуитивному плану застройки. Отсутствие соседского забора ни в коем случае не препятствовало размаху строительства, наоборот беспредельно расширяло это понятие.
Естественно в таежных условиях строительства, разговор не заходил о мощеных тротуарах и асфальтированных подъездов, планировка подходов и тропинок выглядела натурально, как предписывала сама природа.
Бревенчатую избу и подворье окружал песок, взрыхленный тяжелыми сапогами. Светло-желтая посыпка несла на себе нескончаемую массу хвойного опада. На кочках и вокруг засохших пней стелилась густая трава. Кое-где на пригорках подрастали молоденькие лиственницы, вставшие в полный рост на месте срубленных великанов. Молодая поросль несла на себе весьма странные прически игольчатой кроны, колючие ветки тянулись в разных направлениях, кому как вздумается. На самой макушке могла торчать ветка гигант соизмеримая с длиной неразвившегося ствола. По середине топорщились ветки-карлицы, одновременно изогнувшись во всех трех плоскостях. В целом таежная стрижка распрямившейся лиственницы напоминала взрыв на голове сумасшедшего хиппи.
- Андрюшка, чаво-то… не видать – немец остановился, борьба противоположностей во внутренних зонах сложного характера еще не закончилась.
Смелость и храбрость вели отчаянную битву с малодушием и предательскими поползновениями трусости. Терзания души проходили с попеременным успехом антагонистических качеств оной, но все же чаша весов потихоньку склонялась в пользу соглашательской трусости, а не в сторону принципиальной смелости.
Слева вид на Лену прикрывала поленица поколотых дров, тут же валялись распилованые кругляки и высохшие стволы лиственниц. Дрова, уложенные штабелями, доходили до уровня груди.
Немец крадущейся походкой проследовал к поленице и затаился там. Приподнявшись на цыпочках, глянул на реку.
- Не а,… никого… прошли, стало быть,… прямым курсом на Кюсюр. По фарватеру не пошли,… напрямки рискнули,… к тому берегу прижались. Упорхнули соколики залетные!
Немец приободрился, и осмелев, вышел из-за поленицы на открытый простор обрывистого берега. Когда немец нервничал его сжатые и подрагивающие губы выдавали в нем волнение. Две тонкие линии губ плотно смыкались и бледнели, будто их сильно прикусывали зубами. А тут немец позволил себе от души улыбнуться. Правда улыбка получилась невыразительной и напоминала сухую и нордическую ухмылку Бормана из патриотического боевика про Штирлица.
Нет-нет, да и проявиться в характере бригадира рыбаков авантюрные нотки о превосходстве одной расы над другой. Сказывалось присутствие в венах голубой крови «истинного арийца», а в остальном, повадки и внешность Николая Ивановича разительно отличались от великой нации подарившей миру Гетэ, Ремарка и других не мене значимых личностей.
Ветерок, дующий с реки, поднял жиденькие волосики на голове немца. Седая челка растрепалась перьями пожилого и больного попугая, страдающего выпадением волос. Бородка, испачканная несмываемой сединой, и округленные глаза, придавали сходство с растерянным филином, застигнутым врасплох полуденным солнцем.
У его ног врос в землю здоровенный пень, сердцевина ствола давно сгнила, превратившись в рыжую труху. Но рассохшаяся колода еще служила человеку, с краю были прибиты винтовые тиски. К тискам тянулась растрепанная и выцветшая бечевка. К концу бечевки морским узлом вязался собачий ошейник внушительных размеров, через который могла свободно пролезть головища дробненького детины.
Николай Иванович как капитан дальнего плаванья решительно и твердо поставил ногу на круглую колоду и расправил горделиво плечи.
- Как от берега крутого… лодочка отчалила,… так и милая моя… мне сердце опечалила… Ан… цвей… дрей… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу – пропев складную частушку он расхорохорился великолепным павианом и радостно хихикнул в кулачок… – Нет! Андрюшка гостей незваных. Вышли все, ничегошеньки от них не осталось.
Николай Иванович приложил раскрытую ладонь ко лбу, насупил брови и в философских раздумьях принялся обозревать безграничные дали.
- Бать…ба… – сбивчиво и напряженно окликнул Андрей отца и тронул его за плечо.
- Так вон они. У нашего «Прогресса» зачалили. Там вон,… и Артемка к ним подошел. О чем-то разговаривают.
- Где? Ихт… бин… их коромыслом. Вот напасть.
Немец сжался, убрал ногу с колоды и на присядках подскочил к разросшемуся веером кусту. Андрей не сгибаясь, прямым столбом проследовал за папашей растопырив уши и настропалив глаза.
Укрывшись за косматой веткой старой лиственницы, немец вел активные наблюдения, за странными субъектами, вторгшимися без спроса в его владения.
- Гляди батя,… Артемка в стороне от них держится. Видать люди солидные приплыли,… важные.
- А чего это,… у них за посудина такая странная? И на катер не похожа,… и для лодки большевата.
- Бать… вон… видишь мачта! А на ней флаг,… не иначе инспекция. А то гляди и сама милиция.
- Вот напасть окаянная! Ихт… бин,… нацюрлихт, Гитлер капут!
Неожиданно за спиной Андрея затрещали кусты, и послышался неритмичный топот сапог по песку. Немец резко обернулся и обомлел - глаза на выкате, жиденькая челка дыбом, рот округлился а на лице отпечатался трагический испуг.
- Это… я… куда… нести… – невнятно промямлил Иван, удерживая на перевес кавалерийский карабин. Вид старого и потрепанного карабина указывал на тяжелую и бессрочную службу. По короткому вороненому стволу пошла ржавчина, на ручке затвора красовались непонятные запилы сделанные напильникам или наждаком.
- Куды ты прешься! Убегай отсель!
Перепуганный немец часто заморгал сузившимися глазенками и отчаянно замахал на Ивана руками.
- В лес! В лес беги! Слабоумная ты ходулина! В лес беги у озера ствол прячь!
- Угу,… иду… сейчас…
- Да живее ты! Шнель! Шнель! Бегом!
Немец, не желая придавать широкой огласке, наличие незарегистрированного карабина, стал гнать Ивана в лес. Иван, пританцовывая сапожками детского размера, поспешил скрыться за избой.
- У… хромоногая ходулина… чуть под монастырь не подвел. Не дай бог бы увидели ствол. Все! Замели бы и в тюрьму на долгие годки упекли – жаловался немец своему Андрюшке.
Добросердечный и послушный сын кивал в знак согласия лысеющей головой, и меж тем сосредоточено следил за прибывшими гостями.
- Бать, ба…а..тя…
- Ну и че тебе?
- Вишь,… сюда направляются. Двое остались, а двое с Артемкой по тропинке подымаются. Артемка! Артемка гляди! Руки за спиной держит.
- Ах, судьбинушка разгульная – немец заметался из стороны в сторону, не зная, куда спрятаться от коварной и не справедливой судьбы.
- Бать! Глянь… глянь! Артем машет.
- Где? Дай глянуть – немец отстранил Андрея и пригнул косматую ветку, закрывающую обзор – Верно. Машет. Вроде как улыбается,… да Андрюша?
- Точно… точно!
- Ах, ты нелегкая… ихт… бин… И принесло же их на мою бедную голову.
Немец отпустил ветку и ласково с мольбой в глазах обратился к сыну:
- Ну, так шо,… Андрюшенька,… пойдем?
В ответ Андрей пожал плечами, и вопросительно уставился на трусливого отца.
- Ладно! Ан… цвей… дрей… Чему суждено быть того не миновать.
Бодрясь, немец неуверенным шагом поплелся вдоль крутого обрыва. Вскоре под ногами возникла тропинка, натоптанная тяжелыми сапогами с массивным каблуком.
Петляющая среди кочек тропинка вывела на полянку, устланную выгоревшей травой соломенного цвета. На открытом бугорке воспаряли над землей светлые колоски похожие на зреющую рожь.
С права от тропинки возникла дюралюминиевая лодка, перевернутая днищем вверх. По боком ближе к корме крепились були, придававшие лодке дополнительную устойчивость на воде. Их стреловидная конструкция в точности повторяла первую ступень ракеты носителя.
Краска по днищу лодки стерлась до серебристого метала. Острый киль на миделе протерся, и непрочный металл загнулся, образуя развороченные трещины. Выпуклые клепки обрели плоскую форму и сравнялись с корпусом. Ближе к транцу, на днище лежали два тазика эмалированный и алюминиевый.
Не требовалось присутствия опытного эксперта речного регистра, что бы дать отрицательное заключение на плавучесть лодки. «Казанка» с булями пришла в такую негодность и запущение, что отправиться на ней в плавание по мелкой луже грозило бы полной катастрофой.
Немец удалым горным барашком сиганул с нависающего дернового слоя вниз и очутился на галечном берегу. Тропинка, устланная мелким галечником и распавшейся горной породой, повела под откос.
На встречу по тропинке подымались два незнакомца, ведя оживленный разговор с улыбающимся Артемом.
Артем был самым молодым из рыбаков артельщиков, находившихся в подчинении у немца. Молодость привила ему те качества характера, которые отобрало у великовозрастных коллег безжалостное время. Смелость, храбрость и сила духа – вот то не многое подаренное Артему неунывающей молодостью, расцвело в нем в полный рост. Этот возрастной и характерный барьер как раз и повлиял на отношения между молодым парнем и стареющим бригадиром.
На памяти хитрющего и оборотистого немца не было случая, когда бы он заспорил или загрызся с сильным и ловким подопечным. Немец обращался к нему не в требовательном или повелительном тоне, а как бы советуясь, проводя компромиссные переговоры.
Комплекцией и иными внешними признаками Артем был схож на Тарзана, повелителя волчьей стаи и владыку африканских джунглей. Он, как и герой приключенческого фильма обладал стройной фигурой, широкими плечами и изящной осанкой так умело и часто подчеркиваемой голливудскими режиссерами в своих шедеврах.
Голову Артема покрывала черная как смоль нестриженная шевелюра. По-детски оттопыренные уши прикрывались завитками густых и здоровых волос. Лоб не высок, приметные брови слегка приспущены, они нависали над глазницами жирными черточками, утолщенными к переносице. Нос прямой, почти идеальной формы, слово «почти», дает более обширное пояснение об анатомических индивидуальностях, так как у ценителей красоты нет единого мнения на этот счет. Нос не отягощала «кавказская орлиность», всего лишь намек на горбинку. Ноздри собраны, а не раздуты, из них не торчали предательские волоски, портившие хорошее впечатление от симпатичного лица.
Губы подчеркнуто изящной формы с плавными обводами, нижняя губа по-женски припухшая, уголки рта по-мужски грубоваты. Классический подбородок без уродующей складки и синевы двухдневной щетины.
Взгляд доброжелателен, в чем-то шаловливый, резко меняющийся на решительный взор отважного сокола.
У тех, кто впервые повстречался с Артемом, возникал резонный вопрос – «И что этот парень тут делает в такой беспробудной глуши? Ему бы в кино сниматься, обхаживая знойных дам, служительниц театрального подиума»
Немец заприметил искреннюю и непринужденную улыбку гостей и вторил им скромной ухмылкой услужливого человека. Он чуть было не распростер навстречу руки, но до незнакомцев оставалось еще с полсотни шагов, и он передумал, решив, что проявление чувств из далека, чужаки не оценят.
- Бать… вишь… это не катер, катамаран. Вон резиновые баллоны видать. Туристы, наверное.
Андрей следовал за отцом как ниточка за иголочкой. Избранный им способ передвижения, не шел ни в какое сравнение с нормальной ходьбой полноценного человека. Руки и ноги, скрепленные шарнирными суставами, изгибались по все осям, Андрей напоминал неандертальца вставшего с четырех конечностей на две.
- На мачте рыба вялится. Да и спиннинги торчат словно антенны.
- Да я уж приметил Андрюша. На инспекцию эта банда не похожа. Форменного обмундирования не видать. Ихт… бин…
- А тот! А тот,… вишь?... – Андрей приблизился вплотную и шепнул на ушко отцу – Вроде как летчик. В кожаном шлемофоне,… и очки еще.
- Ага. Только на летчика он не тянет. Очки то не летческие,… с линзами. Видать зрение у этого малого ни к черту. Ихт… бин… его коромыслом…
Приободрившийся немец воссиял добродушной улыбкой старого пройдохи, готовой смениться в любую секунду на ехидную ухмылку.
- Пойдем Андрюша разузнаем чего они тут,… каким ветром их к нам надуло… Эн… цвей… дрей,… нацюрлихт,… аусвайс,… и хендехогг… Пошли,… пошли… Андрюша, покажем им кто здесь хозяин.
Тропинка, перескочив овражек, повела плавней, но сапоги по-прежнему соскальзывали с круглой гальки, увлекая серые окатыши за собой. Приходилось ступать боком, что бы ни упасть, иначе ноги разъезжались. Если бы произошло падение, то для немца оно могло закончиться весьма плачевно. Для старческих суставов подобная эквилибристика была недопустима, она грозила разрывом связок.
- Вот встречайте,… веду гостей, туристы,… с самого Джарджана сплавляются – голос Артема звучал бесподобно, словно со сцены драматического театра читался даровитым актером финальный монолог.
Каждому слову придавалось глубокое, осмысленное звучание. Артем четко выговаривал слова, не глотая окончания и в нужном месте правильно возвышая голос. Слушать его было приятно, тем более что мимика на его лице полностью соответствовала произносимому тексту.
- Видим,… видим… – немец с пробуксовкой затормозил по рассыпчатой гальке и встал в позу важного снегиря. Он даже задержал в легких воздух, что бы придать дряхлеющему телу великосветской стати.
- Стало быть,… к нам решили заглянуть… ихт… бин…
Немец взял инициативу за хвост и направил ее по-своему личному усмотрению. Что бы разузнать обстановку и прощупать «темные души» гостей он подкинул им только что сочиненную частушку:
- Расскажу я вам ребята… про свого соседа,… может он сидеть в гостях… с утра и до обеда… хи…хи… – тщедушный немец хихикнул так, словно держал в руках автомат, конвоируя арестантов по этапу. При этом цинично разглагольствуя на тему о великолепии жизни.
Гости приняли шутку и ответили частушечнику той самой бесхитростной и основополагающей улыбкой, после которой незнакомые люди становятся закадычными друзьями.
- Да,… вот,… посоветовались и решили к вам пристать. Ноги размять, а то затекли, деревянными стали. С самого раннего утра идем. В семь часов с Бесюке отчалили,… километров,… сорок пять отмахали – отозвался парень лет тридцати семи, среднего роста в кожаном шлемофоне и очках с круглыми линзами.
- Да,… кстати,… мы не познакомились. Я Борис,… Борис Ошагов – уточнил парень в летчицкой шапке.
Если подобие шлемофона на голове Бориса хоть как-то увязывалось с профессией летчика, то в остальном он подходил под описание одного видного политического деятеля сталинской эпохи, товарища Берии. У людей находящихся поблизости с «двойником» известной личности, глаза мгновенно застилала неосязаемая пыль великих и героических свершений. На ум приходили фразы броских и целеуказующих лозунгов - «Товарищ, враг, закравшийся в тебя не дремлет, следи за ним!», «Будь на чеку товарищ, лишнего не болтай, язык твой враг!»
Над головами проносился дух солидарности трудящихся, скрепленный серпом и молотом. Страшным багряно-кровавым следом отпечатывались в сознании злостные деяния троцкистов, шпионов и предателей, застигнутых врасплох карающей рукой начальника НКВД.
Впечатлительному Андрею сделалось не по себе от пристального взгляда Бориса Ошагова, проникающий рентген струился узконаправленным лучом сквозь круглые окуляры очков. Он прижался к спине отца и стал подталкивать его в бок, немец цыкнул на своего мальчугана-переростка и продолжил знакомство:
- А меня… Николай Иванович,… это по паспорту, а свои,… местные,… кличут немцем. Это вроде как псевдоним,… немец из Юрдюк-Хая. Юрдюк-Хая, это гора такая, напротив нас – немец указал присутствующим на гору, находящуюся за их спинами.
Борис Ошагов стянул шлемофон с головы, поразительное сходство с известной личностью подтвердилось. Удивленный немец в упор смотрел на лысую голову Бориса и ни как не мог отвести от нее взгляд. К счастью самого немца, Борис этого не заметил.
Круглый череп, блестящий в свете полноценного дня очаровал немца, по-видимому, он обладал неким магическим и привораживающим свойством. «Наверное, каждый день башку парафином начищает» – подумал усмехнувшийся немец. Борис Ошагов повернулся к немцу, не подозревая, что его лысая голова вызвала такую бурную реакцию в мозгу честолюбивого немца.
В уголках губ дрожала издевательская ухмылка, немец постарался унять ее, «Гости как ни как. Надо повежливее с ними обходиться» Меж тем немец по прежнему продолжал вкрадчиво вглядываться в Бориса удивляясь поразительному сходству.
Сухое лицо, острый подбородок, характерные морщинки на лбу создавали образ волевого человека. О Борисе формировалось мнение, как о человеке с идеологической составляющей, воспитанном на борьбе за мировое господство социализма. Непреклонного цензора, вершителя судеб с проявлениями авторитаризма. Но это так сказать внешняя оболочка, не имеющая ни чего общего с внутренним миром Бориса, обладающим добросердечными и справедливыми чертами характера.
Родной сын бурятского народа, с примесью крови землепроходцев от великого Дона был верен наследию предков вложенного в него двумя свободолюбивыми народами. Его мужское нутро составляла суровая и непогрешимая уверенность в собственных силах, способствующая росту личного бизнеса.
Улыбался Борис сжато, не нараспашку. Улыбка постоянно вертелась, кружилась на лице, проявляясь в складках подбородка и в уголках губ, но развиться в добродушный русский хохот она почему-то не могла. Борис, сдерживал ее, гасил порывы чувств на ранних стадиях, и постоянно оглядывался по сторонам.
Произносил слова мягко и не громко, его голосовые связки не предназначались для резких возгласов и отчаянных выкриков тем более для истерических воплей. Говорил Борис умиротворенным голоском, порою скороговоркою, а иногда внятно и рассудительно, все зависело от ситуации.
О росте, весе, мускулатуре и фигуре Бориса вести разговор в высокопарном тоне не имело смысла. Не стоило преследовать цель ошварценезации тела Бориса, до героя Терминатора ему было далеко, как до звездной системы Андромеда. Образ мужающего юноши периода скаутских движений соответствовал ему больше. Щупленький, кожа да кости.
Отсутствие жиров и бугристой мускулатуры, нисколько не мешало Борису энергично двигаться, резко поворачиваться на оклики и вести себя активным живчиком.
- И что это у вас за штуковина? На чем это вы плаваете? – съехидничал немец, прищурив лукавые глазенки – Конечно, если это не секрет? Ихт… бин…
- Да нет, не секрет.
По всей видимости, Борис являлся лидером туристической группы, их мудрым гуру, а если и нет, то удачно играл роль общительного и словоохотливого человека.
- Обыкновенный кат,… два резиновых баллона. Внешняя оболочка ПХВ. Берет до полторы тоны груза, можно и больше, но тогда безопасность плавания ставится под сомнение.
- Ага… – немец заинтересовался этим чудом, катамаран он видел впервые – И сколько ж скорость,… какой мотор,… бензин.
Борис был сведущ в этих делах, не задумываясь, стал четко чеканить технические характеристики:
- Мотор «YAMAXA», пятнадцать сил. Топливо девяносто второй бензин. Расход восемь-одиннадцать литров в час. Скорость,… максимум… пятнадцать-восемнадцать километров в час, еже ли по горной реке идти, такой, к примеру,… как Джарджан.
- Слабоват. Слабоват… – немец деланно закачал головой – Наш прогресс под сорок разгоняется,… прет, будь здоров! Ихт… бин…
- Так,… а вес, посмотрите какой у нас вес… Ваш прогресс, если столько вещей загрузить, не осилит. Мотор на глиссер не вытащит – защищал Борис свой катамаран.
