«Классический любовный роман по двадцать рублей за килограмм» - Поистине гениальный критик,
пожелавший сохранить инкогнито.
Знакомство. «Гидраргирум, я дышу тобой».
Утро. Мокрая голова, клетчатая пижама, солнечные очки, чашка чёрного кофе.
Босиком на столе, она танцует босиком на столе.
Она опаздывает на экзамен и через пятнадцать минут уже сможет про него забыть. Но сейчас закончится трек в проигрывателе, и она обязательно побежит сушить волосы. Сейчас, уже скоро, она себе обещает.
Она вышвырнет из окна засохший кактус, в который она гасила сигареты и пару раз проливала ацетон. Она любила запах ацетона и слишком часто красила ногти.
Она вбежит в аудиторию, пряча руки в карманах. На последней парте в её наушниках будет играть что-то сумасшедшее и оглушающее.
Макензи Чедвик просыпается, наливает чашку чёрного кофе, смахивает со стола смятые бумажные салфетки, всё в разводах от чёрной туши. По ночам она рыдает на подоконнике. Не из-за депрессий, просто это красиво. Она категорически недовольна своей внешностью, да и вообще всем. Её лохматые волосы постоянно лежат не так, как ей хотелось бы, ногти ломаются и зубы болят. Зато у неё длинные ноги и тонкая талия. Обычно, этим она себя и утешает.
В её сумочке всегда есть колода карт, шесть игральных костей и зажигалка в форме пистолетика. Она и сама не знает, зачем ей это всё.
Она не курит, нет. Она зажигает сигарету, делает затяжку, выпускает дым единожды и наслаждается ароматом.
Она не пьёт, нет. Она нарезает кубиками сыр, надевает на шпажку. Делает глоток из бокала, полощет рот, съедает кубик сыра и наслаждается послевкусием.
Макензи Чедвик живёт с родителями за их же счёт.
Хотя, совесть безуспешно подсказывает ей начинать взрослеть. Но не хочется, и не получается.
А у такой никогда не получится. Такая лежит на дне фонтана с газировкой в руке и обливает и без того мокрые джинсы сладкой шипучкой. Она очень любит лимонад в стеклянных бутылках.
Такая отрывает головы плюшевым мишкам и вместо них пришивает головы зайцев и наоборот.
Такая обожает чипсы с паприкой и шоколад.
И жвачку с корицей и яблоком.
Таким просто нельзя взрослеть. Они созданы для фразы «когда же ты перебесишься». Они зажигают толпы на рок-концертах, они сочиняют рекламные слоганы, они покоряют Эвересты и летают на Луны, они рисуют чёрные квадраты, чтобы все откровенно верили, что в них таится глубокий смысл, они придумывают теории относительности. Они созданы не для того, чтобы крутить Землю, они созданы для того, чтобы когда-нибудь её остановить.
Макензи Чедвик остановила. Бы. Бы - красивая частица. Всего две буковки, а спасли целый мир. Макензи остановила, если бы не некие обстоятельства.
Не существовало такого утра, когда бы она высыпалась. И это утро было одним из всех. Мы остановились на чашке чёрного кофе, с того момента она уже потушила очередную сигарету. И опоздала на первые лекции.
Она училась Sixth Form. Школа по подготовке к университетам. А зачем вам это знать?
У неё было несколько друзей, с которыми они собирались в Coffee Perk. Каждый день к трём. Конечно, не все приходили вовремя, некоторые не появлялись вообще, но это маленькое сборище не теряло своего явного очарования и стиля, даже если собиралось лишь частично. Но Макензи старалась не пропускать ежедневных встреч.
Она вбегает в Coffee Perk и идёт к столику в углу. Вы видите эффектную девушку у окна. Брюнетка в бежевом платье. Это Аманда Кингсли. Самая старшая из всей компании, привыкшая скрывать своё бешенство. Она студентка, мечтающая стать финансовым аналитиком. В окружении остальных она выглядит чопорно и смешно, но под бежевым платьем скрывается татуировка Tears of Blood, где-то в шкафу среди вешалок с пиджаками можно найти электрогитару. Аманда взрывается крайне редко и этот взрыв несравним ни с чем. Кингсли всегда заказывает амаретто со льдом.
Справа от брюнетки худощавый парень в белой рубашке, дурацких круглых очках и галстуке-бабочке. Это Мик Мирон. Он физик. Сумасшедший физик. Идеи о взрывах, каких-то изобретениях закрадываются к нему в голову неожиданно и постоянно. В своем профилирующем классе он лучший ученик, всегда заказывает чёрный мокко.
Двигаемся ещё правее. Там девушка в бирюзовой футболке и полосатых штанах. Александра Стивенсон. Многие из их компании считают, что она родилась в пуантах. Может быть, это и так. В свои семнадцать она профессионально танцует балет, что легко понять по её движениям. Она постоянно вытягивает носки, её спина невероятно прямая, а плечи всегда расправлены. Честно говоря, как раз в пуантах Александру мало кто видит. Она обожает кеды и яркую полосатую и в горошек одежду. Всегда заказывает клубничный латте с шоколадной крошкой.
Рядом с Александрой в черном пиджаке Карлос Блэйк. Он игрок, постоянно ошивающийся в казино. Сказать по правде, это его основной заработок, ибо больше он ничего не умеет. Карлос мастерски блефует и наверняка знает некий секрет, так как ловко просчитывает каждую следующую ставку или ход противника. Во многих казино его знают как «опасного» посетителя и закрывают ему вход, боясь разорения. Карлос пьёт исключительно чёрный кофе без сахара.
Сама Макензи всегда имела с собой в сумке стеклянную бутылку с газировкой и не тратила деньги в Coffee Perk.
Нельзя сказать, чтобы она была заводилой в их маленькой группе. Скорее, эту роль выполнял Карлос, Чедвик же была маленьким звеном. Несомненно, очень нужным и ярким звеном. По сути, она являлась создателем этой компании. Макензи всегда было нелегко общаться с кем-то наедине, только вдвоём, и потому она старалась соединять людей, находить у них общие интересы и тихо становится «той, без которой не начинают». Приходить с лёгкими опозданиями, подчёркивая тем самым свою важность, меньше делиться сокровенными тайнами и не отдавать себя всю, ведь «Макензи у нас особенная». Её всегда устраивала и, возможно, будет устраивать такая позиция.
I. «Поцелуй в подворотне.»
Да, он был сумасшедший, да. Где-нибудь в какой-нибудь справке у него стоит « Ярко выраженные психические отклонения» или что-нибудь в этом роде. Нет, он не кусал прохожих, не писал с балкона, не бегал голышом. Он просто… сумасшедший. Познакомившись с ним, вы бы не назвали его психом или идиотом, нет, вы выбрали бы тоже слово, что и я. Сумасшедший.
Обычно, выходные Макензи были сочнее, но почему-то сегодня совершенно не хотелось веселиться с Амандой, Карлосом, Миком и Александрой. Не всякий откажется от прогулки с друзьями, выбрав взамен сомнительное хождение по старым улицам, но Чедвик поступила именно так.
Подворотня была чрезмерно манящей и в меру пугающей, идеальной для таких случаев. Два старых облупившихся фасада закруглялись в «городскую пещеру» шикарного устрашающего вида. Там, где давно раскололась мощёнка и на голову сыпется штукатурка, там всегда ветрено и трава под ногами, а в городах её редко встретишь просто так. В таких подворотнях можно устроить заговор против всего мира, и никто не узнает – окна на этой стороне настолько затемнены, что в них невозможно смотреть.
Макензи Чедвик не ведом страх и едва ли знаком здравый смысл. Погасший фонарь не проблема для тех, кто смотрит только вперёд.
Он сидел на мусорных баках и пытался курить, но сигареты постоянно выпадали из замёрзших пальцев. Лето, а он мёрз. Мёрз в своем свитере с дурацким рисунком, порванных на коленях джинсах, в своих чёрных ботинках, на которые он как-то потратил все деньги с продажи бабушкиного сервиза, их копили ему на таблетки… а он ботинки купил. А на голове у него был цилиндр – тоже дорогой и тоже вместо лекарств. А в кармане у него была пачка сигарет, и больше у него не было ничего.
Она отключила плеер и почти не хрустела подошвами по гравию и мелкому мусору. Почему затаилась? Не знала. Сглотнула, вытащила из сумки стеклянную бутылку колы, пшикнула крышечкой.
Очарование… в каждой ноте воздуха, в каждом глотке сладкой газировки, в каждой уронённой на землю сигарете, в каждом «Shit»
В такие минуты загораются перегоревшие лампы в уличных фонарях, именно это и произошло.
Он зажмурился от яркого света, она вскрикнула и отпрянула.
- Надеюсь, ты куришь. Все эти чёртовы сигареты уже упали.
Он поёжился от холода, сцепил руки в замок.
- Ты кто? – она нахмурила брови.
- Это я у тебя должен спрашивать, ибо я здесь сижу давно, а пришла только что. Так ты куришь или нет? – Он говорил это, деланно щетинясь.
У него были светлые выгоревшие волосы, торчащие из под цилиндра и наивно пытающиеся виться, и глаза… пульсирующие, поочередно в каждом из них зажигался огонь, а иногда сразу в двух, у этих глаз был абсолютно непонятный цвет, да и вообще он, сидящий на мусорных баках был весь непонятен. Но дать прикурить ему невольно хотелось.
Макензи поставила бутылку на асфальт, и парень тут же сбил её ногой. Пузыристая жидкость со светло-кофейной пеной, едва шипя, потекла по кускам асфальта, впитываясь в пробивающуюся почву. Чедвик сорвала целлофан с непочатой пачки и вытащила две сигареты. Одну незамедлительно зажала в зубах, вторую вложила в холодную ладонь сидящего на мусорных баках.
- Спасибо. – Сказал он и выронил сигарету. Возможно, специально.
Макензи сделала затяжку, выдохнула и слегка опустила руку с зажжённой сигаретой, чтобы дым тихо поднимался к лицу сам и дурманил ароматом.
Парень соскочил с баков, подошёл вплотную к ней и как бы между делом представился:
- Риго.
- Макен… - начала представляться Чедвик, но он погладил её по щеке рукой в чёрном напульснике и собственное имя как-то забылось.
Сигарета выскользнула из рук, Риго почтительно снял цилиндр и поцеловал Макензи. Как-то необычно, как целуют незнакомок. Он стиснул её в объятиях, как сумасшедший маньяк и погладил по волосам, как влюблённый идиот… они даже не поднялись на цыпочки, ведь это было как-то заземлено и скудно – целоваться в подворотне. И сигаретами у ног и пролитой колой.
Никогда в жизни она не бежала так быстро. На лестнице в парадное её застал дождь.
Это был маленький дом в три этажа, лишь с одним подъездом. Крыша протекала, на чердаке в трухлявой древесине постоянно слышались звуки неизвестного происхождения. Зато в солнечный полдень, когда видны все пылинки, летающие в воздухе, можно было распахнуть, сесть на обшарпанный пол и смотреть на мёртвые стрелки чьих-то старых часов, давно свое отслуживших. И, казалось, что время стоит и ждёт… ждёт…
Но сейчас потолок чердака промок насквозь и сверху струями лилась вода… и это мокрое движение явно мешало созданию иллюзии остановившегося времени. Да и не хотелось на чердак в такую погоду. Хотелось пить чёрный кофе и слушать фанк-рок. Хотелось открыть окно, раздеться, замёрзнуть и завернуться в плед.
В ту ночь она заснула в кресле, её долго колотило от холода и ощущения чего-то самого странного в жизни. Ощущения вкуса чьих-то губ, что не заглушается кофе, как ни старайся.
- Сегодня я целовалась с маньяком. – Стучало в голове. – Вот оно есть… есть этот пресловутый вкус, эта пачка сигарет, в которой стало на две меньше, эти глаза непонятного цвета и выгоревшие волосы из под цилиндра…
- С симпатичным маньяком целовалась, этого не отнять. – Встряло безумие, которое заметно выигрывало у рассудка. – Завтра же, с первыми лучами солнца, ты пойдёшь искать его по всем подворотням.
А ведь пойдёт… знает, что пойдёт.
II. «Кататония и белый порошок»
Пять утра, рассвет.
- Гулять?
- Нет, я не гулять.
Скрип двери и шорох ткани. Тиканье часов.
- Ты странный.
- У меня кататония. Кататоническое возбуждение.
Молчание, длинный тюль развевается в открытом окне от ветра. Холодный воздух врывается в комнату.
- А это лечится?
- Нет, ты что, глупая идиотка?
- Просто… если трезво подумать…
- То я тебе завидую, потому что не умею трезво думать.
- Зачем ты обрываешь мои фразы?
- Потому что ты порешь чушь!
Он выкинул в окно зазвонивший телефон.
- Это же тебе звонили. – Робко сказала Зои.
- Уходи отсюда, ты нормальная. – Оборвал её Риго.
Он был в одном цилиндре, и больше на нём не было ничего. Зои, закутанная в белую простынь, с гофрированными крашеными под блондинку волосами и размазанной помадой сидела на краю кровати и отказывалась понимать происходящее.
Они познакомились в отеле, где он хотел заночевать, но, в конечном счёте, оказались у него. Ничего не объясняя сиделке из больницы, отправились пить кофе на кухню, играли в домино, а потом переспали. Она думала, что он всего лишь пьян, а у него кататония.
Зои толком не знала, что это такое. Но потом прочитает короткое определение, что-то вроде: « кататонический синдром, состояние психического расстройства с преобладанием нарушений двигательной деятельности. Возбуждение при кататонии может быть экзальтированным, патетичным (больные дурашливы, кривляются, поют, принимают манерные позы) или импульсивным, неистовым, агрессивным.»
Зои оденется и уйдёт, и больше никогда не будет заводить случайных знакомств и связей. В отель она вернётся убитая, а «кататония» станет для неё кошмарным словом. Каким оно когда-то стало для Риго.
Сирота, у него есть только двоюродная тётя, которой он без надобности. Но именно она когда-то всерьёз занялась его лечением. Попыталась заняться. Она искала деньги на транквилизаторы и барбитураты, и разыскивала его чёрте где, и нанимала докторов, и говорила… говорила… говорила...
Его пытались госпитализировать семь раз, но все безуспешно – из больниц он сбегал. Не без помощи глупых, впоследствии уволенных медсестричек, что быстро влюблялись в него и верили каждому слову.
А врал он виртуозно, да. В его бешеных, пульсирующих огнём глазах непонятного цвета светилось что-то таинственное, манящее. И на этот свет нельзя было не пойти - до конца тоннеля волей-неволей доберутся все.
Вопреки болезни он сохранил ясное сознание, и его признали неопасным для общества. Попытки госпитализации прекратились, в квартиру к Риго вселилась милая сиделка Дженнифер – женщина преклонного возраста, «видавшая виды», привыкшая и не к таким случаям.
А Риго был почти нормален. Исключая его беспричинный смех время от времени, непонятные разговоры, кратковременные ступоры, быстро сменяющиеся беспорядочным движением с яркой жестикуляцией. Исключая его ночные песнопения и диски с операми, что он слушал на полной громкости, его картинные позы и пафосные речи, его бесконечных спонтанных девушек и расточительство на цилиндр и ботинки.
Он послушно пил таблетки и терпел уколы, ворчание Дженнифер, он часто замолкал и тихо сидел в углу. И тогда из его глаз непонятного цвета катились слёзы, крупные, как горошины.
Зои ему не нравилась, нет. Но где-то в душе он надеялся, что она станет той самой, которая скажет «Кататония? Класс!». Но такой нет, и не будет.
Такой не была Кэти и Джеси, Анжела, Микки, Холли и Сандра, такой не была Алекс, и Сидни, и Рейчел, такой не была Макензи, что просто убежала из подворотни, даже не обернувшись ни разу.
«Но целовалась классно, этого не отнять».
В ту подворотню он не вернётся никогда. В ту прекрасную, манящую подворотню, где он так любил просто сидеть в своём кратковременном ступоре и курить. Он не свёрнёт с главной улицы и даже не кинет в глубь домов презрительного взгляда. Не потому что Макензи, сбежав, оскорбила его чем-то, или разбила сердце, если хотите. Просто он случайно забыл, как туда добираться.
Он и сам не помнит, как забыл. Это странная девушка резко дёрнулась в сторону и исчезла, он подобрал с земли сигарету и долго думал закурить или нет. И в результате, просто сжёг её.
Слез с мусорных баков, купил немного соли и водки. Съел и выпил. И долго чувствовал привкус жареной ртути на губах.
Потом сел в такси и назвал адрес наобум. Кажется, прочитал на рекламном щите.
Попытался снять номер в отеле, куда его привезли. На первом этаже столкнулся с Зои, что была добродушна. Завязалось.
Он вошёл на кухню, и насыпал соли в чашку с чаем. Дженнифер пила кофе с молоком и с укором смотрела на него своими выцветшими глазами.
- И кто она была?
- Зои, дорогая, это была Зои.
- И что Зои?
- Дура Зои, дура. – Резко рубанул Риго и залпом выпил солёный чай.
- Ты пил таблетки сегодня?
- Таблетки для больных.
Дженнифер придвинула чашку ближе к себе, сглотнула и серьёзно посмотрела на него.
- Ты болен, Риго. – Она не оглашала приговор, а говорила очевидное. Миллион раз говорила.
Риго улыбнулся, вскинул брови – явный показатель того, что грядёт «буря».
- Я не болен, Дженнифер… - Женщина крепче вжалась в спинку креслица, вцепилась пальцами в кружку.
- Я Псих! – Заорал сумасшедший и молниеносным движением разбил вазу с цветами о столешницу. Вытащил из осколков одну ромашку и закусил за стебелёк, низко наклонился к Дженнифер и прошептал:
- Восемнадцатый… восемнадцатый трек.
Со скоростью кометы он выскочил из кухни. Дженнифер медленно досчитала то трёх и услышала первые ноты в очередной раз включенного восемнадцатого трека с «Monuments & Melodies». Доктор просил не отнимать у него музыку, его оперы и фанк-рок.
«You don’t know me half as well as you think you do» - Раздавался крик Риго, слышался звон. Дженнифер привыкла собирать осколки. В доме сумасшедшего почти не было посуды, но тогда он специально выкручивал лампочки. Пару раз разбивал бутылки о собственную голову.
Он долго копил на фотоаппарат и, купив-таки самый дешёвый, наделал снимков прохожих, споткнувшихся или уронивших что-нибудь, испачкавшихся мороженным или огорчённых белым пятном от пролетающей птицы. Он фотографировал дурачков, достающих мелочь из фонтанов, впоследствии благополучно упавших туда, фотографировал тётушек с баулами и девиц, не умеющих ходить на каблуках. Распечатал «творения» и вклеил в альбом, на обложке которого красным карандашом написал «Мои друзья и прочие дебилы». Недавно сжёг.
