Капитан Лавров

КАПИТАН ЛАВРОВ
  Это был артист номер 1. Сам он с Дальнего Вос-
тока. Судьба у него сложилась переменчивая и
сложная. Там еще, на Востоке, были у него ЧП на судне.
Два убийства. Кочегар убил машиниста и еще один по-
весился. За такие ЧП по головке не гладят. И так его всю
жизнь корежило. То взлет, то посадка.
(…)
— У нас он тоже был. Старпомом, кажется.
— А последнее время он капитанил на «Антонио
Грамши». И на мель его посадил. Но сам-то не виноват
в том был абсолютно. Ну, вот ему и очередная посадка.
Сам знаешь, если ты поклоны не бьешь, то ты никто у
них. Будешь у начальства задницу лизать — и все тебе
сойдет. Если хребет гибкий.
  Как-то качается на палубе гантелями: ух-ух... А мне
надо было что-то насчет корректировки карт спросить.
Спрашиваю.
  Он:
— Не-не-не, забудь!
— Так их корректировать надо, карты эти.
— Да не надо. Это ты Николаева наслушался. Слу-
шай меня. Все осталось на месте. Для чего карты? Чтоб
смотреть. Буи. Не надо мне ничего. Иди.
  Вот, думаю, хоть один мужик умный попался! Бро-
сил я всю эту канитель с корректировкой и пошел спать.
А он качается. Чтоб мощей больше было. Потом я узнал,
что жена у него молодая, потому и качается.
  Тут приезжает к нему все семейство. Жена, сын, доч-
ка. Сыну было лет шесть.
  Стоим на 18-ом причале в Вентспилсе, грузим бен-
зин. Погрузка шла быстро.
  Он утром встал, выходит. Я на вахте. Он:
— Виктор, как наши дела?
— Ваши — хорошие.
— Не-не, наши с вами дела?
— Ну и наши с вашими хорошие. Пока.
— Карты подготовили там?
— Прокладку сделал, как положено.
  Тут его пацаненок появляется.
— Папа, я с тобой.
  Он пошел дальше, пацан за ним. Взялся за косяк
двери. Он не посмотрел, хлобысь дверью и по пальцам
сына. Сильно прижал. А тот терпеливый.
— Папа, мне же больно!
  Кровь течет. Но молчит, как Герасим в «Муму».
— А нечего подставлять пальцы тут.
— Он же ребенок, — подал я голос.
— А ты не лезь, иди, служи. Я сам разберусь с ним.
— Вы хоть перебинтуйте.
— Ничего, заживет и так. Чего-нибудь придумаю.
Обязательно вылезет что-нибудь... То голова, то пальцы.
Лучше б не приезжал.
  Ничего себе отец! — думаю. Пошел, врача поднял.
Сделал тот перевязку.
  Выходим мы в рейс на Стокгольм. Туман, ни зги не
видно. А ты помнишь, у нас эти тогда Доны стояли, ра-
дары. Они, конечно, для того времени были неплохие.
Но уже были и САРПы, и еще какие хочешь. А с этими
сколько надо было задач решать! Не успеваешь, мозги не
те. То ты на курсе, то не доспишь, господи, спаси и со-
храни! Порой нет настроения, а судов столько соберется,
особенно рыбаков... И тут, как сейчас помню, подходим
к лоцману. На часа два ночи вызвали. Уже в маневрен-
ном режиме идем, и он бегает по мостику. С памятью у
него было плохо, так как пил он здорово. Так-то не пил,
но другой раз как врежет! — и хоть бы что. Дар божий
был. Да. Тут он ходит. Я точки беру. Ты помнишь, эти
гиперболические сетки надо было разделывать. Он мне:
— Да вы их не берите, а параллели...
— Так вы уточните, здесь 40 метров, а у вас миля.
— Нет, ты меня не учи, я сам знаю.
  Ну что с ним делать? Молчи и все. А он же знает, что
я точку возьму. Ходит, ходит... Возьмет дистанцию: 1,2.
Любил это: 1,8... 2,4... Идет. А там три шага до РДС. Ров-
но три шага до рубки. Шагает: 1,2... 1,8..., — считает.
— Не 1,8, а 1,7 — уточняю я.