Немец зорким взглядом стрельнул по катамарану, лукаво подмигнул Артему и обратился к другому незнакомому гостю:
- А вас как звать,… величать?...
- Он намерено изменил тему разговора, так как чувствовал, что проигрывает в споре.
- Влад – коротко ответил молодой парень, не проявив ни каких эмоций, словно ему было наплевать, повстречался бы на его пути дотошный немец или нет. Ко всему происходящему он отнесся без энтузиазма, на его лице обозначилась безучастная пассивность.
- Влад… значит,… ан… цвей… дрей…
Старый пройдоха задумал наладить контакт с неулыбчивым и хмурым парнем. Частушкой задобрить, прибауткой попотчевать, но молодой парень опередил его, неприветливо и сухо объявив:
- Влад Якунин.
После обстоятельного представления молодой парень так и не дал раскрыть немцу рта, перебив его вопросом:
- А что это у вас за жерди стоят? Сети на них просушиваете,… да?
Неподалеку от места встречи стояли длинные жерди, собранные треногой. Четыре треноги находилось друг возле друга, между ними тянулись тонкие перекладины, выбранные из плавника валявшегося неподалеку. На перекладинах ни чего не висело, они были пусты. Вокруг них на пески валялись пластиковые ящики и деревянные кадушки. К пластиковой и деревянной таре прилипла рыбья чешуя, запекшиеся сгустки крови и множество фрагментов рыбьих скелетов.
Тут же прижавшись, друг дружке стояли две двухсотлитровые бочки. Сверху лежал деревянный щит, на нем сгрудились новые и старые наплава оторванные от сетей. Катушка капроновой нити вместе с челноком валялась на песке.
- Сушим. Сушим…
Немец подозрительно отреагировал на расспросы Влада и ответил с раздражением в голосе:
- Непогода. Штормило Лену. Абсолютно все сети порвало. Нет целехонек, так,… одни тряпки с дырками остались. Ихт… бин… их коромыслом…
В одно мгновение немец сменил недовольный тон голоса на жалобный.
- Рыбешки нет,… вот уж который день,… одну щучиху хлебаем… Хорошей рыбки давненько не кушали.
Борис при упоминании слова рыба оживился и полез к немцу с расспросами:
- А какую рыбу вы здесь ловите?
- Разную… – уклончиво парировал прямой вопрос немец. Хитрющие глазенки забегали, как у вора, на котором шапка горит – Нельма ловится…
- Это мы знаем. Нам говорили, что нельма до двадцати килограмм бывает.
- Бывает,… наверное,… коль так говорят. И где ж вам такое рассказывали?
Немец с нескрываемым любопытством заглянул в глаза Бориса и напряг слух.
- Да тут,… два дня назад,… когда поселок Сиктях проходили,… рыбаки хвастались.
- Может,… может быть… Там то,… места рыбьи… Получше чем у нас… рыбка ловится – хитрый немец жульничал, не раскрывая крапленые карты. Что бы отвлечь внимание гостей тщательно пригладил свой жиденький чуб, взлохмаченный пассивным ветерком – Небось,… и черной икорки отведали?
- Да! – Влад Якунин изменил своей привычке невмешательства, встрял в разговор и в первый раз улыбнулся – Они то и угостили нас,… две баночки по семьсот грамм в дорогу дали. Мы им за это спирта отлили,… два с половиной литра.
Предприимчивый немец смекнул, в чем тут дело и какую пользу можно извлечь из нового знакомства. Эта встреча могла весьма положительно сказаться на дальнейшем развитии грядущего вечера.
На веки вечные поселив на своем лице лобызающую улыбку, он обратился к гостям с такой напускной любезностью, что Влад смутился и перевел взгляд себе под ноги.
- Так,… а чаво… Вам… на бережку стоять-то,… ноги напрасно мять? Прошли бы в избу… Приглашаем,… приглашаем в гости к нам,… отобедать. И хлебушек, вон только из печи достали…
- Верно,… верно… – Андрей изобразил на лице тупую уверенность Иванушки дурачка и искреннюю честность деревянного Буратино – У нас есть хлеб. Идемте к нам.
- Так что соколики… ихт… бин,… зе… бите на хаус. Шнель? – радушию немца не было предела, сладкая лесть изменила образ строго бригадира рыбаков до не узнаваемости – По середке глубоко,… а по краю мелко,… дед опять себе налил… самогона грелку… хи…хи…хи…
Немец недвусмысленно захихикал, откровенно без стеснения намекая, что недурно было бы посидеть за рюмкой крепкого чая. Опережая события он подался к Владу и уцепившись в рукав, настойчиво потянул за собой – Идемте. Идемте,… чего ж на пустом месте стоять. Чайку… хлебушка… может и…
Немец покосился на катамаран, где оставались двое прибывших гостей, и проделал это так чтобы привлечь к себе внимание. Влад вырвал у Немца свою руку и вопросительно уставился на Бориса.
- Ща…ас… – протяжно сказал Борис, и дал положительный ответ – Хорошо. Только обождите минутку, сейчас соберу, что ни будь к столу.
- Угу… Да…да,… конечно… – понимающее поддакнул немец, и вновь прицепился к руке Влада – Обождем, обождем,… чего ж не подождать дорогих гостей. Гость в тайге драгоценный подарок, судьбою даренный… ихт… бин,… нацюрлихт,… гуд…
Влад Якунин, язык описания сего человека лаконичен и лишен претенциозных метафор. Простой, уживчивый со всеми парень, не претендующий на лидирующее положение в группе своих друзей и приятелей. Скромен, врожденная честность не способствовала обширным человеческим связям, его друзей можно было перечислить по пальцам, впрочем, сей факт, никоим образом его не печалил.
Обладая внешними данными симпатичного «мачо», он ни сколько не гордился этим, Влад Якунин не являлся публичным человеком. Если бы в издании «Вестник коммерсанта», появилась о нем заметка, то она заняла бы не больше пяти строк и несла в себе следующую информацию – «Молодой новатор в коммерческой сфере деятельности. Сложившийся бизнесмен, уверенный в себе человек с непрошибаемым самообладанием».
Из немногословного диалога между Владом и немцем, напрашивался вывод, что Влад придерживался в общении с людьми особого, придуманного им правила – «изолированного присутствия». То есть, «я нахожусь рядом с вами и даже мысли повернуты к вашей теме, но вы и ваши проблемы не очень то меня волнуют».
Ощущение дистанцированости в его взгляде и поведении не проходило. Либо это связано с тем, что он предвзято и критично относится к новым людям, в первую очередь, видя в окружающих скорее коллег, нежели возможных друзей. Либо он односторонен в общении с людьми, имея в своем распоряжении узконаправленное любопытство. Проявляя себя лишь в той части разговора и поддерживая ту тему диалога, в которой он заинтересован.
Трепаться ни в его стиле поведения, поприще оратора его не прельщало. Порою, устранившись от обсуждаемых тем Влад походил на мраморное изваяние древнегреческого философа, отфильтровывающего все лишнее. «Это не по мне!» – говорил его пристальный и задумчивый взгляд.
Трехнедельная щетина не добавляла в лице мягкости и доброты, хотя и не мешала проявлению мужской импозантности и привлекательности. Пай мальчик, с лицом и телосложением дамского угодника.
Таких мужей, коим являлся Влад, обожают и жертвенно любят собственные жены. Как правило, после пятнадцати летнего совместного проживания жена по-прежнему не чает души в своем муже, а он, продолжает обращается к любимой в уменьшительно ласкательном тоне.
И если даже он не дай Бог согрешит, где-нибудь на стороне, жена обязательно простит его, потому что будет убеждена в том, что ее любимый муж всю оставшуюся жизнь проведет в мучениях. Будет корить себя за неверный поступок, насылая на свою голову гром и молнию, лишь бы успокоить советь сосущую кровь изо дня в день. Возможно, а, скорее всего так оно и случиться. Но он еще разок, обязательно, изменит своей ненаглядной женушке, сославшись на тот факт, что к сорока годам организм требует чего-то новенького. И что двадцатилетние дивы смотрятся куда более эффектнее по сравнению с обрюзгшей «сожительницей», склонной к увяданию.
Впрочем, это дела житейские, видать, у мужиков на роду написано следовать по жизни к новым и новым разочарованиям.
Борис Ошагов оставил друга на попечении заботливых хозяев и направился к катамарану. Катамаран был несколько удален, если крикнуть, то на таком расстоянии трудно было бы разобрать значение слов. Борис все же позвал друзей, но двое мужчин ни о чем, не подозревая, по-прежнему копались в раскрытых рюкзаках. Борис прибавил шаг и вскоре оказался подле плавающего средства зачаленного за обсохшую лодку.
Голубые баллоны ката расплющились под тяжелой ношей туристического снаряжения, перегруженная корма ушла под воду. Сверху по всей длине ката пролегала продольная мачта, удерживаемая на высоте около двух метров трехногими подпорками. Конструкция поражала своей простотой и в то же время надежностью и изяществом. Молодые лиственницы служили материалом для изготовления мачты, с них счистили кору и слегка обожгли над костром.
Спереди к мачте вязались рюкзаки и мешки, очевидно столь потешная горка защищала путешественников от высоких речных волн. Вещей было так много что если бы их загрузить в самосвал, то на кузове пришлось бы наращивать борта.
На первой трехногой опоре мачты висел лосинный рог. Нижнюю часть широкого рога обрезали по середине, тем самым испортили натуральный вид лосинной гордости. Верхняя часть, та, что разветвлялась, имела цвет гнили и плесени. Очевидно, старый лось очень давно сбросил изжившие себя рога. Данный рог, с какого бока не глянь, конечно же, не причислялся к охотничьим трофеям таежных путешественников.
На длинной перекладине мачты висела подвяленная рыба. Летний ветерок обдувал ее и она важно покачивалась. Из далека, в желтых отблесках чешуи сложно было распознать к какому виду причислялся тот или иной рыбий хвост. Немец старался из всех сил, напрягая слеповатое зрение, безрезультатно, до ката было как минимум восемьдесят шагом.
- А что ж за рыбу вы поймали? – не удержался старый прохвост, и обратился с вопросом к Владу.
- Да так,… в основном окуня, щуки. Ленки есть, таймень,… всего понемножку.
- Че ж так слабовато? Аль сети у вас плохие? – не унимался немец, пытаясь выудить у конкурентов интересную и полезную информацию.
- Мы сетей в поход не берем. Блесна, спиннинги, вот наши снасти.
У немца возникло вполне обоснованное ощущение, что характер у Влада все-таки сложен и многослоен, как кочан капусты. Горькая или сладкая суть кочерыжки, упрятана под «н-ным» числом широколистной защиты.
Колкий оценивающий взгляд, неподвижные челюсти, обрисовывающие контуры угловатых скул, черная щетина, густые брови, узкий лоб. На мужественном лице склоном к европейскому типу, отпечатались черты монголоидной расы жестокосердных воинов степей. Дух великих и непревзойденных полководцев: Чингисхана, Батыя, Мамая крепил его силы и поддерживал в выборе сложных решений.
Влад скупился на проявления человеческих эмоций. Театральные постановки, усложненные трагическим сюжетом «Короля Лир» или сцены, раскрепощенные комедийным смехом жизнерадостного Фигаро, не для него, не тот уровень восприятия жизни. В нем не хватало простодушия основанного на откровенности, чтобы дарить миру солнечные, клоунские улыбки. Влад напоминал трезвого и без компромиссного судью, нежели беззаботного актера интригана.
- Мы отдыхаем. Ловля рыбы для нас… нечто вроде спортивного состязания.
- Ага… понятно, состязаетесь значит… ихт… бин… А мы тут этой самой рыбкой живем,… ею родимою кормимся… хи… хи… хи… Арбайтен,… арбайтен… ихт… бин… нацюрлихт…
Каламбур, рожденный в голове у немца, вызвал саркастические смешки у Андрея и Артема. Артем даже вставил собственную реплику по поводу рыбалки:
- Вы со спиннингами потешаетесь, блеснами реку тралите ради забавы. А для нас рыбалка,… это работа, здесь в Кюсюре без рыбы не протянешь, приходиться круглый год ловить и летом и зимой, выбора нет. Если бы не икра…
- Кх! Кхи! Кхг..гм! – немец предупреждающе громко закашлял и озабоченно подмигнул Артему – Кх… в горле першит, простуда по пятам следует, ни как не отступает… Кх… кх…
Воспользовавшись заминкой, немец протиснулся между Артемом и Владом, отвлекая от судьбоносной темы разговора и заострил внимание на катамаране.
- И че там они делают?
Двое старших товарищей, прибывших на стоянку немца инкогнито, расшнуровали водонепроницаемый тент, и завернули края наверх. Борис Ошагов занырнул под него, и через мгновение извлек из груды вещей пятилитровую пластмассовую канистру.
- Что-то достают,… да? – у немца засвербело в носу от блаженного предчувствия.
Влад повернулся в пол оборота к реке и многозначительно пояснил – Это они к столу,… кой чего собирают,… к чаю,… конфетки, сухарики и еще кое-чего…
- Вот и ладненько… ихт… бин… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу. Хи…хи…хи… Как говориться в известной частушке… Ой пальто, пальто, пальто,… выпить мне не даст ни кто,… выйду в поле закричу… дайте… ча…ю,… пить хочу!
Немец изменил ключевое слово в частушке, тем самым скрыл истинную подоплеку текста. Вместо прозвучавшего слова чай, должно было огласиться слова водка. Безусловно, его намек поняли все присутствующие и в знак одобрения широко заулыбались.
Стеснение и грань недоверия постепенно стирались между рыболовами и пришлыми туристами. В ход пошли матерщинные анекдоты и поучительные прибаутки, целью которых являлось полюбовное застолье с непременным братанием.
Слово за слово и незнакомые люди добрались до той самой отправной точки общения, где условности отодвигаются на второй план. Обоюдное желание собеседников узнать друг друга получше вскоре сотворит из них нечто единое и цельное, гармонично вписанное в понятие дружбы. И чем дольше затягивается разговор, тем шире и короче становятся соединительные мостики, проложенные от души к душе.
Временные разногласия, субъективные взгляды на человеческое бытие рождают общие фразы, дающие начало совместно-сочиненному гимну единения. Остается лишь сделать несколько поэтапных шагов, вкусить свежеиспеченного хлеба, посолить кашу в котелке, трижды поднять по сто грамм и обсудить политические и хозяйственные вопросы, и тогда то самое неподкупное и честное раскроет русскую душу в полную ширь.
К неописуемой радости наших сограждан понятие русской души проникло в самые удаленные уголки земного шара. Отрадно верить в то, что во взаимоотношениях между людьми участвует искренность и безграничная доброжелательность. В глухом позабытом Богом и людьми крае можно встретить человека, от всего сердца предлагающего разделить с ним по братски кров и еду.
Скептики, конечно отвергнут это утверждение, убежденные в том что раскрытие русской души происходит в бессознательном состоянии под воздействием алкогольного дурмана. Может быть и так. Но вот почему-то не вериться в то, что чистоплотные янки, помешанные на патриотизме или аристократичные англичане, верующие в праведность монархии, после трех или четырех «дринков», предоставят незнакомому человеку место под крышей собственной вилы или замка. И в придачу займут у соседа шматок сала, пляшку самогона, и полностью посвятят себя гостю, наплевав на неотложные дела. На такое способен только русский человек. У него на генетическом уровне заложена наследственная простота, и особое чувство терзания совести, заставляющее его совершать богоугодные поступки, иногда в ущерб самому себе.
- Вишь? Уже идут. Во…о… рюкзак тянут на себе… – казалось ни что не могло ускользнуть от взгляда внимательного и щепетильного немца. Для первой встречи он вел себя слишком нескромно, как самодовольный фигляр. Корыстная заинтересованность бригадира рыбаков бросалась в глаза и портила имидж радушного хозяина.
- Вот,… собрали гостинцев к столу – на лице Бориса Ошагова нарисовалось веселое настроение. В его светлом и ликующем образе более не наблюдалась схожесть с известной исторической личностью. Борис не терзал окружающих острым и проникновенным лазером, струящимся сквозь круглые окуляры.
На плече Бориса повис раздутый походный рюкзак, при встряске в нем что-то булькало, и доносился шелест полиэтиленовых кульков.
- Думаю,… на… часика два нам хватит… посидеть, поболтать о том, о сем… – обаятельная и многообещающая улыбка Бориса окрылила рыбаков, и они оживленно захихикали.
- Ох, времечко, ох времечко, ох времечко… водица… Куда течет не ведомо,… на месте не сидится… О! Нацюрлихт. Гитлер капут! – немец как умел, так и поддержал веселое настроение честной компании и тут же с деловой хваткой толкового хозяина обратился к старшим коллегам Бориса и Влада – А вас как звать величать?
- Евгений, а моего младшего брата Виктор – отозвался мужчина лет сорока семи.
- А…а… то-то я смотрю, друг на дружку сходны, глазенки одни и те же, прищур одинаковый – немец самодовольно расплылся в улыбке, поражаясь собственной зоркости и внимательности.
- Москвичи! – убежденно заключил старый следопыт и не дожидаясь подтверждения, доходчиво разъяснил – Говорок у вас… ихт… бин… протяжный,… чуть в нос, его ни с чем не спутать.
- Верно – ответил за себя и за брата Евгений.
Посеребренная щетина, отпечатавшаяся на зрелом мужском лице двух братьев, свидетельствовала не в пользу молодости, но и не в ущерб их сильной натуре.
В них ощущалась умышленная степенность и некая медлительность, управляемая личной самодостаточностью сформулированной простой и доходчивой фразой – «Куда спешить? Я и так много чего повидал на своем веку».
Лица братьев были сумрачны, они выглядели уставшими и несколько потерянными. Многокилометровые переходы давали о себе знать. Если ретивой молодостью, тяготы и лишения спартанского образа жизни переносились с легкостью и даже с удовольствием, то к пятидесяти годам зрелые мужчины, «в самом рассвете сил», молят Всевышнего о скорейшем наступлении передышки. Чтобы наконец-то прошла ноющая боль в пояснице и затекших ногах.
Если Евгений и Виктор не выказывали бурное веселье от случайной встречи, то это лишь наружно. Утомленная душа светилась и пламенела радостью и облегчением. Настал момент исполнения желаний, вскоре можно будет снять болотники, освободить натертые ноги от стягивающей и сырой резины. Скинуть промокшую ветровку и шерстяной свитер, присесть у протопленной печи и погреть обветренные руки, предварительно осушив пару стопочек тонизирующего допинга.
Обаяние, излучаемое Евгением, касалось каждого, кто заглядывал ему в глаза, под маской грустного и покинутого всеми тапера проглядывалась общительная и добрая натура. Пройти рядом с таким человеком и не заинтересоваться его личностью, просто не реально. Достаточно подойти к нему, и вежливо спросить – «Который час?» и твоя дальнейшая судьба будет полностью зависеть от этого обаятельного незнакомца. Вполне вероятно, что к вечеру вы окажитесь с ним в пивном заведении, к утру изучите всю его родословную, а ближе к полудню разойдетесь в сильном хмелю, излив друг другу душу.
У таких людей как Евгений осталось позади яркое, кипучее и фортовое прошлое. Они наделены многогранным талантом и вполне возможно, что при более обстоятельном общении выяснится, что в молодости кто-то из них сочинял музыку и солировал в популярной рок группе. Ну, уж если не певцом, так комсомольским лидером ответственным за спортивный сектор точно был.
Образ Виктора складывался из сложности личностных взглядов на обступивший его со всех сторон окружающий мир. Свое участие в жизненном процессе воспринималось им с позиции придирчивого и недоверчивого оценщика. Трезвый рассудок определял поведение Виктора, продуманность и прагматичность в поступках вот его жизненное кредо.