Дженнифер не создавала для Риго режим психбольницы. Нет, она разрешала ему гулять сколько угодно и заниматься чем угодно. Он был почти нормален. Почти.
Она терпела все его выходки и бесконечное число девушек. Она стала для него другом, ведь в моменты спокойствия Риго был прост и общителен. Более того, он был чертовски интересен. Даже великолепен . Со своими выгоревшими волосами и глазами непонятного цвета. Он шутил и придумывал истории, пытался философствовать, актрисничал и манерничал, что было тоже проявлением его кататонии, но безумно привлекало.
III. « …Дай руку, хочу её тебе оторвать.»
- Ты с ума сошла? Чедвик, ты с маньяком целовалась!
Карлос расхохотался.
- И как?
- А не пошли бы вы! – вспылила Макензи, сидя на асфальте с бутылкой Coca-Cola.
Карлос и Александра играли в карточную «двадцать одно» на лавочке. Площадь, жара, солнце. Все трое щурятся и жуют жвачку. Ментоловую, вишнёвую, корично-яблочную.
- В общем, зря я вам рассказала. – Скептично пробормотала Макензи.
- А ты видишь в этом что-то значительное? – Деловито поинтересовалась Александра, вытягивая из колоды уже второго туза.
- Да нет… - пожала плечами Макензи, покручивая на пальце зажигалку-пистолетик. – Курить, Карлос?
Блэйк кивнул, не отрываясь от карт. Поймал свободной рукой пачку сигарет, а следом и зажигалку. Закурил, Александра сморщилась.
- Как можно курить, да ещё и в такую адскую жару?
Карлос пожал плечами, кинул стопку карт с фразой «Двадцать одно», сел рядом с Макензи.
- Ну давай подробней про маньяка, раз уж заинтриговала.
Чедвик отмахнулась.
- Как хочешь. Александра, а ты бы могла поцеловать первого встречного? – задиристо закричал Карлос. – Это же весело, подворотня, помои, романтика… - Блэйк улыбнулся, напоминая сытого кота, и тут же был облит газировкой из бутылки.
- Циник. – Прошипела Макензи и пересела на лавку к Александре.
Карлос грустно улыбнулся.
- Ну, давай, рассказывай, пока я сохну на солнышке.
- Я уже почти всё рассказала. – соврала Макензи, потому что забыла сообщить о привкусе жареной ртути, о лёгкой дрожи и странном желании повторить заново.
Потому что Александра и Карлос расхохотались, потом, сжав губы и создав ощущение серьёзности изобразили бы, что понимают её. Точно также бы сделали и Мик с Амандой. Да и весь мир, пожалуй.
- Почти или действительно всё?
- Действительно. – «Доврала» Макензи.
Плевать с бортика крыши можно даже с людьми, которые тебя не поняли. С ними отлично курить, потому что тяжёлые паузы легко оправдать очередной затяжкой. Вы продолжаете не понимать друг друга, но чёткая иллюзия, что разговор продолжается, есть. И все, казалось бы, довольны и всё, вроде бы, есть. Макензи втянулась в очередную партию «двадцать одно», Александра исполняла маленькие ассамбле на пуантах. Такая красивая в своих рваных кирпичных джинсах и розовых пуантах.
Чмокнув обоих в щёки, Александра убежала с крыши, отвечая на телефонный звонок. Карлос и Макензи ещё долго курили и играли, а потом переспали. В очередной раз. По правде говоря, с Карлосом спала и Александра, и Аманда, обе уверенные в своей уникальности. Макензи же, по сути, в Блэйке не нуждалась, ровно так же, как и он в ней. Они были просто друзья, а всё остальное – лишь наплыв романтики и желания.
- Холодно. - Пробормотал Карлос.
Макензи молчала. Любому ясно, что холодно. Вечереет и солнце почти село. Вон оно, кроет бронзой окна, где уже спят или только собираются. Там, в этих окнах, однозначно, всё хорошо. Даже если там живут те же люди, что и все, у них точно всё хорошо.
Серые облака напоминают смог, плотно застилающий розовое небо, алое солнце, замазанное серой гуашью, само поджигает сигареты Карлоса одну за другой. Чедвик не курит, ей холодно, а из замёрзших пальцев сигареты выпадают. От неё пахнет колой и шоколадом, а ещё духами с чёрной ванилью.
А от него лишь наглым азартом, сигаретами, его дурацким «Dirty English» и ветреным вечером. Таким же ветреным, как и он сам.
- Ты слышишь?
Макензи слышала всё. Шум машин, треск неизвестных птиц, ветер здесь на крыше, даже свет фар можно было услышать.
- Я чувствую себя идиотом, когда просто смотрю в горизонт и разговариваю с пустотой.
- Привыкай, мы все идиоты.
- Но не до такой же степени…
- У идиотства нет степени, только прогрессия.
- Зачем передёргиваешь?
- Ты чушь поришь, вот и передёргиваю.
Макензи говорила так холодно и спокойно, как серая гуашь замазывала алое солнце, запрещая ему поджигать сигареты, что давно уже кончились.
- Зачем ты так много куришь, Карлос? Это вторая пачка за день, знаешь.
- Знаю.
- Не уж то так привык?
- Просто… а что остаётся?
- Выкручиваться.
- Как?
- Мною, Амандой, Александрой… кем ещё?
- Скорее сигаретами я выкручиваюсь от вас.
Пауза. Красивое, приятно режущее слух слово «пауза»… неземное слово «пауза»… уносящее к облакам слово «пауза».
- А знаешь, за что я люблю тебя, Карлос? Как друга, конечно.
- За мой клетчатый пиджак, ты уже говорила…
- Ну тогда и за отличную память в придачу.
А пиджак Карлоса был действительно потрясающ. Песчано-кофейного цвета, с широкими плечами и рядом медных пуговиц. С ароматом острого мандарина, кипариса и тмина…
Они сидят рядом, и воздух тихо дышит розовым перцем, фиалкой и чёрной ванилью, атласным кедром и клюквой, кардамоном и чёрной кожей, цветами какао и чемерицей…
Он пересчитал её Эйфелевы башенки и звёздочки на лодыжке.
- Мы с тобой сумасшедшие… - Фраза в один голос.
Телефонный звонок в кармане джинсов. «Ага, я уже отвечаю».
IV. «Современное искусство»
Между сумасшедшими и вполне адекватными невероятно тонкая грань. И твёрдо сказать «Я сошёл с ума» в этом мире не сможет никто. Потому что адекватные ошибаются, а действительно больные уже и не понимают, или отказываются понимать. Как Риго.
Это был самый очаровательный сумасшедший. Пока ты вкалываешь ему укол в вену, успеваешь влюбиться в его глаза, которыми он смотрит на тебя так доверительно. Не стану скрывать, своим очарованием он пользовался максимально нагло. К нему тянулись те, кого он отталкивал, и те, кого он сам хотел удержать. Его порой неприятно боялись, как Зои, но бесследно он не прошёл ни через одну жизнь.
Макензи была единственной, кого ему захотелось поцеловать просто так, за то, что она появилась и дала прикурить. За её джинсы с заклёпками и красную футболку с нецензурными словами, за бутылку колы и вязаный из чёрной шерсти кардиган. За высокий хвост и волосы chestnut. За то, что после неё он пил водку и ел соль. Соль он часто ел, но после себя, а не после кого-то.
Он мог часами сидеть на диване в кратковременных ступорах, запрещая Дженнифер трогать себя, мог кричать её имя - «Макен»( потому что договорить его она не успела, но ему хватало), писать его на бумаге, а потом сминать и есть , и запивать водкой, и заедать солью.
Врачи ввели ему курс препаратов от галлюцинаций. Дженнифер подала сигналы ещё с первого раза, услышав «Макен!» среди ночи. Риго терпел. И вновь начинал кричать её имя. Кричать не в истерическом припадке, а с улыбкой и бешеным смехом. Нет, он по ней ни капельки не скучал. Да и по чему там было скучать? По одному жалкому поцелую в подворотне? Нет, Риго просто смеялся и кричал «Макен», он не скучал ни капельки.
Вообще-то кататония лечится. Лечится серьёзным курсом лекарств, бензодиазепинами, а, порой электросудорожной терапией со страшной аббревиатурой «ЭСТ». Риго знал, что ЭСТ - малоприятная штука, хотя ни разу не пробовал сам. Не буду скрывать, что очень хотел. Дженнифер угрожала ему ЭСТ не раз. За его шум по ночам и плохое поведение, за то, что тратил деньги не на таблетки, а на глупости. Когда он начал кричать «Макен», Дженнифер вновь припугнула его, только на этот раз, вместо привычного: «Да, сейчас я замолчу» раздалось: «Я не заткнусь, это моя чушь».
Её имя было его чушью. Его любимой чушью из всех, что он выкрикивал и говорил.
Она научила его пить газировку из стеклянных бутылок, теперь он пьёт колу и ест соль. Ему хорошо, он вспоминает кофейный цвет щипучей жидкости на пыльных обломках асфальта. Он ходит гулять по подворотням в надежде, что найдёт девушку с высоким хвостом и волосами chestnut. Ему любая подойдёт, но ищет он конкретную. Чтобы «нехорошие слова на майке» и чёрный кардиган. Ему нужно встретить её, переспать с ней, а наутро объявить, что он кататоник. Если не случится приступ, и она не поймёт это раньше. Хотя, такое было только два раза.
А когда она узнает правду, то уйдёт и больше не вернётся. И больше никогда не даст закурить.
Но зато у Риго наконец рухнет эта дурацкая иллюзия, что Макен какая-то особенная, потому что он всего лишь не успел разочароваться в ней.
Современное искусство погубит человечество, да. Раньше, чем парниковый эффект и политика, раньше, чем неизлечимые болезни и очередной метеорит. Наш мир погубит современная литература и музыка, живопись. Мы вымираем, пока рассматриваем глубокий смысл в чёрных квадратах и фиолетовых крокодилах. Пока пытаемся уловить смысл в текстах песен про «Джунгли из пузырей» и растаскиваем книги на цитаты для сайтов. Мы вымираем.
Музеи современного искусства всегда очень странные. Повезло, если это просто здание со странной статуей напротив парадного. В последнее время научились прекрасно строить без стен и крыш, вверх тормашками и в форме яблок, тараканов и утюгов, ибо современное искусство должно отражать и архитектуру, хотя, лучше бы оно туда не совалось. Или наоборот.
Около таких музеев всегда можно лицезреть образцы современного искусства, проникшего в одежды… да, оно невероятно любопытно и лезет везде. В такой музей, построенных из кружков и палочек нельзя одеваться ординарно, иначе костёр и электрический стул, или, что ещё хуже, презрительные взгляды со стороны других посетителей.
Но Макензи плевать. На ней любимое чёрное платье с органзой и кожаная куртка, босоножки с лентами. Конечно, ей плевать, ей совершенно плевать. А кружевной веер с собой оказался совершенно случайно, и возле зеркала она крутилась вдвое больше просто по привычке.
А Риго не плевать. Для него подобные музеи как океан для рыбы-клоуна. Большой и голубой. Кажется, из мультика «В поисках Немо». Здесь Риго расслабляется и пугается одновременно. Все вокруг кажутся сумасшедшими, особенно «творцы», а сам Риго на их фоне вполне нормален, но тогда закрадывается страшная мысль «А может быть, на самом деле я здоров?».
Музей современного искусства едва ли отстаёт от мусорной подворотни, чтобы там встречались сумасшедшие. И неважно, кто из них понарошку, а кто по-настоящему. Главное, что и один и вторая никогда не будут искать друг друга в толпе, они что, идиоты?
Та величайшая картина называлась «Розы в пыли». Она была бы вполне идиотской картиной, изображающей пепельно-серые цветы и розовую пыль, и все бы подходили и говорили «М, как интересно». Да, так было бы, если Макензи и Риго не отправились в музей.
У «Роз в пыли»отсутствовала рама, точней, она была покрашена в розово-серый и растворялась в картине. Висела она на чисто-белой стене и внизу виднелся автограф в отдельной рамочке. В таких музеях не пишут имена на табличках, нет, это было бы слишком предсказуемо. Посетители видят лишь «Брбвзю», написанное размашистой кистью художника и, конечно же, всё понятно и очевидно.
Зал был почти пустой, да в подобных музеях обычно немного людей. Точней, немногие ходят по залам, большинство показывает себя и своё проникшее в одежды современное искусство ещё на входе, считают, что этого достаточно (они, в принципе, правы) и с чистой совестью отправляются домой переодеваться. Охраны в музее почти не было, однако каждая картина на аукционе продалась бы тысяч так за пятьсот. Со стартовой ценой всего в три. Два представительных солидных господина находились на первом этаже, ещё три на пятом, возле «Роз в Пыли» не было никого.
Первой это произведение увидела Макензи. Точней, полотно со стороной полтора метра было сложно проглядеть, но Чедвик уделила ему особое внимание. Обычные серые розы и светло-пурпурная пыль. Красивенько, да. Интересненько? Да, несомненно.
- Дай закурить.
Сзади стоял Риго в белой футболке с дырочкой как раз на пупке и чёрной толстовке, в джинсах и цилиндре. Улыбающийся и сумасшедший. Макензи, вся чёрная в лентах и органзе, нарядная и шокированная, медленно повернула голову.
- Красивое платье дай закурить. – Без каких-либо пауз попросил Риго.
На самом деле, он был восхищён и рад. Потому что сейчас она даст ему закурить, они разговорятся и поедут к нему, или к ней. Нет, к нему, иначе Дженнифер будет ругаться. Утром он объявит себя душевно больным и демонстративно съест её заколку для волос, чтобы она поверила, а потом она уйдёт, и он пойдёт искать новую, и больше никогда он не увидит Макен.
- Риго? – На всякий случай уточнила Чедвик.
- Макен. – Уже твёрдо сказал сумасшедший.
- …зи – Осторожно и с улыбкой добавила она, нарядная и шокированная.
- Сама ты «Зи»! – Крикнул Риго.
- Меня так зовут. Макен-зи. – Рассмеялась Чедвик.
-Дебильное имя. Тебе подходит.
- Это мне человек с дыркой на пупке говорит?
- Нужно, чтобы он дышал… - неуверенно оправдался сумасшедший, вспоминая свою теорию о говорящем пупке, которого он назвал Сэмуэль.
Макензи расхохоталась, запрокинув голову, оперлась на какую-то статую, вытащила из сумки чёрную гелевую ручку.
- Ему пойдут усы. – Улыбнулась она и решительным движением нарисовала несколько штрихов на животе Риго. Тот невольно заметил, что специально напряг пресс.
- Сэмуэль похож на Гитлера. Сэмуэль не расист, нет-нет. – Говорил Риго, заглядывая в вырез чёрного платья.
- Хорошо, давай сотрём. – Улыбнулась Макензи, пытаясь найти салфетки, но Риго выхватил ручку и, задрав футболку, быстро подкорректировал усы.
- Сэмуэль взрослеет, а ты «давай сотрём». Дура что ли?
- Ага. – Расхохоталась Макензи уже в третий или четвёртый раз. – Зачем твоему пупку имя?
- Зачем тебе имя?
- А тебе?
- Дай закурить! – Пропищал Риго.
- Здесь не курят.
Пауза.
- Ну, и где сигареты? Ты что, глупая идиотка?
- А ты сумасшедший придурок? Здесь не курят!
Риго хлопнул себя ладонью по лбу.
- Какая же ты глупая… где табличка?
- На входе.
- У нас бессмысленные, ни к чему не ведущие прения. Предлагаю завершать дискуссию.
- Ладно, держи.
Этого он не ожидал, точней, он вообще ничего не ожидал. Последние предложения он просто так сказал, чтобы тему поддержать. Сигареты ему были не нужны, курить он не собирался.
Пачка сигарет, нетронутая с их последней встречи, оказалась в горячей ладони.
«Розы в Пыли» тихо висели на стене и молчали, наверное, стеснялись. Повзрослевший Сэмуэль с первыми усами тоже молчал.
- Давай подожжём картину…
Сказали они в один голос.
Сигнализация заверещала как-то слишком быстро. Противопожарное устройство тоже. Охрана прибежала как-то слишком торопливо. А «Розы в Пыли» горели так красиво и завораживающе, что все, и Риго, и Макензи, и охрана, несколько секунд смотрели на серо-розовое и красно-оранжевое. Все молчали. Очарованные. И только Сэмуэль остался скептичен. Он не был ценителем современного горящего искусства.
V. «Пирожки с вишней, большое жёлтое яблоко и таракан.»
Риго плакал и раскачивался на стуле. Здесь были врачи и странные люди в тёмных одеждах, администрация музея, Макензи.
- Я думал, что она мне друг, а она оказалась не друг! – Кричал Риго, обливаясь слезами. Градусник, торчащий у него из подмышки, показывал 39 и 9, доктор готовил ампулу.
- Он хотел поджечь картину, а вы пытались его остановить? – Спросили у Макензи.
Она нервно теребила рукав куртки, косилась на сумасшедшего. Вообще то, они подожгли её вместе, но стоит ли говорить это? Риго душевно больной. Его госпитализируют в юбилейный восьмой раз, уволят его сиделку, а Макензи, наверное, лишат свободы.
Он подмигнул ей. Его глаза непонятного цвета из под выгоревших волос казались такими детскими, что не верить им было невозможно.
- Она не друг! – Закричал Риго в истерике. В плечо вставили иглу, глаза закрылись.
- Так вы пытались остановить психопа… извините, больного?
- Да. Я увидела его пляшущего около полыхающей картины и не успела ничего сделать, только подбежала, как появилась охрана.
Все перешёптывались, особенно врачи. Макензи врала – она плясала вокруг картины больше Риго.
- Можете идти. – гулко раздалось у неё над ухом.
- А? Что?
- Идите, и извините, что отняли ваше время.
Помещение быстро пустело, Макензи вскочила с места и бросилась к одному из врачей.
- Куда его? – резко спросила она, но человек в белом халате почти оборвал ее.
- Что, влюбилась? – Рассмеялся он. – Психиатрическая клиника за городом, к нему не пускают -особо тяжёлый случай.
Макензи захотелось курить. По-настоящему, в миллион затяжек, курить, не переставая, пока лёгкие не откажут. Риго уносили, доктор торопился, хотя глаза его были спокойны.
- Это всё шутки с подсознанием, понимаю, к нему тянет, но стоит забыть.
- Я не об этом. – Слегка дерзко ответила Чедвик. – Что у него?
- Люцидная кататония. Вам это сказало о чём-нибудь?
- В чём это проявляется?
- В сожжении картин в галереях также. Побродите по сайтам, я тороплюсь.
