Повести Белкинда. Звезда, которая хранила

 
  Дама под шестьдесят, с повадками советской львицы, посмотрела на него округлившимися глазами.
- При чём здесь математика, молодой человек. Могли б понять, что здесь важна физиология, психология. Химия, в конце концов.
Провинциальная наивность Белкинда вскипала и пенилась. Он пришёл в Московский  Институт Мозга с настроением:  «Чего же боле? Сам решил, что я  умён и очень мил».
 Его пустили не дальше отдела кадров, да и то после проверки паспорта и портфеля. Белкинд  настроился излагать свои мысли Ученому, чей разум, безусловно, охватывает проблему в целом и чья эрудиция уж конечно включает  (и выключает)  весь научный модернизм  Винера, Эшби, Шеннона, Колмогорова. А в «кадрах»  смешно объяснять, что, мол,  надо рассматривать мозг,    как информационную  машину, мол,  разглядывая разрезы мозга,  разобраться в его работе так же невозможно, как в работе телевизора по его разрезам. В «кадрах»  надо опираться на школьную премудрость. Павлова,   надо надеяться, эта дама в школе проходила.  С этой надеждой Володя и завёл свою шарманку.
- Уже Павлов воспользовался, в сущности, принципом чёрного ящика.  Стимул и реакция- это же вход и выход чёрного ящика. Но, без гипотезы об алгоритмах  работы мозга эксперименты с чёрным ящиком ничего, кроме мусора данных не дадут.
- Мы и делаем эксперименты с мозгом,  а не с вашим ящиком. Вас, вообще, кто сюда направил?
- Я  работал в группе физиологов. Они ж меня и пригласили как математика и физика.
- И, где, простите, Вы работали?
- В Читинском медицинском институте.
Дама с подозрением посмотрела на Белкинда.  Похоже,  по её понятиям в Сибири, да ещё столь далёкой могли работать только ссыльнопоселенцы или и вовсе каторжники.
- И это записано в Вашей трудовой книжке?
- Нет.
Лицо дамы стало непроницаемо сухим и откровенно боярским.
- А почему вы оказались в Чите?
 Белкинд очень хотел спросить старую дуру: «А какое это имеет отношение к науке?» Но сказал после затянувшейся минуты молчания:
- Я там вырос….
 Простите, я хотел бы показать мою работу кому-нибудь из учёных, - добавил Володя, едва увидев, что дама снова пытается открыть свой накрашенный рот. Ох, не желал он углубляться в подробности трудовой биографии. Увы, там, несмотря на её краткость,  уже накопились зыбкие места. Бегал ведь и от тюрьмы и от сумы,  и где-то, даже, от смерти.
Только потом через несколько лет  он сообразил, что заявление  насчёт  «учёных» оскорбило даму, ибо она хоть и работала в кадрах, а не в лаборатории,  учёную степень имела.  Оказалась  она заботливой мамой сына калеки, вокруг которого собирался кружок беззаботных философов. Отскакивая, как бильярдный шар  от всяческих бортов, Белкинд  с некоторой долей неизбежности должен был попасть в эту лузу,  ибо она была явственным подобием Акционерного Общества Космических Футуристов.  Даже вопрос о Космических Поселениях обсуждался там вполне в духе АОКФ. Поэма об этом доме так у него и назвалась «Космические поселения» Но в этот
    «   ..Дом, где водку по уставу
Я не пить имею право
Дом, где главная забава
 разных мыслей перебор...»
он попал ещё очень не скоро и, соответственно, не скоро понял он,  почему  лицо  этой советской львицы покрылось леопардовыми пятнами.
- Я не уверена, что МЫ найдём время прочесть, но Вы можете оставить свою работу, - ледяным голосом произнесла эта придворная дама червей, и явно продемонстрировала, что аудиенция закончена.