Достаточно заговорить с ним, и вы поймете что «рубаха парень» с него врядле получиться. Просто так, с наскока, дружбы с ним не завести. Прежде чем он допустит вас в святую святых в свое сознание, уйдет немало времени. Придется немало попыхтеть, проехать вместе не один километр дороги и перегрызть мешок сухарей. Чужаков в свою уединенную обитель сердца, Виктор пускал с неохотою. К нему требовалось подыскивать слишком сложные ключи с тройной степенью защиты. Отмычки или грубый взлом успеха бы не имели, моментально сработала интуитивная подозрительность, преграждающая доступ открытым чувствам.
- Стало быть, все? Ну а че ж мы тогда стоим? – немец осмотрел отеческим взглядом собравшийся под его крыло отряд и дал благословение на дальнейший поход к дому – Идем!?... Андрюш… Андрей,… чего ж ты на месте топчешься,… а ну бегом в избу,… узнай как там Иван.
Немец держал ситуацию под контролем, он помнил о незарегистрированном карабине и поэтому послал Андрея вперед, разузнать как там дела.
- Ихт… бин… этого Ивана коромыслом. Ни в какую,… арбайтен… не хочет. Приходиться его подгонять. Времечко такое,… шевелиться надо,… арбайтен… арбайтен…
- Вы тут вчетвером обитаете? – поинтересовался Борис Ошагов.
Немец находился подле Бориса и с нескрываемым любопытством косился на рюкзак, повисший тяжелым грузом на плечах драгоценного гостя. Особенно его заинтересовала небольшая канистра, выпирающая острым углом из набитого рюкзака. Между Борисом и немцем налаживался тесный дружеский контакт, имеющий для немца корыстную заинтересованность.
- Вчетвером,… вчетвером… Артем, Андрей и я тут, а Иван в избе, за… хлебом присматривает. Он у нас полукровка,… и жена у него из местных,… якутка. Ихт… бин… его коромыслом.
- Я смотрю, здесь на Лене кроме якутов и эвенков другие национальности то же проживают? – поддержал беседу Борис Ошагов.
- Всякие живут,… всякие. Не сидится народу на месте,… по всему северу расселился. А теперь вот разженились друг на дружке,… не поймешь, кто есть кто?
Тропинка повела под бугор. Полутонные валуны, припертые ледоходом к коренному берегу, словно неразорвавшиеся авиабомбы, заполонили галечный уклон вплоть до подмытого дернового слоя. Пеший отряд маневрировал среди них извивающейся змейкой. Возглавлял пешую церемонию Андрей. На всех парах посланец дальновидного немца несся к дому предупредить Ивана о нашествии гостей. Шарнирное тело Андрея позволило развить ему на подъеме приличную скорость, он опережал отряд на десятки шагов.
Андрей нескладно подскакивал, перепрыгивая через небольшие валуны. Пригнув туловище к земле, он все так же неуклюже карабкался по увеличивающейся круче. Когда он достиг дернового слоя, подточенного весенним паводком, у него сбилось дыхание и стремительное восхождение прекратилось.
Подталкивая друг друга, сгруппировавшиеся путешественники взяли в оборот обессилевшего Прометея и вместе с ним взошли на высокую ступень рыхлого дернового наста.
Черно-коричневые корневища, полусгнившие обломанные ветви, прикрыло мягким покрывалом мха с пожухшими иголками хвойного опада. Идти быстрым шагом по мягкой моховой постилке не представлялось возможным, сапоги по щиколотку увязали в сыром мху. Немец потерял тропинку и в растерянности свернул в кустарниковую гущу. Ветки тальника хлестали по его робе, но он упорно продвигался вперед, наметив по курсу остроугольную крышу избы.
- Чуть правее – скомандовал заплутавший провожатый.
Перевернутая лодка неподвижно отлеживалась в окружении растопыренных веток непролазного тальника. Два тазика алюминиевый и эмалированный сигнализировали приметными маячками о правильности выбранного курса. За лодкой на желто-буром таежном ковре нарисовалась узкая тропинка песочного цвета. Немец повел к ней, и вскоре отряд выскочил из таежных дебрей на открытую полянку, расстилавшуюся перед избой.
Борис Ошагов подошел к дровам сложенным штабелями и скинул на них тяжелый рюкзак. С пристрастием опытного следопыта огляделся по сторонам и отметил вслух:
- Красота! Великолепное местечко! Отсюда Лена смотришься как на ладони. Гора вон,… на той стороне виднеется.
- Юрдюк –Хая – пояснил Артем – По-местному значит высокая гора.
- У…у… красивая, зрелищно смотрится.
Не сговариваясь, прибывшие туристы и хозяева стоянки повернулись к реке и стали вглядываться вдаль, отмечая про себя великолепие природного творчества. Восхищаясь очертаниями высокой горы ее крутопадающими скалами и мощными оползнями, они искренне поражались способностям природы к самовыражению.
Немец видавший этот пейзаж сотню раз, по-философски проникновенно, сплюнул себе под ноги и громко объявил:
- Тута у нас дом,… господа хорошие… ихт… бин… Справа за деревьями туалет, туда тропинка ведет,… рядом с ней банька.
- О…о…о! – подал радостный возглас Влад Якунин – Хорошо! Наконец-то попаримся.
- Не выйдет, ни как не получиться…
Полнокровное радушие на лице немца как ветром сдуло, ехидная ухмылка затрепетала в уголках губ. Казалось, ему доставляло удовольствие скрытно издеваться над дорогими и долгожданными гостями, повергая их в огорченное состояние.
- Вчера вечером пол покрасили,… еще не высох. Так что извиняйте,… хлопцы… ихт… бин!… хи…хи…хи… Поддай пару банщик… что бы было жарко,… ты не с нашего села… мне тебя не жалко… Во как… Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу…
Частушка спровоцировала безрадостный смешок у прибывших гостей, хозяева артели в отличие от них залились забористым смехом.
Борис Ошагов снял очки и протер их платком. Он пробовал смеяться вместе со всеми, но улыбка получилась натянутой. Влад, так же как и Борис не разделял бурного веселья заносчивых хозяев, он чувствовал себя не в своей тарелке.
Стать приятелями, а то и друзьями с первого рукопожатия - эта идея пришлась ему не по вкусу. Он присматривался к незнакомым рыбакам, давая каждому объективную оценку по десяти бальной шкале. Пока, средний бал самого приятного рыбака не превышал четырех баллов.
Подле тропинки ведущей к туалету между избой и банькой стоял покосившийся ящик. Его длинна, составляла приблизительно три с половиной метра, высота была в половину человеческого роста. Доски не имели защитного покрытия, они посерели и рассохлись. По всей длине выгоревших на солнце досок виднелись кругообразные запилы оставленные острыми зубьями циркулярки. Создатели этого ящика, распускавшие круглые бревна на плоские доски не уделили должного внимания аккуратности и красоте изделия. С боковой стороны ящик имел четыре окна забитые сеткой рабицей. Внешне ящик напоминал клетки для содержания кроликов.
- Для чего этот ящик? Это клетки,… зайцев, что ли разводите? – Влад, заинтригованный непонятным ящиком, направился к нему.
- И, да и нет – Артем первым вызвался пояснить предназначение секретного ящика.
В это время гостеприимный немец заглядывал в окна избы, надеясь разглядеть в нем Ивана выполняющего очень важную миссию. Дальнейшую экскурсию он перепоручил Артему.
- Мы раньше белых песцов держали,… шкурки на продажу выделывали.
- То-то я смотрю окошки большие, да и сами клетки не для маленьких зверьков.
- Года два,… три, назад мех белого песца огромным спросом пользовался,… теперь уж нет… Сегодня,… людям по вкусу норка и чернобурка пришлась. Вот и простаивают клетки без надобности. Стоят,… глаза мозолят.
- А то..о…
Не успел Влад Якунин поднять руку в сторону сарая расположенного в другой части стоянки, как нечто громадное устрашающее завыло рядом с ним.
Тунгус долго мирился с пришлыми гостями, слишком вольготно чувствовавшими себя на чужой территории. Они расхаживали направо и налево как у себя дома. На правах верного защитника и беспристрастного сторожа Тунгус кинулся на гостя. Влад инстинктивно отпрыгнул в сторону, приняв боевую стойку каратиста.
Тунгус грозно зарычал, шерсть стала дыбом, с раскрытой пасти прыскала слюна. Глаза искрились злобой и звериным бешенством.
- Тунгус фу!!!
Артем находился подле Влада в нескольких шагах, но его команда «отбой», показалась Тунгусу неубедительной, он игнорировал ее. Рассвирепевший пес подскочил к Владу и попытался ухватить острыми клыками штанину, свисавшую с болотников. Влад был на чеку, в последний момент увернулся и отступил за спину Артема, пришедшего ему на выручку.
Всем показалась, что Влад готов был применить по отношению разъяренного пса боевой прием, его руки изобразили в воздухе сложные движения напоминающее защитные блоки каратиста.
- Я тебе, что сказал… фу!!! – Артем подкрепил свою команду пинком, удар тяжелого сапога пришелся в ребра Тунгуса.
Длинная и пышная шерсть смягчила удар. Тунгус, рыча и злобствуя, отпрыгнул от Артема. Недоверчиво косясь на Бориса Ошагова, непримиримый пес попробовал зайти к нему с тыла для этого он обогнул лиственницу со скудной кроной и перешел в нападение.
- Ах, ты кобелина чертова… ихт… бин… тебя нацюрлихт!!! – пришла очередь немца вступиться за приглашенных гостей. Бригадир отвлекся от заглядывания в окна и принялся отчитывать неугомонного пса – Зверь окаянный! Кобелина неугомонная…
Сделав пару шагов по направлению не вменяемого Тунгуса, немец закричал осипшим голоском, хрипящим, словно прохудившиеся лемеха старой гармошки:
- Иван! Ходулина ты хромоногая,… где ты есть!? Пса убери! – немец повернулся к двери, надеясь там застать недобросовестного подчиненного.
Иван как не странно показался в противоположной части стоянки, он выбежал из-за бани, приплясывая в ритме «барыни сударыни».
Невысокого росточка человек армянской наружности, без отличительных признаков кавказкой нации с хмурым лицом хозяина тайги заставил присутствующих обратить на себя внимание. Гости изумились увиденному, приплясывающий человечек подскочил к Тунгусу, смело запустил в холку руку и потянул звероподобного пса на себя. По сравнению с Иваном огромный монстр выглядел, куда боле мощнее и сильнее, это признали все. Он запросто мог утащить Ивана в тайгу и загрызть его там не оставив и косточек. К всеобщему удивлению рассвирепевший пес сник и уподобившись миловидной болонке, безвольно поплелся за Иваном.
Удерживая в руке косматое чудовище, отчаянный укротитель подвел его к колоде и набросил на голову ошейник. Тунгус попробовал высвободиться и натянул бечеву, привязанную к тисам. Вбитые в колоду двухсот миллиметровые гвозди надежно удерживали Тунгуса в рамках дозволенного.
Высунув язык, беспомощный пес обвел узурпаторов презрительным взглядом «Эх вы, совладали со мной одним,… вас же больше».
- Эй, ходулина хромоногая,… где тебя черти носили? Ихт… бин…
- Это… я… пря…т… – неуверенно заговорил Иван, объясняя свое отсутствие.
Возбужденный немец грубо прервал его – Чего-чего ты там плетешь!?... Лучше в дом гостей веди. Я надеюсь, к встрече подготовился!? – последнюю фразу он сказал через-чур раздраженно.
- Угу, угу – закивал головой Иван и пританцовывая побежал к двери.
- Вот неразумный человек,… одним словом полукровка. Чего с него возьмешь,… с ходулины хромоногой… ихт… бин…
Немец сменил агрессивный тон на любезное звучание и вежливо пригласил гостей в дом – Идемте господа хорошие. Заходите в избу, посидим, чайку похлебаем, дела обсудим,… новости перескажем.
Мрачная ниша пристройки, именуемая сенями, безвозвратно поглотила толпившихся в дверях людей. На улице остались Артем и Влад Якунин. У них возникла взаимная симпатия, каждый из них намеревался поделиться чем-то личным и важным.
- А ты молодчина, не спасовал – Артем перешел на «ты», намеренно упуская нудный процесс привыкания и подгонки человеческих индивидуальностей – В стойку встал. Я думаю, про себя,… сейчас как двинет ногой Тунгуса, мало не покажется. Ты, наверное, боевыми искусствами увлекался? Да?
- Дзюдо занимался.
Влад потянулся на носочках и покрутил торсом влево вправо, до хруста в позвонках. Сказывалась привычка разминаться перед выходом на татам.
- У себя в Братске даже призером студенческой олимпиады был. Кандидата в мастера… присвоили.
- Ого! Ни фи га себе! Молодчина.
По комплекции Артем превосходил Влада, поэтому эта новость уязвила самолюбие признанного и храброго таежника. В его сознание вкрался здоровый дух соперничества. Чтобы лучше узнать друг друга, мужикам необходимо померится силами, иначе крепкая дружба не завяжется.
- Так ты и сейчас продолжаешь заниматься дзюдо?
- Нет. Теперь все,… баста – Влад ответил на вопрос будто обрезал, не желая развивать больную тему – Пять лет, как покончил со спортом. Спорт не кормит, на голом энтузиазме долго не протянешь, а семью содержать надо.
- И чем теперь занимаешься?
- Обувью торгую, у меня в Братске семь магазинов. Совсем недавно еще один арендовал на тысячу квадратных метров. Так вот и живу.
- Значит ты не с Москвы,… как те?
- Угу.
Душу Артема коснулась белая зависть, ему стало стыдно за свое нынешнее положение наемного рыбака еле-еле сводящего концы с концами. По сравнению с Владом он ни кто, захудалый рыбак которому выбраться из этой глухомани и погулять по районному городу Тикси целая проблема. А тут богатый бизнесмен, колесит по все России себе в удовольствие и к тому же спортивной рыбалкой увлечен. И все хлопоты у него с жизненными наслаждениями связаны, а не с горькими размышлениями на тему как жить дальше. У него первостепенная задача как бы наступившее лето с максимальной отдачей провести оттянуться на полную катушку. Тайменя и ленка спиннингом потягать, да вот с такими как он рыбаками о том, о сем посудачить.
Артем несколько изменился в лице, дистанцируясь от Влада.
- Ну,… если даже не из Москвы, все равно денег,… небось хватает, коль такие путешествия себе устраиваете?
- Пока не жалуюсь. Даст Бог, и в будущем году продолжу путешествовать. Главное что бы желание ни убывало.
- Да…да…
«Мне бы твои заботы» – пронеслось в голове у Артема.
Влад поднял руку по направлению сарая и спросил – Слушай, я тогда порывался спросить, но собака помешала, что это за кресты сложены… вон,… там у сарая.
- Идем, покажу, эти кресты мы зимой используем, когда сети под лед ставим.
Сарай располагался поблизости от избы, к нему вела тропинка, забросанная щепой и опилками. Сбоку от тропинки стояла еще одна колода с воткнутым в нее топором и тяжелым колуном. Рядом возвышались козлы для распиловки бревен. Сарай протянулся метра на четыре вдоль тропинки. Сверху плоскую крышу покрывала смолянистая толь, обитая рейками. Стены сарая светились щелями, доски рассохлись, показывая бесхитростное содержимое. Сквозь щели виднелись поколотые дрова, заготовленные на предстоящую зиму.
Натоптанная тропинка заканчивалась грудой крестов валявшихся как попало. Ни чего сложно в конструкции крестов не наблюдалось, две обструганные палки, сбитые гвоздями и скрученные для надежности проволокой. Один конец креста был намного длиннее остальных.
- Бензопилой лунку выпилишь… – Артем взял в руки ближайший крест и поставил его вертикально – Веревку подо льдом топленицей пропустил,… сеть затащил, затем веревки с двух сторон к крестам привязываешь.
Что бы было понятнее, Артем наглядно воспроизвел в действиях постановку воображаемой сети.
- Крест получается шире лунки, значит не проваливается. А длинная сторона креста находится ниже льда, в воде. Когда через два три дня проверяешь сети, лунка промерзает сантиметров на двадцать. Приходиться лед пешней колоть, и уже не боишься перерубить концевую веревку, потому что она на глубине.
Артем объяснял доходчиво и с сознанием дела, ему бы подучиться и тогда он запросто смог бы преподавать в школе гуманитарные предметы. Язык повествования Артема обладал притягательной силой. Фразы совершали обозначенные действия и полностью усваивались слушателем, а не терялись в воздушной массе. Он говорил, словно общался с заинтересованной публикой, а не открещивался от слушателей быстротечным потоком информации. В нем ощущался актерский талант, ценный дар вещателя.
- Это я в общих чертах понимаю – Влад с юношества увлекался рыбалкой, и в принципе знал о подледном лове не понаслышке. Правда не так досконально как Артем, но назвать его лопухом или профаном в этом деле конечно нельзя.
- Ты вот другое скажи,… что это за топленица?
- Топленица… – Артем кивнул головой на крышу сарая, на нем лежали связанные друг с другом рейки, образующие тонкий шест семь метров длинной – …По-вашему, ну я имею в виду большой материк, эти шесты называют прогонами,… это чтобы веревку подо льдом заводить. А у нас топленица, то есть ее загоняют под лед, топят. Уразумел?
- Угу.
- Ну, если все,… расспросов больше нет, тогда пошли в дом. Нас уже, наверное, заждались.
Повторяться, рассказывая о том, что составляет всю твою жизнь скучно и безынтересно. Артем прекратил повествование о своей рыбацкой житухе. В ней нет ни чего увлекательного, работа несложная, но зато каждодневная рыбалка тяготит будничной рутиной. В ней присутствует огромный объем ручной работы, одно и то же продолжаться на протяжении всего года. Смысл человеческого существования сводиться к поиску серебристого богатства реки не приносящего ни удовлетворения ни прибыли. В ней нет романтики. Не завидная доля тех, кто промышляет рыбой, обрекая себе на бесперспективную жизнь.
Если когда-то и возникало победоносное восхищение от пойманной нельмы в двадцать килограмм, то оно иссякло. Удивление и радость обычно присутствуют на первой стадии посвящения в рыбаки. Стремление к таежной романтике приводит лишь к обморожению рук, воспалению бронх и в конце трудового пути к жалобам на незавидную судьбу, на нищенское прозябание и несправедливость, творимую оптовыми закупщиками.
Артем сполна вкусил все невзгоды рыбацкой доли, он смирился с ней, не имея возможности переломить ход судьбы. Все люди, так или иначе, зависят от условностей, от первоначальных факторов существования. Дата рождения место рождения материальное положение родителей во многом определяют твой жизненный путь. Артем много думал об этом и в конце философских размышлений решил не тягаться с всемогущим роком. Он поплыл по течению судьбоносной реки, соглашаясь с предначертанной дорогой в звездном небе.
- Идем. Идем… Не стесняйся тут все свои.
Влад покрутил в руках крест и положил его обратно. Делать было нечего, приглашение получено и он устремился вслед за удаляющимся Артемом, отмечая про себя массу полезных и любопытных вещей.
Внутри избы торжествовал праздник содружества и взаимопонимания - особое состояние присущее затяжному загулу мужиков. Над людьми витал дух дружелюбного радостного общения, порожденный стремлением выпивающих людей скинуть с плеч тяжкую ношу долголетия и обрести младенческую беззаботность. Ради этого момента, торжества раскрепощенного сознания, стоило преодолеть многокилометровый путь, отречься от мирских дел и поверить в следующее пришествие воителя заблудшего космоса.
Русский дух от минуты к минуте креп. Бесшабашные таежники прибегли к помощи старинного рецепта, проверенного временем и многочисленными экспериментами. Огрубевшие люди в самих себя растворяли перемычки, не позволяющие переходить из собственной головы в голову собеседника флюидам вольнодумия.
- Иван,… ходулина ты не сносная. Чего ж ты медлишь,… ставь хлеб на стол,… ан,… цвей, дрей. Активнее… арбайтен… не то Гитлер капут.