- Лечится?
Доктор вздохнул, кинул взгляд на часы, наклонился к Макензи и говорил очень быстро.
- Этим пациентом мы занимаемся уже долгие годы, он пьёт лекарства, госпитализируется, но сбегает. Пару раз мы хотели применить электрошоковую терапию, одиночную камеру, смирительные одежды и прочее… но один устрашающий симптом постоянно нас останавливает.
Макензи скептично улыбнулась. Глаза доктора забегали.
- Он умело прикидывается абсолютно адекватным. Лично я с таким случаем сталкиваюсь впервые. Однако, здоровым его, как вы понимаете, мы не можем признать. Приступы случаются нередко, у него типичное поведение кататоника.
- Лекарства не помогают?
- Да, только пьёт ли он их? Госпитализация. Ему необходим больничный режим, он общественно опасен… - Доктор, сунув руки в карманы халата, удалился.
-… Слишком очарователен. – Закончила Макензи.
Первое, что она увидела в клинике, был забор, который настойчиво заставлял её вернуться домой. В конечном счёте, охрана пропустила её, но колючая проволока своё сыграла – хотелось сбежать.
В мире нет более страшного и одновременно шокирующего мечта, чем психиатрическая клиника. В коридоре слышатся крики из камер и палат, лампы там постоянно мерцают и перегорают, сетки, звон ключей… так и с ума можно сойти. Белые, ничем не запятнанные и не раздражающие стены. Ужасно нагнетающие, по правде сказать.
К пациентам пускали, но не ко всем. К Риго пускали, но он спал. А она ждала. Ждала в нагнетающих стенах.
И ни секунды не возникло мерзкого страха, что там, за дверью со смазанными петлями (скрип дверей в психиатрических больницах - первый враг) он спит, а когда проснётся и увидит её, налетит и искусает. Нет, никакого страха, ведь он такой очаровательный, как ему можно не верить.
Во сне он напоминал обкуренного ангела. Выгоревшие волосы, тонкие ресницы, светло-голубые вены и множество следов от уколов. Сжимал кулаками белое одеяло, что тоже ничем не раздражало, и забавно морщился и щурился во сне. Иногда дрыгал пятками. На тумбочке маленькая солонка, книжка и цилиндр. Соль в привычных для него количествах есть не разрешали – приходилось воровать из столовой. Но всё равно отнимали.
А ещё у него было яблоко, большое и жёлтое. Когда он проснётся, то прошепчет пупку «Доброе утро», чихнёт, напряжёт пресс, чтобы пересчитать ещё даже не назревающие кубики, натянет джинсы. Ему двадцать один. Или четырнадцать.
И тут обязательно войдёт Макензи, потому что доктор разрешит, с белым халатом на плечах, что категорически не сочетается с её чёрными брюками и клетчатым пиджаком, по-дружески украденным у Карлоса. В сумочке у неё сигареты, которые нельзя, и игральные карты, и пирожки с вишней.
Риго сел в позу лотоса. Почесал затылок и зевнул.
В его палате было ещё четыре человека. Рыжий парень с олигофренией – слабоумием в народе, два шизофреника, с которыми он любил разыгрывать в лицах спектакли, придуманные на ходу, и один с навязчивым состоянием – вечно молчаливый и тихий. Риго был самым адекватным из всех соседей, но позволял себе нахальные вольности, за что его одновременно ругали и любили медсёстры. Ведь он был очарователен.
Макензи прокралась в палату, с высоким хвостом и почему-то в солнечных очках.
- Привет. – Помахал ей рукой Риго. Абсолютно нормален.
Макензи молча села на кровать.
- А Сэмуэль скучал. – Сообщил Риго и задрал футболку. – Но я больше… - почти прошептал он и погладил Чедвик по руке, что она незамедлительно отдёрнула.
- Ты вот заметила, что говорю один я? – Как-то очень громко сказал сумасшедший, закинув ноги на спинку кровати и свесившись вниз головой.
- Тебе так удобно? – Скептично спросила Макензи, снимая очки.
- Конечно, я же дебил. – Рассмеялся Риго, касаясь пола кончиками выгоревших волос. – Хочешь большое жёлтое яблоко? Я не буду его есть, оно неверной формы.
Макензи сняла босоножки, закинула ноги на кровать и опрокинулась также, как Риго.
- Хочешь пирожков? С вишней?
- Хочу.
Они висели, напоминая летучих мышей после наркоза, он – сонный, она – просто улыбчивая.
Когда становится скучно, достаточно повисеть вниз головой. Это старый рецепт, и все им пользовались в детстве, а Риго пользовался до сих пор. Пол превращался в потолок, ловко повисали в воздухе ноги, и люди становились такими смешными. Представь, ты пробил головой потолок, когда падал с неба. Попробуй и представь.
- Они в сумке, мне лень доставать. – Почти прошептала Чедвик.
- Согласись, так гораздо веселей. – Шептал Риго, пытаясь найти руку Макензи своей.
- Я вижу таракана…
- Зови его сюда.
Таракан к ним не пошёл. Шизофреники разговаривали с вымышленными друзьями, олигофрен пересчитывал собственные пальцы, «молчаливый » молчал. Таракан просто полз.
- Тарака-а-а-н! – Подал голос Риго. Макензи рассмеялась.
Сумасшедший, наконец-таки дотянув пальцы до ладони Чедвик, обрадовано сжал её.
- Я держусь, чтобы не упасть, ты не подумай, ты мне даром не нужна…
- Ты мне тоже…
Пауза. Тиканье часов, что ужасно бесит, шёпот олигофрена, пересчитывающего свои пальцы, гулкое бормотание шизофреников и их воображаемых друзей.
- Тарака-а-а-н!
Вдвоём позвали Риго и Макензи.
- В следующий раз сунь в пирожки с вишней побольше соли.
- А будет следующий раз?
- Ты меня приручила. Ты маленький принц, а я роза.
- Ты больной…
- А ты в меня скоро влюбишься.
VI. «Я пьянею от горячего шоколада»
Аманда и Макензи со всей своей спящей внутри романтикой обожали крохотные кофейни. Хотя, собственно, кто их не любит?
Макензи по складу характера не должна их любить, вечно гуляющая, танцующая и разговорчивая, такая предпочтёт шумный клуб или хотя бы паб, их она и предпочитала, но кофейни не отводила на второй план.
Аманда же сдержанная, расчетливая и умная, должна любить рестораны и утренние кафе на свежем воздухе, но почему-то тоже тянулась к переулочно-подворотним маленьким кофе-хаусам.
По утрам здесь почти никого нет, ну разве что парочка торопящихся романтиков, забежавших выпить чашку кофе, по вечерам – напротив, собираются влюблённые парочки и соскучившиеся друзья. Как Аманда и Макензи.
- Он душевно болен, да?
Они сидели за самым крайним столиком, где обычно ведутся заговоры против всего мира, смотрели в окно, выходящее из тесной улицы на широкий проспект. Круглый столик был маленьким, но достаточным для двух чашек. Горячего шоколада и амаретто.
На Аманде светло-кремовая футболка с бантиком, белый пиджак. Макензи же в шёлковом топе и кожаной жилетке. Летний вечер.
- Тебе не страшно?
Макензи принесли бокал вина, красного. Густое красное вино вишнёвого цвета. Под цвет её губ.
- Почему мне должно быть страшно? – Пожала плечами Чедвик.
- А тебе кажется это весёлым и интересным? Это психика. Это клиника. Это страшно.
- Нет. Ты его даже не видела. Он мало похож на психа.
Аманда серьёзно посмотрела на Макензи.
- Не вздумай мне говорить, что он тебе нравится.
Чедвик пожала плечами уже второй раз.
- Может быть.
Аманда вцепилась в бокал, наклонилась к Макензи и говорила так громко, что несколько посетителей обернулись на них.
- Он сумасшедший. Тебе интересно? Конечно, тебе интересно, а что может быть любопытней, чем смотреть на чьи-то припадки! У него болезнь, его госпитализировали и отстранили от общества. Ты думаешь, просто так?
- Нет. Не просто так. Он картину в галерее сжёг.
Аманда развела руками.
- Что тебе ещё здесь может быть непонятно? В следующий раз он может поджечь тебя...
- Я сожгла её вместе с ним. – Грубо перебила Макензи.
Аманда застыла на несколько секунд, похлопала ресницами.
- Чедвик, тебе опять заняться нечем?
Макензи отмахнулась, сощурилась и отхлебнула вина.
- Когда ты перебесишься… - прошептала Аманда, кидая взгляд на проспект в окне.
Пауза. Звон столовых приборов и чашек, шум улицы, разговоры, жужжание кофе-машины, плеск вина в бокале.
- Постоянно страдаешь каким-то бредом. – Кингсли сжала губы. – И не надо мне говорить про мои рок-концерты и татуировки, это не те козыри, которыми следует бить.
- Значит, он мой любимый бред из всех, которыми я когда-либо страдала.
- Завела себе игрушку-сумасшедшего.
- Завела.
- А не боишься, что надоест, как все твои остальные развлечения?
Макензи выпила залпом вино. Жестом попросила у официанта счёт, кинула на стол купюру, и быстро хватая сумку, проговорила:
- Он не заметит, он сумасшедший. Это мой сумасшедший.
- Карлос, я пьянею от горячего шоколада.
- Глупая, ты пьянеешь от вина.
Крыша, бортик, курят, ночь.
Почему-то с Карлосом всегда тянуло на крышу. Он по определению был такой, с ним можно смотреть на звёзды и думать о звёздах, доверять ему тайны, не замечая того, не притворяться счастливым, когда внутри нет уже ничего, он не принуждает к разговорам и сексу. Это с ним как-то само собой получается.
С ним невольно играешь в карты, проигрывая все деньги – он всё равно прощает долг. Потому что вы друзья, и потому что у тебя всё равно нет тех денег, которые ты проиграешь - Карлосу в азарте проигрываешь несколько своих жизней.
Он курит очень усердно, поэтому много молчит. Он мало читает, зато знает, как постоянно и безнаказанно ставить на «красное» (в казино обычно ограничено количество ставок) играть в нарды с помощью "сочных" (магнитных) костей, изготавливать колоды "стрипперов" - карты с неровно срезанными краями, вынимать из колоды тузов, делать ложный шаффл. Он всегда знал твои кости в домино, был величайшим гением блефа и обладал ловкостью рук, на которую «облизнулся» бы весьма талантливый факир. Он обожал брегеты, куда нередко прятал фишки, широкие манжеты, из которых выскальзывали карты, он умело искал «дыры» в программах электронных игровых автоматов и мог разобрать на детали ручной.
Он, с присущим ему талантом и фантазией совершенно не понимал таких элементарных вещей, как кататония, пирожки с солью и тараканы.
Зато это можно было ему рассказать. Он посмеётся, да. Он даже не попытается поставить себя на место Макензи, он лучше прокрутит в голове очередной шулерский план для будущего «налёта» на игровой клуб, но зато он не станет называть её сумасшедшей. Нет, человек, который устраивает на собственном теле механизмы, способные выдавать нужные карты в ладонь одним движением ботинка, пряча их под одеждой, напоминая робота, никогда не назовёт чей-то поступок идиотским. Ему всё равно всё равно.
Да, с ним действительно хорошо смотреть на звёзды, лёжа на его крепкой жёсткой руке.
- Покер?
- Двадцать одно.
- Блэк Джек?
- Я домой, Карлос.
- Ты же хотела мне что-то рассказать…
- Я уже всё рассказала. – Прошептала Макензи, собирая рассыпанные сигареты.
Карлос сел. Одел рубашку, пиджак, пальцами расчесал волосы.
- Риго, да? Ну и что, что он псих? Я вот шулер, мошенник, «опасный» игрок, но ты же общаешься со мной, и даже целуешься в губы. Кататония половым путём передаётся?
- Пошёл к чёрту, Карлос.
- А я, между прочим, серьёзно.
Макензи оторвалась от сигарет, подняла глаза на Блэка. Он говорил без улыбки, пересчитывая кроплёные тузы.
- Я серьёзно, Макензи. – Он смотрел на неё так внимательно, будто каждая пылинка в воздухе мешала ему что-то рассмотреть. – Чего тебе бояться? Тебе. Ты вообще знаешь, что такое страх?
- Знаю. – Сплюнув, сказала Чедвик.
- Нет, не знаешь, не порть сценарий. – Оборвал Карлос. – Тебе всё равно, что написано у него в карточке, или где там, и, если ты хочешь, ты будешь общаться с ним, и тараканов звать, и картины жечь, и приносить ему эти чёртовы пирожки с вишней. Будешь. Ты же знаешь.
- Знаю.
- Знаешь. – Кивнул Карлос и улыбнулся. Он сказал это просто так, без особенных чувств и прочего. Он не задумывался и не анализировал, как Аманда. Он просто хотел поддержать. Он и сам не знал, на что толкнул её.
В то время Риго вкалывали в плечо мерзость. От этого укола где-то внизу живота становилось терпко, и спокойная эйфория расплывалась по телу миллиардами песчинок, а потом, в месте укола – неумолимая, колющая некой кислотой боль. Плывущая по артериям и нервам, и ты слышишь собственное сердце в ушах, и кажется, будто глаза сейчас лопнут вместе с душой.
Отключка. И последнее, что успеет запомниться, это боль. Она же будет утром, до полудня.
Риго не любил гулять. Пустырь с холодным асфальтом, без единого стёклышка, гвоздика, фантика и сигаретного бычка, даже консервную банку не пнуть. Он садился на лавочку и считал воробышков.
А эти воробышки были такими… нормальными.
Риго пересчитывал их и рассказывал им стихи. Выдавал любимые дерективы Пифагора.
«Не гуляйте по шоссе, воробышки, и не давайте ласточкам селиться у вас под крышами, не ешьте бобы, бобы это зло.»
Ему нравилось петь, оперы, фанк, любил Кобейна и, признаться, внешне на него смахивал.
«Небо подтаяло. Сонмы стеклянных слизней
Плавятся каплями липкой тягучей массы.
Вязкое марево душит и давит к низу.
В едкую дрянь. К отраженью моей гримасы
В жёлтой отравленной луже. Зачем и где я?
Ближе и ближе. Касаюсь руками бликов -
Втягивает по спирали в другое тело.
Кто я теперь? Почему так светло и тихо?
Чуть прикрываю глаза. Я хочу подняться.
Чую, что что-то не так. Незнакомый запах.
Холодно. Колкие тени вмерзают в пальцы.
Когти и шерсть.
Будто я на кошачьих лапах.»
Это Вазап. Его он декламировал громко и нарочито пафосно. Прочитал в интернете и стал влюблён. Он вообще влюблялся во всякую чушь.
Он танцевал, щелкая пальцами и хватая за руки прочих, его отталкивали, кричали, убегали и лишь немногие тоже начинали танцевать. Эти смешные, в серо-голубых распашонках и вязаных шапочках мышиного цвета, почти адекватные. Почти.
Ему почти всю жизнь приходилось успокаиваться. Он не помнит когда и как стал кататоником, но уже настолько привык к фразе «Всё хорошо, Риго», что начинает ей верить.
А что плохого? Всё ведь действительно хорошо. Он танцует, к нему подходит милая девушка с холодно-ледяным взглядом, он улыбается, он бы стянул с неё белый халатик. А ей всё равно.
Он в своей палате, он спокоен, потому что в плече мерзость.
А ведь сегодня пятница, и открыты часы приёма. Риго должны вывести в холл для свидания, но Макензи лучше сама зайдёт. Снисходительно помашет рукой улыбающемуся олигофрену, подойдёт к кровати Риго, на которой он лежит почти без движения и смотрит в потолок, потому что в плече мерзость.
- Привет.
- Привет.
- Я с пирожками.
- А ты вообще кто?
Чедвик улыбнулась. Один раз, вновь «только попробовав» травку она задала тот же самый вопрос Аманде.
- Макензи.
- Макензи.
- Ты Риго, Макензи - это я.
- Ты Риго, Макензи – это я. – Повторял он, улыбаясь и смотря в потолок.
Чедвик вздохнула, услышала тихий шёпот – один из шизофреников, тёмненький и худенький, сидел на кровати, свесив синенькие ноги, еле слышно что-то пел. Макензи уселась на пол под окном, тёмненький следил за каждым её движением большими, похожими на вишни, глазами.
- А где второй? – Без интереса спросила Чедвик.
Тёмненький не ответил, встал с постели и сел с ней рядом на пол. В окне над их головой гудел сквозняк, плитка на полу была холодной и мерзко-чистой. Тёмненький был смешной.
- Как зовут? – Спросила Чедвик, кивнув ему и улыбнувшись.
- Меня или Джо?
- Джо. – С еле слышным вздохом и иронией ответила Макензи, мысленно пытаясь подавить в себе желание закурить.
- Джо зовут Джо. Разве не понятно? Это очевидно. – Шизофреник говорил так спокойно, будто имя Джо знают все, и лишь Макензи «не научена жизни».
- И… где Джо?
- А ты что не видишь его? – Вытаращил глаза Тёмненький. – Вон он, на кровати Риго.
- Что с Риго? – Спросила Макензи, косясь в сторону кататоника.
- Эхохалия. – Абсолютно буднично сказал шизофреник, тоном врача с огромным стажем, так просто и обычно, что Макензи стало слегка не по себе.
- Повторять слова это эхохалия?
- Да, иногда он повторяет слова Джо.
- И когда это пройдёт?
- Когда ты меня поцелуешь – Раздалось с кровати.
Макензи презрительно фыркнула. Встала с пола, подошла к Риго. Он лежал, подложив ладони под голову, и улыбался.
- Я не целуюсь с сумасшедшими.
Риго сел на постели и поднял глаза вверх. Такой забавный, светловолосый и чокнутый, с небритыми щеками, худой, и в растянутой футболке, с глазами непонятного цвета и носом, на который хотелось нажать, как на кнопочку. А ещё у него был цилиндр – он в прикроватной тумбочке.
- Какой дебильный принцип, если учесть, что ты его уже нарушила.
Ему двадцать один. Или четырнадцать.
- Есть курить?
- Риго, тебе нельзя курить.
- Это потому что, у меня кататония, да? – Спросил он с вызовом. Злой.
Макензи кивнула. Погладила его по волосам - он отстранился.
- Пирожки эти твои хотя бы есть?
- С солью. – Улыбнулась она.
- Дай. – Потребовал Риго почти скандальным голосом.
Он сидел на кровати и жевал пирожок, такой обиженный и колючий.
- Ты боишься меня? – Спросил он, вскочив с кровати.
Макензи ухмыльнулась.
- Что тебя бояться? Хилый, маленький и стрелять не умеешь.
