Губа Якшина смотрелась более чем спокойно, она выглядела опустошенно и печально после не давнейшего шторма и убийственно тумана. Серой мути, которая способна родить в сердце только трагическое впечатление. От часа к часу располагающая к себе погода брала верх над сокрушительными деяниями свирепого урагана, и строила на небосводе перекошенную ухмылку из разбитых в пух и прах облаков. Воздушное пространство над Шантарскими островами заполонили перистые белила, наляпанные на основу бледной лазури. Обездвиженные облака принимали причудливые и глупейшие формы, и были похожи на парики, побывавшие в руках захудалого парикмахера. Широкие мазки дешевых белил, до крайности разбавленных водою, рисовали над губой Якшина выразительнейшую картину не состоявшейся гармонии. Перистые облака - предвестники не у молимых циклонов и холодных воздушных масс, не отличались классическими манерами живописи эпохи возрождения. В них не проглядывалось утонченность и красота, они поражали вульгарностью и вызывающим цинизмом.
Солнечный диск, нацепив на себя защитные очки, тупо уставился на отравленную землю и прибывал в некоем оцепенении, не зная, что дальше предпринять. Толи прогнать этих прокисших сорванцов с неба, и исцелить землю яркими лучами, толи предаться ленивой дремоте, отгородившись от мира непроницаемыми очками. Неуверенность и нерешительность потупившегося светила предавались каждой детали, каждой мелочи составлявшей панораму губы Якшина.
Смазанный горизонт терялся на бедной и скупой палитре небес. Скряга художник, в угоду собственному кошельку, смешал две краски, серую с голубой, и сэкономил на пестрых и дорогих цветах. Там где Тугурский залив разрывал берег материка, обезличенное море перетекало в обесцвеченное небо. Темно синяя полоса берега была настолько далека, что иногда ее можно было спутать с грозовым нашествием дождевых туч. Но ни что не двигалось и, ни что не менялось, застывший берег успокаивал взгляд, убеждая в том, что в ближайшее время погода врядле преподнесет неприятный сюрприз.
Ближе к губе Якшина, в пяти милях от Большого Шантара, из воды торчал неправильный трезубец скалистого островка. Три заостренные скалы вздымались над поверхностью уснувшего моря, следуя друг за другом в порядке увеличения. Крохотный островок, прозванный Утичий, как бы не участвовал в гармоничной композиции Шантарского архипелага. Он стоял обособленно, гордо и неприступно. Три скальные пирамидки острова имели крутые срезы и посеченные грани. Издали Утичий казался крайне не пригодным для создания жизни, слишком уж явственно обозначено преобладание каменного хаоса. А жизнь, как известно, требует иных, более тепличных условий. Поэтому остров Утичий дрейфовал по морю, мрачным миражем, выражая грусть и тревогу. Своим скорбным видом, указывая на место разбитых иллюзий, утраченных надежд и потерянной любви. Как бы в подтверждение невеселых мыслей, неизвестно откуда взялся обморочный туман, окутавший зубастые скалы бледной косынкой. Тягучий, шероховатый туман обволок верхушку острова, околдовав его тайной ворожбою.
С правой стороны губу Якшина окаймлял мыс Радужный. Он обрезал полинялые цвета запачканного неба и болезненного моря с видимыми пятнами зеленого недомогания. Своим присутствием он определил границу между удручающими красками «небо-моря» и изумрудной насыщенностью лиственничного леса. Высоченный утес расторг все договоренности об унылом прозябании и привнес на холст захиревшего бытия непоколебимые, бунтарские идеи. Покатые вершины острова, затерявшиеся распадки, холмы, переходящие в равнину, весь Большой Шантар покрывал благоговейный цвет жизнеприсутствия. Зеленая растительность брала верх над видимым пространством острова, она была всюду, ей не хватало места. Мохнатыми ветками кедрового стланика она карабкалась по расщелинам мраморных скал. Вездесущими лиственницами она устраивала завораживающие зрелища, разместив их на краешке бездонной пропасти. Неуклюжие ели, сбившись в кучу, потянулись узкими полосками по южным склонам гор. Зеленое диво буйствовало во всю мощь, насколько позволяла необузданная фантазия природы и опоясавшее остров море.