 Покинув негостеприимные покои Института Мозга, Белкинд покатился в Ленинскую Библиотеку.  В вагоне метро в это межпиковое время всем хватало места, чтоб усесться на протянутые вдоль стенок скамейки.  Он плюхнулся тяжёлым мешком. Настроение у Владимира Исааковича сложилось скверное. Точно зная, как его можно исправить, он огляделся вокруг в поисках симпатичного женского лица. Женское лицо, на которое он обратил внимание, принадлежало, увы, девочке старшекласснице. Она, раскрасневшись, встряхивала тёмно рыжими прядями своей довольно хаотической прически, и что-то оживлённо толковала подружке похожей на весёлого кузнечика.   Каланчеобразная соседки справа, вполне способная наблюдать плешь в  чёрном проволочном заграждении  на голове Белкинда, укоризненно хмыкнула. Почувствовав укоризненное внимание  к направлению своего взгляда, Владимир Исаакович перевёл взгляд внутрь себя.  Но там было тоскливо и пустынно.
Всё, на что он был способен,  всё,  на что ушли последние пять лет жизни,  было в той тетрадке. В какие неведомые руки он её отдал?  Белкинд махнул головой,  отгоняя крупную  липколапую муху ужаса. Но этого оказалось недостаточно.
 Чтобы убежать из опасной,  населённой в этот момент ужасами, страны собственного воображения, Белкинд вспомнил влюблённых в него, совсем молодого учителя физики,  учениц всех классов от шестого до десятого.  Тогда он посчитал их слишком юными,  даже для своих мечтаний. Теперь все  эти юные голубки уже вылетели из школьного гнёздышка, и некоторые уже мамы.   Белкинд вздохнул и  попытался прислушаться к голосу понравившейся девочки. Сквозь шум метрополитена он звенел как хрустальный колокольчик сквозь шум волшебного леса.
И почему его всегда тянет к невозможному?
Может это неудобное свойство и делает его учёным?
Делает ли?