Она не врала, она не боялась. Лишь настораживалась. Как прикормленная лисица, давшая себя погладить. Пружинная, всегда способная оттолкнуться лапами и исчезнуть.
А Риго замечал, что сам боялся её напугать. Она всё-таки была немного оригинальной. Не растворилась в пространстве, узнав о болезни, и не подбирала фразы для него. Царапающие его души фразы она не подбирала.
VII. «Меня в рай не возьмут – я его испорчу.»
У Риго было несколько душ, да. Первая – кататоническая. Красивая такая душа фиолетово-серого цвета с перламутровыми переливами. Промечтанная душа, загруженная фантазиями, мыслями, желаниями. Его чушью. Сильней всего загруженная Макензи и прочими… эта душа пела оперы и вытаращивала глаза. Красивая такая душа.
Вторая – кататоническая. Любительница ступоров. Зелёно-болотная такая душа. Холодная, сжатая, пропитая и залитая водкой. Прогоняющая наутро всех девушек, выкидывающая из окна телефоны и бьющая стекло. Слушающая фанк-рок и пытающаяся курить.
Третья – детская, разговаривающая с пупком, поющая, кричащая, плачущая. Морщущая нос на солнце и постоянно «играющая» во что-то с кем-то.
И последняя – самая страшная из душ. Жрущая соль и затаскивающая девушек в постель, танцующая под Кобейна и кричащая так громко и душераздирающе.
Он ненавидел эту свою последнюю душу, ненавидел, потому что она первая заболела кататонией. Она когда-то была единственной его душой. Но появилось ещё три, которые он успел понять и полюбить, а ту, первую, ненавидел.
Макензи была для него кем-то или, скорей, чем-то вроде соли. Только соль не была такой «красивой», и её не хотелось изнасиловать. Соль можно было просто «есть-есть-есть» и получать удовольствие. Столовыми ложками есть и грызть кусками. Сходить с ума с каждой минутой. Соль нельзя было с него свести.
Макензи приходила каждую среду и пятницу. Приносила пирожки с вишней и солью. От неё пахло сигаретами, и Риго тыкался носом ей в шею, потому что ему курить нельзя. Но вдыхать аромат для него лучше. Они пели и щелкали пальцами, иногда целовались, но так… ради смеха. Они пугали шизофреников и издевались над ними. Как сумасшедшие.
- Забери меня отсюда. – Просил он много раз, но Макензи лишь качала головой. Потому что нельзя, да и пока не хотелось.
Иногда приходила Дженнифер. У неё всё было хорошо – она ушла на пенсию и была спокойна. Но по Риго скучала, а как по нему не скучать? Он очарователен, его приступы, порой, ужасно надоедают и раздражают, но без них никак. Без них, как без новостей по телевизору и надоевших комедий. Вроде бы, ничего приглядного, но притягивает.
- Забери меня отсюда. – Просил её Риго много раз, но Дженнифер разводила руками, потому что нельзя.
Он часами смотрел в окно, потому что в психиатричке ничего не остаётся делать. Летом здесь всегда холодно, да и зимой тоже. Здесь всегда холодно, но ты ходишь босиком, потому что ты – сумасшедший. А Риго ходил в ботинках, как нормальный. Там за окном было серо и одиноко. За городом обычно празднично и ярко, но за серым забором с колючей проволокой небо не становится голубым никогда. Оно по определению всегда пепельное.
Риго мечтал о пепле, мечтал собрать его ладонями, перепачкав их, и дунуть в самую сердцевину, чтобы серым порошком покрылись ресницы и губы, которые он облизнёт розовым языком и подавится вкусом. Жареной ртути.
Он не смотрел на птиц и не считал их свободными, как обычно это делают «узники». Нет, он смотрел на раскидистые деревья и представлял, как ловко мог бы забраться на самую макушку, и как бы было страшно там и сладко от грязного воздуха.
Лето. Мерзкое лето. Уже которое лето он проводит в психиатричке. Но теперь его кто-то навещает, и приносит пирожки, и поёт песни, и гладит по волосам, и целует иногда ради смеха.
Не то чтобы он ждал каждого её прихода. Но на бумажном календаре он отмечал эти дни чёрной гелиевой ручкой – рисовал крохотную звёздочку в углу.
Она никогда не опаздывала, а иногда стояла снаружи на крыльце, глядела на колючую проволоку, силясь пересчитать шипы, мокла под дождём и дрожала от ветра. Но поднималась к нему всегда красивая, сухая, тёплая, с запахом сигарет от волос.
Приходить к нему, улыбаться, любоваться на припадки, которые так интересны, слушать звон ключей и крики из палат. Играть на нервах Риго.
Он её не любил, она ему даже не нравилась. Вам бы было не так интересно. Он сумасшедший, а она – его чушь. Он – сумасшедший, а она – его рассудок, с которого он сошёл.
И как это может совмещаться в одном человеке, мне не хочется объяснять.
Это и так вполне очевидно.
Иногда Риго хотелось стать трупом. Нет, не умереть – он редко думал о суициде – именно стать трупом. Где-то вычитал, что их прячут на полки холодильника стопками. И тоже захотел в холодильник. Он хотел себе такую красивую белую кожу и бесцветные губы. Сломанные синие ногти и мёртвый запах. Хотел.
Он хотел смотреть на белые стенки холодильника, почувствовать себя бутылкой кетчупа или банкой пива. Улыбнуться, когда за ним закроется дверь. Лежать сверху на каком-нибудь симпатичном мертвеце, смотреть в его тусклые, страшные глаза и понимать, что ты тоже мёртв.
Сдох, как любил говорить Риго.
Он ненавидел эту психиатрическую клинику, и в ней ему хотелось стать трупом больше всего. Потому, что все вокруг напоминали зомби. Если двое сумасшедших зайдут за угол, а выйдет только один, нет-нет да и закрадётся мысль, что первый сожрал второго…
В девять в палате появлялась сестра и требовала всеобщего пробуждения. С этим нет проблем. Почти всем всё равно, начинать новый день своей жизни или нет. Но Риго был чистокровной «совой», и подъём так рано казался ему смертельным. Во время лечебной гимнастики, обхода врачей он часто разыгрывал припадки или ступоры, чтобы хоть на несколько минут закрыть глаза и самому себе поверить, что спишь. Никому не понять, но за это время ты по-настоящему ВЫСЫПАЕШЬСЯ вопреки природе, и за эти минутки сна, казалось бы, готов хоть глотку порвать… но позже, сначала спать.
Завтрак всегда кажется таким… обыкновенным. И все вокруг абсолютно нормальны. У Риго по утрам не было аппетита, часто он съедал только крохотные порции масла или варенья и смотрел по сторонам.
Будто ты завтракаешь не в психиатричке, ей Богу. Спокойствие и идиллия. Никогда не подумаешь, что вон тот, жующий чайный пакетик, вчера пытался повеситься. А вон та, испачканная в джеме, в припадке исцарапала врача, задев сонную артерию.
Шизофреники, параноики, неврастеники и прочие, прочие, прочие так очаровательно и трогательно ворочают ложками в каше и жуют плюшки с джемом и маслом. Gentle.
Десять утра – мерзость под кожей. В плече. Как всегда, Риго привык. Иначе никак, он болен, у него кататония, её нужно лечить, инъекциями, а если он запротестует, то будет ЭСТ, а ЭСТ это страшно и неприятно… наверное. Каждый, каждый день он прокручивал у себя эту фразу в голове, раз за разом, знал эту цепочку наизусть и боялся потерять хотя бы одно звено, иначе терпение лопнет, и он сорвётся раз и навсегда. Последний раз. И навсегда.
Ему никогда не нравилась индивидуальная психотерапия. Врач смешной, спрашивает чушь, говорит и того больше. Скуч-но.
И в палате лежать скучно. Смотреть в окно, гулять, обедать, ужинать, пить вечерний чай и смотреть старое кино, всё это до безумия скучно, потому что ты в стенах. Ты болен, у тебя кататония, её нужно лечить, в стенах, и сопротивляйся - не сопротивляйся, это бесполезно.
Зато здесь можно разговаривать. О жизни, свободе и страшных мыслях, которые посещают.
Все хотели в рай, поголовно все. Девчонка с белесыми волосами хотела в рай больше, чем жить, и потому не грешила, да и случая не подворачивалась. Даже самоубийцы с припадками мечтали о рае, хотя им-то, казалось бы, туда путь заказан. Каждый, каждый знал, что там будет хорошо, и доброта придёт, которой все хотели, и долгожданный покой и некий свет в мыслях, в голове. О свете они не думали, помутнение рассудка для них было делом привычным. Но где-то в самой темноте их страшных душ они знали, что свет существует.
И Риго хотел в рай, но знал, что не возьмут. Что там строгий фэйс-контроль, который он не пройдёт, и пропускная система, а пропуска у него нет. И даже то, что он напоминает обкуренного ангела, ему не поможет.
И когда они говорили о рае, Риго молчал. Ел пирожки. Смотрел в окна и молчал. Эти люди ему чужды, они ненормальные какие-то.
VIII. «Совесть и долг, или как это там называется»
А однажды приехала тётя. Двоюродная. Та самая, которой он не нужен. Та самая, которая его лечит.
Она взрослая почти во всех пониманиях этого слова. Ей всего тридцать три – с Риго у них маленькая разница для племянника и тёти. Но она взрослая, и это главное. По поведению вы дали бы сумасшедшему не больше пятнадцати, тёте вы дадите все пятьдесят, а то и больше.
Она курит только с мундштуком и красит губы в тёмно-сливовый, наивно полагая, что это сделает её сексуальней. Про мешки под глазами и вечно недокрашенные волосы она будто бы забывает. Зато носит оглушающей глубины разрезы и вырезы. И вся она такая, разрезано-вырезанная, вылепленная и никакая. Риго её не любил.
Но у него всё равно никого больше нет. Только эта тётя, которую, кстати, звали Моника, только она, никакая. Влетела к нему с фразой «Я заплатила за полгода, и только попробуй что-нибудь выкинуть».
Риго поднял голову, он читал. Читал что-то французское, ему принесла это Макензи, специально купив в книжной лавке. Отложил книгу и внимательно посмотрел на тётю.
Несуразная одежда, хриплый голос, как же он ненавидит её.
Даже за её серьёзность больше, чем за идиотский розовый мундштук.
- А я выкину, ты же знаешь. – С улыбкой сказал он.
Моника поморщилась и села на табурет.
- Врачей позвать? – Угрожающе.
- А ты со мной как с идиотом не разговаривай. – Не менее угрожающе.
Глаза сверкнули, внутри похолодело.
- А как мне иначе с тобой разговаривать, если ты такой. – Моника подошла к окну и распахнула его. Решётки.
Они сидели в комнате для свиданий. Где Риго сидеть не хотелось, поэтому он взял с собой книгу, чтобы отвлечься. В палаты заходить не разрешали, но Макензи всё равно заходила. А тётя нет – сумасшедших она побаивалась. И Риго в том числе. А как его не побаиваться. Когда он злится, становится не по себе. Раздувшиеся вены толстыми червями пульсируют на шее, глаза мутнеют, а зрачки меняются из чёрных горошин почти в точки, пальцы скрючиваются, и дрожь по телу бежит от мысли, что они могут, и с радостью бы сжались на твоём горле. Ему больше не веришь, от него хочется только спрятаться.
- А хочу выкинуть тебя из окна. – Пробормотал Риго. Сидел и смотрел на неё снизу вверх, без рубашки, худой и исколотый. – Я хочу, чтобы ты летела с третьего этажа и разбила себе череп об асфальт. Так, чтобы ещё пятно осталось, и дворовые собаки слизали с земли твою кровь. И чтобы скорая помощь опоздала или не приехала вообще. И чтобы из твоей сумочки вывалились твои вонючие сигареты и чёртов мундштук, и их бы подобрали бродяги. И то бы не стали курить это дерьмо.
- Заткнись!
Он стерпел пощёчину. Отвернулся и долго смотрел в стену, а потом заплакал. И застыл.
- Доктор, у него опять это.
Ему светили фонариком в глаза.
- Ступор. Кратковременный. Странно, лекарства должны были прекратить их. – Пробормотал психиатр, осматривая худенькие руки и бледное лицо. Одна щека заметно порозовела.
- Вы что, его ударили? – Насторожился доктор.
Моника пыталась закурить.
- Я бы никогда не сделала этого.
- Не курите. – Психиатр не сильно поверил ей, но умело сделал вид.
Риго смотрел в стену, сидя с повернутой головой. Зрачки сузились, как у кота, губы исказились в гримасе, мышцы лица неприятно напряжены, лицо человека, терпящего боль. Сомнений нет, она его ударила.
- Не думаю, что вы должны его посещать… - тихо сказал врач.
- А кто кроме меня? Вы считаете, мне приятно это? Я бы никогда не стала этого делать, доктор.
Как она любила говорить «Я бы никогда не стала» и всё равно делать. За это Риго её тоже ненавидел. Ему вообще было всё равно не причину ненависти, он ненавидел её по определению, и, казалось, с рождения.
- Его посещает девушка. Макензи Чедвик, у меня записано. У него прекращаются припадки после её визитов…
- Это вы мне в укор?
- Нет, это я как факт.
- Если она посещает его так часто, то пусть она и платит за его лечение…
Доктор грустно улыбнулся.
- Но не могу же я…
- Я здесь больше не появлюсь – буркнула Моника, пряча сигареты. – Буду начислять деньги через банк, в общем, лечение оплачу. Эта девица сегодня-завтра не стерпит его, а родственничка-психа мне не надобно. Ещё заявится ко мне…
- Сомневаюсь, вы ему неприятны.
- Он как обезьяна в зоопарке, дай банан – и лучший друг.
- Вы не правы. Наши пациенты не звери, они всё те же люди. У Вас же бывает простуда или колики в животе, а у него случилась кататония, и нет стопроцентной гарантии, что завтра Вы не окажетесь в смирительной рубашке.
- До свидания. – Почти прошептала Моника и ушла. Следующий месяц она не появлялась.
Сентябрь. Это так грустно в психиатричке. *Десятитысячное слово.*
Риго осень любил. Это почти лето, только лучше. И Макензи приходит, и приходила весь август.
Они друг для друга никем пока не стали, но он научился так думать, а это главное. Ему становилось лучше, и это очевидно. Припадки сократились, а ступоры остановились вовсе. Он перестал кричать по ночам и беспричинно смеяться, мог неожиданно спеть, но и Макензи могла.
Они говорили, много и всегда.
Сентябрь удался для них. Мерзкой погодой удался, когда на улицу не хотелось, и ты ничуть не жалеешь, что ты в психбольнице.
В открытом окне почти шумел едва моросящий дождь и сквозь решётки часто влетали сырые листья жёлто-рыжего цвета. Они сидели на полу и смотрели друг другу в глаза, они часто так делали. Риго улыбался, Макензи в его цилиндре. Он ей его подарил.
Вот так красиво обычно рушится что-нибудь или что-нибудь воссоздаётся.
- Знаешь, я никогда никого не любил.
- Успеешь.
- Любви нет, Макензи.
- Да нет, есть, просто она редко встречается…
Холодно, дождь слезами что-то рисует на стёклах и пальцем или языком хочется собрать мокрые разводы.
- А ты меня любишь?
Пауза. Красивое, приятно режущее слух слово «пауза»… неземное слово «пауза»… уносящее к облакам слово «пауза».
Макензи поднялась с пола и подошла к окну. Когда разговор тяжёлый, невольно подходишь к окну или поворачиваешься лицом к ветру. Наверняка, в надежде, что где-то в воздухе поймаешь нужную фразу, но так никогда не получается.
- Закурить хочешь? – Склонил голову набок Риго. – Значит, не знаешь, что сказать, значит, не любишь.
Макензи улыбнулась. Почти угадал.
- А я тебя тоже не люблю. – Прошептал Риго. – А сидеть с тобой на полу для меня просто так… долг, совесть или как это там называется…
Поднял глаза, мутные, страшные, злые.
- Уходи, ты нормальная.
IX. «Абсолютно нормален, и никакого белого порошка»
У всех долг. И у Макензи, и у Риго, и у Моники, и даже у врача. У всех вроде бы одно и тоже, только по-разному. Она ушла, как он и просил. Он в ней почти разочаровался, а каким дураком был, понял, только когда ему сделали последнюю инъекцию мерзости.
Ноябрь, вроде бы здоров, но так плохо, что опять хочется заболеть. Вернулся домой. Но каждую неделю должен был приходить на обследование. Уже Моникой оплаченное, так как денег за пресловутые «полгода» ещё хватало. Не планировалось, что у него вдруг так резко всё пройдёт.
Ни одного ступора, ни одного припадка. С того сентября и последней инъекции ни одной
«выходки» вроде тупых шуток, картинных поз и поэзии, что он декламировал всегда не к месту. Соль только в столовой и только в умеренных количествах, сознание ясное настолько, что хоть физику изучай и опять его порть. Абсолютно нормален. Ни тебе цилиндров, ботинок.
Вырос что ли.
Ни тебе опер, фанк-рока по ночам, даже Кобейна в нём не осталось.
И всё его очарование куда-то вышло.
Ему больше не хотелось ударять, бить, выкидывать и сжигать. Позвонил Монике, извинился и сказал, что вернёт все деньги за лечение. Даже «спасибо» сказал, это ведь долг или что-то вроде этого.
Первой умерла зелёная кататоническая душа, которая выгнала Макензи. Ей стало хуже всех – совесть загрызла, и барбитураты легко уничтожили её.
Второй погибла детская душа со всем очарованием. Вечная ей память, она была милая.
За ней вслед ушла красивая фиолетовая. Со всеми мечтами и фантазиями, надеждами и прелестями.
И последней сдохла настоящая душа Риго, которую полностью съела кататония. Её больше нет, и души нет, и Риго нет.
С пупком он не разговаривал – его не тянуло. Его вообще больше ни на что не тянуло.
Вырос. Взрослый, неинтересный Риго.
Двухкомнатная квартира, в которой он существовал с родителями. Раньше с ними жила и тётя, но уехала, когда Риго исполнилось двенадцать. Три сладких года он жил практически в упоении, абсолютно нормальный, абсолютно счастливый.
А в пятнадцать он узнал, что на самом деле значит злободневное слово «наркотики». В тот же день он узнал, что женщину можно ударить. И что папа может бить маму, если она принимает это страшное злободневное слово.
Тогда отец зашёл в комнату Риго, сел напротив и сказал фразу, с которой всё началось.
«Нина принимает наркотики». Риго застыл, почти также, как потом будет застывать. Он даже не понял до конца, кто такая Нина, ведь отец никогда при нём не называл маму вот так, по имени.