От мыса Радужного четкая линия скалистого берега, неравномерными скачками приблизилась к центру губы Якшина, где заканчивали свой бег две островных речушки Амука и Якшина. От распадка к распадку скалистый берег разрастался ввысь, меняя цвет и форму. Бурые складки ущелий сменились на оранжевые осыпи мыса Топазного. У подножия мыса застряла в море неприметная скала с таким же ярко выраженным оранжевым щегольством. Издали она напоминала приплюснутый треугольник, отгороженный от мыса небольшим проливчиком. Скала имела собственное имя Три брата, угадать в ней сходных, родственных черт, не представлялось возможным. Она была слишком далека, что бы судить о ней, да и размеры Трех братьев врядле достигали величины несокрушимых атлантов. Три брата если и были таковыми, то, скорее всего, были сравнимы с маленькими гномами, призванными служить красавице Белоснежке.
Скалистый берег постепенно сходил, на нет и тогда таежный лес, подходил в плотную к галечным наносам, определявшим наивысшую точку морских приливов. Обширная дельта рек Амуки и Якшины, метров на сто вдавалась в море. Оголившееся дно, с наступлением отлива, открыло невзрачную картину гниющих водорослей, запутанных клубков морской капусты и скользких голышей, покрытых грязно-желтой слизью. Мелкие птички, пушистыми шариками на спичечных ножках сновали по блискучиму галечнику, выискивая остатки пищи. Крикливые чайки многоголосым цыганским табором вились над обмелевшими ручейками, то и дело, кидаясь камнем вниз. Чайки галдели, кричали, пронзая воздух жалостными всхлипами, режущими слух. Их было так много что, порою собравшись вместе, они превращались в облачный сгусток, находящийся в хаотичном движении. Некоторые чайки устав от бесконечных перебранок со своей братией удалялись к берегу. Важной походкой своенравного помещика, они прогуливались вдоль текучих ручейков, искоса поглядывая на взбалмошный и шумный табор.
Амука и Якшина начинали свой разбег с разных сторон Большого Шантара, и соединялись вместе на выходе в море. Им было далеко до величественной стати полноводных рек и до стремительного напора горных ручьев. Они текли непринужденно, по детски, играючи, и тряслись от испуга лихорадочной зыбью на галечных перекатиках. Два раза в день, с точной периодичностью их устье затапливалось морским приливом. Пресная вода, собранная по капле с окрестных возвышенностей, замещалась соленым раствором полным планктоном и водорослями. Уровень воды в речушках поднимался метра на четыре, и они превращались в сдавленные и вертлявые бухточки. С наступлением отлива илистое дно речушек обращалось в загаженный канал, смердящий таким резким запахом, что чуткому носу, лучше не принюхиваться.
От моря, Амука, несколько сот метров шла параллельно морскому берегу, отгородившись от него высоким галечным наносом. Верхушку галечника покрывали сочные травы и соломенные стебельки с признаками неразвившихся колосков. Лиственничный лес начинался чуть поодаль, где галечный нанос плавно переходил в обрывистый берег.
Береговая линия губы Якшина, до предела вклинившись в глубь острова, стала постепенно уходить скалистыми мысами обратно в море. Левый берег губы, если отбросить взыскательную придирчивость, являлся зеркальным отражением правого берега. Правда, существовали две отличительные и существенные детали. Мраморная скала, разбитая надвое узкой расщелиной, выделялась белоснежным покрывалом, накинутым на однотонное одеяние малахитовой тайги. Что бы разглядеть целиком это удивительное произведение безымянного зодчего, нужно было подойти к самой воде. Иначе, его частично прикрывал разросшийся лес, нависший над обрывистым берегом.
Вторым отличием, бросавшимся в глаза, был мыс Скалистый, окантуривающий Большой Шантар с восточной стороны. Во истину, великая каменная твердыня вознеслась до небес и замерла в холодном и отчужденном оцепенении. Она смотрелась великолепно и божественно, обнажив величественную осанку королевской стати. Еще мгновение, еще пара пытливых взглядов и сердце остановиться от нахлынувших чувств, не в силах далее воспринимать необузданную фантазию природы.
Раздробленные останцы охраняли подступы к ней со стороны моря. Услужливо и до самозабвения предано уходили в открытое море и тонули в пучине безучастных вод. Одинокий кекур стойким, бесстрашным воином вел колонну фанатичных слуг к месту славной и доблестной смерти. Он один, развернувшись грудью к морю, противостоял насильственной стихии волн, заставляя отступать морские течения. Насладившись венценосной победой, в агонии, он взметнул в небо заостренной копье стреловидной скалы и замер.