— Да, ядрена вошь, я и забыл уже все. Что ты меня
дергаешь, забыл! А что мы тут будем ставить?
— Нормально, мы на курсе.
— Не надо. Ты для себя точки ставишь. Я — для
себя. 1,3... 1,9
— Вадим Алексеевич, там...
— Ты дай мне покой, дай мне покой! Не трогай меня.
У меня и так памяти нет.
— Так может бумажку вам дать, запишите.
— В башке у себя запиши! Я в своей записываю.
  Короче, довел я его. Звоню в машину. А стармехом у
нас был еврей один, ты должен помнить. Моисей Ароно-
вич. Его потом выгнали за то, что он письмо им, евреям
заграничным, передал от наших евреев. Родственников.
Вот такой мужик был!
— Как там у вас машина?
— Все нормально, капитан...
— Не-не, брось ты этот дурдом, выключи эту транс-
ляцию совсем к такой-то матери. Я их и так позову.
— Пожалуйста, — говорю.
— И вообще, расплавались! Причем здесь капи-
тан...
  Я ржу. Циркач.
  Стою и думаю: во собака, не дает мне работать.
— Так не надо точки брать?
— Да нет, бери. Ты же третий, а я капитан.
  Раскапитанился. Ладно, думаю. Надо ему что-нибудь
подстроить. Крутятся у меня в мозгу разные каверзы.
А он же здоровый мужик. Ты помнишь, как на «Бау-
ске» дверь открывалась в рубку? Вот он идет. А я тогда
толстый был, 98 кг. Ты меня таким не видел, 78-ой год
был. Я пишу. Жопу так выставил. Вижу, он крадется.
Думает, я чем-то серьезным занят. Крадется-крадется
между мной и дверью, а я еще больше задницу выстав-
ляю. Он боком-боком и хлястиком за ручку двери и за-
цепил. Рванулся и оборвал его. А куртка была лайковая,
за 300 зеленых. Так с мясом хлястик и выдрал. Как он
меня схватил!
— Я тебя сейчас убью, ё... твою мать! Я куртку из-за
тебя порвал.
— Какую куртку, Вадим Алексеевич?
— 300 долларов стоит, тебе два месяца работать.
— А у меня три есть.
— Чего три?
— Доллара.
— Где здесь первый помощник? Уходи с вахты!
  Я собрался, ушел в свою каюту, сижу.
  Вызывает он первого. Тот приходит.
— Иди и разберись с этим уродом. Дурак, ничего не
понимает.
— А что он сделал?
— Он мне хлястик порвал.
— А что вы, дрались здесь, что ли?
  А первый был бывший радист Колесников, царство
ему небесное. Он приходит ко мне:
— Витек, иди на вахту.
  А мы с ним друзья были.
— Не пойду.
— Чего так?
  Я так и так рассказал.
— Какой негодяй. Пойдем со мной.
  Поднялись мы на мостик.
— Что вы его трогаете, Вадим Алексеевич? Нор-
мальный же парень.
— Дурак.
— Если вы будете называть его дураком... Во-первых,
права не имеете, вы же коммунист. Кто вам сказал, что
он дурак? Он такой же, как вы, член экипажа.
— А чего он мне куртку порвал?
— Как порвал? Он же нечаянно, вы же сами зацепи-
лись за ручку. Что вы спорите, снимайте куртку, я вам за-
шью гардеманом. У боцмана возьму суровые нитки или
капроновые и зашью.
— А на хера мне этот гардеман, буду как баба ходить.
— Ну и будете, ничего страшного.
  (Гардеман черный, а куртка красная).
  Колесников юморист тот еще был. Покуривает и мне
подмигивает.
— И не курите здесь, я вам запрещаю, - капитан сердится.
— Вадим Алексеевич, вы себя так не ведите, а то с
вами потом буду разбираться.
— Во-во. Это вы любите, писатели, я знаю. Уёбы-
вайте отсюда вместе с ним.
— Пошли, Витя, водку пить.
  Спускаемся.
— Доставай, Витек. Пусть стоит, болван.
  Достал я из холодильника водку, налил ему стакан,
себе стакан, выпили. Звонит мне этот козёл с мостика:
— Идите лоцмана принимать, что я за вас буду точки
брать?
