Где-то внутри

"И это всё так хорошо, как жизнь, прожитая не зря" (с) Барто & Лёха Никонов - Готов

Штукатурка пальцами крошилась в песок, стекающий водопадами по джинсам на грязный бетонный пол и превращающийся в пирамиду, возможно, настолько же вечную, как те, о которых наблюдатели говорят с придыханием. Ноги затекли после долгого пути через травы и поваленные деревья по узким тропинкам или их отсутствию, и самой прекрасной идеей казалось скинуть поглотившие ноги ботинки и упасть на старую кровать; главное - не напороться на какую-нибудь торчащую пружину и не умереть настолько бесславно. Пока я оглядывалась, бросая взгляд с одной запылённой поверхности на другую, раздался щекочущий душу шорох, и я резко обернулась, пытаясь хотя бы мысленно выковырять сердце из пяток. По потрескавшемуся столу в противоположном углу комнаты пробежал небольшой, размером с наперсток, паук, и я почувствовала, что гнетущее чувство одиночества сгладилось наличием не шибко красивого, но вполне себе обаятельного соседа. Свет вероломно вламывался в комнату через исковерканные куски похожего на слюду стекла, торчащие из рамы, в тусклых лучах своих обличая не то что пылинки, но комья пыли, витающие в воздухе. Я присела на край кровати, недовольно хрюкнувшей в ответ, и внезапно зацепилась взглядом за деревянную рамку для фотографии со сломанным держателем, полусвесившуюся с полки приоткрытого платяного шкафа, стоявшего напротив окна. Оставив рюкзак на полу, я подошла к шкафу, открыла дверцу настежь и закашлялась: здесь бы провести влажную уборку! - аккуратно, чтобы не сломать, перевернула рамку, и по телу прошла невольная дрожь; со старой, блеклой, немного помятой фотографии смотрел ты, смотрел прямо в глаза, как когда говорил что-то важное или нежное, порой бывавшее одним и тем же. На фоне - кривое деревце, не обремененное листьями, сероватая трава и чей-то воздушный змей, неаккуратно влезший в кадр. Руки сложены на груди, футболка немного топорщится под воротом, взъерошенные волосы горят золотом на Солнце; тени падают на любимый образ, и верхняя половина лица выглядит светлее нижней, что делает глаза ещё выразительнее. Ясное дело, непрофессиональная фотография - подозреваю, сделанная твоим отцом где-нибудь неподалеку от вашей дачи; тебе лет 15, счастливый, прекрасный, мне знакомый, улыбаешься и позируешь.

Я положила рамку на основание кровати, чтобы не забыть взять домой, и вернулась к шкафу. На нижней полке лежал ком вещей, пострадавший пусть и не от долгого, но разрушительного времени, и непонятных насекомых, разлетевшихся от прикосновения к одежде. В коме оказались застиранные спортивные штаны цвета хаки, один ботинок - почему? - и, аллилуйя, любимая красная футболка, что на фотографии: пусть дырявая, дико грязная, но его. Под вещами лежала толстая книга про Гарри Поттера, на удивление хорошо выглядящая, по крайней мере, по сравнению с размером жилища; лишь потрепанные окружением и пальцами углы уверяли, что ее положили на полку уже давно, и никто до меня не наведывался в это жилище. Желтоватые страницы хрустели в руках, изредка поцарапанные ногтями и ручкой, и, перелистывая их, я вдруг чуть не выронила золотой кленовый лист с красноватыми прожилками, аккуратно заложенный между страниц. Потрясающе ровный, словно бы выглаженный, как будто бы только что опавший с дерева, он был бы совсем идеальным, если бы не дата, проставленная на нем корявым почерком, возможно, моим, с помощью жирного черного маркера. Пришлось приложить огромные усилия, чтобы вздохнуть и перестать чувствовать невидимую веревку, сдавливающую основание горла; я просто позволила себе повалиться на кровать и прижать лист к обветренным и нервно трясущимся губам, пытаясь погасить в воспоминаниях тот день, когда этот лист упал в твой мотоциклетный шлем. Взору представился уже изрядно позеленевший потолок, пошедший уродливыми трещинами, по углам которого вполне себе уютно и раздольно расположились братья и сестры моего бесшумного соседа, и мне стало так стыдно перед, чёрт подери, пауками, за эту слабость, что я себе позволила, что уже через несколько вздохов я успокоилась и утерла немного распухшие глаза пыльными пальцами.

Захотелось забрать с собой всё, что было в комнате и напоминало о тебе, но я понимала: не стоит растаскивать твое любимое укрытие на части, ведь вся комната и все то, что в ней находилось, уже сама по себе Музей имени Тебя; и пусть её хозяина уже давно нет в живых, нельзя позволять этому пристанищу менять свой облик, пусть даже моими, вполне доверенными, руками.

Я встала с кровати и бережно положила и лист, и книгу на место, а затем подошла к столу и приоткрыла один из покосившихся ящиков. Открывался он натужно, словно не хотел никогда более отворяться, но жилы и мускулы вообще всего верней, и ему все же пришлось сдаться. Внутри лежало множество карандашей и фломастеров, окрасивших дно ящика темно-бордовыми разводами, несколько тонких фантастических книг с дурацкими неплотными обложками, на которых были изображены несуразные чудища и гипертрофированные качки с кривыми мечами, а также тонкие, зеленые, похожие на школьные, тетради, исписанные вдоль и поперек какими-то расчетами, сведениями о мотоциклах и планами на неделю. Я аккуратно перелистывала страницы, боясь нарушить целостность бумаги и вместе с тем ценность заметок, улыбаясь некоторым записям, значение или подтекст которых знала гораздо глубже, чем это было запечатлено на бумаге.

Снаружи поднялся сильный ветер, как я понимаю, часто бывавший в этих краях; потоки воздуха как о гильотину резались выбитым стеклом, борзели и проникали в дом то ли обманно - через щели и выбоины, то ли нагло - через входную дверь или оконные проёмы, при этом ведя седя по-панибратски и поднимая надо полом всё то, что оказывалось недостаточно цепким или тяжелым. Обложки тетрадей колыхались, словно флаги, встречающие долгожданный праздник, и становилось холодно; по позвонкам ласково, но настойчиво пробежал язык ветра, заставляя поёжиться и невольно передернуться беззащитные плечи. Как ты здесь жил? Сколько последних дней здесь провел? Было ли жилище настолько ветхим, пока ты считал его своим настоящим домом, или это уже проделки убийственно жестокой природы?

Я села на пол, подтянув разбитые коленки к подбородку и накинув на плечи футболку, и вдруг поняла, что не осталась одна.