Испуганное солнце, пораженное столь дерзким и отважным поступком храброго воина, наконец-то воспламенилось и просветлело. Солнечные лучи выжгли белесую вуаль печали и хандры, и загнали небесную кислицу к краю горизонта. Безудержные гонцы светила со всего маха врезались в болезненную гладь спокойного моря и рассыпались на миллионы искрящихся звезд. Блискучие чешуйки перемежающимся потоком понеслись от острова Утичий к устью рек Амука и Якшина.
Ты посмотри… Во!!! Какая красивая складчина обозначилась!
Упоительное счастье и тихое самосозерцание природы было нарушено приглушенным и уставшим голосом, какой обычно звучит у людей преодолевших длинный и уморительный путь. Слова выговаривались с натяжкой и на коротком вздохе, будто человек не мог вдоволь надышаться. Но в речи ощущалась уверенность и сила голоса, на время подавленная сухостью во рту.
Разбитый и уставший путник только-только подошел к галечному наносу, отделяющему вертлявую Амуку от вездесущего моря и остановился, чтобы перевести дух. Он присел на оголенный ствол дерева лежащий на серой гальке, покрытой белыми разводами морской соли. Снял с плеча вещмешок, привязанный к деревянным пяльцами и положил его рядом. Пяльца были вырезаны из куста ольхи и очень сильно напоминали охотничье приспособление для выделки шкур. Надежной бечевкой к ним вязался топор с короткой и выгнутой рукоятью. Лезвие топора было замотано в кожу и завязано шнурком. Выцветшая ткань вещмешка собралась складками, обозначив внутреннюю пустотелость. И только неловкое побрякивание походного котелка возвестило о том, что вещмешок не зря таскают с собой.
Словно малое дитя бережно и аккуратно путник облокотил о ствол дерева свой старый, кавалерийский карабин. Затем обернулся в ту сторону, откуда пришел и облегчено выдохнул. Видимо пройденный путь дался ему с трудом, хотя на лице не было и намека на перенесенные тяготы.
В его сознании воскресли отдельные эпизоды затяжного маршрута, и он кисло поморщился. Особенно четко ему припомнился момент перехода через мыс Скалистый. Огромные валуны и каменные осыпи в том районе буквально запрудили берег мыса. Чтоб проскочить через них требовалось скакать как зайцу. Черные валуны, обласканные солнцем и ветром, настолько отполировались, что удержать на них равновесие, было очень сложно. Залезешь на них и перебираешь ногами, словно по скользкому льду.
Оставшуюся часть пути от мыса Скалистого он преодолел монотонным и выверенным шагом, наработанным за долгие года таежного одиночества. Переставляя тяжелые болотники по трескучей гальке, он не смотрел себе под ноги, а целеустремленно и напряжено искал приметные места, узнавая в светлых полосках берега Амуку и Якшину. Да так вот и добрался, не теряя из виду преследуемую цель.
Да ?!
Вздохнул путник, как будто собирался поделиться с кем-то самым сокровенным и очень личным, будоражащим его душу. Но крикливым чайкам не было ни какого дела до чужака тем более до его переживаний и ноющих ног. Как ни в чем не бывало, они водили бессмысленные хороводы и закатывали непрекращающиеся истерики, отбирая друг у друга щедрое подаяние моря.
Неожиданно морская поверхность приподнялась и стала расходиться по мелководью длинной волною. Часть пернатого табора, пировавшая у самого моря, нехотя перебиралась на береговую возвышенность.
Наступило время полуденного прилива. С каждым новым броском шипящих волн, Охотское море отвоевывало у суши причитающуюся ему долю.
Путник залез пальцами в нагрудный карман штормовки, и извлек оттуда скомканную пачку «Беломорканала». Бумажная пачка, служившая хозяину, бог знает сколько времени, стерлась в пергаментную тряпицу. Синий рисунок до того истрепался, что очень отдалено, напоминал символику Сталинского ново строя. Пачка пришла в такую непригодность, что путник не знал с какого бока к ней подступиться, что бы не причинить ей вреда. Очень бережно, едва касаясь огрубевшими пальцами затертой картонки, он вытащил последнюю папиросу.
Видать и ты дотерпелась и твой черед настал.
Вскоре приятный дымок взвился над его головой, и почти сразу развеялся слабым ветерком, гонимым приливной волной.