«Уже полгода». Добавил отец. Риго заплакал, первый раз по-настоящему, не по-детски заплакал. Он бесится с тех пор при слове «полгода». Он ненавидит его, потому что мечтает уничтожить те полгода и ту фразу, с которой всё началось.
Ещё через год мать умерла. Сказать, что этот год Риго почти не жил – ничего не сказать.
Ночами он слушал скандалы, и крики матери, её вой и мольбы об очередной «дозе». Отец постоянно пил, да и Риго тоже. Он пил, курил, менял девушек, но лучше не стало. Стало только хуже, больнее, а после глотка «спокойствия» в эти свои чёртовы шестнадцать в очередной раз нахлынет мучительное «Нина принимает».
После её смерти усилилась боль, погибла какая-то надежда на спокойную жизнь. Отец запил бесповоротно и окончательно. Всё чаще в их доме появлялась Моника, и Риго тогда уже возненавидел её. Её образ приходящей в самые тяжёлые вечера, бьющей отца и кричащей, что он довёл мать до смерти. Риго перестал плакать – надоело. И боль делась куда-то.
Это было рождение и становление его души. Самой мерзкой, той, что после смерти отца через два года заболеет кататонией.
Это была его первая агрессивная вспышка – Моника. Восемнадцать лет окончательно разрушили любые отношения между тётей и племянником. Но до двадцати одного он будет под её опекой, он это знал, он был почти готов это терпеть… почти.
Он расколотил все окна в квартире отломанными ножками стульев, он курил ей в лицо, когда она спала, и где-то в глубине почти обкусанной кататонией души надеялся, что она задохнётся. Она прожила с ним месяц и больше не смогла.
Легче не стало, он оценил своё одиночество с ног до головы и начал убегать. Убегать в никуда. На улицы города, в подворотни, отказывался принимать таблетки, что привозила ему Моника, дрался, кусался, визжал и плакал. Бегал на крыши и там выл на Луну. Никогда, никогда в жизни ему не было так плохо.
Он был совершенно один со своей маленькой, обглоданной до костей душой.
Но болезни нужна была новая пища, и на свет появилась зелёная кататоническая душа, колючая, дерзкая. Кататония создала её, чтобы жрать. Жрать хронически, причиняя Риго дикие страдания.
Он начал грызть соль и запивать её водкой. Плевался первое время, кашлял кровью и ползал по полу, но всё равно ел соль. Приходила Моника и била его, он таскал её за волосы. И так почти каждый день.
По началу ему было страшно. Страшно оставаться одному в квартире, холодной, пустой, чёрной по ночам. Он был уверен, что где-то за ним по комнатам бродит его бешеная тень, которая в любой момент может ожить и задушить его… он боялся себя.
И тогда в нём родился маленький Риго, мечтательный, трогательный, забытый в его прошлом, когда отец сказал страшную фразу.
Теперь его бросало меж трёх душ сразу, и когда приходила Моника, верх брала то съеденная, то зелёная, а детская плакала… Легче не стало. Появилась эхохалия, эхопраксия, манерность.
Припадки. Самое страшное, что было в Риго, это припадки. Он бился головой об пол, царапал ногтями стекло и кусал свои предплечья, оставляя кровавые следы, колотил всё бьющееся и ломал всё ломающееся, распахивал окна и кричал в воздух, а однажды убил голубя ножом.
Первая госпитализация. Первый взрослый ступор.
Свой первый побег он тоже надолго запомнит. Ему помогли, ему всегда помогали. Сестры в психиатричке почему-то постоянно верили в то, что Риго «упекли» по ошибке, что он здоров, он нормален. Это самое страшное его состояние – состояние фальшивой «нормальности». Он был общественно опасен, он знал это, когда сбегал.
Долгое время он ошивался неизвестно где. Месяцами пропадал у неизвестных девушек, приходил к Монике, что опять его била, но прятала у себя. Звонила в психиатричку и платила за то, чтобы врачи успокоились. Верила, что Риго здоров. И так ещё шесть раз.
Позже всех родилась фиолетовая душа Риго, скорей всего, в галерее возле «Роз в Пыли» она увидела свет в первый раз, и первым, что увидела новая душа, была Макензи в органзе.
Теперь он проматывал эти три года, что казались вечностью, и эти четыре души, что казались четырьмя отдельными людьми. Каждая со своими мыслями, чувствами, характером, болью и радостью. Но у всех четырёх есть что-то одно общее. Кататония и ещё что-то. Но что это «что-то» до конца наших дней будет загадкой, потому что души погибли, исчезли, умерли и сдохли.
Зародышами своего нового рассудка он понимал, что придётся жить заново, как до этого он не умел. Вот он, страшный для Риго ноябрь. Он видел улицу из окна, и ему становилось холодно. Он видел, как падали листья с деревьев, на кроны которых ему хотелось забраться. Он помнил каждую свою бредовую мысль, хотя теперь старался забыть.
Он вставил ключ в замочную скважину и прошептал это слово «скважина». Оно ему понравилось – лёгкие странности оставались. Теперь ему можно пить и курить сколько угодно. Эта мысль закралась к нему в голову, когда он уже перешагнул за порог.
Внутри чисто, все вещи в идеальном порядке. Их положили и больше не трогали. Ровный слой пыли – очевидно, Моника бывала здесь, но крайне редко.
Пустой холодильник и шкафчики, геометрично застеленная кровать, бельё которой, наверное, всё слиплось между собой из-за тяжёлого покрывала, давящего сверху. Полы неметены и немыты, но так по-музейному не испачканы.
Из коридора квартирка Риго сразу же разветвлялась на спальню, гостиную и кухню. Самая обычная квартира, из примечательных деталей здесь были лишь старый папин комод с его светильниками в форме кораблей и мамино трюмо, всё запылённое. Риго ненавидел его, сейчас трюмо разбито. Нина часто смотрела на себя в зеркало – маленький Риго сидел тогда на кровати – и говорила, как она некрасива. Нина ошибалась. Почти.
Риго взял от неё очаровательные волосы приятного сливочного цвета, и те самые глаза со странным светом в них. Носик Нины покрывали крохотные, едва заметные веснушки – цветом они были чуть темнее родной кожи матери.
Но тогда она и вправду была некрасива. Её волосы скоро выгорели и иссохли, висели уродскими лохмотьями, сброшенной змеиной кожей, что давно уже стухла.
А глаза её потерялись на фоне оранжево-синих кругов с петельками красных сосудов. На её лице стали всё чаще появляться такие страшные круги, что больше напоминали ожоги.
Риго смотрел на неё. Долго и много смотрел. Нет, он не любовался, он презирал. Наркотики и всю эту внешность, и это зеркало, её отражающее.
Он ходил из комнаты в комнату, косясь на трещины и обломки. Стоял горячий и затхлый запах варёной курицы. Открыл окно. Подышал смогом. Разложил по полкам шкафа нехитрые вещи, ещё побродил по комнатам, включил телевизор, пощелкал по каналам. Сбегал в супермаркет за сигаретами, апельсиновым соком, парочкой сэндвичей и пакетом попкорна.
У него никого нет. В полупустой квартире, под шум машин начнётся его новая жизнь.
Он смотрел в потолок, лёжа на кровати и курил прямо в комнате, не удосужившись даже подойти к окну. Всё равно никто не отчитает его, не закашляется от дыма, сморщив нос.
Интересно, возьмут ли его на работу? Должно быть, нет.
Х. «Вчера будет весна»
Макензи была по складу характера чрезвычайно принципиальной, хотя сама понимала, что больше половины её принципов мешают ей жить. Но старательно не признавать и не видеть своих ошибок и глупостей тоже был один из её принципов.
Из клиники она тогда ушла в негодовании. Именно это слово, потому как кроме возмущения она почти ничего не испытывала. Вообще, по всем правилам красивых историй, она должна была промокнуть под дождём, но на самом деле напилась вместе с Миком Jack Daniel’s и весь вечер они ставили опыты на дворовых кошках. Никто не пострадал, кроме бутылки виски.
Мик был отличным товарищем, да. Ему не везло с девушками и Нобелевской премией, но сложно найти друга надёжней и лучше.
Макензи переехала к нему жить, и по утрам они пили чай со смородиной, а мать Мика – прелестнейшая женщина – варила овсянку. Пару раз наведывался Карлос, почти всегда с картами, деньгами и в помаде. Угощал Мика его любимыми сигарами, а Макензи – вином. Один раз принёс ей ветку пышных орхидей. На этом его ухаживания закончились и больше не вспыхивали, отношения не подогревались даже любовью на крыше и совместными перекурами.
Что касаемо Риго, так все друзья стояли на своём каждый.
Аманда победно задирала нос, время от времени вставляя чёртово «Я же говорила, наиграешься». Карлос отстранённо смеялся, всем своим видом показывая невинное, но абсолютное безразличие. Александра с улыбкой выслушивала и кивала. Совершенно, казалось бы, ничего не понимая, но прелестно разыгрывая интерес. Мик поправлял манжету рубашки, подмигивал и тихо шептал «Думай сама, ты же умница».
Через пару недель они успокоились окончательно и более не собирались на эту тему говорить, ещё через неделю, слово «сумасшедший» рисовало у них на лице недоумение, спустя ещё семь дней, они совершенно забыли о событиях всего лета и о странном знакомом Макензи.
Нельзя сказать, что она его ненавидела. Она рассматривала такое поведение как возможное, но столкнувшись в реалии, окончательно растерялась и побежала по прорубленной колее своих принципов. И всё это оказалось гораздо проще – не так нарочито пафосно, как у меня получается описывать.
В начале ноября она поняла, что соскучилась. По-моему в тот день, когда он понял, что у него никого нет.
- Когда ты придёшь, я тебя не замечу. – Пробормотал Риго весне, сметая в пыльную кучу жухлые листья. Он держал в руках длинную, слегка скривлённую метлу. Работа дворника имела свои плюсы и минусы.
Он работал в полной тишине, такой романтичной тишине, когда слышны собственные шаги и дыхание. Свежо и сыро, сонные голуби лениво плетутся по тротуару. Они проснутся, только когда улицы оживут, и появятся сотни людей, постоянно мусорящих.
Риго никогда в жизни не вставал так рано, и это стало для него настоящим испытанием. Всё казалось мерзким и таким вредным и подлым, что хотелось бежать. Но это ведь у всех бывает?
Он сметал и сметал, и насметал уже много куч. Господи, какое дурацкое предложение, вам не кажется?
Небо начинало светлеть, а Риго всё сметал. На нём был тоненький свитер и джинсовая куртка, он забыл умыться и около подбородка можно разглядеть едва заметный след от слюнки, которую он ещё полтора часа назад пускал во сне.
Пришёл булочник. Риго уже успел запомнить, как он выглядит – толстый мужичок с усами-щеточками. Напоминал моряка, ему бы тельняшку. Булочник приходил к восьми, и уже к половине девятого на всю улочку пахло корицей и карамелью. В девять на улочке появлялись торопящиеся на работу, жующие булочки. До девяти Риго должен был смести все листья.
Он любил эту улочку и мести на ней тоже любил. Хотя, частенько его тянуло на проспект, что всегда был туманный, как в книге Стивена Кинга «Мгла».
Он сметал и сметал, оглядел всю длинную извилистую улочку, уходящую куда-то вниз – к набережной. Она чистая, ни пыли, ни листьев – Риго работал добросовестно.
Он знал, что заработанных денег ему хватит на еду, пару свитеров и счета за квартиру, всё.
Мозг его даже не представлял о различных удовольствиях. Всяческие клубы, рестораны, развлекательные центры сводились им к банальному «выпивка, курево, пища, секс». Больше они для него ничего не представляли.
Поэтому он мёл улицы, старательно, долго, чтобы заработать на еду и счета. Еда и счета.
Сейчас он закончил работу. Как раз во время. Он вернёт метлу в будку, где они хранятся, купит булочку с корицей и пойдёт домой. Но, нет. Только не сегодня.
Туманный проспект, ах, как он нежно манил его. Именно с этим странным «ах». Прямо как в сентиментализме. Всего-то пройти между двух домов со старыми ещё чугунными балконами и вот он – широкий, величавый, уже почти шумный.
И Риго идёт. Бросил метлу прямо на тротуар – и плевать, если потеряет. Главное, что он выйдет на проспект, как заяц, выскочивший на опушку. Осмотрится по сторонам и, может быть, тут же юркнет назад.
Вот он, уже шагает по бордюру, сунув руки в карманы и даже что-то насвистывая. Такой нормальный, он так нравится себе.
И вот он выходит. Светофоры, тумана здесь уже нет, да и сам проспект не так манит. Зябко. «Ах» здесь нет, и Риго уж подумал вернуться за метлой, но взгляд невольно пополз вдоль домов. Новостроек и стариков. «I don’t owe anything to you…» пропел Риго. Фанк-рок. Как давно он не слушал его.
Одна подворотня там удивительного вида и образа. Она была чрезмерно манящей и в меру пугающей, идеальной для всех подворотен. Там, где давно раскололась мощёнка и на голову сыпется штукатурка, там всегда ветрено и трава под ногами, а в городах её редко встретишь просто так. В таких подворотнях можно устроить заговор против всего мира, и никто не узнает – окна на этой стороне настолько затемнены, что в них невозможно смотреть.
Он сел на мусорный бак и тут же вскочил. Решил стоять просто так. Две минуты, потом ему стало страшно, и он ушёл.
На следующий день он пошёл туда снова, прихватив с собой сигареты, чтобы было не так страшно и скучно.
Shit.
Такое короткое и мерзкое слово. Несравнимое со словом «пауза», неземным словом «пауза», уносящим к облакам словом «пауза».
XI. «Сцена первая, дубль второй. Поцелуй в подворотне»
К полуразваленному дому Макензи вела кривоватая дорожка, лёгкие крупицы снега серебрили асфальт и холодный как лезвие воздух уже готовился к явной зиме. Мик до ушей натянул воротник фетровой куртки, которую ледяной ветер всё же пронизывал насквозь.
Подбежал к парадному и удрученно взглянул на тяжёлую дверь, плотно прижатую к косяку.
Наверное, и у вас такое бывало. Вообще у всех. Обычно, в лютый холод, когда ты не чувствуешь пальцев, перед тобой нет-нет да и окажется такая вот плотно прижатая к косяку дверь. Открыть её – плевое дело, она без замка. Но для этого нужно вытащить руки из карманов, пошевелить онемевшими пальцами…
Мик уселся на стул и долго дышал на ладошки. Макензи сушила волосы и что-то напевала. В старой растянутой футболке и трусах с неприличными жестами.
- Чего хотел?! – закричала Чедвик поверх грохочущей музыки.
Мик кивнул и вытащил из кожаного портфеля фотоаппарат, поставил его на стол и другой рукой нажал на выключатель в проигрывателе.
- Мне нужны несколько работ для фотоклуба. Тема «городские закоулки».
- Тебе нужны ключи от моего чердака, да? – Подняла бровь Макензи.
Мик щёлкнул кофеваркой, послышался громкий шорох и бульканье.
- Ты всегда была догадливой.
«Легко!» . Макензи, медленно танцуя под собственное насвистывание, одевала джинсы, как вдруг подпрыгнула на месте.
- Я знаю просто волшебную подворотню как раз для снимков! – Её глаза горели, а на лице сверкала улыбка, как при конфабуляции парафренного синдрома. Маниакальная, не буду строить из себя великого гения психиатрии.
- Судя по твоему лицу, зрелище стоящее.
- Да, да, да! – Как чокнутая закричала Макензи. На ходу натягивая свитер и куртку, влезла в ботинки, схватила солнечные очки и Мика, пяткой выключила кофеварку. – Бежим туда!
- Что, прямо сейчас?
- Ага!
- Ты как сумасшедшая…
- Да ты сумасшедших не видел…
Она ударила ногой подъездную дверь и побежала по дорожке, засыпанной листвой. Мик еле поспевал за ней. Она торопится, вот выбегает на главную улицу, огибает круглое здание и прыгает в автобус, втягивает в уже закрывающиеся двери Мика за рукава куртки. «Зайцем» доезжает до туманного проспекта и бежит вдоль по нему. Слева мелькают бутики с пёстрой одежонкой, справа – мчащиеся куда-то автомобили. Ей жарко, она уже скинула куртку и тянет за собой её и Мика, схватив обоих за капюшоны. Солнечные очки смешно прыгают на носу, они почти упали, волосы окончательно спутались, потому что она не успела высушить их до конца – наверняка, простудится. А сейчас бежит.
Меня так и тянет вас расстроить и написать, что Риго в подворотне не было. Но меня саму всегда жутко расстраивали такие повороты событий, поэтому, пожалуй… да, он был там.
Он ел плюшку с вареньем и запивал имбирным пивом. С более красивым английским эквивалентом Ginger Ale. И пел «Incubus – Anything». Восемнадцатый, восемнадцатый трек.
Он не прогонит её, если она покажется в подворотне прямо сейчас, не побежит целовать, как бы ему не хотелось. Он улыбнётся во всю силу своих щёк, и его глаза непонятного цвета будут искриться, будут.
На ней старый домашний свитер (вон там на плече крошки от вафли) и рваные под коленями джинсы. А ещё солнечные очки и растрёпанные волосы chestnut, она красивая. Красивее, чем тогда в музее или летом в подворотне. Красивее, чем всегда в больнице.
Гравий шуршал под ногами, Риго смотрел на небо, перетянутое сеткой-рабицей. Почувствовал чьё-то дыхание на шее.
- Ты здесь что делаешь? – Надрывисто и полушёпотом сказал кто-то в левое ухо.
Риго обернулся. Она, уставшая, почти падающая с ног, хитро улыбалась ему в глаза. Он всегда это ненавидел, ненавидел, когда лезут в его души через глаза. Но сейчас внутри настолько пусто, что, залезь любой, он не заметит.
Он попытался сдержать улыбку в ответ.
- Это я у тебя должен спросить, потому что… как я там говорил?
Оба расхохотались. Смешные, абсолютно нормальные.
- Ты опять сбежал из больницы? – Макензи тяжело дышала и с трудом выплёвывала фразу за фразой. Оперлась ладонью на плечо Риго, он улыбнулся, погладил её по пальцам и жестом предложил имбирного пива. Щедрый, шумный глоток. Чедвик ещё раз глубоко выдохнула и наклонилась, упершись ладонями в колени.
Риго молчал. Говорить правду не хотелось. Пусть думает, что он до сих пор такой… такой странный, необычный, многодушный. Пусть она прощает ему всё и постоянно умиляется.
А сейчас Макензи была уставшей, взмыленной, но всё равно красивой, потому что вернулась.
Вдали на проспекте замаячил Мик и, увидев Макензи, побежал в подворотню, маша рукой.