Как и положено, в доме правил хозяин. Немец по уши влез в шкуру деловитого и распорядительного бригадира и не желал скидывать ее с себя. Она пришлась ему впору, не стягивала и не обвисала. Это его стихия его маленькое комфортное и узурпированное царство.
Положение тамады обязывало немца покрикивать на Ивана, добросердечным отцом поучать свое несмышленое дитя:
- Там вон под кроватью,… Иван… банку с вареньем возьми. Да не ту,… по более бери. Литровую,… литровую доставай,… а ты горе хромоногое… ихт… бин… тебя коромыслом.
Борис Ошагов снял очки, в помещении не хватало света. Адаптировавшись в окружающей обстановке он стал взыскательным прищуром оглядываться по сторонам. Немец, находящийся подле Бориса, размахивал руками, словно Наполеон при Бородинском сражении, указывая исполнительному Ивану направление главного удара.
Борис затеребил немца за рукав испачканной робы, и в пол голоса спросил:
- Чего вы его хромоногим кличете, он что инвалид?
Твердолобый немец не стал церемониться, не стесняясь в выражениях, выложил гостям всю подноготную бедного Ивана.
- А…а… чертова полукровка… Иван то наш,… захотел пьяным по морозу в туфельках прогуляться,… и на тебе ступней как не бывало. Обрезали… ихт… бин… Теперь скачет как кузнечик, налегке… хи… хи…
Иван, рывшийся под кроватью услышал хвалебную речь в свой адрес и прекратил поиски нужной банки. Высунув голову из-под кроватного пространства, миролюбиво улыбнулся окружающим. Он не испытывал стыд и неловкость по поводу свой ущербности, за то что по глупости сотворил над самим собою непоправимую беду. Он привык к такому роду общения и искренне полагал, что духовного уровня взаимоотношений между людьми не существует разве что на небесах, где великий судья за ранее всем все прощает.
- И чаво,… ты на полу разлегся… живее,… арбайтен. Время не ждет. Пора за стол садится.
Обеденный стол накрыли у окна выходящего на новую баньку. Больше света, да и есть где присесть, металлические кровати Андрея и немца стояли рядом. Братья москвичи завалились на неприбранную пастель немца, закинули кожухи под спины, и в благостном расположении духа облокотились о бревенчатую стену.
Влад залез на кровать Андрея и сидел по отношению к столу боком упершись локтем в никелированное быльце. Андрей по просьбе отца разогревал на печи вчерашнюю щучиху. Борис и немец общепризнанными «таенами» возвышались над столом, восседая на высоких табуретах.
Роясь в походном рюкзаке, Борис, словно фокусник, извлекал из него особо ценные съестные припасы, сэкономленные на непредвиденные случаи. Немец не прекращал отчитывать Ивана за его не расторопность, по всей видимость ему не терпелось произнести заздравный тост и наконец-то облегчить незавидную судьбу рыбака-артельщика.
- Все ходулина хромоногая,… ставь уж на стол. Тута… тут, по центру, чтобы всем досталось.
Пританцовывая у стола, Иван отставил в дальний угол миску с нарезанным хлебом и водрузил на стол литровую банку морошки. Желтые ягодки морошки прилипли к стекольной стенке и соблазнительно поблескивали сахарной густотой.
Ближний угол стола застелили старыми и затертыми газетами, под колбасную нарезку приготовили целлофановые кульки. На ярких пакетах красовался натюрморт, собранный из тропических фруктов. Он как нельзя к стати привносил в скудное убранство таежного стола зрительное изобилие. Зеленые киви, желтые ананасы, солнечные апельсины, румяные яблоки и янтарный виноград придавали скромному столу отшельников сходство с щедрым пиром данным в честь прибывших с тридевятых земель посланцев.
Для создания разнообразия скабрезного ланча, на столе присутствовала закопченная кастрюлька с остатками щучихи.
От вчерашней щуки мало, что осталось. Где-то на донышке белел рыбий глаз, утонул в юшке хвостовой плавник. Изглоданный хребет с остатками некоторых косточек скелета загнулся у стенки кастрюли. Разломанная голова показывала частые зубы. По краям плавали грубо нарезанные лепестки репчатого лука. Сквозь жирную светло-желтую юшку, проглядывались черные горошины перца. В целом щучиха смотрелась довольно не плохо, об этом свидетельствовал аппетитный аромат, распространившийся по всей избе.
На этом первые блюда, поданные к обеду, заканчивались, на второе рыбаки приготовили вяленого ленка, слегка прокопченного на ветках тальника. Пару сигов захватили с собой москвичи, услышав жалостливую историю немца про Ленские шторма, северные бури и неудачные уловы.
Добродушные туристы с открытыми настежь душами пожалели опечаленных рыбаков. И к щедрым подаянием реки прибавилась качалка копченой колбасы «Солями», удачно перенесшая трудности антисанитарных условий хранения.
Мелко нарезанные луковицы источали дерзкий и слезовызывающий запах. Очищенные головки чеснока приятно пахли и вводили в неистовое искушение, навевая видения закопченной свиной грудинки, шинки и сала с тремя прослойками.
Банка сгущенки и кофе относились к третьему блюду. Ввиду того, что на столе имелось свободное пространство, а выбор предложенной провизии оказался скудным, решено было выставить все продукты сразу.
Все эти хозяйские хлопоты, как бы к ним не относились, с надлежащей заботой или с наплевательским безразличием, не имели смысла и значения, если бы на краю стола не присутствовала пятилитровая пластмассовая канистра.
Борис Ошагов взваливший на свои плечи обязанности услужливого бармена попросил у немца, предоставить ему дополнительную тару и чистую воду. В результате химического процесса, вода, принесенная Иваном с таежного ключа смешалась с содержимым канистры в пропорции один к полтора. Результат получился ошеломляющий, чистая жидкость помутнела, пошло выделение воздушных пузырьков и лаборантская тара нагрелась.
Рыбаки и опытные туристы, искушенные в подобных экспериментах, следили за демонстрационным опытом, не отрывая глаз. Все конечно знали, чем на практике, обычно, заканчиваются такие химические реакции.
После принятия опытного образца их ожидала головная боль, сухость во рту и повышенное артериальное давление. Но все участники проводимого эксперимента убежденно верили в то, что на этот раз их пронесет, и в их памяти задержатся лишь приятные воспоминания. Ни кто не спасовал, все как один протянули кружки к лаборантской таре.
Люди напряженно ожидали команды - «На старт внимание марш!», чтобы продолжить исследовательские мероприятия, целью которых являлось развитие братских взаимоотношений.
- Солнце воздух и вода,… закаляют нас всегда… алкоголь, курение… улучшают зрение… хи…хи… Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу. Хи…хи…
С этим ободряющим напутствием, импровизированным тостом, сочиненным в манере частушки немец призвал всех страждущих чокнуться кружками. Тем самым бригадир рыбаков дал старт разгульной трапезе.
Металлический стук кружек, конечно же, не трель чешского стекла и не перезвон мелодичного хрусталя. Но если бы сейчас это утонченное звучание донеслось бы до слуха людей, то оно воспринялось бы ими как тарахтение дорогих безделушек и только. Оно бы не звучало так естественно и трогательно как бряцание простых эмалированных кружек. Все-таки существует своеобразная прелесть в побрякивании недорогой походной посуды.
Чем объяснить стремление людей, к самовольному отречению от комнатных удобств ради глотка спирта разведенного в чистой воде таежного ключа? Это не поддается анализу и обобщению в строгий научный трактат. Можно лишь ориентировочно предположить, ссылаясь на состояние русской души, что всему виной влюбчивость человека в живую природу. Его непреодолимая тяга к чистой и легкоранимой красоте.
Дальнейшие рассуждения на эту тему обязательно заведут в тупик. Поиск философского камня приведет к собиранию серой и безликой гальки. Состояние русской души необходимо прочувствовать, словами всего не перескажешь, а вот ощутить сердцем вполне реально. Важно чтобы ты сам нуждался в глотке чистого воздуха, в тепле таежного костра и наличия родственной души, способной выслушать тебя.
Немец с пристрастием почесал зудящий лоб. От левого виска по-над бровью и далее вверх тянулся заживший рубец. Со стороны казалось, что кто-то по неосторожности, а может и по мстительной злобе, сделал эту отметину топором или большим ножом.
Немцу припомнилось старое побоище, итогом которого стал заживший рубец. Немного поразмыслив, он махнул рукой и громко объявил:
- Что будет, то будет! Салам молейкум Гитлер ака! Ихт… бин… его коромыслом… – с этим дружественным приветствием татарского народа к арийскому тирану и деспоту, немец осушил кружку.
- Ого! Хорош,… крепок. Не то слово… ихт… бин… Как же ты так хорошо умудрился его разбавить?
На положительную оценку разведенному спирту откликнулся Борис Ошагов – Научился, не первый год путешествуем. Правда, в этот раз градус чуть покрепче вышел, но если что можно водички долить.
- Нет… нет… В самый аккурат! Ихт… бин…
Закусив кусочком материковской колбасы, немец подкрепил свое радостное настроение задорной частушкой – Я бывало водку пил… по три штофа разиком,… но теперь я повзрослел… потребляю тазиком… Во как… ихт бин хойте, нацюолихт и хендехогг!!!
Голос немца зазвучал звонче, медицинский спирт продрал осипшее горло, скрежет и хрип более не повторялся.
Из всех присутствующих поднявших походные кубки за знакомство, не выпил до дна только Влад, он незаметно поставил пригубленный напиток обратно на стол. Но всевидящее око подозрительного немца уловило недопустимое нарушение традиции. Проступок Влада он взял себе на заметку.
- А… ведомо вам столичным… ихт… бин… – разбавленная спиртом кровь взыграла по артериям и побудила немца к разногласию и спорным моментом – … Что Москва… Ваша… от нашего якутского слова произошла.
Этот вопрос был адресован напрямую Евгению и Виктору, так как их столичная принадлежность не ставилась под сомнение. Именно им предстояло держать ответ по всей строгости бригадирского правосудия.
Братья в свою очередь недоуменно и неопределенно переглянулись. Оказывается, что еще есть, и поныне здравствуют на Руси матушке Ломоносовы с просветленным сознанием и энциклопедическими познаниями.
- Я, честно говоря, как-то не задумывался… – старшему брату Евгению пришлось отдуваться за двоих. Он сказал то, что думал – Живем и живем себе в столице, а там,… черт его знает, откуда название произошло?
- Так… так,… а мы тут в тиши, да в тайге дремучей кой чего знаем… ихт… бин…
Не справедливо упрекать немца в том, что он не добродушный и не гостеприимный хозяин. Его задиристость по отношению к приглашенным туристам означало лишь некое соперничество. Вечные споры о первостепенной значимости - не разрешимая дилемма между столичными небожителями и убогой периферией, городом и селом, интеллигентом и трудягой.
Столкновения мировоззрений неизбежно приводят к разногласиям, и благо, что спор, возникший между сожителями природы и обожателями городского уюта, несет в себе только спортивный азарт. До мордобоя подобные состязания не доходят, хотя…
- Так я скажу… – немец, приподнял подбородок к верху и с наслаждением почесал седую бородку – Существует у якутов одно занимательное понятие… маскаба…
Немец выждал паузу, обегая пришлых зазнаек проникновенным взглядом. Убедившись в нарастании интереса к его заумным познаниям, продолжил – Означает оно плотный частокол, сооруженный из заостренных бревен. Вроде как забор вокруг жилища, уразумели?
Стоящий за спиной немца Иван в знак согласия моргнул глазами, сжал пальцы в кулак и выставил большой палец к верху. Со стороны казалась, что Иван юродствует над хозяином. К счастью его действия не были замечены историком-самоучкой, не то бедный калека получил бы грандиозный скандал.
- Раньше, при князьях еще, а то и того раньше, маскабой, частоколом этим,… от набегов разбойников защищались. Со временем понятие это прижилось в России. У вас ведь Кремль то же огражден крепостной стеной… Схожесть есть,… так вот и получилось от слова маскаба ваша Москва.
Закончив триумфальную речь, немец самодовольно хлопнул себя по коленкам. Над столом повисла гнетущая тишина, нарушаемая учащенным сопением двух братьев, немец расценил их молчание как личную победу. Старый пройдоха утер нос столичным задавакам.
Евгений свел брови и наморщил лоб, придумывая оправдание, но затем понял, что в принципе он зашел сюда не за тем, чтобы его поучали и тыкали носом в учебник истории как провинившегося второгодника. И без промедления предложил выйти покурить, тем самым разрядить накаленную остановку:
- Ребята может, выйдем, на улице покурим,… без фанатизма,… свежим воздухом подышим?
Народ горячо и с пониманием откликнулся на предложение Евгения взять тайм-аут и сбавить оглашенный темп кутежа, заданный неуживчивым немцем. Борис Ошагов, засобирался вставать, но тут повелительный голос немца свел на нет его намерение:
- Сидите. Ихт… бин… Че за зря на улице толкаться,… тут можно курить. Ни кто слова супротив не скажет. Гуд? Иван… подай-ка пепельницу.
Исполнительный Иван стремглав понесся к столу-тумбе и в куче хозяйственной утвари принялся искать пепельницу, хранительницу сгоревшего табака.
- У… это… вот… – используя необъяснимые и зашифрованные термины, Иван завершил поставленную шефом задачу и с величайшей аккуратностью водрузил самодельную пепельницу на стол. Теперь около банки со сгущенкой красовалась обрезанная жестянка из под томатной пасты, объемом в один литр. Края жестянки, для безопасности загнули нарезанными колечками. Пепельница-жестянка оказалась очень вместительной, и не требовала к себе постоянного ухода и внимания. Валявшиеся в ней бычки, частично засыпанные пеплом, не ведали счета, по их торговым маркам можно было изучать полугодовую историю существования артели. Колючками ощетинившегося кактуса торчали обугленные спички. На стенках пепельницы проглядывались точечные прожоги краски – следы усердного тушения бычков.
Все как один уставились на пепельницу-жестянку, восхищенно ожидая, что вот прямо сейчас оттуда появиться джин и исполнит три первых желания. Люди напряглись в ожидании чуда, ни кто не хотел упускать своего шанса.
- Как рыба в этом году ловится,… плохо или хорошо? – нарушил настороженную тишину Борис Ошагов, вопрос предназначался всем рыбакам. Иван, было, раскрыл рот, немец засобирался произнести заглавную букву своего поучительного рассказа, но всех опередил Андрей:
- Да ни как! Хреновато ловится.
Андрей буквально повалился грудью на стол, шарнирные суставы не справились с возложенными на них обязанностями и не удержали хребет в вертикальном положении. Спина согнулась дугой, а наклонившаяся голова заблестела облысевшей макушкой.
В сгорбленной позе, Андрею приходилась глазеть на собравшихся из подлобья. Затянувшись немощными легкими сигаретным дымом, он выдавил из себя – С весны все капитально шло. Нельма в полную силу ловилась, вот где мы закалбасились…
- Кх… кхи… гм… – слабому и недовольному кряхтению немца, ни кто не предал значения.
Намек встревоженного папаши, Андрей проигнорировал и продолжил все в том же хвастовском тоне – Около Кюсюра холодильник,… двух тысячник ходил. От точки к точке шмыгал, рыбу оптом скупал. Так они два раза в Якутск ходили, рыбу отвозили…
Возможно, с памятью у Андрея были нелады, он наморщил лоб, и усердно зачесал затылок, подстегивая спрятавшиеся в сером веществе нужные мысли, и вскоре выдал исчерпывающую информацию:
- Тридцать две тысячи,… нам за нельму отвалили,… заработали что надо!
- Кг…кх… гм!
Немец не ожидал такой прыти от своего любимого сыночка и поперхнулся, когда в очередной раз раскуривал сигарету «Прима».
Артем заулыбался, он сразу вник в интригу, возникшую между болтуном сыном и мнительным отцом.
Старый пройдоха не желал раскрывать случайным людям секреты подпольного и выгодного бизнеса. Его насторожило беспечное поведение Андрея, ведь из-за его разговорчивости мог возникнуть конфликт крупного масштаба с привлечением государственных органов. К тому же он страшно боялся за припрятанные деньги, вырученные от продажи щедрого улова.
Артем никогда не считал себя дураком, и не замечал в себе предпосылок к этому, а вот бригадира и Андрюшку держал за слабоумных. «Эти туристы потратили на свою поездку столько бабла, что твои сорок тысяч покажутся каплей в море. Они даже значения не предадут этой смехотворной цифре» – верно, рассудил Артем. Но высказывать мысли в слух он не стал к чему ворошить осиное гнездо под крышей своего дома.
- Осетр тута… – Андрей уверенно держался на хвастовской волне, пологая, что творит благое дело. Незадумываясь о последствиях он просвещал неопытных горожан в тайное житие таежных бизнесменов – Черная икра,… у… у… рекой течет! Литров десять уже продали.
Андрей переусердствовал и ляпнул то, за что можно очень легко выхватить по башке. Немец не выдержал, собрав волю в кулак, не теряя самообладание, прервал хвастливую речь непутевого сына:
- Ихт… бин! Его через коромысло… Где уж там,… нам до осетра… Нынче не до него. Штрафы неимоверные, рыбнадзор по пятам следует,… все вынюхивает, все выслеживает – немец деликатно повернул обсуждение осетровой тематики в прежнее узконаправленное русло, выгодное только ему.
- Стерлядку словил,… инспектора поймали,… гони восемь тысяч. Мелкатня,… пара осетров,… случайно запутались в бредне,… все гони по восемь тысяч. Так что получается полнейший хендегогг. За каждую осетровую голову,… мелкую или большую восемь тысяч отдай.
Выражение жалости настолько прижилось на лице немца, что он выглядел нищим попрошайкой, заброшенным злодейкой судьбой в подземные глубины человеческих страданий.
- А, как и на что спрашивается жить? Чем сети да штаны латать? На рыбу необходимо лицензию приобретать. Бензин приходится в три дорога на кораблях закупать. Муку, соль и спички в магазинах просто так не отпускают. На осетра в этом году вообще лицензию не дают.
- Дают только не всем! – к обсуждению волнующей темы подключился Артем, правдивые слова бригадира зацепили его за живое – Кто сумел подмазать или влиятельное знакомство заиметь,… тот и с лицензией, с бензином и с деньгами.
- Так оно и есть! Истинная правда,… кругом… ихт… бин… взяточники, крохоборы! И не кому нас защитить,… не кому о нас написать в газету,… вот к примеру есть же в городах журналистские расследования,… а у нас писак нет!
- А вон… – внезапно, ни с того ни с сего, слово взял Борис Ошагов – У нас, свой,… писатель имеется…
Борис кивнул на Влада Якунина.
- Он в газете публиковался.
Если до этого момента немец сдерживал проявление агрессии, то при упоминании фразы «в газете публиковался», накрутил нервы до белого каления. Борьба с несправедливостью вскипела в нем до уровня революционного бунтарства.
- Напиши! Напиши… раз ты писака!
Немец вскочил с табуретки и сотрясая воздух пролетарскими кулаками посунулся к Владу – Обо всем напиши… ихт… бин… их коромыслом! Всю правду матушку о нас поведай! О том, как мы здесь коррумпированы.
Слово «коррумпированы» немец отчеканил побуквенно. Пару раз он слышал его по телевизору, оно врезалось в память, и вот теперь настал момент блеснуть своей эрудированностью.
- Ихт бин хойте,… нацюрлихт,… Гитлер капут,… хедехогг и швайне!!! – заключил гневный оратор и грузно осел обратно на табурет.
Понадобилась пара секунд, гнев испарился, нервозная лихорадка прошла, и немец от души рассмеялся трогательным и великодушным смехом. Забористый смех немца, искрящийся неподкупной слезой, подхватил весь стол.
- Да я не пишу статей,… я… – правдолюбивый Влад принял всерьез пламенный наказ немца, и теперь не знал, как достойно выпутаться из зависимой ситуации – …Я только одиножды написал заметку в спортивную колонку… и все. А так,… я статей не пишу.