Без всего привык обходиться, могу даже сутками без еды по тайге шастать… А вот без нее родимой, нет организму послабления и покоя.
Данное утверждение не предназначалось кому-то абстрактному и не состоявшемуся, оно предназначалось двум его верным спутникам, лежащим у его ног. Две симпатичные Восточносибирские лайки, привыкшие к подобным откровениям своего хозяина, ни как не отреагировали на него. Они продолжали преспокойно лежать, положив мордочки себе на лапы.
Младшего и более резвого пса звали Арго - причудливая кличка, с этим ни кто и не спорил. Сам хозяин удивлялся, как она за ним увязалась. Видимо, кто из шантарских его так прозвал, да так оно и пошло. Сообразительный пес только на нее и откликался, других кличек не принимал, видимо подсознательно, ощущал свое превосходство и чувствовал свою историческую принадлежность к чему-то необыкновенному и важному.
Шерсть Арго с момента рождения имела белый вид, что могло в некоторой степени бросить тень на его родословную. Но этот белошерстный факт ни как не смущал беззастенчивого пса. Выглядел Арго подтянуто и поджаро - настоящий таежник. Узкая и вытянутая мордочка, уши торчком грудь колесом, подтянутый живот и закрученный колесом хвост. Он обладал всеми признаками охотничий собаки, и удачно сосчитал в себе безошибочный инстинкт, чуткий нос, звериную дерзость и безграничную преданность хозяину.
Арго был любимцем хозяина, именно по своей верности и преданности, он завоевал к себе такое отношение. В любую погоду, в шторм или ураганный ветер, несмотря ни на дождь или снег, Арго был рядом. И таскался вслед за хозяином по всем таежным тропам опутавшим Большой Шантар.
Другая, более опытная и взрослая лайка, от носа до кончика хвоста несла на себе огненно-рыжую шерсть. Благодаря своей карикатурной раскраске, она заполучила в наследство не менее смешную и некрасивую кличку – Таракан. Начальник метеостанции Большого Шантара, впервые увидев новорожденного рыжей наружности, в шутку обозвал его тараканом. С его легкой подачи, за псом закрепилась эта странная и возмутительная кличка. Но Таракан оказался умным псом, тем более в нем созрел льстивый и уживчивый характер. Ехидные ухмылки, кинутые в свой адрес, он попросту игнорировал или не замечал вовсе.
Зато особенно радостно и восторженно принимал от чужих людей всяческие вкусности и сладости. Ему нравилось, когда чьи ни будь, крепкие руки бередили ему шерсть по хребту и чесали за ухом. Жаль, что пришлые гости на Большом Шантаре очень редки, и ждать их приходиться годами, а свои, местные, особыми радостями не баловали.
Таракан сладко потянулся, зевнул во всю пасть и положил рыжую мордочку на черный болотник хозяина. Черные глаза Таракана застыли, и он бесцельным взглядом стал смотреть на беснующихся чаек, вынужденных отступать под натиском усиливающегося прилива.
Вот ежели, взять и подсчитать, каких красок в миру больше?! А каких меньше?! Интереснейшая ситуация получилась бы. Как думаешь Арго?
Резвый пес услышав свою кличку навострил уши и принялся обнюхивать руку хозяина, будто надеялся получить чего-то съестного и более материального чем пустотелые звуки.
Анатолий Давыдок, именно так звали уставшего путника проделавшего пятнадцатикилометровый путь от реки Анаур до Амуки, пребывал в гармонии с самим собою. Всей душой и открытым сердцем он созерцал нетронутую и не поврежденную красоту губы Якшина. Анатолий Давыдок любил попотчевать свой ум различными рассуждениями, принимая во внимание любые темы, касающиеся планетарной жизни. Вот и теперь, пораженный столь явной близостью неподражаемой красоты, отпустил мысли в свободный полет.
Вот, к примеру, от чего исходит синева? То окажется ото всюду. Вот погляди Аргуша…
Анатолий Давыдок протянул руку по направлению моря, чем вызвал у преданного пса бурное оживление. Арго сорвался с места и во весь апорт ринулся к беспечным чайкам, обосновавшимися в устье Амуки. Молодой пес полагал, что прозвучала команда фас. А так как молодость воспринимает окружающее скорее интуитивно, а не по опыту, Арго стал исполнять ошибочную команду, играя с чайками в салочки. Он что есть силы, подпрыгивал вверх, клацая зубами по воздуху, пытаясь, во что бы то ни стало схватить пернатого франта. Сметливые и пугливые чайки вовремя подорвались с берега и кишащим роем кружили вокруг придурковатого пса.