Мик весь всегда был чудной. Особенно, когда хотел казаться брутальным и серьёзным. Для этого он часто щурил глаза, складывал губы и деланно приосанивался. Но в нём никогда не умирал слегка неуклюжий, добродушный парнишка, с фотоаппаратом лезущий к спящему котёнку.
Он протянул ладонь и вежливо представился.
- Мик.
Он всегда представлялся крайне вежливо, он вообще всё делал вежливо, учтиво и деликатно.
Второй хлопнул по ладони с деланным задором и игрой, присущими бездушным людям.
- Риго.
Мик улыбнулся, естественно, он всё понял. Его серо-зелёные глаза медленно обежали Риго взглядом. Шерстяная водолазка с высоким горлом и рядом пуговиц-обманок, сверху расстёгнутая старая куртка, на ногах слегка испачканные джинсы, на правом запястье чёрный ремешок часов с циферблатом под британский флаг, и одна выбивающаяся деталь – дорогие ботинки телячьей кожи с двойной прострочкой, благородного тёмно-кофейного цвета. От Crockett Jones, кажется.
Лицо, бледно-серое с яростно-розовыми щеками; светлые, в конец растрёпанные волосы; идеально прямой нос и трогательные, немужские ямочки на щеках; разбитая верхняя губа.
В глаза Мик посмотрел случайно, наткнулся на них, как лисица на капкан.
Их нельзя было назвать большими и глубокими. Красивыми или манящими.
В них по очереди кричала каждая его умершая душа. Солёная, загадочная, страшная, детская, все по очереди. В них отражался кокаин матери и водка отца, Курт Кобейн, Брэндон Бойд, и тысяча оперных партий, бешеный смех, ступоры и припадки, Моника с её розовым мундшуком и миллионы сигарет, когда-либо кем-нибудь скуренных.
Поистине, это были самые страшные глаза, которые когда-либо видел Мик, и не потому, что были злыми или колючими. Просто всё, что в них отражалось, уже погибло в самом Риго.
- Мне очень приятно. – Сказал Риго, как это принято говорить при знакомстве. Со сдержанной улыбкой и красивым кивком головы.
Мик, конечно же, ответил на приветливость тем же, потому что иначе нельзя. Да и Риго не производил плохого впечатления.
- Ты друг Макензи? – почему-то на «Вы» к такому растрёпанному, трогательному да смешному Риго обращаться не хотелось.
- Мы оба друзья Макензи. – Улыбнулся Риго. – Выпьем? – Не уж то так легче знакомиться.
Он открыл квартиру своим ключом, потому что больше их ни у кого, кроме Моники, не было, а он ей не нужен. Дома был такой идеальный порядок, что можно приглашать Её Величество Королеву Британии, но он пригласил только Мика и Макензи.
С собой был только фотоаппарат, бутылка черничного ликера и букет кустовых винно-красных роз для Макензи.
Мик расшнуровывал ботинки, Макензи поправляла спутанные волосы. Риго, прочапав по паркету прямо в пресловутых ботинках, распахивал окна. Послышались первые гитарные партии из старого папиного проигрывателя. Мик с улыбкой заметил, что та же песня играла у Макензи, когда он пришёл к ней. Dani California.
Макензи отправилась на кухню в поисках вазы, но обнаружила только бутылку из-под текилы.
Отколола горлышко и напихала кустовых роз, шипы и разбитое стекло. Пафосно и красиво, красной помады не хватает.
Мик бродил по комнатам и зацепился взглядом за вид из окна в спальне Риго.
Чистый городской закоулок с идеальной высоты. Разрушенные постройки времён послевоенных годов, заброшенная гостиница с винтажными фасадами, мусорные баки и полуразбитые автомобили.
Он невольно потянулся за зеркалкой, смешно сощурил один глаз и услышал сзади голос
- Представляешь, вон тот расколотый по диагонали телевизор выбросил я прямо с того места, где ты сейчас стоишь. До сих пор лежит, странно.
Мик хохотнул.
- Интересно быть сумасшедшим? – Он не отрывал взгляда от видоискателя.
Мик слышал, как кто-то рядом опёрся на оконную раму, чиркнул зажигалкой. В нос полез дым.
- Это самое увлекательное занятие, особенно для окружающих.
Мик щёлкнул затвором, сделав первый снимок, не отрывал глаз. Риго тоже смотрел в окно, только пустым, ни капли не заинтересованным взглядом. Подносил пронизанные сосудами пальцы к разбитой губе и хрипло выдыхал.
- Сам бы хотел дружить с психопатом. – Пробормотал Риго еле слышно.
- Меня тоже иногда называют сумасшедшим. – Наконец убрал глаза от видоискателя и улыбнулся.
Риго невольно улыбнулся в ответ, явно симпатизируя Мику.
- Да, ты немного «того».
Рассмеялись.
Появилась Макензи, многозначительно покачивая бутылкой ликёра.
XII. «Дождь, рок, искусство и никакого белого порошка»
Они оба ушли под утро, ночевали в гостиной, завтракали на кухне.
Риго спал в своей комнате, как маленький мальчик. До двух ночи он курил в окно. Утром не слышал, как они ушли.
Вошёл на кухню, поставил чайник, глотком прикончил остатки ликёра и обнаружил на столе букет цветов для Макензи. Тяжело вздохнул. Но тут же вытащил листок бумаги, наколотый на один из шипов.
Даже не стал читать. Наверняка, Мик влюблён в Макензи по уши и решил тайком передать ей записку. Потом Риго сам отдаст. Сунул в карман джинсов.
Включил восемнадцатый трек, он начал слушать его по воскресеньям.
Приплясывая, дошёл до ванной, взглянул в зеркало и невольно улыбнулся как ребёнок. На лбу виднёлся след от карминовой помады.
Рука сама залезла в джинсы и развернула записку.
«Спите, обкуренный пьяный ангел, в три после полудня я жду Вас в Coffee Perk.» Рядом печатью стоял всё тот же карминовый поцелуй.
Аманда была изначально настроена предвзято.
- Он сбежал?
- Может быть, а может быть, вылечился. – Прыгала на месте Макензи.
- Ненавижу тебя за такую безалаберность. – Цокнула языком Кинглси.
- Нет, любишь! – Почти пропела Чедвик.
- Я никуда не пойду. – Мотнула головой Аманда.
- Пойдёшь.
- Не заставишь.
- В три часа, не забудь.
- Нет!
- Только не опаздывай!
Ругая себя, Аманда сидела за столиком за полчаса до трёх. Она была чрезмерно пунктуальна и ненавидела в себе эту черту. Медленно пила амаретто, красуясь в узком коралловом платье. Воскресенье.
Мик Мирон отставал от Аманды в плане чрезмерной пунктуальности – появился за пятнадцать минут.
- Я не думал, что ты осмелишься прийти.
- Осмелишься? – фыркнула Аманда. – Я вовсе не боялась, я просто не хотела. Этот, как там… Риго, вообще собирается приходить? – Вспылила Аманда, нервно вскидывая руку с часами.
- Наверняка придёт с Макензи. – Улыбнулся Мик, отпивая мокко.
- Опаздывают.
- Вовсе нет, ещё пять минут.
Он был свежий и очень симпатичный, в длинноватом пиджаке самого обыкновенного вида, простых джинсах и своих любимых ботинках. Чёрный напульсник, он даже причесался, точней, попытался. Дверцу Coffee Perk толкнул легко, как щеголь. Впорхнул в зал и тут же последовал к столику в углу. Мик, расплывшись в улыбке протянул ладонь, тут же получил хлопок в ответ.
Аманда без интереса смотрела в окно.
- Эй, красотка. – Шутливо окликнул её Мик. – Обернись и познакомься, это мой…
Договорить он не успел, Аманда живо забыла про Макензи и всяких там Риго и, улыбнувшись, представилась сама. Он учтиво поцеловал ей руку, он любил это забавное приветствие.
Ворвалась Макензи. Живо махнув рукой официанту, заказывая красное вино и сыр, бросилась чмокать Мика. Аманде на несколько секунд пришлось оторваться от нового знакомого, который так и не успел представиться.
- Где твой псих? – резко и раздражённо спросила она.
Макензи ухмыльнулась.
- Всё-таки пришла?
- Как видишь, и даже успела познакомиться с…
- Психом. – В один голос сказали Макензи и незнакомец.
Аманда повернула голову в сторону Риго, тот приложил два пальца к виску и резко отвёл влево.
- Риго.
Кингсли заметно приуныла. Мик и Макензи тихо смеялись. Риго, задрав мордашку, издевательски улыбался.
- Я ожидала увидеть тебя в смирительной рубашке. – Вновь отвернулась к окну Аманда.
- Не боялась, что я тебя съем? – буднично поинтересовался Риго, садясь за столик рядом с Макензи.
- С какой стати?
- А ты сильно рискуешь, одевая платья, в которых столь аппетитна. – Дерзко отвесил «комплимент» Риго, щёлкая пальцами официанту.
Аманда вопросительно посмотрела на Макензи, та лишь пожала плечами.
Пошёл дождь, но, когда он за окном, то только сильней поднимает настроение. Мик, Макензи и Риго хохотали, изредка к ним сдержанно присоединялась Аманда.
- Расскажи о себе, Риго. – Подцепляла его Кингсли.
- Я не рассказываю страшных историй маленьким девочкам.
Вообще-то, это было сказано им зря. Аманду постоянно бесило это сравнение с маленькой. Тем более, она была младше Риго всего на год. Презрительно фыркнув, она отвернулась к окну.
Макензи и Риго выходили курить под козырёк, и тогда Мик мило подшучивал над Амандой.
- Ты вылечился или сбежал? – В лоб спросила Макензи.
Риго уткнулся глазами в тёмный от дождя асфальт.
- Вылечился или сбежал?
- Пошли отсюда…
- Куда, под дождь?
Он осмотрел её с ног до головы. Босоножки на ремешках, тонюсенькие джинсы и кружевной серый свитер. Всё, казалось бы, идеально нежно, и только грубые мужские часы портили всё.
Он бросил сигарету в дождь и взял её за запястье.
- Твои? – Улыбнулся он.
- Нет, Карлоса. Ты с ним ещё познакомишься.
- Он, наверное, убьёт тебя, если они промокнут.
Макензи ухмыльнулась и решительно шагнула под ливень, потянув за собой Риго. Тот недоуменно рассмеялся.
- С ума сошла?
Она запрокинула голову и расхохоталась. Потянула за собой, в глубь домов. Где вода реками текла из водосточных труб. Так красиво и бешено. По расколотому асфальту, перебегали улицы на красный, танцевали, скакали, кричали и целовались, так… ради смеха. Прохожие оборачивались на них, как на сумасшедших. На таких всегда интересно смотреть.
Они бежали под дождём и пели восемнадцатый трек. Такие красивые и мокрые, резко повернули и упали на асфальт. Он смеялся. Она тоже.
- По-моему, ты всё-таки сбежал.
Он сидел прямо на асфальте, она у него на коленях, улыбаясь ему в глаза.
- Так сбежал? Опять в тебя влюбилась какая-нибудь медсестра?
Риго вздохнул. Попытался закурить – ничего не вышло. Поцеловал Макензи ещё раз – но тоже не вышло.
- Нет, я здоров. У меня завтра ещё одно обследование у психиатра. Их у меня уже много было. Стабильно хорошие результаты.
Пауза. Красивое, приятно режущее слух слово «пауза»… неземное слово «пауза»… уносящее к облакам слово «пауза».
- Мик с Амандой, наверное, уже скучают.
Риго кивнул.
- Слезь с меня, нам пора.
- Пора.
Назад они возвращались дольше. Все окончательно мокрые, даже не решились зайти в Coffee Perk, просто помахали снаружи. Мик смеялся над ними, Аманда уже ничему не удивлялась.
- Меня пригласили на студию к другу. Они шикарно играют, вы со мной? – Весело спросил Мик.
Риго кивнул, Макензи тоже. Аманда, молча дуясь на них обоих, натягивала плащ.
- Я одна из вас более-менее благоразумна и додумалась посмотреть прогноз погоды. – Бормотала она, открывая зонтик.
До студии они шли пешком – пройти предстояло всего несколько кварталов. Мик и Аманда о чём-то щебетали под зонтиком. Макензи и Риго шли под дождём.
- Как поживаешь? – спросил Риго совершенно глупый вопрос. – Мы с тобой мало разговариваем с тех пор, как я прогнал тебя из больницы.
- Я думала, ты обижен. – Выкрутилась Макензи.
- Вовсе нет.
- Я нормально поживаю. – Она остановилась посреди улицы. – Без тебя скучно.
Приобнял её, как старого друга.
- Сейчас ведь нет.
- А ты сейчас другой совсем. – Подняла глаза Макензи.
- Неинтересный? – Скривился Риго.
- Обыкновенный.
- А, может, ты плохо знаешь меня?
- И что?
Вот оно, это «и что?». Слова, о которые разбиваются вдребезги все аргументы и доводы. Слова, полные безучастия и равнодушия.
- А ты совершенно не изменилась. Я не видел тебя несколько месяцев, но ты такая же.
- Это ты для чего сказал?
- Я молчал, тебе показалось. – прошептал Риго.
Ели мороженое, поэтому добрались быстро. Когда ешь мороженое, всегда время идёт быстрее, вы не замечали? Это зависит от типа мороженого больше. Вот, допустим, на палочке. С ним время вообще мгновенно проходит. Раз, и уже палочка…
А вот стаканчик. Грустное и печальное мороженое. Всегда хочется оставить вафлю на потом, но так никогда не получается… мороженое несбывшихся надежд. Из-за этого так печалишься, что не замечаешь времени.
Отличное мороженое рожок и шарик. Его ешь специально медленно, в первом случае предвкушая шоколадную попку, а во втором – сохраняя красивую форму. Но время всё равно быстро летит и это огорчает.
Студией это назвать можно было только с превеликим трудом. Бывшая лавка сувениров, принадлежавшая когда-то отцу вокалиста. Теперь это «студия» и она «шикарна».
Барабанщик этой группы бел абсолютно и бесповоротно бездарен, чувство ритма и самый примитивный музыкальных слух у него отсутствовали. Понять это можно было ещё с улицы, когда поверх визжащих гитарных партий ложились уродливые триоли.
- Шикарно играют, говоришь? – Ухмыльнулась Аманда, толкая дверь.
Внутри так сильно пахло французскими духами, что хотелось открыть форточку, что первым делом сделал Мик. Гитарист отложил инструмент и о чём-то с ним заболтался.
Остальные музыканты выглядели как им и подобает. В странных шляпах, с деланными усиками и потёртых «модных» джинсах. Девушка, сидевшая на высоком стуле – явная виновница густого аромата пачули – стриженая «под боб» в узком платье и сандалиях тихо пила колу. Очарование. Само очарование.
Макензи с этой секунды больше не замолкала, постоянно со всеми знакомясь и всех друг другу представляя. Риго, улыбаясь, заводил всё новых и новых знакомых. У него эйфория, он, кажется, больше не один.
Может быть уже завтра в его маленькой квартире они соберутся шумной компанией, распахнут все окна и переполошат соседей. Будет играть Nirvana или даже фанк-рок, Мик достанет фотоаппарат и будет тысяча красивых фотографий. Все гости сойдут с ума. Наведут, наконец-таки, беспорядок, натанцуются, нацелуются и разбегутся.
А потом он переспит с Макензи. И она будет кричать. Громко, эффектно и пошло.
А наутро курить в окно и ходить по квартире, рассматривая беспорядок. А Макензи, шелестя одеялом или чем-нибудь шифоновым, будет подростково-деланно материться, собирая по полу одежду.
Теперь он не один, у него кто-то есть. Кто-то лучше, чем все девушки, которые были у него. Лучше его семьи, Моники и даже сиделки Дженнифер.
«Кататония? Класс!». Да, вот это да!
- На самом деле, играете вы хило. – Полупропела Аманда.
Риго будто за шкирку вытащили из сладостных мыслей. Он резко крутанулся на пятках, подбежал к Кингсли и дернул за плечо, довольно-таки сильно дёрнул за плечо.
- Почему тебе вечно ничего не нравится?
Он смотрел своими красивыми полупустыми глазами прямо внутрь, насквозь. Аманда улыбнулась. Странно так, по-дружески.
- Риго, согласись, они хило играют.
- Ты можешь лучше? – холодно спросил Риго.
- Поверь, она может… - Почти прошептала Макензи.
Риго сорвался с места, практически отнял у солиста гитару, подбежал к Аманде и сунул ей в руки с фразой, которую она не слышала уже несколько лет:
- Сбацай. Давай.
Молчание. Нет, не пауза, не дождётесь. Ожидание, тишина, безмолвие, я бесконечно могу синонимировать.
И изобретать глаголы тоже.
- Детский сад. – Прошипела Аманда, отталкивая ладонью гриф.
Процокала каблуками к ещё одному высокому стулу и с лицом победительницы уселась на него.
Риго вопросительно посмотрел на Макензи.
- Она всегда такая зануда?
Чедвик весело кивнула, её тут же поддержал Мик. Музыканты рассмеялись. Риго, предварительно их передразнив, подлетел к Аманде и за ноги стянул со стула, поймал в воздухе, увернулся от крохотной ладошки, перекинул через плечо стройную фигурку в коралловом платье и потащил к маленькой сцене, второй рукой на ходу хватая гитару.
Решительно поставил её на ноги под смех и тихие аплодисменты, сунул в руки гитару, сам надел ремень через плечо. Аманда тут же поправила его по привычке.
- Давай играй. – Почти приказал Риго.
- Не стану! – Крикнула Аманда.
Смешная такая, растрёпанная и злая.
- Ну, так бы и сказала, что не умеешь. – Фыркнул Риго и отошёл, слегка махнув рукой. – Зря тащил.
Молчание. Аманда, казалось, сейчас взорвётся.
- Я не умею?! Я?!
- Ты…
Опять молчание. А потом удар по струнам. Сильный такой, с густым изяществом и вкусом.
Риго победно ухмыльнулся.
Её пальцы порхали по грифу, а корпус плавно скользил по воздуху. Но играла она более чем блестяще. Говорят, что скрипку можно слушать бесконечно, но скрипка казалась лишь нервным пиликаньем по сравнению с этой гитарой. Да с любой гитарой в её руках.
Она счастлива, почти смеется и смотрит вдаль, в зрительный зал, победным, выигрывающим взором.
Бешено, истерично, отточено и с визгом. Блестяще, поистине блестяще.
Волосы падали на лицо, но ей всё равно, она в экстазе. Восторг, да это он.
Сумасшедшая, как сумасшедшая.
Бешеная рокерша-Аманда с татуировкой «Tears of Blood» на пояснице, с проколотой губой, вон там виднеется шрамик. Жаль, что она больше не носит нецензурных маек – ей бы ещё подошло.