— Никуда я не пойду. Все. До самого Вентспилса не
ждите. Забастовка.
  Он в каюту скребется.
— Не трогайте дверь, я не знаю, что я с вами сделаю.
Не открою вам, — уже пьяный был, под хорошей кочер-
гой. И Володя у меня сидит, вернее, спит. Даже храпит.
Бутылку допил. Лежит у меня на диване.
Так я до утра и не вышел. Нам повезло. Поставили
нас на якорь. Причал был занят.
  Я умылся, привел себя в порядок, чаю попил, при-
хожу на вахту.
  Ходит-ходит наш командир.
— Ну, вы мне лоцмана вызовите?
— Хорошо.
— Вы слышали — две мили?
— Слышал.
  Снялись с якоря, взяли лоцмана, подошли к причалу,
пришвартовались, выгрузились.
  Идем обратно в балласте. Сдали лоцмана, всё. Шу-
рик Прокопенко на руле стоит, кореш мой, хороший па-
рень из Могилева. Сейчас лоцманом работает. На руле
курс, помню, 234 градуса. Кэп спрашивает:
— На румбе?
— 234, — Саша отвечает.
— Слушай меня внимательно: право на борт, 235!
  Судно и покатило вправо. Как же ты удержишь
картушку!
  Я молчу. Поворот быстрый, буи мелькают.
— Сколько на румбе?
— 260!
— Не-не, право на руль, 235 я сказал! Что вы, так
вашу растак, команды не выполняете?
— Невозможно. Вы сказали право на борт, я и по-
ложил право на борт.
— Не разговаривать! Пошли отсюда, третий штур-
ман — на руль! — это уже мне.
— Я такие команды не выполняю. Я не дурак.
  Он на меня так удивленно смотрит:
— А как же я был на паруснике?
— Вы на паруснике были, а это же не парусник.
  Видит он, что зашился не в ту степь.
— Ладно, 235 держать, эй, на руле!
— Есть 235! — Саша отвечает.
  Ну и так при случае не упускал возможности при-
щучить, по делу ли, не по делу.
Стоит как-то в рубке, на иллюминатор дышит. А я
только рубку вымыл с моряком, блестит все. Стекло —
газетой. Зовет меня:
— Виктор, иди сюда. Почему иллюминатор не моете?
— Как не моем, только что помыли.
— А чего оно мутное такое стекло?
— Надышали потому что вы. Луку напоролись, и на-
дышали.
— Как вы со мной разговариваете? В общем, так,
дай мне ту бумажку.
  Даю.
— Я должен указать, что должен делать третий по-
мощник.
— Да я знаю.
— Да ни х... ты не знаешь.
— Не ругайтесь матом, а то в «Комсомольскую прав-
ду» напишу.
— Вот-вот, писатели! Слышал я о вас. Попробуйте,
напишите.
— А чего меня пугать, возьму — и напишу.
  Принес ему карту. Тот пишет:
  Стекла на иллюминаторе.
  Точки — через 5 минут.
  Ты бы смеялся, как он надо мною издевался.
 
  Заходим в Лаполи, военный порт на юге Франции.
Там же снимался фильм «Три мушкетера», чтоб ты знал.
Рядом, Ла-Рошель, был я там, агент меня возил. И там
такое мелководье, банки — лабиринт целый. Курс был
93-92 градуса, и он дал самый малый ход. И заставил
меня точки рисовать через каждые пять минут. Прямо
бисером. Скорость небольшая. Когда скорость большая,
тогда расстояния между точками увеличиваются. А тут
налезают друг на друга эти точки нашего следования. Я
хранил эту карту, думал, кто-нибудь напишет, что и как я
чувствовал. Хранил и потерял. Хранил для памяти, что-
бы знать, с какими дураками я ходил, чтоб потом не по-
падать.
— А он, что умер?
— Нет, я не слыхал, чтобы умер.
— Я смотрю, ты крестишься, думал, поминаешь.
— Нет, пусть он живет. Я всем добра желаю. Это
просто эпизоды. Н-да… Нет, ну надо же — каков капи-
тан! И как это он надо мной издевался! А потом: «А ты
молодец, молодец!»