Арго выбился из сил, проделывая невероятно высокие прыжки. Он ни в какую не желал мириться с поражением. Высунув бордовый язык, и с трудом дыша, он бегал из стороны в сторону за увертливыми чайками. В горячке не ведая, что, творя, Арго заскочил в студеное море, и тут же словно ужаленный, выскакивал обратно.
У..у!… Чертова бестия, носиться как угорелый. А чего спрашивается? Чаек отродясь, что ли не видал? Вот глупый. Да?… Таракаша?
Таракан, поиграв на ярком солнце, комически рыжей шерстью, вопросительно уставился на хозяина.
— Видал? Что Арго творит. И не сидится ему на месте. Аль еще не набегался за сегодня. Вот бестия, да и только!
Если бы собаки могли строить ухмылку или кривиться, то Таракан непременно бы покачал головой, и снисходительно посмотрел на недотепу Арго. Но природа состроила их плоть по другим критериям и подготовила к иным задачам и целям, нежели человека.
Мудрый и опытный в житейских делах Таракан, широко зевнул клыкастой пастью, и как ни в чем не бывало, положил рыжую мордочку на хозяйский болотник. «К чему спрашивается изматывать себя, вот если бы вопрос стоял о еде, тогда другое дело, тогда бы стоило поскакать. А так ищите простака в других окрестностях!» С этой собачьей мыслью Таракан прикрыл глаза, но из виду Арго не выпускал. «А вдруг, ему все же удастся зацепиться за крыло летающего крикуна».
— Ни чего, ни чего… подрастет, поумнеет! Благо, что храбрости в нем хоть отбавляй. С таким и на медведя идти не страшно.
Анатолий Давыдок посмотрел на Арго добрыми глазами, воспринимая его поведение не иначе как суетливую беготню несмышленого ребенка.
Анатолий Давыдюк впервые появился на Большом Шантаре, двадцать лет назад. В составе геологической партии он был направлен на Шантарский архипелаг, искать самоцветы. Врядле тогда в свои двадцать с небольшим лет он мог представить, что дальнейшая судьба будет неразрывна связана с Изумрудными осколками утопающими в синеве Охотского моря, так называют Шантары его исследователи. С тех незапамятных времен и возникло человеческое притяжение к чему-то сказочному и чистому, какой иногда по нашему представлению являет собою природа.
В те дни на Большом Шантаре существовала, и по ныне здравствует метеорологическая станция. Правда, рабочий состав и начальники поменялись, но чувство товарищеского локтя и влияние удивительного свойства – бескорыстия, ни когда не пропадали. Были, конечно, задаваки, и те, что с ленцой и с прохладцей к жизни относятся. Да только в непростых условиях островного выживания, с человека быстро всякая шелуха слетает. Тогда в восьмидесятые года много людей работало на Шантарской ГМС, двенадцать человек. Разные люди и по характеру и по мировоззрению, целям и возрасту, в основном молодежь присутствовала. Это сейчас тайны земель неоткрытых, да островов непознанных ни кого не прельщают. И в Христофора Колумба они не верят, и говорят, что, мол, Америка сама в Европейский свет на Титанике приплыла. А те, что не поместились, на конкорде прилетели.
Раньше молодым сердцем роза ветров управляла. Звали, манили к себе, заветные дали и скрытые ларцы матушки земли. Посмотрел молодой геолог на людей Большого Шантара, и ему тоже захотелось надышаться упоительным воздухом свободы. Каждой клеточкой прочувствовать свою принадлежность к определенной касте людей, идущих впереди задыхающейся массы народа большого материка. Уговорил начальник метеостанции Анатолия Давыдка остаться и работу предложил
Работа на метеостанции не пыльная особых неудобств не доставляет. Снял показания с барометра и термометра, на глазок обмерил облачность, прицелился к ветру и по радиостанции сводку в центр передал. Положенные часы отмахал и свободен. Можно на Якшину сходить горбушу да ленка блесной погонять. В округе лесной ягоды столько, что глаза на нее уже не в силах смотреть. По брусничнику один раз ладонью проведешь, так полная жменя ягоды в руке окажется. А охота, в лес зашел, так соболек уже хрустом пугает, прыгает по колючим лиственницам, в кедровом стланике мельтешит, пищит, скребется, до сердца пробирает.