XIII. «Несчастливая тринадцатая глава.»
- Знаешь, я лечился три года и бесполезно.
Вечер. Холодный такой, любимые сумерки. В ноябре такие вечера просто ледяные, а на Макензи только тонкий свитер и пиджак Риго. Он себя как джентльмен ведёт. Красиво и трогательно.
- Ты вылечился.
- Потому что появилась ты.
- Курить хочу.
Сидели на бордюре, вытянув ноги на проезжую часть, курили и плевались. Риго смотрит в небо, ему сладко. Да, именно это слово.
- С тобой я за полгода вылечился. Даже больше ради тебя.
- Ты пошёл на поправку уже без меня. И вообще, не сбегай ты из больниц, был бы давно уже здоров. Как вообще можно вылечиться за полгода?
- С тобой.
- Не выдумывай.
Пауза. Красивое, приятно режущее слух… ну, дальше вы сами знаете.
- Со мной уже не так интересно, да? А хочешь, я разобью стул тебе об голову?
- Нет, Риго, не хочу.
- Чего ты вообще хочешь?
- Ничего, у меня всё есть. Я абсолютно счастлива.
- Врёшь…
-Вру… но как классно вру…
Он опять просыпается у себя один. Сегодня нельзя ни пить, ни курить. Быстро одевается и сразу к врачу.
Он ни на что не надеется, ему ничего не нужно. Даже нелюбопытно совсем, и так всё ясно.
Ему опять смотрели в глаза. «Да и пожалуйста, не жалко. Вот, я даже их вытаращу, смотрите». Зрачки, движения, каждый мускул лица оглядывается так внимательно, будто он картина в музее.
Так и хочется «прикольнуться» и поиграть в эхопраксию и манерность, вот он не ожидает!
Может, укусить его?
Маленькая проверка на ориентацию и память, рассуждения и задания для первоклашек. Всё в норме.
- Нет ли у Вас ощущения, что все вокруг любят Вас?
- Нет. Ну, иногда, когда я угощаю ликёром.
- Вы не слышите внутренние голоса?
- Доктор, я их не слышал, даже когда валялся в одиночке.
- Не происходят ли с Вами странные вещи?
- Нет. Я дворник, у них вообще ничего странного не бывает.
- Может быть, Вам кажется, что кто-то управляет Вашими мыслями?
- Нет…
Ещё немножко медицинских процедур и галочка в карточке.
«Психическое состояние стабильно нормальное.»
Так даже неинтересно.
В тот день Александра ночевала у Карлоса. В Coffee Perk они пришли вдвоём.
Макензи в пышной юбке пожарного цвета танцевала возле столика с незажженной сигаретой. Риго курил за столиком, улыбался, подпевал в любимых местах и так изящно щёлкал пальцами. Мик с Амандой смеялись и пили кофе. Понедельник.
Александра толкала дверь носком кроссовка и, не забывая держать идеальную осанку, входила в зал, но тут же срывалась с места и бежала к столику в углу.
Риго руку не подала, задиристо подмигнула и улыбнулась. Через минуту уже научилась его жесту пальцами от виска. Но всё равно получалось не так. Риго так сгибал запястье, что появлялся намёк на флирт, у Александры оставалась всё та же невинность.
Карлос, от природы очень похожий на Макензи, всегда в кофейню влетал. Влетал красиво, толкая двери двумя руками, как всемогущий. Пиджак развевался. Шикарен.
С Риго они могли быть либо очень близкими друзьями, либо злейшими врагами. Иначе никак, таким не живётся на разных полюсах.
Однако здоровались они приветливо, и, казалось, оба остались вполне довольны.
Броский, азартный Карлос всегда получал гран-при в номинации «Внимание», но очарование Риго – бьющее без разбора и наповал оружие, которым он пользовался постоянно.
Он быстро, моментально завоёвывал расположение, да и Карлос был не прочь уступить. И легко уступал.
В гостях у Риго они все тоже незаметно оказались. Распахнули все окна и танцевали под фанк-рок. Отличное настроение, смех, болтовня. Но кончилось картами.
Он не склонял ни к чему – ни к разговорам, ни к сексу, ни к играм. С ним это как-то само собой получалось. Сама собой тасовалась колода и сама раскладывалась. Сами азартом загорались глаза и делались первые ставки.
Глаза. Кстати, о них.
Идём по кругу. Вот красивые, синие. Большие, аккуратно очерченные карандашиком. Умные, заинтересованные в игре, но такие наигранно-мудрые, что аж смешно. Аманда.
Рядом простодушные зелёные, как у Гарри Поттера. Как у волшебника, чудные глаза, весёлые и заводные. Мик Мирон.
Ещё дальше голубые, солнечные, светящиеся. Танцующие, пахнущие клубникой. Александра.
Вот они, вы про них уже много читали. Определённо, им я отдам первое место по красоте и глубине. Полумёртвые, шикарные, свет в конце тоннеля, манящие глаза. Не смотрите, а то влюбитесь. Риго, собственной персоной.
Ещё дальше серые, ничего примечательного, разве что длинные ресницы и бабочкой накрашенные веки делают их манящими и привлекательными. Макензи Чедвик, красотка.
И наконец, густо-карие, почти чёрные. Медленно скользящие по каждому игроку. Чёрт побери, эти глаза уже знают все карты. Этим глазам всегда всё всё равно. Они самоуверенные, закрытые изнутри на такой крепкий замок, что нам его не открыть, а мы уже всем в души залезли. Карлос Блэйк, к Вашим услугам.
Банк набрался быстро, денег в нём было мало. В основном, дурацкие мелочи: брелочки, зажигалки, губные помады, записки и визитки, брошки и порванные цепочки, жвачка, пакет чипсов, шпильки, булавки, несколько десятков разноцветных сигарет, пробник духов из парфюмерного, много шоколадок и мятных леденцов, пачка барбитуратов и переносной ингалятор от астмы, банка готового супчика и чехол для зонтика, накладные ресницы и презервативы, футляры для линз и сами линзы. Много всякого.
Все потихоньку прикидывали, что с этим добром будут делать, если таки выиграют. А выиграть вполне могут – Карлос обещал не мухлевать.
Через двадцать минут из игры выбыли Макензи и Мик. Потом Аманда.
Александра собрала флеш, а Риго фулл хаус, обогнав её на одну позицию. Но у Карлоса на руках лежал Стрит Флеш, поэтому банк быстро оказался его.
Тут же набрался новый, потекла очередная партия. Слетели Мик, Александра и Риго. За ними опять Аманда.
У Карлоса вновь Стрит флеш, у Макензи – тройка.
Ещё пара партий. Банк с каждым разом всё меньше, но Карлос щедро ставит на кон всё, однако тут же забирает назад.
Последняя партия.
Тикают часы, уже за полночь. Макензи, сцепив пальцы в замок, кусает ногти; Мик нервно протирает очки; Аманда барабанит пальцами по полу, что жутко раздражает Александру – она поджимает колени к подбородку и кажется, что она их сейчас откусит; Риго курит прямо в комнате, выпуская дым не долго и тихо, как он обычно любит, а шумными, отрывистыми выдохами, закашливается иногда. И только Карлос абсолютно спокоен и уже думает, что бы сделать с выигрышем.
- Я пас. – Прозвучал голос Аманды.
- Я тоже. – Едва ли дрогнул голос Александры – у неё оказалось лишь «пара». Никаких шансов, самая слабая комбинация.
- И я. – Выдохнула Макензи и кинула на стол «Стрит». Могла рискнуть, но у Карлоса явно больше.
Мик, сосредоточенно почесав подбородок, тоже сдался.
Риго, натянуто улыбаясь, курил. Карлос нахально вытащил из «банка» любимые «Rich» и в воздухе пополз яблочный кислый дым.
- Я бы так на твоём месте не наглел. – Почти прошептал Риго.
Карлос, изящно держа сигарету, да именно изящно, наигранно так, и деланно красиво, как Макензи, улыбнулся и «одобрительно» кивнул:
- Ты хорошо блефуешь, Риго. Любой бы уже поверил, что у тебя флеш рояль. Вскрываюсь…
Последнюю фразу он бормотнул и аккуратно, всё так же изящно, положил на стол свой любимый Стрит флеш, на котором он уже выиграл все предыдущие партии.
Макензи фыркнула. Ожидаемо так, серенько, мол, «Без шансов, малыш Риго».
Аманда еле слышно хохотнула, Мик и Александра, слегка раздосадованные, начали рьяно что-то обсуждать. Все уже почти потеряли интерес к выигрышу Карлоса…
- Флеш Рояль. - Улыбнулся Риго и выпустил дым. Долго и тихо.
Макензи ушла с Карлосом позже всех. Их тихий смех с лестничной клетки Риго слышал у себя в коридоре. Вернулся в комнату, окинул взглядом «выигрыш». Теперь у него есть куча барахла, абсолютно ему ненужного.
Разве что только флакончик духов Макензи. С розовым перцем и чёрной ванилью, здорово.
Он в неё, наверное, влюблён. Зафлиртованно так, ненавязчиво влюблён. Влюблён так, что даже не мешает ей.
- Как тебе Риго?
- Классно играет.
Карлос был явно не удручён. Не похож совсем на проигравшего, скорее, даже рад был избавиться от мусора из карманов. Только сигарет жаль и красивой зажигалки в форме трефового туза.
Последний раз он проигрывал в покер три месяца назад одной вполне себе симпатичной брюнетке, что в конце концов оказалась у него в постели – проигрыш был не обидным.
Но сейчас Карлос даже рад, что проиграл. Что-то внутри подсказывало ему, что это лишь первый уровень, а в начале партии всегда полезно слегка поблефовать.
- Пойдём на крышу? – Улыбнулась Макензи, взяв его за руку.
По-дружески так, у них вообще всё трогательно и по-дружески. Карлос ухмыльнулся – Я знаю одно шикарное место, хочешь, покажу?
На такие вопросы нужно категорично и однозначно отвечать «нет». Отвечать «нет» и упираться, пока едёшь на другой конец города в густые, любимые сумерки, такие пунцовые и насыщенные. Пока выходишь из автобуса, и тебе подают руку, пока поднимаешься на лифте и потом по лестнице, когда оказываешься под самим небом. Пока ещё есть возможность сказать «нет», говорите «нет».
Облака над головой уже были венозно-кровавыми. Густыми и вишнёвыми, как грог. Ветра не было, абсолютное затишье. Семнадцатый этаж – высоко и страшно. Но так дико и дивно, что справиться невозможно. Подходить к краю нельзя или закружится голова, смотри в небо и улыбайся. И всё бы просто прекрасно, только дышать тяжело.
Это было ни на что не похожее ощущение, вдыхать носом было невозможно – слишком густым был воздух, вдыхаешь ртом – щиплет губы и язык, обжигает горло, металлический привкус.
Нет, не привкус, а чистый, полноценный вкус чего-то неземного, с Меркурия или другой планеты, чего-то горячего и жареного. Всё-таки с Меркурия.
- Курить?
- Издеваешься, я дышу еле-еле.
Карлос нахмурился.
- Отчего?
- Не знаю, может быть, высота… - Макензи села на насыпь и посмотрела в небо.
Венозные облака застилали едва ли заметные нежно-серые тучки… такие низкие, будто до них можно рукой дотянуться. Карлос курил, но с каждой секундой выпускал дым всё тяжелее, будто это был великий труд. Он не докурил и до половины, хотя обычно уничтожал по семь сигарет.
Сел рядом с Макензи и провёл пальцем по лодыжке.
Ветер едва ли поднялся и тихо-тихо задувал в уши, небо стало окончательно серым.
Риго листал по каналам старого телевизора, разбирая барахло. Он знал, что завтра ему вставать слишком рано, чтобы сейчас он лёг спать.
В мире всё было настолько ужасно, что слушать не хотелось. Там упал самолёт, да не один, кажется, здесь что-нибудь взорвалось, а рядом, едва ли за городом, авария на ртутном заводе. Серьёзная авария, концентрация опасного металла слишком высока. «Слишком высока, чтобы быть красивой концентрацией» - подумал Риго и выключил телевизор.
Он вылил на свою подушку весь пузырёк духов Макензи в надежде ночью задохнуться.
XIV. «Каннибализм среди сильных личностей»
«Ртуть. Интоксикация ртутью чаще наступает при длительном вдыхании ее паров, реже при попадании ртути на кожу или в желудочно-кишечный тракт. Острая интоксикация встречается крайне редко, при больших концентрациях паров ртути в воздухе. Появляются головная боль, слабость, тошнота, рвота, повышение температуры.
При обследовании выявляется мелкоразмашистое дрожание пальцев рук, век, языка, стойкий красный дермографизм, оживление сухожильных рефлексов.
При более тяжелых отравлениях на фоне нарастания этих симптомов развиваются выраженные изменения психики: депрессия, навязчивые состояния, зрительные и слуховые галлюцинации. Органическая неврологическая симптоматика усиливается. Дрожание становится крупноразмашистым, приобретает интенционный характер и распространяется на мышцы конечностей, головы и туловища (меркуриальный тремор). Нередки парезы лицевого и подъязычного нервов, нистагм, анизорефлексия, спастические парезы…»
Риго никогда бы не подумал, что может серьёзно издеваться над телефонным аппаратом. Оказывается, может. Он позвонил Макензи двести пятьдесят четыре раза и все двести пятьдесят четыре раза она не ответила.
Риго мёл улицу, но, бросив метлу прямо на дороге, отправился в ближайший паб – чего-нибудь выпить.
За третьим стаканом ему позвонил Мик. И Риго помчался в больницу.
Мик сидел в сером коридоре. Таком ужасном больничном коридоре, где кроссовки противно скользят по кафелю, хлопают двери и скрипят каталки. Риго шёл так медленно, как только мог, напоминая привидение в больничном халате.
Мик походил на замёрзшего голубя – зажал подмышками ладони и раскачивался из стороны в сторону, временами вздрагивал.
Риго еле слышно подошёл к нему и тронул за плечо – Мик встрепенулся и поднял глаза. Эти его зелёные глаза теперь стали такими чёрными и страшными. Вся их волшебная прелесть, казалось, утонула, захлебнулась в тёмном, густом и вязком тоскливом озере. Губы Мика заметно поголубели, кончики пальцев дрожали, щёки впали. Он, сделав над собой явное усилие, улыбнулся. Риго не стал отвечать тем же.
- Что с ней?
_ Я же уже рассказал – Бормотнул Мик, двигаясь на старой кушетке. Риго сел рядом.
- Она отравилась?
- Острая форма, я же уже рассказал. – Как зомби повторил Мик. – Их нашли спасатели, работающие в зоне аварии. Они эвакуировали и предупреждали жителей.
- Какой чёрт потянул их туда?! – Вскочил с места Риго. На потолке мерцала лампа. Как в психиатричке. Ненавижу.
- Они с Карлосом любили крыши.
- Где Карлос? – очнулся Риго.
Мик молчал. Потом вздохнул и говорил тихо и глухо.
- Карлос очень много курит. Всю жизнь, казалось, курит. У него пару раз случались даже никотиновые передозировки… но всё равно курит. Курил. Карлос умер, Риго. Их с Макензи доставили сюда и они оба отключились. А потом сердце Карлоса просто остановилось…
Риго не почувствовал почти ничего. Самое страшное – хотелось танцевать. А потом стало холодно – он понял, что Макензи ещё ничего не знает, но узнает непременно.
Риго молчал и смотрел в одну точку. Они много молчали. Скрипели двери, мерцали лампы, страшно и мучительно.
- У тебя есть сигареты? – Нервно спросил Мик, поднимая голову.
Он не курил. Никогда.
Они стояли на крыльце, и шёл первый снег, красивый такой, печальный снег, под который хочется играть на фортепиано. Снег, который знает, что скоро умрёт, растает, не успев даже долететь до земли.
- А где Макензи?
- Она приходит в себя. Я жду.
Риго не курил. Спрятав руки в карманы, он стоял около крыльца, снег падал ему за шиворот и оседал на светлых волосах. И тут же таял. Мик неумело держал сигарету, кашлял, морщился, но курил, упорно и старательно.
Все они по-разному выпускали дым. Риго попросту выдыхал и дым выползал из души тихо, долго, подражая дыханию, Макензи пыталась создавать струйки, а Карлос курил уродливо, но изящно. И как это может совмещаться, спросите у Риго – он вам объяснит. А вот Мик курил плохо, как подросток, у него хотелось отнять сигарету.
- Ты хочешь ей всё рассказать? - Риго подошёл к Мику почти вплотную.
- Да, лучше сейчас. – Не слишком уверенно.
- Не смей. – Шёпотом.
И Мик не посмеет.
Он смотрел, как едва заметно дрожат её ресницы, смотрел на её бежевые руки, на её волосы chestnut. У неё лопнула нижняя губа и на подбородке ещё виднелись следы плохо смытой крови. Руки дрожали. У неё острый меркуриализм, и сейчас она придёт в себя.
Её серые, ничем не примечательные глаза стали темнее на полтона, напоминали ртуть. Теперь Риго ненавидит этот металл. Гидраргирум, он ненавидит тебя.
- Мне никогда в жизни не было так плохо. – Её голос дребезжал, как слишком тонкое стекло, она делала паузы. Ноги и руки то и дело сводило судорогой. Она попыталась сесть, но упала назад, ударившись головой о спинку кровати. Риго и Мик кинулись к ней.
- У меня кружится голова. – Прошептала она, смотря в потолок, сквозь их лица, но вдруг увидела глаза Риго. Свои, успевшие стать родными. Улыбнулась. Старательно, с усилием улыбнулась, будто не делала этого никогда жизни. Это была такая вымученная, выстраданная улыбка, будто она доставляла ей дикую боль. Она сжала покрывало и стиснула зубы, но улыбалась, продолжала, и будет, будет ещё улыбаться. Смотреть в его глаза и не моргать, пока не начнёт щипать роговицу…
Щёки дрогнули, не смогли больше терпеть, улыбка сорвалась как рыба с крючка.
- Ты очень красивый. – Сказала она, гладя по волосам дрожащей рукой.
- Нет. – Улыбнулся Риго. – Это ты очень красивая. – Убрал её руку. Медленно, нехотя. Положил её ладонь на постель и погладил по пальцами кончиками своих. Поцеловал в макушку. Её глаза стали её темнее и начали медленно закрываться.
- Риго, нам пора. – Тихо и осторожно сказал Мик. – Завтра придут Аманда и Александра.
- И я, и я приду. – Сказал Риго старательно громко.
- Ты придёшь. – Успокаивающе повторил Мик.
- Я приду.
- Придёшь, придёшь.
Риго остановился. Дёрнулся в сторону.
- Я не сумасшедший. – Сверкнул он глазами. - Я люблю её.