Трогательные и наивные оправдания Влада подстегнули охмелевших мужиков, и они зашлись гусиным гоготанием, пришедшим на смену честолюбивым смешкам.
- Влад у нас молодчина – вступился за не сложившегося журналиста Виктор.
Голос Виктора, несмотря на давящий смех, трогал слух внутренней самодостаточностью и ледяным спокойствием сердца. Виктор говорил чуть в нос, гнусновато, но от этого сильный, мужской тембр не менялся. Среди нечленораздельных выкриков и смешков разгулявшейся толпы голос младшего москвича звучал по дикторски текстурно.
- Мы его между собой «мачо» кличем…
Влад смутился и спрятал глаза, развернувшись покрасневшим лицом к окну. Меж тем Виктор продолжал нахваливать своего товарища – Любимец женщин,… красавец… Куда не зайдем, так метиски-симпатюли только на него косятся.
В контактах с обществом Виктор, проявлял себя рассудительным и обстоятельным человеком, ни разу не уличенным в бесшабашности и сорвиголовстве. Этакий зажиточный середнячок, крепко стоящий на ногах без вспомогательной подпорки. Интеллектуал с замашками московского интеллигента. Человек, не требующий от жизни ни чего сверхъестественного и несбыточного.
Что бы получать от жизни больше, необходимо резче крутится, пробиваться, разносить в пух и прах препоны, и закрытые двери. Эти предписания были созданы не для Виктора, не по нему одежка сшита, не тот склад характера. Интенсивное кручение не пришлось ему по вкусу, суматошное существование придумано не для его нервов.
Размеренность жизни, состояние блаженной нирваны и упорядоченная ментальность во внутреннем мире – это его личная составляющая в узком пространстве собственной правоты.
Виктор ни когда не ощущал себя дискомфортно, потому что ни когда не сомневался на счет совершенных им поступков. Таких людей весьма сложно сбить с толку, запутать нравоучениями и героическими примерами - нажитая правота и субъективное мнение будут всегда принимать его сторону.
- Давайте лучше выпьем за всех нас – нашел выход из затруднительного положения Влад.
- Нет. За всех нас пить,… мы пока повременим – Борис Ошагов взваливший на себя ношу предусмотрительного тамады, тащил ее до конца, с нескрываемой радостью.
Приподнявшись над столом, он поочередно сгреб пустые кружки поближе к себе. Немец, не понимая в чем дело, но, предполагая, что окончится эта затея как нельзя лучше, помог ему расставить тару. С блаженным выражением на лице, немец уставился на горлышко, ожидая бурные потоки живой воды.
- Есть такое божество у якутов… – Борис по булькам отсчитал определенную порцию спирта в каждую кружку. Рука ни разу не дрогнула, благо опыт такого разлива имелся. Заинтригованные слушатели внимали всей душой дарителю бесценной влаги.
- …байанай.
- Ба…ба… ай… бай… ай… – немец несколько раз повторился, припоминая загадочное имя якутского божества – Верно… верно,… есть такой. Байанай… ихт… бин… его коромыслом. О нем лучше всех наша полукровка знает,… да Иван?
В поле зрения немца вновь попал горемыка Иван, стаявший подле него, за спиной. Он так и не присел, внимательно ухаживал за гостями, ответственно исполнял роль заботливой матушки-гусыни. Суетился, бегая из одного угла избы в другой, потчевал гостей самым дорогим, что имелась на тот момент в оскудевших закромах артели.
Не однократно Иван подходил к Владу, предлагая то соль, то хлеб, то варенье. Как и прежде он не выделялся разговорчивостью и словоохотливостью. Ронял в пространство бессмысленные фразы и отдельные буквы «агу», «аа», похожие на младенческие выкрики. Намучившись и не добившись желаемого результата, Иван прибегал к помощи жестов, указывая то на кружку, то на ложку.
С его лица не сходила улыбка блаженного, выражающего созерцательное счастье. Порою Владу хотелось оттолкнуть назойливого опекуна, он не был готов к таким проявлениям дружеского участия со стороны малознакомого рыбака-калеки. И сдерживался лишь потому, что все-таки считал себя приглашенным гостем, а не хозяином положения. Нравственная составляющая не позволяла ему быть грубым и невежливым. Влад Якунин благодаря усиленным тренировкам в спорте умел сдерживать эмоции, не выплескивал на окружающих накопленный негатив.
- Чего молчишь,… ходулина хромоногая? Ихт… бин,… язык, что ли проглотил? А? Швайне… доложи-ка нам, кто такой байанай,… да поподробнее…
Немец повернулся в пол-оборота к Ивану и презренно насупил бровь.
- У… это… как… у…
Пребывающие во хмелю таежники улыбнулись, их черствые души загрубленные мытарствами походной жизни по-мягчели, ведь на них смотрел безгрешный и любвеобильный Господь, глазами блаженного Ивана. Трогательная, детская невинность прояснила лицо мужчины, смуглое от солнечного загара, колючего ветра, и стонущего дождя-кислицы.
- На столе стоит стакан,… а в стакане муха,… тяжела ты тяжела… безмозглого житуха. Хи…хи…хи… Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу. Ихт… бин… – завелся несносный немец, поднимая на смех глупого Ивана.
Владу показалось, что Иван, не выдержав издевательств обидится, плюхнется на пол и разрыдается горькими слезами. Но этого не произошло, Иван сам следом за немцем поддался лопающемуся в животе смеху.
- Раз вы не в курсе,… тогда вот что я вам скажу… – Борис Ошагов, обнял кружку ладошками, и возвысился над присутствующими. От прежнего сходства с губителем человеческих душ товарищем Берией не осталось и следа. На лице отразилось миловидное добродушие, как у того соседа возрадовавшегося погашенным должком.
Внутри Бориса находилась сжатая пружина, заставляющая его пребывать в постоянном движении. В Борисе все больше и ярче проявлялся резвый живчик, шустрый паренек не способный вызывать в людях отчуждение и недобрые мысли. Его буквально все интересовало, все было ново и в диковинку, он не стеснялся своих несдержанных позывов к изучению окружающего мира.
За время прошедшее с момента первой встречи на берегу, до нынешнего застолья, хозяева стоянки не видели его подавленным или озабоченным. Бориса постоянно что-то увлекало и заинтриговывало, он крутился заводной юлой, успевая принимать участия во всех мероприятиях предложенных рыбаками-артельщиками.
- …Так вот…
Борис отодвинулся от стола и встал в полный рост. Его глаза, смотрящие сквозь круглые окуляры, искрились слезными хрусталиками. Сигаретный дым мешал зреть в сжатое пространство четырехстенной избы. Тогда он снял круглые стекляшки и протер воспаленные глаза.
На окружающих смотрели ясные глаза голубого цвета, дарующие в мир самые теплые и нежные пожелания. В них не возможно было не влюбиться, опытные женщины, искушенные в мужском вопросе таких глаз пропустить мимо себя не могли. Жаль только в нынешней спартанской обстановке о дамах легкомысленного и обдуманного поведения говорят лишь в прошлом или в будущем времени. Нетерпимость настоящего к присутствию слабого пола было на лицо.
- Байанай,… дух тайги,… божество… Оно присутствует во всем, и помогает людям в охоте, рыбалке,… приносит удачу. Короче говоря, чтобы его задобрить следует плеснуть спирта в огонь – с этими словами Борис присел у печки и открыл дверцу топки.
- За удачу! Давай не подведи Байанай.
Борис плеснул в жар чуточку спирта и отклонился назад. Тлевшие угли моментально озарились синеватым пламенем. Борис закрыл дверцу, встал в полный рост и вернулся на прежнее место – Давайте мужики!
- А я слышал, по северам такое божество, Бурхуном кличут – вставил реплику Евгений.
Старший брат москвич, занес над собой кружку, наполненную жгучим напитком и вопрошающе уставился на Бориса.
- Ихт… бин,… это не столь принципиально,… за кого пить, за Байаная,… за Бурхуна… Главное, что бы в кружке что-то плескалось… Гуд! Водку мы теперь не пьем,… сахару не кушаем,… зубы чистим кирпичом,… обещанья слушаем… ихт… бин… швайне,… гуд,… нацюрлихт… Ваше здоровье! – немец одним махом проглотил содержимое кружки и так скривился, так скуксился, будто откусил и прожевывал половинку кислючего лимона.
Благословенный сегодняшним днем таежный мир пребывал во хмельной возбужденности. Утратив громкие призывы к поискам великой цели, забыв о главенствующей роли на земле, посланники космического разума, грубой речью и матерщинными словами призывали атеистов, инакомыслящих и прочих бездарей к единению и поголовному братанию посредством огненной воды.
Избавившись от способности к трезвому и рассудительному мышлению, застольные люди проявляли себя не в лучшем свете. Их разгульное состояние требовало осуждения, они перешли грань моральной и этической нормы поведения.
Красивые и не слишком, умные и поглупевшие, взыскательные и сдержанные - по наитию великих мучеников ума: Синнеки, Гиппократа, Аристотеля, Бунина и Бродского, отреклись от своего прошлого, и перешли на совершенно иной язык общения – пустозвонного и болтливого простолюдца.
С каждым тостом с каждым клятвенным обещанием о примирении и братстве, придуманный принципиальными эстетами и высокопарными аристократами – гламур, улетучивался в необозримые дали. На первый план выходила рабоче-крестьянская правда-матушка.
Составители толковых словарей Даль, Ожегов, Шведова, Крысин, пришли бы в неописуемую ярость, если бы прорезая пространство и время, до них донеслись некоторые животрепещущие фразы, выворачивающие на изнанку лексические значения и фонетические доктрины русского языка.
Глядя на развеселую компанию, устроившую в дикой тайге бранную перепалку, можно было предположить, что совершается историческое событие - переворот в русском слове. На ум приходит известное изречение «Из искры возродиться пламя!». Таежники-авантюристы, революционеры, глумящиеся над опытом накопленным столетиями русской словесности начиная с Кирилла и Мифодия, совершали насильственный акт над словом, в угоду разбушевавшейся фантазии.
Конечно, это не самое лучшее проявление человеческого ума и интеллекта, но что-то близкое и родное было в этих людях объединенных страстью к жизни. Они, эти осколочки далекой цивилизации, заброшенные по воле провидения на край географических открытий, пылали и сгорали в той самой искренности, которой так недостает современному обществу большинства.
Они заражены большой идеей вселенской правоты. Они готовы были расплакаться безвинными младенцами, не добившись личного признания от сокрушительного мира безразличия. И тут же рассмеяться легкокрылыми ангелами, глядя в лицо привередливой и стяжательной фортуны, выводящей их на тропу безликой и несправедливой смерти.
Где искать правоту? В каких пределах космоса необходимо поселиться, чтобы раскрыть тайну всех тайн, ту самую честную и справедливую истинную? Быть может, эта кучка подвыпивших людей, разгоряченная веселящим напитком, уже прикоснулась к вселенской загадке? Им стала, ведома идея божественного промысла, и они находятся на полпути к вселенскому раю.
Все может быть. К чему отрицать то, что не имеет отрицания. Здесь все, находится в бесконечной фазе становления, итогом которого будет перерождение и преобразование в нечто запредельное, а пока…
Солнце незаметно ускользнуло из окна смотрящего в глубь таежной глухомани, и любопытствующее заглянуло в двустворчатое окно с видом на новенькую баньку.
Интенсивность солнечного диска снизилась, и была уже не та, что три часа раньше, в нем наметилась тяжесть и подавленность рубиновой густоты. Ему стала безразлична завершающаяся круговерть истекающего дня. В нем не ощущалось полуденной бодрости. Изнеможенное солнце светило в полсилы, угасая с каждым пройденным градусом по звездной эклиптике.
Преждевременный закат множил силы торопящихся сумерек. Чистое и светлое небо испачкалось предопределяющей серостью затухающего востока. Облака прожженные прямыми лучами солнца, обрели удручающие тона черно-белого негатива, напоминая вестников грозового насилия.
Тени лиственниц на запревшем мху, росли и удлинялись, собираясь в темные ниши, подобно подземным переходам в потусторонний мир отчужденности. Тайга, попав под влияние предвечернего безветрия, томилась в испаряющейся неге пахучей хвои. Над макушками самых высоких лиственниц вился еле различимый мираж, окрасившийся ореолом оранжевого солнца.
Прозрачные стекла покрылись легкой испариной, температура окружающего воздуха упала, а внутри сохранялось благодатное тепло белой печи. Хмельные весельчаки вносили свою лепту в нарастающую теплоту, откровенно жаркими спорами уплотняли внутреннюю атмосферу помещения.
В доме незаметно наслаивалась убогая сумеречность, из-под кроватей выползли угловатые и аморфные тени. Световые потоки, бьющие с трех окон, объединялись на пыльном полу в крестообразное сочленение. Освященное единение трех сторон света заштриховывалось в воздухе дымным следом выкуренных сигарет. Белая печь, подстроившись под импульсы полусонного вечера, накинула на себя темную вуаль траура по истекшему дню. Затухающее окно, находящееся за печью, подсвечивало белые углы неоновым сиянием ночного витража.
Потолок сложенный из маленьких фанерок утратил плоскостное видение и ощетинился черными квадратами неравномерных стыков.
Потрепанные фуфайки, заштопанная роба, грязные тюки, обшитые мешковиной; кучерявые овчинные дубленки, вывернутые на изнанку; обрели сходство с умерщвленными человеческими телами. Ниспадающие до пола рукава верхней одежды повергали чувствительные натуры в состояние шока, настолько поразительно было сходство с кадрами исторической хроники Майданека и Аушвица.
Шабутных таежников сидящих за столом у светящегося окна, мрачная обстановка уродливых теней несколько не угнетала. Они попросту не замечали ее пологая, что реальность, поглотившая их с головой, не кончается за их спинами. Действительное и настоящее твориться перед затуманенными глазами, в тесном и сплоченном кругу единомышленников, объединенных общей идеей крепости российского духа. Проделки наступающей ночи их не тревожили.
Податливое время приняло сторону разгульного сообщества, и значит, происходящее можно оценивать задушевным разговором, или колышущимся пояском жидкости находящейся в пятилитровой канистре.
Самодельная пепельница-жестянка наполнилась до отказа. Дымящиеся бычки, лежали друг на друге скорбным навалом, рассыпаясь пеплом через скрученные колесиками оградки. К верху из-под окурков подымался клубящийся дымок, словно из ожившего вулкана вздымался смрадный дух преисподней. Густое облако, пронзенное снопом уличного света, концентрировалось под потолком, плющилось и рассасывалось по углам спрямленного потолка.
Открытая настежь форточка не справлялась с безжизненной духотой помещения, сквозняка практически не было, лишь у самого стекла вечерняя прохлада неуверенно опускалась к столу. Дверь, намертво прижатая к утепленной лудке стальной пружиной, препятствовала образованию устойчивого сквозняка.
Становилось душно, неповторимый запах присущий застольному кутежу действовал на людей наркотическим опьянением. Смесь спертого воздуха, табачного дыма, сохнущей одежды и спиртового перегара вводила в гипнотический транс.
Влад Якунин чувствовал себя не в своей тарелке, активное увлечение спортом выработало в нем отвращение к дурной привычке курильщика. Въедливый табачный дым заставлял его морщиться и без конца чихать. Мало того Влад практически не пил, так, цедил сквозь зубы, по глотку, ради компании, но до дна кружки так и не добрался. Ему было сложно переносить побочные эффекты веселого куража.
То и дело он оборачивался и глядел на створку шкафа, в сумеречной подсветке помещения он выискивал глянцевый плакат субтильной дивы. Томная девушка с распахнутым бюстом и дурманящим телом, подмигивала ему, посылая похотливую улыбку-сэкси.
Периодические повороты Влада не ускользнули от наблюдательного Артема. Рыбак-артельщик так же как его сосед по столу сдерживал себя и пил гораздо меньше, чем его раскрепощенные товарищи по рыбному промыслу.
- Что понравилась девка? Я сам,… без уговоров сдался бы ей в плен – откровенное заявление Артема сбило с толку ни чего не подозревавшего Влада.
- Да так… – неопределенно отозвался о плакатной девице Влад.
- Это я,… ее туда прилепил. В Кюсюре «Спид-инфо» выписываю,… вот и позаимствовал любопытный календарик.
- Угу…
- Она здесь… вроде как… наше мужское общество скрашивает. Взглянешь на нее и сердечко екает, подруги из Кюсюра вспоминаются – Артем вкладывал в каждое слово, определенное звучание, меняя тембр и интонацию. И было непонятно, толи в нем говорит дар литературного чтеца, толи за словом он скрывал определенный смысл, говорящий о его многогранной натуре.
- Я просто – Влад почему-то начал оправдываться за свой безгрешный поступок – Соскучился по зрелищам,… хочется журнальчики с картинками полистать, шоу по телеку посмотреть. А то,… вон глаза сами по плакату рыскают, не могу удержаться…
Влад наконец-то изрек логическое объяснение своему плакатному увлечению. Оказывается, что бы влюбиться в мир тотальной информативности, необходимо уединится, оставшись с природой и самим собой «тэт а тэт».
- А в Кюсюре есть телевидение?
- Да. Обычная антенна первый канал показывает «ОРТ», а так,… у всех спутниковые антенны на крышах. До двадцати каналов ловит, плюс радио в «FM» режиме.
- Жаль, что здесь у вас нет. С удовольствием посмотрел бы – Владу взгрустнулось, на поверхность сознания всплыла тоска по дому и тому, что с ним связано.
Затяжной сплав по таежной реке вызывает ностальгию, и это ли не самое верное доказательство того, что путешественник, отправляясь в поход, не уходит из дому в поисках философского камня. С первого шага за порог родного дома он становиться на путь возвращения. Весь его длинный и сложный маршрут это обратная дорога к родным местам. Это его душевное покаяние.
Заново пробудить в сердце любовь к ближним – вот ключевая задача земного скитальца.
- Слушай, давай выйдем,… свежим воздухом подышим, а то у меня башка распухла от табачного дыма.
Влад кашлянул в кулак, убеждая собеседника, что он уже не в силах переносить сильную задымленность помещения.
- Пошли – охотно согласился Артем – Пора размяться, а то ноги затекли. Попробуй-ка, высиди столько времени на одном месте.
Одновременно, не обращая внимания на жаркие дискуссии, проистекающие за столом, они поднялись с мест и направились к двери.
- Ихт… бин… Вы это куды? – немец хотя и подвыпил порядочно, а все ж ситуацию держал под контролем, натягивал вожжи там, где следовало.
- По девкам,… что ли шастать? Ихт… бин их коромыслом… Гуд… гуд… По деревне девка шла… девка здоровенная,… попой за угол задела… заревела бедная… хи…хи…
Если до этого голос немца не блистал певучестью, то сейчас и подавно. Он прохрипел частушку, словно заорал в трубу коллектора с многочисленными коленами.
- Да нет,… мы так, погулять,… подышать кислородом – Влад не умел оправдываться, природная скромность брала верх в общении с амбициозными и наглыми людьми.
В тот самый момент, когда Влад навалился плечом на дверь, к его ногам подскочил Тишка. Очаровательный кот, знающий себе цену поднял мордочку на Влада и царапнул лапой утепленную обивку. Он дал понять незнакому что имеет преимущество по сравнению с ним и вправе первым ступить за порог.
- Это наш проныра,… Тишка – пояснил Артем – Видать, как и мы решил прогуляться на ночь глядя.
- Выпускать его?
- Да. Ловить его ни кто не станет. Он у нас самостоятельный, есть захочет,… прибежит как миленький.
Артем пришел на помощь Владу ударил кулаком в дверь, сжатая пружина разошлась отдельными колечками и дверь распахнулась, приглашая окунуться во мрак необжитой пристройки.
Влад осторожно на ощупь переступил порог и ощутил под ногами мягкую подстилку травы и мха смешанную с зыбучим песком. Сбоку лежал сухой хворост, приготовленный на растопку печи. Влад от неведения своего истинного место расположения наступил на него. Сухие ветки издали характерный звук, напоминающий выстрелы из гладкоствольного ружья.