Вдоль скалистых мысов лахтаки и ларги лежбища устроили, трясутся жирными телами, на солнце милуются. Пройдешь мимо них так они даже глазом не поведут, за своего держат. От мыса Алай к мысу Скалистому путь не далек километров семь-восемь, две–три лежки обязательно встретишь, а это как минимум тридцать-сорок тюленей.
Про Шантарского медведя и вовсе в народе байки сложены. Бывалые метеорологи сказывают, что медведи специально на метеорологическую площадку наведываются, чтобы о погоде осведомиться. А если баньку поселенцы затопят, так они от Амуки и не отходят, уж больно медведям нравиться, как распаренные метеорологи голышом в речку плюхаются.
Одно успокаивает, шантарский медведь размерами не блещет. С гризли рядом не поставишь, да и с бурым медведем спарринг не проведешь. Шантарский, вроде как по слабже, не та весовая категория, да и характер у него покладистый и обходительный. Из любопытства может, конечно, на чужаков засмотреться, и лапу на встречу протянуть. Но чуть что не так, прямиком в лес, и был таков.
Это вроде, как и, правда, Анатолий Давыдок на собственном опыте убедился, что шантарский медведь пуглив, но тут же самоуверенных смельчаков осадит - «Медведь он на то и медведь. Один раз голову перед тобой склонит и задом вильнет, а в сотый раз так осерчает, так разозлиться, что доброго от него не жди!»
Побыл Анатолий Давыдок на большом Шантаре пару лет, да вот не усидел на месте. Сердце до тридцати лет оно же горячее, пылкое, неймется ему, к чему-то определенному не привяжешь. Оно то и понятно, дежурство на метеостанции упрощено до предела, как будто специально для стариков и пенсионеров разработали. Смахнул снег с датчиков, проверил флюгер, и на боковую, пока четыре часа не истекут, и снова та же процедура.
Позвала роза ветров Анатолия Давыдка за собою, - «Хватит сиднем сидеть, да воду в ступе толочь, пора новые земли обживать. Открой глаза оглянись вокруг… Видишь, сколько тайги нехоженой да зверей не пуганных, тьма!» Ушел Анатолий Давыдок с острова, в районный центр Чумикан подался, там, стало быть, и осел. Долго он в промысловиках ходил в местном охотхозяйстве, одним из лучших считался.
Трудно охотничья стезя давалась. А как же пойди, поймай сто собольков за зиму, не так то просто, каждый божий день в лесу. Тайга в Хабаровском крае - джунгли нехоженые, растет все как на дрожжах. Верба вдоль таежных речек так разрослась, не пролезть. Топольки молоденькие из-под земли частоколом пробились, речку Уду, всю, забором обставили. Лиственница от лиственницы и в метре не стоят, прижались, друг дружке не оторвешь. Что бы через лес пролезть, сто раз в ноги поклонишься, да тысячу раз за ветки зацепишься. Протоптал на зиму путик километров двадцать-двадцать пять, глядишь, на следующий год все восстановилось. Заросла тайга, будто не кто и не хаживал по ней. Да и опасность на каждом шагу подстерегает. Напарника нет, если ушибся или скажем, ногу вывихнул, на себя только и полагаешься, помощи ждать не откуда.
Бывало в лютую зиму, с шатуном встретишься. Ему бедолаге, суровая зима хуже злой мачехи. Худой, голодный, глаза от злобы пеленой заволокло. Встанет на задние лапы, заревет. Снег с веток сыпется, страшная картина, жуть. Оно то ни чего если собаки рядом, завертят его, закрутят, лай на всю тайгу подымят. Без них погибель. Бывало, что перезарядить карабин времени не хватало. Руки на морозе плохо слушаются, одеревенели, будто и не твои вовсе. Пока в подсумок залезешь, да патрон вытащишь, время и уйдет, а матерый зверь рядом. Нет, без верной и хорошей лайки в тайге погибель.
До девяносто четвертого года Анатолий Давыдок в промысловиках ходил, а потом решил обратно, на Шантары вернуться. В те времена все крушилось, и все по чужим карманом распихивалась. У более удачливых и верткозадых все как по маслу шло. Коммерция всем руководила. Оно то вроде и хорошо, только в пределах беззакония и своевластия, она в хлыст, да обдираловку превращается. Распалась в Чумикане охотничье хозяйство, не стало его. Не потому что медведи и соболя повыродились, нет, просто никому это не нужно, забот много, а выгоды не получается.