Через неделю он двигался в том же направлении раздавленный, как червяк. В  Институте мозга его высмеяли как провинциального фантазёра и нахального невежду.  Действительно ни физиологию, ни биохимию, ни психиатрию, ни психологию он не изучал. Факт же,   как с ним спорить? Он и не спорил.  Уполз безголовый. Даже тетрадь свою с жирными красными от стыда исправлениями грамматических ошибок оставил на  плахе своего позора.
 Выйдя на платформу метро,  он с трудом избежал соблазна броситься под поезд метро, чтоб разом уйти от  нестерпимой боли.  Не доверяя себе, он даже отбежал на середину платформы и стоял, мешаясь на проходе,  пока не подошёл  поезд.
Хорошо, что поезда в метро ходят часто. Нестерпимое желание кинуться на рельсы превратилось в рывок, бросок, прыжок в вагон. Все кого он толкнул по дороге, возможно, и взглянули на него зло, но он не видел никого. Он сел и опустил голову. Эта жизнь была проиграна окончательно. В горячечном состоянии он стремительно начал придумывать себе другую жизнь.  Уже не первый раз пришлось ему придумывать себе другую жизнь. Тогда, после девятого класса ему чётко объяснили в приёмной физтеха, что он инвалид,  и как таковой не может подать документы в физтех.  И вообще,  никуда, кроме пединститута таких инвалидов не берут. Близоруких берут, а слепых нет. Точка. Чтоб смирится с пединститутом, он придумал себе совсем новую жизнь.  Уедет в деревню, нарожает кучу детей и уж последит, чтоб они выросли умными и здоровыми, и стали гораздо лучше его - несчастного инвалида.
Ну, вот он и наступил этот самый Момент Истины.  Чего кидаться под поезд? Женись, нарожай детей. Учителя физики нарасхват. Деревень и вокруг Москва полно. Выполняй свою программу, Вальдемар.
 Глупость, конечно.
Сломленный человек не может учить  ни своих, ни чужих детей.  Это, так сказать, во-первых. А есть еще,  во-вторых. Душные ужасы деревни уже достаточно хорошо известны.  Был, видел, объяснили, во что он превратится,  попав в деревню. 
Вернуться в Читу, где его ещё помнят и любят?
Помнят, конечно, и любят, только ведь не его,  а того, который умер час назад.
Да и вообще, ничего такого  оставшаяся половина раздавленного червяка  не в силах сделать.
А что в силах?
Сидеть в библиотеке имени Ленина,  упиваясь наркотиком не своих творений?
Ударится в рифмоплётство?
И что – сидеть тяжёлым задом взрослого человека на шее родителей? Три месяца они уже терпят его дармоедство. «Вовочка пробивается в науку». 
С такими мыслями библиотеку он проехал не заметив. Очнувшись на последней остановке, пересел в обратную сторону.
Навязчиво вернулась к нему странная уверенность. Да, мозг только и занят тем, что формирует образы в  многомерном пространстве. Он же из глаза развился.
 И чего эти физиологи  так бояться много-мерности?
И тут пришла ему в голову Крамольная мысль, - это не он недостаточно образован, а вовсе даже они - эти два загипнотизировавших его обормота из Института Мозга. Крамольная мысль пришла не сама.  Сквозь шум метрополитена её принёс хрустальный колокольчик. Удивительная девочка рассуждала о математике.
Белкинд поднял взгляд. Всё с той же подружкой кузнечиком, она села  прямо напротив его смурых глаз.  Волшебное дыхание юной самоуверенности передалось и ему.
Ну,  конечно же, оперативная память обрабатывает в среднем семимерные образы. Отсюда и такая любовь к семёрке. Впрочем, у гениев тогда должна быть любовь к восьмёрке или девятке. У тупиц к  шестёрке или вовсе к пятёрке. Уж это то можно проверить экспериментально. От такой мысли стало как-то веселее, и Владимир Исаакович  совсем не педагогическим взглядом посмотрел на высокую грудь рыжеволосой девочки.  Рожать ей физиология уж точно позволяет и биохимия наверняка.  С ней, пожалуй,  он согласился бы выполнять свою программу минимум.
Такая умная за ровесника, пожалуй, и не выйдет. Студенткой выйдет замуж за своего профессора.
Задача разрешима. Надо только успеть стать профессором.
Белкинд улыбнулся собственной шутке и двинулся к выходу из вагона.
По дороге он вдруг вспомнил работы Петра Кузьмича Анохина
«Пойду-ка я к академику Анохину. Уж он то поймёт мои рассуждения. Тут же рядом факультеты МГУ. Там и подскажут, где его найти».
Действительно, через полчаса он уже беседовал с самим академиком.
- То, что Вы говорите, любопытно, но поймите, философов у нас полно, а схемы пять некому. Вы готовы паять схемы?
- Готов, - чуть затрепетав, - ответил Володя. Аккуратная работа руками  это, конечно, не его стихия, но, имея в своём распоряжении три полноценных физкабинета,  он чего только там не попробовал делать. Дорвался, так сказать, до игрушек. Впрочем, он и раньше и кораблики стругал и авиамодели собирал.  Если бы не убогое зрение, то уж …ну да ладно. Реакцию большинства схем он просто может вычислить, что заметно сэкономит время и деньги лаборатории бионики. Они скоро поймут с кем,  на самом деле, свела их хитроумная судьба.
- Вот держи направление. На работу завтра. И вовремя.
Душа Белкинда взлетела не меньше чем в ближний космос. И, надо же, он опять встретил в метро рыжеволосую девчонку.

  «Рука судьбы меня вела иным путём,
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов».
С этой лермонтовской уверенностью он подсел к подружкам, но, в отличие от читинских девчонок,  эти не обратили на него ни малейшего внимания. Они вели свои умные разговоры по тропам, где призыв излучаемый Володей был совершенно не слышен. Он почувствовал себя стариком, беспомощно помолчал рядом и вышел в библиотеку.
Через две недели упрямая судьба опять свела его с той же девочкой.  В этот раз она сидела одна и  улыбалась, то ли собственным мыслям, то ли, совсем удивительно, ему. А он, вжавшись в угол, не способен был даже поднять на неё глаза.  Неведомо где сидящий  всемогущий отдел кадров отпасовал его в чёрный угол. Мотив барабанный – нет московской прописки.
Но она, она же улыбалась ему.

И тут случилось странное, -  Белкинд встал и, забыв обо всём,  вышел из вагона.  Упрямые молнии как бы математических мыслей, как бы о мозге выжгли всё вокруг. Он забыл всех и всё. Он ушёл побеждать.

Много, очень много лет спустя Белкинд, поражённый странной фразой мелькнувшей в Интернете вспомнил сначала ужас тех дней и Институт Мозга, потом ту рыжеволосую девочку потом  хрустальный звон её голоса.  И вдруг снова услышал этот же хрустальный звон.  Возбуждённая предстоящим днём рождения что-то говорила по телефону жена.