Слева показался дверной проем, подсвечиваемый пурпурно-гранатовым закатом. Еще пара шагов и Влад оказался в прохладных объятиях заполярного вечера. Сине-фиолетовое небо, затененное слоистыми облаками, навалилось на остывшую землю. Облака, вконец измотавшись от бесконечного барражирования по северной территории прижались к вершинам гор.
Лиственницы-карлицы росшие у бревенчатой стены тянулись неуклюжими ветками в разных направлениях, потеряв солнечную и звездную ориентацию. Смолянистая хвоя, растопленная недавнишним теплом солнца, источала насыщенный аромат тайги.
Сумеречная тайга окружала стоянку со всех четырех сторон, сжимая плотным кольцом баню, и нависая над плоской крышей сарая. Вместо живой, зеленой краски тайги, лес пропитался недоброй и устрашающей смолью безлунного вечера. Самым поразительным в лиственничной тайге было то, что крона деревьев не имела ничего общего с березовой рощей или самым глухим местом Брянских лесов.
Стволы и ветки росли как бы порознь, не соизмеряя длину и толщину жидкой кроны. Не соблюдались гармоничные пропорции. Лиственницы напоминали модели конструктора «Лего» собранные неумелыми руками дошкольников. Самые длинные ветки могли расти как у корневища, так и на самой макушке. Противовеса им могло и не быть, и тогда лиственница походила на калеку, загубленную безжалостным топором.
Около тропинки ведущей к баньке торчало рассеченное надвое старое дерево. Две полноценные составляющие одного ствола на трехметровой высоте разошлись порознь. Ветки в точке разделения торчали пышным букетом и перекрывали тропинку. Лохмотья черной паутины, опутавшие колючую хвою свисали с мумифицированных веток, отпугивая чужестранцев.
- Хорошо то как! Прохладно… – Влад потянулся на носочках и поднял руки над головой. Затем, опустив руки до уровня плеч, покрутил туловищем влево, вправо.
- Для августа нормально. Через недельку настоящая ночь наступит, темно будет.
- Да…а… заканчивается полярное лето – вторил ему Влад.
Романтически настроенный Влад вел себя чересчур предсказуемо, в его присутствии можно было пороть всякую чушь без боязни получить в свой адрес агрессивное несогласие. Влад ни одну из насущных и неотложных проблем не обсуждал на повышенных тонах. Не матерился, если и употреблял имя черта, то в качестве конечного пункта назначения, отсылая в пылу гнева непонравившихся людей.
Он заочно, до наступления ссоры или горькой развязки прощал своих обидчиков. В нем крепло христианское мировоззрение, великое учение, доставшееся ему в наследство от хранителей жертвенной и смеренной веры.
Но надо отдавать себе отчет в том, что гордость у Влада наличествует, повторно подставлять щеку под удар он откажется. Ответ будет достойным, адекватным и незамедлительным.
- Вот смотри… – Влад указал рукой на реку. Смиренная Лена покрылась розовым переблескиванием. Гребешки взлохмаченных волн тлели алеющими мазками рубинового солнца.
- …Юрдюк-Хая относиться к кряжу Чекановского. Это на противоположном берегу Лены.
Влад повернулся по направлению течения реки.
- А по нашей стороне,… подходит Верхоянский хребет. Да?
В том месте, куда смотрел Влад, река широким махом разворачивалась влево, открывая узкую полоску темного берега. Сверху у сереющего горизонта виднелись пологие вершины гор. Сглаженные макушки были совершенно пусты, тайга подступала к ним по гибким распадком и ущельям, но добраться до вершины так и не могла.
- Да ты прав то Верхоянский хребет. В Кюсюре они вместе сходятся кряж Чекановского и Верхоянский хребет. По берегам Лены такие громадные скалы,… ни за что по ним не заберешься. Река подмыла берег,… сплошные осыпи.
Артем почему-то замолчал, не развивая дальнейший рассказ о горной системе родного края. Блуждая в мыслях, он вспоминал радужные картинки свершившихся событий. Молчал и Влад, самозабвенно вслушиваясь в шипящий гул текучей реки. Плескавшиеся у берега волны рождали монотонный звук. Прерывистое эхо пронзало передовой край тайги и размножившись доносилось до восприимчивого Влада со всех сторон.
- От Кюсюра, на северо-восток, если забраться на Верхоянский хребет попадешь на реку Кендей, по ней можно к Тикси выйти… километров двести будет. Там даже зимник проходит. За зиму мы частенько по нему катаемся,… раза два, а то и три в Тикси наведываемся.
- А на чем,… вахтовка, вездеход? – поинтересовался Влад, отогнав от себя очарование прерывистого эха.
- И на снегоходах то же,… мороз не мороз,… побольше бензина, потеплее одежду и вперед! Часов пятнадцать езды…
- Ни фига себе… зимой, в открытом и продуваемом снегоходе,… наверное,… мерзнешь?
- Ни то слово. Часа через четыре все молитвы вспомнишь лишь бы поскорее добраться, а когда за десять часов перевалит,… рулишь на автопилоте, ни чего не соображаешь.
Потемневший вечер затравленный ночной пустотой скрывал лица и глаза. На расстоянии двух-трех метров виднелись только силуэты и бледнеющие очертания лиц и рук.
- У меня брат… младший, вот так вот замерз в этом году.
- На смерть? – Влад засомневался, он подумал, что не так понял Артема, недослышал ключевого слова переворачивающего смысл трагической новости в обнадеживающее обстоятельство.
- Ну конечно! А как же еще иначе, умер,… мертвее не бывает.
Влад опешил, в интонации Артема не было ни горечи, не сожаления. Если бы с его близкими или родными случилось нечто подобное он вообще не смог бы об этом говорить. Артем же сообщил эту страшную новость, как будто ничего не произошло, так,… обыденная ситуация не требующая излишних переживаний. Словно смерть брата это нечто само собой разумеющееся. Возможно, к проделкам смерти на крайнем севере относятся именно так, без проявления эмоций.
- Решили они с другом покутить, по ресторанам, барам пошляться. В Кюсюре то негде. У нас кроме дискотеки по субботам ни чего и нет.
- Угу… – согласился Влад, а у самого запротестовали все составляющие разумного мышления «Как можно,… вот так вот запросто, ни с того ни сего за двести километров по голой тундре в ресторан укатить…»
- Поддали порядочно, до помутнения в мозгу, сто пятьдесят литров бензина в нарты уложили,… а че? Головы то горячие шальные, малолетки одним словом.
Голос не дрогнул, в устойчивом ритме дыхания и ударах сердца ни чего, ни изменилось. Артем по-прежнему говорил уверенным голосом диктора, ответственным перед радиослушателями за подлинность информации и точность произношения.
- Выехали под ночь,… погода после пурги на мороз настраивалась. Снега столько намело… жуть! Наст еще не утрамбовался, в тайге по пояс проваливаешься. Короче говоря, нашли их на третьи сутки, и то совершенно случайно нашли. Повезло, что вообще отыскали,… было хоть кого хоронить.
Что-то происходит с людьми, вынужденными каждым своим шагом по пустыне вечного холода, каждым прожитым днем, проведенным под небесные переливы северных сияний доказывать способность к земному существованию. Сердца и души полярников вынуждены черстветь, не поддаваться губительным эмоциям. Загрубленный характер вместо мягкотелости обязан проявлять суровость и крепость духа.
- В то время вездеход из Тикси шел. Глядь, «Буран» стоит, подъехали ближе,… один в нартах лежит, дружок братишки… Укрылся с головой оленьими шкурами, да так под ними и застыл. А мой братишка у «Бурана» сидит, в руках спички, а перед ним паяльная лампа полная бензина.
Влад протяжно выдохнул и закачал головой, представив жуткую картину гибели людей.
- И так все неудачно сложилось,… одним словом невезуха, в санях сто двадцать литров бензина… можно было жечь и жечь, паялке бы на четверо суток с лихвой хватило…
- А что ж дальше не ехали? Что произошло?
- Снега много выпало. «Буран» постоянно вязнул в снегу. На нартах груз под триста килограмм. Они с собой прихватили три мешка нельмы и муксуна. Вариаторные ремни пожгли. Мотор на ходу, работает, а ехать не могут. По глупости все по глупости… – грустно заключил Артем. И вот тут Влад уловил нотки отчаяния и печали в голосе Артема.
Скрипнула дверь, Артем и Влад напряглись. В ночи раздался глухой и короткий удар, спровоцированный хлопнувшей дверью. Шум в сенях нарушил блаженное спокойствие тайги. В ближайших лиственницах запуталось гулкое эхо ворчливого старика:
- Ихт… бин… черт ногу сломает, ни чего не видать! Старый осел! Надо было спички захватить.
Немец был не в ударе, от прежней веселости и оптимизма не осталось и следа. Притихшую тайгу сотрясала сиплая отдышка, влияющая на беспорядочное словоизлияние, родившееся в опьяненном мозгу бригадира.
Старые доски заскрипели, едва немец навалился на дверной косяк хлипкой пристройки. С кряхтениями и проклятиями немец вывалился наружу.
Свет оседающего за гору солнца, обеднил цветовую гамму тайги, выставив на обозрение усыпающий мир силуэтно-образных теней. Попытки распознать в темной человеческой фигуре немца, практически равнялось нулю. Все нюансы скромной одежды рыбака, его осанка, черты лица, принадлежащие данной личности, скрыла темнота, оккупировавшая стоянку рыбаков.
Артем и Влад не подавали признаков своего присутствия и молча следили за немцем. Заговорщики тайного ордена ночного братства пожелали остаться не замеченными, чтобы до-конца выслушать юродивую болтовню разнузданного немца.
Переминания с ноги на ногу свидетельствовали о том, что немец был крайне измотан спиртовым дурманом. Старый рыбак косолапым медведем петлял вокруг одного и того же куста, ноги искали ровную и сглаженную опору. Земной шар, круглый с момента зачатия галактики провоцировал немца на падение.
Тунгус, уловил знакомый запах хозяина, фыркнул и принялся поскуливать, требуя к себе заслуженного уважения.
- Чего… раскудахтался,… как ощипанная курица? Ихт… бин… У ты собачья швайне!!!… Наш дом полон чужаков, а ты тут кудахчешь… Гавкать… гавкать надо! Лаять, выть,… кидаться на них! А ты ихт… бин… нацюрлихт… кудахчешь…
Вместо обещанной ласки Тунгуса отчитали самым бессердечным образом. Ему вменялось несостоявшееся и сфабрикованное предательство. Хозяин сам впустил в дом непрошеных гостей и теперь во всем обвинил преданного пса.
Обидевшийся Тунгус недовольно рявкнул и голоса более не подавал.
- Тунгус… Тунгус… У ты шельма четвероногая… ихт… бин… – на призывы хозяина-иуды верный пес не откликался.
Немец отхаркался и направился в сторону светлеющей реки, отливающей звездным серебром. Он шел напропалую, сгибая лиственницы-подростки и обламывая сухие ветки, торчащие в нижней части большущих стволов.
Обогнув сложенную поленицу дров, он заходил кругами, выискивая земную ось, что бы опереться и восстановить нарушенную функцию вестибулярного аппарата. Наконец ему удалось стабилизироваться и твердо встать на две конечности, облаченные в резиновые сапоги. Немец неуверенно перевел взгляд с крутящейся земли на звездное небо, прижатое к горизонту космическим мраком.
- Красота… красотища!!! Ихт… бин… – вымолвил он.
Искреннее сердце, пройдохи немца, расчувствовалось, помутневшие глаза приготовились пустить блаженную слезу восхищения и раскаяния.
Темно-гранатовые облака, намазанные на скорую руку лучезарной кистью увядающего солнца, вносили на панно ультро-фиолетового неба неправдоподобный контраст. Слишком броско и вызывающе смотрелся пламенеющий закат на фоне опустошенной черноты. Отсутствовали утонченные переходы, полутона и блеклая штриховка, не наблюдались мягкие оттенки присущие смешиванию красок на палитре.
Перистые облака отпечатались розовой штамповкой на черноте далекого космоса. Слоисто-кучевые облака клубились и пыжились красными завитками на ядовито-желтом зареве закатного солнца.
Гора Юрдюк-Хая обрисовывалась темным контуром изломанных скал и пикообразных башенок. Величие непокорной и неприступной горы скрывали надвигающиеся сумерки. Непроглядная ночь вязкой смолой обливала клиновидные утесы и кривые распадки.
Подкрашенные облака, затухающее небо, рубиновое зарево, чернеющая гора, серебристая поверхность реки, обезличенные берега в отдельности не представляли собой ни чего значимого. Но, соединившись в цельную картину зарождающейся ночи, образовывали мистический образ непознанной природы, воспринятой мгновением человеческой жизни.
Вечерний пейзаж северного уголка природы становился истинным шедевром истекшего дня, определяющим существование вселенной.
Немец тошнотворно икнул, и брезгливо харкнул себе под ноги.
- Красотища… ихт… бин ее коромыслом.
Чудесное природное явление, именуемое ночными сумерками, вызвало в немце массу неоднородных чувств. Он не смог более сдерживать нахлынувшую волну восторга, и поэтому еще раз сплюнул себе под ноги и повторился:
- Ихт… бин… красота…
До Влада и Артема донеслись отзвуки льющейся струйки, очевидно немец испражнял естественные потребности.
- Пошли в избу, а то зябко становится… – предложил Артем.
- Нет проблем.
Проделав несколько шагов по тропинке устланной обломанными сучьями вокруг них неожиданно задрожало и зашумело испуганное эхо.
- Кто здесь? Ихт… бин… Артемка? – немец был начеку, поднятый шум заставил его насторожиться – Артемушка… Артемка… отзовись!
Немец быстро собрался и тревожась за свою дальнейшую судьбу побежал вприпрыжку к дому.
- А… это вы… гу…уд…
Разглядев в призрачной темени Артема и Влада, немец успокоился и облегченно выдохнул:
- Артемка… Артемка… ты б что ли свет зажег, а то ни хрена не видать,… бензинчик, там вроде остался…
- В принципе можно – Артем воспринял предложение запустить генератор без особого энтузиазма, немец озадачил его не вовремя. Ему хотелось зайти в избу и погреться. Поразмыслив несколько секунд Артем признал правоту бригадира:
- Ладно,… сейчас заведу,… а то и в самом деле сидеть при свечах несподручно.
Артем доверительно тронул за плечо Влада и предложил – Хочешь со мной, покажу тебе доисторическую технику, зажигающую лапочки? А?
- Я не против, мне даже интересно.
- Вот и ладненько… ихт… бин… Со светом веселее. Давайте заводите, а я пока внутрь зайду,… прохладно становиться,… копайтесь там,… себе…
С этим вежливым напутствием молодому поколению немец шумно отвалил в сторонку и с грохотом проскочил дверной косяк. Оглядевшись в темных сенях слеповатыми глазенками, немец заревел подраненным медведем:
- Свет… свет… пересвет… весело искриться,… у меня под оба глаза синяки… свети…ть…ся… Нацюрлихт,… гуд! Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу.
Артем повел Влада обратно к сараю, где лежали поколотые дрова. В углу сарая на деревянном стеллаже стоял токопроизводящий агрегат, известный в широких массах авто-слесарей и трактористов как пусковое устройство. Артем, не прилагая больших усилий, схватился за ручки и вынес его на улицу.
- Давненько мы его не трогали,… эх… хорошо бы, ты, еще и завелся…
- А что барахлит?
- Да нет,… дело не в нем… – поддерживая беседу, Артем принялся крутить какие-то проводки, переключил короткий рычажок и постучал по топливному бачку – Он то в норме,… а вот бензин у нас ни ахти какой консистенции.
- Что высокооктановый нужен, небось, девяносто пятый?
Артем улыбнулся, удивляясь наивности Влада – Он то и девяносто второго отродясь ни когда не кушал, не говоря уже про девяносто пятый. Вот… его любимая,… гремучая смесь!
Таежный моторист открыл горловину бака и вылил туда содержимое двухлитровой пластиковой бутылки. По запаху булькающая жидкость отдаленно напоминала бензин.
- Смесь восьмидесятого с соляркой,… пропорция один к одному! Можешь записать, если память подводит.
- Ого! И что будет работать?
- Тянет как миленький. Деваться то ему бедному все равно некуда,… что мы ему зальем, то и будет кушать.
Артем накрутил веревку на маховик и резко потянул на себя. Двухцилиндровый двигатель чихнул, лязгнул металлическим звоном и затарахтел. В сарае зажглась лампочка, мерцающая желтой нитью накала. В доме послышались стихийные вопли одобрения и возгласы радости. Шум и гам напоминал ажиотаж в отделе детских игрушек, во время наплыва юных посетителей.
- Надеюсь,… часика на два хватит, а там видно будет, если что с лодки придется сливать. Все пошли в дом.
Внутри дома творился неподдельный праздник, посвященный прибывшим гостям, а может и другому событию расписанному в текущем календаре памятных дат.
Повод, это трагедия принципиальных людей, хотя без него можно и обойтись. А вот без жидкости убывающей в пятилитровой канистре обойтись куда сложнее. Принципиальность - порожденная поводом, не сотворит чуда, не возникнет круг доверия различных по складу характеров людей. Жидкостному дурману такое под силу, он творит чудеса, но после, травмирует весельчаков до не узнаваемости по всем направлениям человеческой сущности.
Под плоским потолком витала сизая пелена табачного дыма. Вокруг пульсирующей лампочки проскакивали струйки завихренного смрада, окрасившегося в болезненную желтизну. Дрожащая вольфрамовая нить мерцала фитильком зажженной керосинки, готовая в любое мгновение погаснуть. Нездоровый желтушечный свет лампочки обдавал сидящих за столом губительным облучением.
Как и прежде застольем управлял амбициозный и горластый немец. К несчастью уважаемого тамады, он утратил душевное обаяние и «хрипящую чистоту» голоса. Гортанный звук в конец испортился, немец орал продырявленным тромбоном.
Борис Ошагов, без круглых очков, смотрелся по-детски невинно. Вовлеченный в спор с немцем он то и дело поглаживал лысую голову и учащенно моргал слипающимися глазками. Отчаянный спор задел его за живое, и он нервничал, отбиваясь от дерзких нападок бригадира рыбаков.
Андрей, мягкотелый отпрыск немца, с безмолвного согласия отца и по состоянию алкогольного перебора, завалился на кровать и не подавал признаков жизни. Иногда он похрапывал, но нарушения дыхательной системы были ничтожно малы, его прерывистое сопение и бульканье в горле ни кого не цепляли. Мощный храп свойственный здоровому организму в его дохлых легких не зарождался.
Евгений и Виктор восседали на кровати немца живее всех живых. Раскрасневшиеся лица, вспотевшие шеи, наглядно и с вызовом говорили о великолепном здоровье – результат московской профилактической методики. Во хмельном взгляде московских скитальцев на текущую жизнь, ощущалась безмятежность и перенасыщение. Предоставленные самим себе они чувствовали себя вольготно и раскрепощено.
За ними не велся скрытый и негласный надзор со стороны любимых жен. Стремление к свободе и безграничная воля – вот наивернейший стимул к уединению человека в тайге.
Иван притулился поясницей к белой печи, и одаривал мир взглядом ранимого ребенка.
- Корысть… корысть людишек заела! Ихт… бин… – немец возмущался крайне жестко, упрекая человечество в его извечных пороках.
Позабыв о том, что он сам являлся частью разумной общности, бригадир рыбаков клеймил позором слабости ныне здравствующих и тех, кто в недалеком прошлом научил людей так скверно жить.
- В каждом человеке,… ихт… бин… таиться что ни будь этакое… Во всем ему мерещиться личная выгода,… а до иных дела нет! Нацюрлихт?… Гуд!... Сидит дворник на крыльце… с выраженьем на лице,… выражает то лицо… чем садятся на крыльцо… – в подтверждение пропетой частушки немец приподнял зад и похлопал рукой по срамному месту, запачканному рыбьей чешуей.