Вывелись и настоящие охотники, кто куда подался. Одни из-за барной стойки не вылезают, последние запасы спускают. Иные батрачить пошли, браконьерскую икру заготавливать. Нынче икра на вес золота цениться. Взошли в Чумикане словно грибы в дождь, липовые артели и стали Уду бреднями процеживать. Икру в тузлук, потрошеную рыбу обратно в речку. Охотское море спишет, схоронит, что нерестовая река на себе принесет.
Не вписался Анатолий Давыдок в то время, вычеркнула юродивая коммерция его фамилию из списка состоятельных членов закрытого клуба. Прибыл он на Шантар, а тут, время, словно на одной и той же цифре остановилось. Родным духом повеяло в окружающем воздухе. В место денежного зловонья, прежней свободой запахло, все той же чистотой обдало. Как и прежде в молодые годы Анатолий Давыдок надышаться не мог.
Губа Якшина, мыс Топазный и Три брата, зачарованные, в море глядятся. Вдали, остров Утичий трезубцем маячит, облака скалами дырявит.
Метеостанция на том же месте стоит, по-домашнему смотрится. Мосточек, что через Амуку переброшен, предупреждающе скрипит. Банька над речушкой возвышается, небо трубой коптит. Летняя кухня возле огородика, окном сверкает, на солнце стеклом переливается. Все знакомо и мило чувствительной душе. Правда, люди на станции поменялись, да и ряды отъявленных романтиков порядели, вместо двенадцати человек - трое осталось.
С начальником метеостанции Владимир Боковым и его подчиненными быстро характерами сошлись. Большой Шантар на всех людей положительно действует, в области человеческого взаимопонимания. Ведь тут на острове излишков нет, значит, и делить ни чего не приходиться. Тут на метео, только самое нужное присутствует, чтобы жизнь поддерживать. Душа и ум от давления цивилизации освобождены. Нет той призмы, через которую материковские людишки на истину смотрят. Нет в глазах преломления, когда природа в денежном свете видится, и когда ее оценивают распухшим кошельком.
На прежнюю должность обходчика метеорологической площадки Анатолий Давыдок претендовать не стал, хотя имелась вакансия. Его прельстила иная стезя - свободного охотника. Территория Большого Шантара хоть и малая, зато жизнеобильная и щедрая. На кусок хлеба всегда рассчитывать можно, ежели ленью не заражен.
Построил он в разных частях острова сторожки. В северо-западной стороне, километрах восьми от заброшенного маяка поставил сруб из топляка. Красивее местечка не придумаешь, рядом ручей пресной водой журчит, а прямо у ног морская волна, щелистом, дремоту нагоняет. Так что при случае можно и морского зверя подстрелить.
Вторую стоянку обосновал на Большом озере. Озеро это в старо древние времена морской лагуной было. Километров на двадцать в глубь острова вклинивалось. Затем из года в год, намыло штормами галечную косу. Вход в лагуну перекрылся, и превратилась она в Большое озеро. Только вот вода в озере солоноватым привкусом отдает. Приливы в Охотском море высокие, до пяти метров вода подымается. И тогда морское течение по ручью озеро заливает. А вместе с приливом кета и горбуша на нерест заходят, иногда сказывают лахтаки и ларги заглядывают.
Про себя старожилы Шантара, это озеро окрестили Соленым. Бывало, новички туристы зачерпнут воду в чайник и на костер. Заварят чай, а пить его не возможно, горчит вода, безвкусица какая-то непонятная. Толи суп хлебаешь, толи присоленный компот пьешь.
У истоков озера, река Оленья впадает. Оленей на острове давно уж нет, так, одно название осталось, даже рогов и копыт ищи, не сыщешь. Зато рыбы тьма, да и медведь тут постоянный гость. Стало быть, и поставил Анатолий Давыдок свою вторую стоянку на этой изобильной речке, что бы рыбу удить, за медведем следить, да из пресной воды чай заваривать.