Мик улыбнулся. Риго тоже. Сумасшедший, влюблённый… какая разница?
На похоронах были абсолютно незнакомые Риго люди. Он знал Карлоса всего один день и мог вообще не приходить, но он пошёл за Макензи, которая знала его больше десяти лет, которая из-за него, из-за него сейчас еле жива.
Он ходит к ней каждый день, и ей ни черта не становится лучше.
Где-нибудь в глубине того, что стало заменителем души Риго, он ненавидел Карлоса. Ненавидел так горячо, как, наверное, нельзя ненавидеть живых людей, и именно поэтому Карлос мёртв.
Он больше не выиграет ни одну партию в покер и Блэк Джек. Последняя его партия закончилась проигрышем, обидным и глупым поражением, поражением раз и навсегда.
Двенадцать раз он играл в русскую рулетку и не проиграл ни разу, даже близок не был, потому что незаметно менял патроны. Он обожал крыши и много курил, пил чёрный кофе без сахара и любил пиджаки. Шикарный, шикарный, шикарный.
Вокруг были лишь красные розы, помпезные и пышные, дорогие – никто ничего не жалел, некоторые символично возвращали долги и все, все плакали. Особенно длинноногие женщины с мундштуками и начёсами, Риго таких не любил.
Все смотрели на синие веки и тихо верили, что он сейчас вылезет из гроба с криком «Угощаю всех роскошью, дамы и господа!». Все верили, что это только блеф, а он был мастером блефа.
Карлос Блэйк. Он был самым изящным из всех героев, и я успела даже привыкнуть к нему настолько, насколько к таким привыкаешь. Игрок, ошивающийся в казино. От него пахло азартом, сигаретами и дурацким Dirty English, и ветреным вечером, таким же ветреным, как он сам.
Он по определению был такой, с ним можно смотреть на звёзды и думать о звёздах, доверять ему тайны, не замечая того, не притворяться счастливым, когда внутри нет уже ничего, он не принуждает к разговорам и сексу. Это с ним как-то само собой получается.
С ним невольно играешь в карты, проигрывая все деньги – он всё равно прощает долг. Потому что вы друзья, и потому что у тебя всё равно нет тех денег, которые ты проиграешь - Карлосу в азарте проигрываешь несколько своих жизней.
Он курит очень усердно, поэтому много молчит. Он мало читает, зато знает, как постоянно и безнаказанно ставить на «красное» (в казино обычно ограничено количество ставок) играть в нарды с помощью "сочных" (магнитных) костей, изготавливать колоды "стрипперов" - карты с неровно срезанными краями, вынимать из колоды тузов, делать ложный шаффл. Он всегда знал твои кости в домино, был величайшим гением блефа и обладал ловкостью рук, на которую «облизнулся» бы весьма талантливый факир. Он обожал брегеты, куда нередко прятал фишки, широкие манжеты, из которых выскальзывали карты, он умело искал «дыры» в программах электронных игровых автоматов и мог разобрать на детали ручной.
Да, с ним действительно хорошо смотреть на звёзды, лёжа на его крепкой жёсткой руке. И задыхаться от ртути.
Почему такие уходят? Почему такие сильные, шикарные, смелые? Их съедает дьявол. Изнутри, потихоньку, каждый раз подливая масла в огонь, заставляя вскакивать и бежать. Бежать умирать.
Но дьявол ведь тоже сильный, и это похоже на каннибализм.
Хотя… нет, простите. Это самое настоящее хищничество, ибо никто никогда не пробовал сожрать в себе дьявола.
И Карлос не смог. До свидания, Карлос. На том свете мы с тобой сыграем в покер, и ты обязательно отыграешься. Отыграешься, слышишь?
XV. «Дефицит счастья»
Он пришёл к ней в очередной раз. Он часами сидел возле её кровати, целовал кончики пальцев и много раз признавался в любви, она опять всё также вымученно улыбалась, глаза наполнялись слезами.
А ещё её трясло. Трясло, как только в сказках бывает – то бишь, красиво. Риго понимал, что, возможно, только он видит красоту в этих дрожаниях зрачков, полоске слюны через подбородок, и тихом стоне откуда-то изнутри.
И этот стон был самым страшным. Вовсе не сладким, каким Риго привык его слышать, а тихим и горьким, спрятанным где-то в дыхании. И неизвестно, было ли ей больно, тяжело или тоскливо, а, может быть, просто обидно.
Она плохо могла говорить – дрожал и заплетался язык, и в этом нелегком выдавливании фраз Риго тоже видел красоту.
Он видел её во всём, что было в Макензи, пересчитывал её ресницы и целовал кончик каждого пальчика, касался ладонью коленных чашечек и тут же убирал руку, будто боясь обжечься, но через минуту касался опять. И часами смотрел в её глаза своими глубокими и манящими, что были на порядок великолепнее, ведь в её глазах не было ничего интересного и тем более «великолепного». Ха, попробуйте сказать ему это в лицо – он назовёт Вас тупым идиотом, и это как минимум.
Он обожал её ключицы и с ума сходил по запястьям и щиколоткам. Во всём тонком, изящном и аккуратном он нет-нет да видел что-нибудь неземное…
Ушёл, пообещав вернуться вечером, она кивнула и вновь улыбнулась.
А когда он закрыл дверь, то она смеялась. Беспричинно и глупо, просто почему-то получалось смеяться…
Он долго бродил по городу, и, казалось, целую вечность разглядывал прохожих. Пошёл снег, уже не первый. Декабрь.
Риго ужасно замёрз, но не позволял себе дрожать. Дрожь напоминала ему о Макензи, а о ней ему думать было тяжело.
То и дело поглядывал на часы. Время ползло безумно медленно.
С работы дворника его чудом не уволили – пришлось взять ещё несколько лишних смен, но сразу после них он бежал к Макензи в больницу. Вся его жизнь превратилась во время в больнице и ожидание, когда он вновь туда придёт.
Жила была когда-то маленькая девочка, трогательная и бойкая, не сидящая на месте. Её обожали и обожают родители. Отличница в школе, активистка, душа всех компаний. Уберите у неё постоянную охоту во всё «играть» и она, возможно, была бы настоящей радостью родителей. Но на эту страсть к новому и зажигательному, как в клубок, наматывались десятки и десятки недостатков, что её портили окончательно.
Её назвали в честь реки в Северной Америке, убрав одну из двух букв «к», когда-то эту реку назвали в честь шотландского путешественника, так что происхождение имени неизвестно. Но одно все знали точно: когда-нибудь кого-нибудь назовут в честь неё.
Маленький мальчик Ричард с рождения обладал в себе чем-то королевским и сочным. Этим сказочным именем «Ричард». У него вся жизнь была сказочной, он сам был похож на героя мультфильма. Трогательного такого, никак не Ричарда. Уже в детском садике его называли Риччи, потом кто-то назвал его Ригги, а с восьмого класса он именовал себя Риго. Привыкли даже родители – все невольно пляшут под его дудку сказочного обаяния.
Теперь малютка-Риччи, светловолосый кроха, курит, пьёт и часто выражается. Вот только девушек больше не меняет.
В больницу он слегка опоздал из-за пробки. Шёл по коридору и резко остановился, услышав чей-то плач. Женский.
Есть ряд мальчиков, мужчин и молодых людей, которые бросятся в пасть к крокодилу, переплывут океан, но женских слёз не стерпят. Это выгодно, этим просто шикарно пользоваться, но эффект не тот. Какими бы хорошими актрисами не были эти «зубастые» умницы, настоящие слёзы – они настоящие.
Тот плач, который услышал Риго был настоящим – он решительно пошёл в глубь больничного коридора. Ожидал увидеть медсестру, которую некстати увольняют, но увидел Аманду.
Сам факт того, что Аманда Кингсли плакала, поверг Риго в шок. Он сел рядом и осторожно, едва коснувшись, убрал прядь волос с её лица - из прилива нежности и чтобы удостовериться.
По всем подсчётам Аманда должна была отстраниться, убрать его руку, дёрнуться в сторону, но она вдруг отвела ладони от лица, подняла глаза на секунду и тут же и повисла на шее у Риго. Тот украдкой ущипнул себя.
Он слышал её надрывистое дыхание и чувствовал её слёзы на плече, невольно погладил её по спине – а как не погладить? Она сжимала ногтями его куртку и плакала так горько, что хотелось ей весь мир отдать, лишь бы она успокоилась.
А она успокоилась, уже через несколько секунд дёрнулась назад, выпрямила корпус, шмыгнула носом, собралась, сжалась, вновь юркнула в панцирь.
- Я ей всё рассказала… - Быстро сказала она и опустила глаза.
Риго вскочил. Это был один из немногих случаев, когда ему серьёзно хотелось ударить женщину.
- Ты дура. – Выдохнул он. – Как она?
В ответ Аманда резко рухнула корпусом вниз и зашлась в рыданиях. Над её головой раздался звонкий удар кулаком о стену, сыпанула штукатурка.
Риго влетел в палату и увидел Макензи всю в трубочках, тут же показалась медсестра и поспешно выпроводила его.
- Что с ней?!
- У неё случилась истерия – Торопливо и сбивчиво шептала медичка. – Она вскочила с места, такое устроила в палате! Завтра к ней придёт психиатр, ближайшие пять дней её лучше не посещать.
- Кто придёт?!
- Психиатр, Вы разве не слышали о таком специалисте? – Нахмурила тёмные бровки строгая девушка.
- Только понаслышке. – Бросил Риго и помчался к выходу.
На следующий день ему позвонила Аманда и попросила встречи, Риго послушно пришёл в Coffee Perk, хотя не хотел её видеть. Они сидела в тёмно-синем пальто и даже ничего не пила, только смотрела в окно глазами с размазанной тушью.
- Прости. – Начала она сразу.
- Теперь уже поздно. Может быть, даже лучше, что она знает сейчас. – Почти прошептал Риго. – Хотя… нет, ни черта не лучше…
- Она бы узнала рано или поздно. – Робко попыталась оправдаться Аманда.
- И лучше бы поздно. – Перебил её Риго.
- Её родителям сейчас очень тяжело. – Неизвестно зачем начала рассказывать Аманда. – Они в растерянности. Психиатр это ведь серьёзно, да?
- Как экзамен в школе. – Бормотнул Риго.
- Но с ней ведь всё в порядке, верно? – Умоляюще взглянула Кингсли.
- Со мной тоже. – Обнадёжил Риго.
- Пожалуйста, не шути.
- А я абсолютно серьёзен. Я ведь здоров, у меня есть справка.
- Но ты же раньше…
- Раньше что? – Посмотрел на неё Риго исподлобья.
Полыхнуло зелёным, зрачки превратились в крохотные точки, вены раздулись, а брови подскочили вверх. Это было воскрешение его первой души. Затаскивающей девушек в постель, танцующей под Кобейна и кричащей так громко и душераздирающе.
Он ушёл, махнув Аманде двумя пальцами от виска, даже постарался улыбнуться, но не вышло.
XVI. «Гидраргирум, я люблю тебя»
Казалось, что дальше жизни больше не будет. Приступы слёз, истерики случались сами собой, и больше всего на свете было жалко и обидно. Жалко Карлоса, родителей, себя, друзей, даже бездомных котят, которых она и в глаза-то не видела. Она старалась плакать как можно тише, но шумные всхлипывания вырывались из груди сами собой.
Лежать было невозможно, простыни казались наждачной бумагой, спину ломило, и ужасно болела голова, и эти невыносимые судороги и постоянные тряски, вываливался изо рта и заплетался язык, а зрачки плохо слушались.
Она точно знала, чего ей хотелось больше всего: опять дышать с трудом и чувствовать на губах и языке насыщенный и горький вкус чего-то жареного и Меркуриального, горячего и металлического. Бледная, дрожащая рука сама потянулась к тумбочке и схватила градусник, с силой швырнула за кровать, ближе к изголовью – раздался характерный звон и звук сыплющихся по полу бусин.
Она лежала в палате совсем одна, хотя стояло ещё несколько кроватей. Медсестра заходила редко и не замечала этого вкусного жареного воздуха, может, потому что была в респираторе. Зато она приносила всё новые градусники и свято верила, что все предыдущие забыла в других палатах.
А Макензи коллекционировала их расколотые трупы за кроватью, и там же была рассыпана сотня красивых серо-серебристых бусин, что кружились и катались, и собирались в более крупные тёмные жемчужины, такие красивые, такие вкусные.
«В течении меркуриализма различают три стадии.
Первая - начальная, где имеются астенические, вегетативные расстройства и нерезко выраженные неврологические симптомы - тремор пальцев, оживление сухожильных рефлексов, а также эндокринные сдвиги) и трофические расстройства (ломкость ногтей, выпадение волос, гингивиты). Стадия полностью обратимая.
Вторая - стадия выраженных изменений, характеризуется значительной астенией, похуданием, упорными головными болями, нарушением сна, склонностью к депрессии. При своевременном, активном лечении большинство симптомов подвергается обратному развитию, хотя возможны остаточные явления.
Третья - стадия стойких органических изменений, может быть определена как токсическая энцефалопатия. У больных имеются постоянные головные боли, грубые расстройства сна, зрительные и слуховые галлюцинации, страхи, синдром навязчивых состояний. Нередко наблюдаются психозы, иногда с исходом в слабоумие. Эта стадия почти необратима, даже при активном, длительном лечении и прекращении контакта с ртутью.»
У неё выявили физическую и психологическую зависимость от ртути. Измерение температуры теперь проходило под жёстким контролем и с помощью электрических термометров. Теперь в её палате постоянно дежурил врач-психиатр, им она рассказывала страшные сказки. Риго к ней не пускали, но постоянно обещали свидание через неделю. И так до февраля.
Ни Александра, ни Аманда, которая всё ещё чувствовала себя виноватой, с Риго не общались. Дружеские отношения с ним поддерживал Мик, который начал курить, бросил к чёрту свою физику и в конец испортился.
К слову, Мика можно назвать героем, потому как общаться с Риго стало «ой как» нелегко.
На людях он становился всеобщим концентратором внимания – постоянно манерничал и актрисничал, из любого места скопления людей он уходил с девушкой и даже не спал с ней, а просто прогонял. Мог позвонить ночью и начать рассказывать историю. Мик понимал – Риго всего лишь тоскует без Макензи, он ведь тоже тосковал.
Риго зло и часто дурачился, один раз «совершенно случайно» разбив фотоаппарат Мика, и даже это он стерпел.
С каждом днём он становился всё невыносимее. И это было воскрешение его второй души. Болотно-зелёной. Кататонической.
Это был первый день весны, но теплее не стало ни на градус. Странно, но почему все так ждут этого первого дня?
А Риго ждал, потому что первого марта он увидит Макензи.
Он вошёл в палату, где он сидела на самом краешке кровати. Её волосы chestnut потускнели и поблекли, ничем не примечательные глаза потемнели в конец: теперь не было видно зрачков, она фарфорово-белая и очень худая, особенно ключицы, кожа была на них тонко натянута и, казалось, скоро лопнет.
- Я люблю тебя. – Почти одновременно сказали они.
Риго сел рядом и погладил Макензи по волосам, она невольно прижалась к нему плечом и шумно дышала.
- Я не могу без тебя и ртути… - Шёпотом.
Риго, как ужаленный, отдёрнул руку.
- Что?
- У тебя есть градусник? – Умоляюще посмотрела на него Макензи – Мне совсем чуть-чуть, я только подышу, я их даже больше не ем.
Она напоминала волчонка, побитого и робко выпрашивающего кусок мяса.
Но Риго точно знал, на кого она была похожа. На Нину, на его мать-наркоманку, умоляющую об очередной дозе. Риго ненавидел это своё прошлое, что свело его с ума, и вот оно появилось вновь. Страшно.
Он отошёл от неё, в детском испуге пятясь назад, Макензи, напоминая медузу Горгону, двигалась на него, шатко переступая по кафелю худыми ногами.
- Совсем чуть-чуть… такой вкусный воздух, тебе разве жалко?
Он сжал кулаки. «Опять, опять, опять, опять» Резко рванулся вперёд и схватил Макензи за плечи, сильно тряхнул.
- Ты сходишь с ума!
- Ты сходишь с ума….
- Ртуть опасна!
- Ртуть опасна…
Риго нахмурился, убрал руки.
- Эхохалия что ли? – Не верил он своим ушам.
- Эхохалия. – Как призрак повторила Макензи и упала выточенной статуей.
- Что с ней? – Который раз уже Риго задаёт этот вопрос.
- У неё психические отклонения.
Глаза Риго потемнели, густо потемнели, ужасно. Он вскочил с места и заорал:
- Какие отклонения, что вы несёте!
Доктор протёр очки. Я всегда поражалась их умению оставаться спокойными, когда такое происходит. Ох уж эти психиатры да психологи.
- Я понимаю ваши ощущения. Её родители тоже в шоке, всё-таки кататония – пугающее состояние.
Пауза. Красивое, приятно режущее слух слово «пауза»… неземное слово «пауза»… уносящее к облакам слово «пауза».
Риго улыбнулся и вскинул брови. Улыбнулся так сладко и заводяще, нежно и маняще.
- Какое у неё состояние? – Очень осторожно переспросил он.
- Кататоническое. На данный момент – кататонический ступор, это когда…
- Да не рассказывай. – Риго по-братски хлопнул его по плечу и расхохотался.
Пританцовывая и насвистывая, он покинул больницу.
А вечером он позвонил в квартиру Мика, абсолютно пьяный, с куском соли в руке. Щедро откусывал и жадно глотал, упал на пол и долго кашлял и плевался. И Мик уже потянулся к телефону, чтобы хоть кого-нибудь вызвать, но услышал чуть хрипловатый, но полный счастья голос:
- Она теперь такая же, как я. Представь, такая же… обожаю её.
Сумасшедший встал с пола и, слегка покачиваясь, ушёл и больше возвращался.
Через несколько дней Макензи Чедвик сбежала из больницы. Говорят, после этого инцидента уволили парочку медсестёр. И они ещё долго рассказывали подружкам о симпатяге в красивых ботинках.
Да, они были сумасшедшие, да. Где-нибудь в какой-нибудь справке у них стоит « Ярко выраженные психические отклонения» или что-нибудь в этом роде. Нет, они не кусали прохожих, не писали с балкона, не бегали голышом. Они просто… сумасшедшие. Познакомившись с ними, вы бы не назвали их психами или идиотами, нет, вы выбрали бы тоже слово, что и я. Сумасшедшие.
И у них всё было хорошо. Честно.
Нет, правда. Окончательный и бесповоротный хэппи-энд.
Вкус жареной ртути
© Copyright: Ксения Родриго, 2011
Свидетельство о публикации №211051201039
Свидетельство о публикации №211051201039
Рецензии