Бурные аплодисменты товарищей по совместной трапезе озлобили старого пройдоху, и он набросился на гостей с маньяческим выражением на лице.
- Чего вы супротив моих слов ни чего не скажите? Ихт… бин… Забоялись? Правильно! У тех в ком течет мужицкая кровинушка, те еще на что-то способны. А вот вы… – немец всевидящим, но затуманенным оком обвел чужаков и остановился на Евгении.
- Вот ты… ихт… бин… какого черта сюда пришвартовался?
Евгений не страдал буйной вспыльчивостью, и на хлесткий выпад одурманенного немца недоуменно закачал головой. Собравшись с мыслями, он сказал истинную правду:
- Так вы же сами, нас к себе пригласили.
Немец насупился, почесал седую и ершистую бородку и поведал гостям заумное, ни чего не объясняющее оправдание – Я не в этом смысле,… не в том что бы,… я совершенно не про то… ихт… бин…
В следующий миг он резко повысил голос – Швайне! Нацюрлихт! Гитлер капут! Я имею в виду,… вот вы приехали издалека,… забрались в самые дебри,… не зря же?… Не зря! Выходит,… корысть,… какую-то преследуете… Чего-то вы тут решили замутить? А?... Аль… икоркой приторговываете,… или золотишко и алмазы намываете. Ихт… бин… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу!
- Да нет же! – в разгорающийся конфликт вклинился Борис Ошагов.
Его глаза сверкали, а по телу проносились бунтарские позывы, выраженные сжатыми кулаками и бойцовскими движениями рук.
- Романтика в первую очередь! Вы сами не понимаете, в каких местах живете! Вы просто-напросто слепы. Вы не видите как здесь красиво. Господа вы просто-напросто здесь… за..жра..лись.
Нелестный укор в адрес хозяев стоянки добил немецкое самообладание и вытравил нордическое спокойствие.
- Чего спрашивается вам здесь нужно? Чего вы тут забыли? Ихт… бин… Думаете тут рай,… природа,… рыбка,… свежий воздух… Горький хрен вам! Тут нищета! Попробовали бы здесь на зимовку остаться,… задержались бы на годик… Я бы тогда посмотрел, какими бы соловьями вы запели… ихт… бин!
Немец привстал из-за стола. Его росток и чахлая фигура не внушали гостям мысли о бегстве. Спасаться от «безжалостного дикаря» ни кто не собирался. Немец по-прежнему походил на старого филина застигнутого врасплох светлым днем. Но в нем все больше и больше проявлялись задатки высокомерия и нетерпимости, впитанные с молоком немецкой «мутэр».
- Это вам вроде как развлечения,… в наших краях поплавать… ихт… бин… Вы тут в цацки играете,… спиннинги дугой выгибаете,… блесенки кидаете,… с ружьишком шалите… А для нас… это жизнь, самая что ни наесть настоящая,… и такая… что порою кажется что сидишь по уши в говне… – немец трезвел на глазах, порывы яростного исступления пронзали старческую голову и болезненное сердце.
- Ихт… бин… молчите? Потому,… вы рта не раскрываете, что нет у вас слов в оправдание!
Заключительное слово немца должно было поставить точку в затянувшемся споре. Так полагал главный зачинщик, но неожиданно противостояние продолжил Влад Якунин:
- Нет, мне кажется,… все обстоит несколько по-иному. Есть у каждого человека что-то, что ему хочется преодолеть, чего-то добиться. Кто-то дома пытается,… там… прочитать какую-то книгу, познать мир. А кто-то вот как мы хочет,… по мужски,… все этот сделать. Преодолеть себя.
Пространная речь Влада привела в замешательство участников таежной трапезы. В умах хмельных мужиков творился процесс осмысления и личного определения своего нынешнего присутствия на стоянке рыбаков. Каждый искренне желал разобраться в себе и выяснить что конкретно, он делает на неуживчивой земле крайнего севера.
Если с районом поиска все было ясно, то вот смысл нахождения за пределами цивилизации стоял под большим знаком вопроса и ожидал окончательного вердикта.
Влад подстегнул отчаянных мужиков, повидавших немало за свою земную бытность, к осмыслению главной дилеммы человеческой личности – почему со мной все это происходит и какой мне с этого прок? Или все это…
Поступок Влада в данной ситуации состоял в том, что он не побоялся быть осмеянным, освободив душу откровенным признанием. Говорить то, что думаешь, без оглядки на жизненные факторы, это такая редкость в современном мире. Быть самим собой, не поддаваться влиянию сиюминутной выгоды, сложно. Обладание смелостью - грозит обширным инфарктом. Нынче открытость души стала чем-то чужеродным в мире бесчестных дельцов.
- У…у… ихт… бин,… а у парня голова варит слава Богу… Романтик… В попе пионерская зорька играет… хи… хи… – немец рассмеялся, старческое тело затряслось над столом – Хи… хи… Ты это не обижайся,… пионерская зорька, это я так,… про меж себя людей называю, кто в романтике по горло увяз…
Беззлобное, ироничное признание немца подействовало на суровых мужиков, они расслабились, приятно улыбнувшись друг другу. Ураган утихал, всплеск эмоции сходил на нет, к первоначальному нулю установившемуся при первой встрече на берегу реки.
- Ихт… бин… нацюрлихт… Асалам молейкум Гитлер ака. Сказала бабка Гульда и вылетела в трубу!
Стол разразился безудержным гоготанием. В рассохшихся рамах темных окон затряслись стекла.
- Если б не было реки… не было б течения,… Если б не было тайги… не было б мучения… Гуд!... Понял Владик?
Немец через весь стол потянулся к Владу и дружелюбно похлопал его по плечу – Ты молодец,… молодец Владик… Хороший ты парень,… об тебе спору нет,… ты у нас литератор,… писака…
Немец пытался еще что-то сказать, ему хотелось сблизиться с Владом, ощутить душевное родство с этим молодым человеком. В нем загорелось прежнее, давно забытое чувство радости, утерянное со вступлением во взрослую жизнь. Но было уже слишком поздно, время ушло. Земное время это экспресс, следующий в одном направлении, у него нет права на возвращение.
И вновь над столом просвистел сорокапяти миллиметровый снаряд ударивший по врагу, окопавшемуся по ту линию фронта:
- Хенде хогг! Ан цвай драй! Ахтунг… ахтунг!… ихт… бин… ее коромыслом.
Немец, пребывая на острие растроганных чувств, ткнул пальцем в молчаливого Евгения – Тебя все же,… что-то заело!
Негодование немца ополчившегося на удачливый мир обрушилось на старшего брата москвича.
- Корысть тут свою имеешь,… согнало же что-то тебя с насиженного места. Факт! Ихт… бин... – произнося слово корысть, немец указал на потолок, призывая «вечного доглядателя», в неподкупные свидетели творящихся на земле бесчинств.
Побеленный потолок, сложенный из фанерок нависал над головой справедливого оратора. Он едва не сломал указательный палец, так рьяно, добиваясь подлинной истины.
- Мне только одно нужно… спиннингом таймешонка подцепить. Для меня это… словно отдушина. Рыбы мне и даром не надо, у меня в семье ни кто ее не ест,… ни вяленую, ни копченую, ни сырую. А мне,… вон была бы уха, да к пиву малосолочка… – Евгений не пытался вводить друзей в заблуждение, на счет своих романтических наклонностей и спортивного интереса к рыбной ловле. Походная жизнь его вполне устраивала. Туристические вылазки предоставляли временную передышку от трудовых буден, загазованной и эгоистичной столицы.
- Тайга для меня… это прежде всего отдых. Пусть и дорогостоящее удовольствие,… но зато отрываешься на полную катушку. Это тебе не заезженная Турция, и облобызованые Эмираты. Тут все ново, все в диковинку – придерживая дымящуюся сигарету двумя пальчиками, гонорово, по фраерски, Евгений демонстрировал непоколебимую веру в сказанное.
- Я тебе так доложу,… и скажу… ихт… бин… Коль корысти в тебе нет,… и тайгу,… за друга почитаешь… Ежели за рублем не гонишься значит,… из-за женщины ты тут. Мое слово верное,… правдивое,… это я вам всем гарантирую. Или женщина из дому выживает, иль того хуже, чужая молодка в этом деле прослеживается. Как пить дать… ихт… бин…
Евгений сник, франтовство в момент улетучилось, взгляд притупился, а сигарета дрогнула в руке. Пришлось ее наскоро кинуть в пепельницу-жестянку.
- Тракториста я любила… тракториста тешила,… потихоньку на шею,… ему хомут я вешала!
Ни у кого не осталось сомнения, что навязанный немцем спор, он же сам и выиграл.
- Ихт… бин… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу!
Наступил перелом в разгульном кутеже, наметилось его окончание. В тело и сознание полупьяных людей вкралась предательская усталость. Мысли все чаще и чаще сбивались с наезженной колеи и сворачивали в непознанную область бытия,… куда-то на выселки здравого рассудка. Выудить их обратно в реалии происходящего момента не представлялось возможным, не хватало сил и желания. Слишком сладка и туманна та область бытия, куда заглядывает человек во время плодотворного сна, в моменты посещения неосязаемого астрала.
Беседа за столом сводилась к упрощенным цитатам великих гениев и повсеместному употреблению жаргонных словечек не исключая козырного мата. В людях очнулся звериный инстинкт, уходящий своими корнями в эпоху становления гомосапиенса, с четырех конечностей на две.
Забавные и жаркие дебаты относительно дивной и прекрасной природы, и места человека в ее лоне прекратились. Для этого была необходима энергетика мысли и глубокие познания в области философии разума и нравственных наук.
К тому же скучно продолжать беседу в узконаправленном ракурсе и придерживаться «литературного языка» разъясняя свою позицию. Жизнь проста, к чему ее усложнять, залезая на трибуну высокопарных словоизречений? Тут, в тесном и сплоченном кругу закоренелых таежников, интеллектуальность и эстетизм не приветствовались и не поощрялись.
Скажи сейчас, что ни будь эдакое, заумное и праведное, ни кто бы, ни чего не понял. К тому же сего подателя эпатажных изречений, обозвали бы хвастуном и франтом.
Чествование пришлых гостей переросло в торжество единения, заверенное крепкими рукопожатиями и троекратными поцелуями на манер шамкающего генсека. Это ли не самое главное во взаимоотношениях людей. Пускай это взаимное притяжение и не продлиться долго, пускай да же до утра, это не важно. Потому что таежное братание происходило в наивысшем духовном подъеме, честно и открыто.
В принципе человек живет мгновениями, минутами горестных раздумий и секундами пленительного счастья. А между ними продолжительные отрезки будничного прозябания, в ожидании этих самых радостных и тревожных мгновений.
Участники застолья понимали сущность относительного мировоззрения, и поэтому дорожили временем, подстегивая его скороспелыми и не выдержанными тостами. Они старались изо всех сил, выкладывались на полную катушку, хлопая друг друга по плечу, заверяя в самопожертвованой преданности.
Для мужиков получивших свободу действий это вполне нормальное явление, все без исключения были подвержены воздействию веселящей жидкости, отпирающей душевные засовы.
Но если ты отстал, не идешь в ногу со временем, тогда тебе трудно пережить бесшабашный кутеж впереди идущих. Ибо мир в твоем представлении кажется психушкой, переполненной нездоровыми людьми.
Влад Якунин прислонился к белой печи, не заботясь об испачканной ветровке. Ему было чуждо все то, что происходило в данную минуту за столом, он спрыгнул с трамвая желаний, потому что ошибся маршрутом.
Таежное братание происходило на его глазах, но без его участия, он воспринимал происходящее пассивным критиком, нежелающим пасть так низко в своих разоблачительных рецензиях. Он выступал в роли молчаливого созерцателя, а порою перевоплощался в немого судью.
Только он один не подвергся агонии спиртового дурмана, его взгляд отличался трезвостью и объективностью. Его клонило ко сну, веки тяжелели и прикрывали глаза. В висках стучало массивным молотом перетружденное сердце, мышцы тела скручивало судорогами, они обессилили.
За его спиной на припечке возник гибкий и грациозный кот Тишка. Как и Влад, мяукающий недотрога чуждался подвыпивших смутьянов. Безошибочная кошачья интуиция подсказывала ему, что хозяевам не до ласк и не стоит прыгать к ним на руки. Мало ли чем могла закончиться их непредсказуемая доброта. Нахвататься жгучих оплеух можно было с переизбытком.
Для своей миролюбивой миссии он выбрал Влада. В нем ощущалась умиротворенность и смиренность, это как раз то, что не доставало мудрому коту. Подобравшись к самуму краю выступа, Тишка стал ни три лапы, и коготками заскреб по плотной ветровке. Влад обернулся, Тишка, воспользовавшись моментом приятно и обворожительно замурлыкал. Присел на задние лапки, а передними призывающее замахал в воздухе. Влад взял его на руки и принялся поглаживать по спине, налаживая контакт с понимающей и родственной духом особью.
Тишка пришел в неописуемое смятение, такой щедрой ласки со стороны незнакомца он не надеялся получить. Кот удовлетворенно закрыл глаза, расслабил гибкое тело и тихонечко в знак благодарности заурчал. Свисающий хвост раскачивался равномерным маятником. Хвост-маятник приостанавливался в те мгновения, когда Влад щекотал Тишку за ухом или поглаживал по шее, кошачьей неге не было придела.
Влад, поддавшись душевному настрою своего попеченца испытал покойное наслаждение. Хмельная заварушка перестала докучать его оголтелой неразберихой. Он и Тишка отстранились от всего происходящего и не желали вникать в детали непонятного им пиршества.
- Тута на севере живут одни идиоты! Такие как мы! Которым не нашлось места там, на большом материке.
Данное умозаключение принадлежало немцу, оно было сказано совершенно не к месту и выглядело абсолютной глупостью на фоне временного затишья. Тяжелый на подъем, разговоры и споры народ, усердно отмалчивался, экономя силы к следующему заздравному тосту.
Андрей тупо моргал полусонными глазенками лежа в своей ночной усыпальнице. Скулы и челюсти хлипкого наследника ходили ходуном, будто он что-то тщательно прожевывал, хотя за весь вечер к закуске он так и не притронулся. Андрей впал в образ капризного малютки со своими мухами в голове.
Дрожащий свет электрической лампочки высвечивал лишь половину скрюченного тела любимого отпрыска. Голову скрывала сумеречная накидка теней. Высокие залысины яйцевидного лба, отражали в темноту пятна болезненной желтизны. Никелированные быльца кровати прятавшие Андрея, напоминали тюремную решетку, ограждающую психически расстроенного бедолагу.
- Спи… спи… сынуля…
Отеческая забота немца поражала безграничностью и мягкостью. Естественно на других членов артели она не распространялась.
- Ихт… бин… устал,… загонялся,… обессилил сынуля… Может… водицы дать испить? А? Андрюша,… небось, в горле пересохло? Иван! – голос немца завибрировал, а мягкотелая интонация сменилась на приказной тон – Где ты ходулина хромоногая? Ан… цвей… дрей… Нет бы сам догадался водички поднести… Вот… недотепа безногая,… парень совсем иссохся… А ему хоть бы хны,… одним словом полукровка…
Отношение между немцем и Иваном напоминали взаимосвязь деспотичного мужа и жены послушницы. Иван прислуживал беспрекословно, поражая гостей абсолютной подавленностью, отсутствием воли и решимости. Приказания бригадира исполнял с покорной и рабской преданностью, будто задолжал ему крупную сумму денег или был обязан немцу своей жизнью.
- У… это… щас…
Иван, пританцовывая в ритме вальса, покачивая бедрами и шаркая сапогами, кинулся к ведру с прохладной ключевой водой. На культях ему было сложно присесть на корточки. Что бы зачерпнуть кружкой воду ему пришлось опереться об угол белой печи, и в позе неуклюжей цапли тянуться к ведру.
- Оказия… ихт… бин… сплошная маята с ним… Нормально, по-человечески, ни чего не может сделать,… ходулина хромоногая… ихт… бин… – обреченно выдохнул немец и тяжело уронил голову себе на грудь. Усталость разгульного дня брала верх над стоической натурой нордического немца.
- А… можно где-то,… черной икорки раздобыть? – Евгений, старший брат москвич, перешел на деловой тон общения, решив прощупать немца на вшивость.
В одной руке «хваткий» москвич держал пачку сигарет и дымящуюся сигарету. Козыряя своим столичным превосходством, он излучал в пространство импозантность преуспевающего бизнесмена.
- Да…да… хотелось бы своих угостить по возвращении – Борис Ошагов в полной мере обладая рыночной наукой ни когда не упускал момента прокрутить выгодную сделку – Мы, если что могли бы… бартером рассчитаться…
Борис Ошагов подмигнул Евгению, тот быстренько смекнул и подкинул главного козыря – У нас,… вон спирт остался… чистый, медицинский… Если что могли бы махнуться на икру.
Немец не подавал виду, словно заманчивое предложение было сказано не для его ушей он даже не поднял голову.
- Все равно в Кюсюре мы его обменяем,… или по дороге пропьем… – Борис засмеялся, представив себе незабываемую картину насильственного вливания в организм большого объема алкоголесодержащей жидкости. Это было бы просто нереально, организм не выдержал бы подобного надругательства над печенью.
- Гуд! Ихт… бин! Салам молейкум Гитлер ака…
Немец очнулся, проникновенные слова Бориса Ошагова дошли до сознания. Выгода от бартера была очевидной, главное не проторговаться в ущерб себе.
Все бы хорошо, если бы в закромах артели водилась пара баночек осетровой икры. Увы, таковой в наличии не имелось. И тогда хитрющий немец пошел ва-банк!
- Я мужчина хоть куда… я не лыком шитый,… у меня своя фирма… я ведь башковитый… ихт… бин… нацюрлихт… аус вайс и хенде хог!
На лице немца обозначилась озорная улыбка нашкодившего пацана. Он очнулся, временное помутнение проспиртованного рассудка прошло, и в мир вновь влился полноценный кутила и темпераментный игрок.
- А чего ж и нет… да Артемушка? – немец свел брови и хитро сощурился.
Артем пребывал в растерянности от непредсказуемой выходки бригадира, он не знал, что и сказать. Артем, как ни кто другой понимал, что натуральный обмен в нынешней ситуации сплошная фикция, обман.
- Ихт… бин… поможем добрым людям.
- Во! Это хорошо,… это по-нашему – обрадовался Борис и потер ладошки друг о друга.
- Только… вот… икорка наша,… в Кюсюре, у сыночка моего младшенького. Он у нас там приторговывает, втихаря. Ихт… бин…
У Артема еще больше округлились глаза, но он не стал выводить бригадира на чистую воду, доверился его предвидению дальнейших событий.
- Ихт… бин… давайте мы с вами записочку передадим, сыночку моему… Он вам там и выдаст…
- Великолепно! Нас это вполне устаревает – Борис, хоть и был проницательным человеком в делах касаемых торга, но в словах немца подвоха не учуял.
- Стало быть, на том и порешили… Артемушка, бери бумагу, карандаш,… пиши маляву,… я буду диктовать.
Артем поднялся из-за стола, идея с вымышленной икрой пришлась ему не по вкусу, но забивать гол в собственные ворота он не намеревался. «Да и проучить этих холенных задавак стоило бы. А то вишь, козыряют своими городскими привилегиями» – Артем закончил обдумывание спорных моментов, угрызения совести и нравственные устои отошли на задний план.
Он подошел к столу-тумбе, где валялись хозяйственные безделушки, раскрыл потрепанный блокнот и занес над белоснежной бумагой тупой карандаш.
- Пиши. Пиши… Артемушка – немец почесал ершистую бородку и промолвил внятно и громко – Игорек, подателям сего письма, выдай четыре баночки икры. Четыре баночки вас устроит?
Немец обратился на прямую к Борису, тот переглянулся с Евгением, и добавил от себя – Шесть, шесть… как раз будет в аккурат.
- Гуд! Пиши Артемушка шесть…
Все были довольны, наметившаяся сделка устраивала обе стороны. Лица тех и других просияли, каждый был уверен, что остался в выигрыше, облапошив глупого партнера.
- Может… ихт… бин… задаток тута,… оставите… – немец прикинулся заискивающей лисой, не ведающей предела обольщению – А то вон,… в канистрочке уж на донышке плескается… ихт… бин… Что бы как говориться сделку скрепить и обмыть…
- Да без проблем. Сейчас сгоняю. Вы пока тут посидите, а я мигом на катамаран слетаю.
На этой обнадеживающей ноте продолжающегося праздника Борис покинул избу в сопровождении писаря Артема. Немец проводил гонцов лукавым взглядом и обратился к столу на полном серьезе – Пока… ихт… бин… наши парни бегают, я вам поучительную басенку поведаю… ихт… бин… она о русской натуре…
Восторгу не было предела, немец гордился собой и своими шкодливыми проделками.
- Случилась эта история в древнем Тамбове, когда русичи друг от друга за крепостными стенами хоронились. Город к городу ни какого отношения не имел… А земля матушка на княжьи уделы была поделена. Нацюрлихт? – вопрошал понимания старый немец.
Навострив уши, внимательные слушатели верили каждому слову таежного глашатая русской истины. Коим в их представлении являлся русский человек с примесью якутской и немецкой крови.
- Ихт… бин? Что ж тогда продолжу… кхе.. кгм… – немцу потребовалось промочить пересохшее горло, и он потянулся к кружке с крепко заваренным чаем.
- Так вот,… тут на горе разобщенных русичей,… туркмен баши решил пожаловать в гости, товара на рынок привезти… Богатый,… знатный купец туркмен баши… шелка китайские, ковры персидские, пряжа всяка разная,… курага,… кишь-мышь… Взвалил он на двугорбых верблюдов не подъемные тюки и в путь отправился, на Тамбов, значиться пошел…
Виктор, опершись плечом о подпорку сушильни, совсем поник и даже закрыл глаза не в силах перебороть усталость. Сузившиеся глаза, отягощенные изрядным возлиянием, указывали на неспособность человека обозревать бренный мир в его нынешней тяжело усвояемой интерпретации. От ясновидящего немца не ускользнули поползновения Виктора в сторону удовлетворяющего сна. Как будто нечаянно, а на самом деле намерено он зацепил дремлющего гостя коленкой.
- Чаво… милок,… слушаешь, аль нет? Ихт… бин?
- Д..а… вообще..м знакомо – невпопад ответил сонный Виктор.
- Тогда я продолжу… ан цвей дрей… Понеслась молва по Тамбову, что идет на город какая-то, непонятная и странная загогулина. Народ то русский,… по тем временам не просвещенный… темный…– с особым наслаждением понятным только ему, рассказчик погладил седую бородку и лысеющую голову.
- …верблюда в Тамбове отродясь не видали, для них он загогулина и все тут… Взяли монахи иконы и образа в руки, народ на рушник хлеб и соль положил и за ворота… жуткую диковину встречать. Подходит весь честной Тамбов к каравану падает перед верблюдом на колени и милости выпрашивает… Не ешь загогулина Тамбов! Нет у нас ни чаво! Иди-ка ты лучше загогулина на Пензу,… они там богаче живут… – немец обвел лукавым взглядом напыжившихся слушателей, хитро улыбнулся и сделал окончательный вывод:
- Русская натура тем и славится,… лишь бы не ко мне в огород бомба свалилась, а к соседу… А бомба то… форменный муляж, пшик одним словом.
Влад Якунин, не дождавшись своих коллег, приступивших ко второму этапу разгульного застолья, покинул злачное место. Добродушный и обходительный Артем предложил ему заночевать в новой баньке. Предупредив заранее, что строение день тому назад выкрасили.
Ставить на берегу палатку в темную ночь не имело смысла. Сгустившиеся сумерки не оставили шанса. Правда, в кармашке рюкзака находился фонарик, способный расширить поле зрение человека в таежном мраке. Но Влад не намеревался утруждать себя, сказывалась усталость. Взяв, заранее приготовленный спальник, он направился в баньку, знакомиться с местом ночлега.
Предбанник был узок и не высок, при всем желании в нем врядле смогли уместиться трое человек. Сама баня по признанию рыбаков проектировалась под жилую избу, но затем самоучки-строители передумали. Неуютный предбанник, сбитый из подручного материала, так и остался неприглядной недоработкой.
Банное помещение имело приемлемую вместительность и даже в некоторой степени комфортный простор. Отделать бревенчатые стены стильным декором еще не успели, так же как и в избе между обтесанных бревен торчала вьющаяся пакля. Зарубки топора на бревнах были еще свежи, древесные волокна уплотнены, а сучки недавно обрубаны.
Здоровенная рама, находящаяся на противоположной стене впитывала наружную темноту, она потухла черным экраном таежной ночи. Она вряд ли подходила для строения, в котором организовывались помывочные субботы. Большое окно являлась неуместным щегольством, вызывающим упреки в адрес безалаберных строителей.
Пол покрывали фанерные листы, выкрашенные в салатовый цвет. Подбор красок, по всей видимости, осуществлялся не в соответствии с общепринятыми правилами малярных дел, а велся с учетом скрупулезного пересчета денежных средств.
Слева в углу стояла буржуйка, сваренная из металлических листов в конфигурацию неправильного куба. Ее отставили от стены, специально образов воздушную прослойку. Свободное пространство требовалось для создания пожарной безопасности. Железная труба уходила под потолок и терялась где-то в пределах пустотелой крыши.
Буржуйка блестела свежей краской, не успевшей как следует высохнуть. Нарушение банной технологии было на лицо, при первой же растопке, краска обгорит, источая невыносимое зловоние. Артем пояснил, что окрасили ее в целях придания парадного вида и ввиду того, что остатки белил не было куда девать.
Краска на полу и буржуйке лоснилась масличной свежестью, она липла к рукам и подошве обуви. Дышать полной грудью было трудно и вредно для расслабленного тайгой организма. Глаза резало агрессивной воздушной смесью, в уголках век собирались слезинки. Артем раскрыл форточку и входную дверь, хлесткий сквозняк частично проветрил резкий синтетический запах.
Пол пришлось застелить оленьими шкурами, чтобы защитить ценный спальник Влада от липнущей краски.
С приходом ночи поднялся ветерок, шелестящий жидкой хвоей игольчатых лиственниц. Юркий ветерок проскакивал сквозь растопыренные ветки тальника, натыкался на ощетинившиеся иголки лиственниц и гулко всхлипывал. Дрожащие ветви хлестали друг друга, рождая знакомый шепот молитвенных стенаний.
Настороженность ночи передавалась всему, что составляло ее мрачную и непроглядную сущность. Наступившая темнота перечеркнула видимый мир, ограничив его кромешным мраком. Его можно было лишь ощутить, почувствовать на подсознательном уровне, интуитивно указать, где он скрыт.
Вместо безмятежного обаяния, ночь, ввергала сознание в страх, спровоцированный безлюдной пустотой.
Двери в баньке оставили открытыми, подложив под них расколотую щепу. Настороженные звуки ночи проскальзывали сквозь них призрачными фантомами. Отразившись от бревенчатых стен, располовинившееся эхо сумбурными отголосками вырывалось через форточку в безлунную ночь.
Таежная ночь скупа на звуковое сопровождение, в ней не услышишь забавное сверестение сверчка и божественную мелодию цикад. Музыка таежной ночи это монотонная и унылая игра неведомого инструмента воспроизводящего шелест игольчатой кроны.
Через дверную щель на лицо Влада падал тощий лучик, струящийся размытым, желтым потоком из окна избы. Он не мешал Владу, наоборот он его успокаивал, вселяя определенную надежду на утреннее воскрешение. Мерцающий лучик как родной маячок, давал нужную точку ориентации, что бы ни впасть в отчаяние и не заплутать в пустоши кромешного мрака.
Влада периодически будил разгульный шум и истерический хохот, доносившийся из дому. Бесконтрольное веселье набирало обороты, что бы затем вновь упасть до уровня безмолвного забвения. Так продолжалось бесконечно долго. Влад не заметил когда и во сколько рядом улегся Борис Ошагов. Упустил момент вхождения в крутое пике захмелевшего Виктора. И очнулся лишь тогда, когда почившее сознание уловило громкое падение безвольного тела.
Он спал и не спал, без конца призывая сновидения улучшить визуализацию беспокоивших мыслей. Пересчитывал числа и вспоминал уютные зарисовки покинутого дома в городе Братске.
В какое-то мгновение, неподдающееся просчету времени, раздался сухой треск, скоротечный и без отголосков эха. Влад открыл глаза и покосился на дверь.
Замочек спальника был застегнут и прижат липучкой. Капюшон, затянутый тесьмой ограничивал зрительное пространство. Влад наблюдал за происходящим сквозь узкую щель ткани собранной гармошкой.
Неясный лучик, сквозивший через приоткрытую дверь, наполнил стесненное пространство баньки обморочными тенями скудного интерьера.
Непонятный треск повторился, казалось, что где-то вдали стреляли из ружья. Влад напрягся, дрогнув расслабленными конечностями. И тут из потаенных глубин таежной ночи послышался сиплый человеческий голос:
- И..хт… тво…ю…
Влад разорвал липучку, судорожно раскрыл молнию и скинул с головы мешковатый капюшон. В распахнутый спальник хлынул выстуживающий поток холодного воздуха. Сохранившееся тепло выветрилось, и грудь сковало ознобом.
- Хромоногая ходулина!!! Я тебе сейчас устрою Гитлер капут!!! Ан.. цвей дрей…
Влад распознал в хриплом голосе немца.
- Порешу… гад!!! Полукровка чертова. Ей богу порешу! – голос немца звучал крайне озлоблено с нотками безрассудства, присущими в стельку пьяному человеку.
Прогремел выстрел охотничьего ружья, гулкий и протяжный, сопровождаемый свистом мелкой дроби. Влад инстинктивно дернулся и резко подскочил на корточки. Борис и Виктор спали беспробудным, мертвецким сном не проявляя интерес к очнувшейся ночи.
- За какие такие грехи ты мне на голову свалился? Ихт… бин… Где ты? Выходи ходулина треклятая!!! Застрелю! Полукровка нескладная…
Иван не отзывался, безмолвие ночи не терзало бестолковое бубанение хромого инвалида. По всей видимости, он спрятался в тайге, схоронившись от расправы безумного бригадира. Через несколько секунд раздался еще один выстрел, смертоносная дробь просвистела где-то рядом и врезалась в ствол лиственницы. Послышался треск расщепленной древесины.
Влад вжался в пол и прикрыл руками голову, боевые стрельбы повергли его в состояние шока, он не понимал, что вокруг твориться и чем это все закончиться.
Немец приближался, неуверенное топотание старческих ног сопровождалось хрустом веток и матерщиной руганью. Нарастающий треск кустарника ни чего хорошего не предвещал.
- Гад! Ихт… бин… Я тебя научу, как родину любить! Я всем! Всем покажу кто здесь хозяин. Все будут слушаться только меня. Нацюрлихт! Фоя…р! – голос зазвучал сдавленнее и гульче, немец вошел в избу.
В нутрии избы раздался грохот опрокидываемых стульев, стекольный звон бьющейся посуды и частые удары тяжелых сапог. Озверевший немец крушил все подряд, добиваясь своей ужасной цели.
Жесткие удары, треск ломающихся досок, скрежет передвигаемой мебели и дикая ругань достигли своего апогея, вот-вот и наступит удручающая развязка. Тонкая жилка света, проникающая в баньку, гасла и вновь возгоралась.
Неожиданно все стихло. Желтая подсветка окна погасла, и шум таежного леса шелестящего под свежим ветерком заполнил наступившую паузу.
Николай Иванович по прозвищу немец пропустил возведение рассвета в ранг состоявшегося дня. Он не увидел, когда целеустремленная Аврора осветила окна лучами возрожденной жизни. В его чугунной голове что-то с чем-то боролось и отдавалось в височной области черепа мучительной болью. Ему совсем поплохело, он еще сомневался и до конца не выяснил, что явилось причиной недомогания, толи плешивая старость, толи перебор со спиртным.
Лежа на постели, подобно обездвиженной мумии, он как раз и занимался этим неразрешимым вопросом. Его грустные глаза мерили выпирающую из под бревен паклю, соотнося ее растрепанный вид на счет своей захудалой жизни. Мир вокруг него затих и более не проявлял ободряющую жизнеспособность, чем наводил испуг на смиренного немца.
Николай Иванович лежал одетый в рыбацкую робу, измазанную в побелке и пестрящую разноцветными кляксами. Огрубевшая одежда буквально вросла в него, приняла формы старческого тела, и стала второй, дополнительной кожей. Он привык к ней и не желал расставаться даже в периоды сна. Если бы он снял робу или ее насильственно стащили с тела, немец попросту не выжил бы, лишившись защитного слоя, спасающего от агрессивной среды.
Старческое тело покрывал длиннополый тулуп с широкими рукавами и огромным воротом. Благодаря небольшому росточку, Николай Иванович полностью уместился под согревающим тулупом, чему был несказанно рад. Покидать нагретое и уютное гнездышко ему не хотелось и поэтому начало дня, для него откладывалось.
- Кхх…хх… кхе… у мать несчастная… хвороба злосчастная… Грудь, словно тисками сдавило,… не продохнуть… кх…хе… – прохрипел Николай Иванович в надежде, что кто ни будь, услышит его жалобные стенания и по возможности поспособствует выздоровлению. Его грустную воркотню поглотила пустота. Участливый Всевышний игнорировал мольбу старца и не обозначил своего присутствия.
Николаю Ивановичу сделалось не по себе, его взоры и надежды были обращены к милости и сочувствию своего хромого друга:
- Где ты… ихт… бин… горюшко мое… Иван,… отозвался б что ли… Ива…ан…
В конце концов, Николай Иванович осознал свою полнейшую беспомощность и понял, что он всеми забыт и покинут.
Стянув ослабленными ручонками тулуп, кое-как, бочком, придерживаясь за никелированные быльца он покинул кровать. То, что он увидел на полу, привело его в замешательство. В его нынешнем похмельном понимании царивший кавардак означал катастрофу, судный апокалипсис. Николаю Ивановичу на миг представилось, что сегодня ночью в дом вломились кровожадные разбойники, бессердечные злодеи, устроившие настоящий погром.
- Батюшки… свят… свят… свят… О..го…го! – завершенная картина ночного беспредела и вправду наводила ужас на тех кто ее лицезрел. Кроме горькой слезы на трагическом лице Николая Ивановича она ни чего не оставила.
Опрокинутый стол лежал на полу, опершись надломанной ножкой о пластмассовую канистру. Некогда четырехногая табуретка валялась у белой печи со следами открытого перелома. Пепельница-жестянка освободившись от месячного запаса окурков превратилась в расплющенную медузу. На ее серебристом теле виднелся четкий отпечаток каблука.
Поверженные бычки, раздавленные и смятые, были раскиданы по всему полу, и кроме брезгливого отвращения у зрителя не вызывали. Они покончили собой рукой оголтелого тирана, не удостоившись отдельного захоронения в мусорной яме.
Банка сгущенки застыла в вертикальном положении, головою вниз, сладкая и густая масса залила покоробленные фанерки грязного пола. От сладкой лужицы сгущенного молока тянулись кошачьи следы. Видать кому-то из проживающих в доме, творившийся кавардак пошел на пользу.
Николай Иванович скривился и попробовал тронуться с места. С третьей попытки ему это удалось. Ноги подкашивались и отказывались подчиняться, затвердев в суставах. Осторожно, словно ступая по минному полю, Николай Иванович поплелся к двери.
Туманное утро обожгло выстуженной атмосферой, по спине пронеслись разряды колючих мурашек.
- Вот беда… бр..р… холодища… Эн… цвей… дрей…
Николай Иванович упорно всматривался в молочную пелену, скрадывающую не прояснившееся пространство таежной дали. Макушки зеленых лиственниц утопали в перевернутом море туманных клубов воздушного пара. Деревья замерли, боясь сорваться и исчезнуть в бездонной пучине опустившихся небес.
- Иван! Эй! Горемыка несчастная… Андрюш,… Артемушка,… где ж вы попрятались?
Бригадира рыбаков охватило волнение. Трепещущее в испуге сознание, телесная боль угнетенного тела и тоскливое одиночество делали дальнейшую жизнь бесперспективной и никчемной.
- Все… все куда-то запропастились… Ах ты долюшка горбинушка… скрутила,… спасу нет… Вот те,… ихт… бин…
Поленца дров, дальним концом исчезала в колдовских объятиях небесной пелены. Противоположный берег Лены замазали туманные белила. Панорама речной долины не имела перспективы, ее просто стерли, убрали с полотна таежного пейзажа.
Николай Иванович встрепенулся, учуяв слабое жужжание, доносившееся с речного берега.
- Кажись мотор. Верно,… верно! – Николай Иванович разговаривал сам с собой, дабы успокоить напряженные нервы.
Подстраиваясь под учащенное сердцебиение, он направился к лиственницам, расположенным на краю обрыва. За крутым откосом дернового слоя начинался галечный берег.
Зародившийся на середине реки туман белыми космами ниспадал на пологий бережок и таял на глазах. Облачная пелена отгородила голубые небеса непроглядной серостью. В воздухе витала насыщенная сырость, доставляя массу неудобств осунувшемся и мрачному немцу. Открытые участки кожи облизывал шершавый язык прохладной мокроты.
Солнечный свет пробился к земле наведенными полосками макияжа, распыляясь светящимися частичками на стыке земной тверди и туманной мути. Клубы тумана прожгло белоснежными штришками, разделив его на прослойки.
На противоположном берегу реки проявилось темно-серое основание горы Юрдюк-Хая. В ее скальных фрагментах, освободившихся от промозглого тумана, было нечто мистическое, что-то от Всевышнего творца, не успевшего закончить свое грандиозное творение. Стыдясь людского осуждения, он прикрыл туманной ширмой недостроенные высоты.
Но через час, другой, туман рассеется и миру явится истинная красота неподдающаяся сомнению и переоценке. Остается лишь с нетерпением ждать минуту торжества и славы разбуженной природы, обновляющейся с каждым новым рассветом воскресшего дня.
Николай Иванович разглядел под нависающим навесом серого тумана, знакомый катамаран с трехцветным флагом на мачте. Синие баллоны легко и грациозно скользили по речной зыби отблескивающей неясными солнечными зайчиками. Четверо гребцов сидели по углам катамарана и дырявили гладкую поверхность реки длинными веслами.
За баллонами ката поднималась длинная волна, расходящаяся увеличивающейся стрелкой. Чем дальше катамаран отходил от берега, тем быстрее разбегались закрученные волны. Их больше ни что не соединяло, с момента прохода катамарана по сглаженной поверхности реки они были обречены на разрыв.
У кромки берега Николай Иванович заметил людские фигуры. Иван, Артем и Андрей подняли руки вверх и махали вслед удаляющемуся катамарану.
Николай Иванович улыбнулся, расстроенная память вернула из мрака прошедшей ночи некоторые детали и эпизоды разгульного застолья. Сердце старика прониклось теплотой и ускользающей радостью.
Негромко и сдержанно откашлявшись, чтобы не тревожить больную головушку, Николай Иванович прохрипел осипшим голосом:
- Кх… кхе… г..гм… Жизнь оказывается подлейшая штуковина… напоить,… напоили,… а похмелить не удосужились… Не чем, стало быть, здоровьеце поправить… – Николай Иванович недовольно, с обидой выдохнул, и прибавил к сказанному заезженную, как и сама его избитая жизнь, фразу – Ихт… бин… сказала бабка Гульда и вылетела в трубу…
Немец из Юрдюк-Хая
© Copyright: Олег Дегтярев, 2011
Свидетельство о публикации №211051101033
Свидетельство о публикации №211051101033
Рецензии