Третью стоянку Анатолий Давыдок в южной часть острова организовал, на реке Анаур. От губы Якшина туда четыре часа ходу, это если быстрым шагом. Только завернул за мыс Скалистый, валунный плес пересек, а там и Анаур из леса вытекает. Стало быть, и добрался. Избушка в километрах двух от устья, в тайге прячется. Непрошеному гостю вовек не сыскать, уж больно таежный лес разросся. Куда не ткнись, всюду буреломы и кедровый стланик, иголками ощетинился.
Две недели Анатолий Давыдок на Анауре пробыл, за порядком следил, к зиме готовился. Этой весной медвежонок на лабаз наведывался, разбойничал, весь запас провианта растаскал. Мешочек с гречневой крупой порвал, банки с тушенкой подавил. Кулечек с сахаром под самой крышей был привязан, и тот к рукам пригреб, и сахаринки не оставил. Видать сладкое ему по вкусу пришлось.
Брезентовую крышу в мочалку исцарапал. Лабаз высоко поднят в метрах пяти над землей сбит. И кора с лиственниц снята, и лестница убрана, а вот все-таки удалось сорванцу наверх забраться, наверное коготки у медвежонка остренькие, хорошо за ствол цепляются. Пришлось Анатолию Давыдку стальных гвоздей в сухой ствол вбить. Да не просто, а бы как, с умом медвежью защиту надо делать. Сперва, шляпку на гвозде пассатижами откусить, не ровно, а чуть наискосок, и этой стороной, аккуратно в ствол загнать, чтобы острие не затупить. Вбитый гвоздь должен к верху смотреть, иначе вся эта затея и выеденного яйца не стоит. Если все правильно получиться, медведь ствол лапами обхватит, и тут же наколиться. Пару раз поцарапается, в другой раз не повадно будет лабаз грабить.
Управившись с делами, Анатолий Давыдок со своей хвостатой свитой покинул Анаур и с дружеским визитом направился к Амуке, метеостанцию посетить. С людьми повидаться новости разузнать, о жизни посудачить. Да вот спешить под конец пути не стал, уж больно его красота губы прельстила. Такую тишину и гармонию не каждый день можно лицезреть. Обычно тут туман и шторма господствуют, вместе и по одиночке. Охотское море холодное, ледяное, в летнюю пору вода и до шести градусов не прогревается. Зимние льды только к концу июля ветрами в открытое море угоняет. Бывали года, что вообще лед не таял, носило его из стороны в сторону по губе, то к материку прижмет, то обратно к Шантару припрет, и так до самых морозов. В это лето грех было обижаться на погоду, хоть и не жарко как на черном море, зато для сурового Охотского климата, более чем располагающая.
Засиделся, залюбовался Анатолий Давыдок великолепным пейзажем губы Якшина, тронули сердце знакомые и приветливые места.
Томные волны с поверхностной синевой колыхались у его ног. Пузырящаяся пена нашептывала серой гальке, о чем-то тайном, о том, что скрыто в непроглядном море. Волны-болтушки разбившись о берег, пенной слюной откатывались обратно в голубую купель. Убегая, они увлекали за забой взбудораженные голыши и мелкий песок. Казалось, море живет своей скрытой, загадочной жизнью, дыша, и приподымаясь над сушей. Море насылало на земле пульсирующие колебания, идущие от невидимого сердца океана.
Галочки-чайки обижено носились над Амукой, завязавшееся пиршество в угоду настойчивому приливу прервалось, и было отложено на неопределенное время. И может с надеждой… Да, да!… Именно с ней, белокрылый табор, развернувшись над Амукой, на бреющем полете проносился над заливаемой отмелью.
Устье Амуки и Якшины поглотило море, и они стали напоминать узкие бухточки, повторяющие контуры бывших ручьев. Галечный нанос, охранявший Амуку от посягательств моря, превратился в тощую дамбу, покрытую гибнущим разнотравьем. Мир повторялся, из о дня на день, угасая и воскрешая вновь. Как и всюду - день замещался ночью, яркое солнце слепило и тушило звезды, а земля подвергалась новым испытаниям, исходящим от скоротечного прилива.
Сейчас, отдыхая на бревне, глядя в даль, может, что и вспомнилось ему из прежней жизни. Возможно и пожалел о чем-то. Показалась на миг, что он был несправедливо строг со своею судьбою. По сути своей жизнь на Шантаре ни чем не отличается от монашеского затворничества. Островной мир ограничен вездесущим морем, просто так с него не выберешься.
Опечалился взгляд Анатолия Давыдка, взгрустнулось малость. Человеческое сердце устроено так, что от мажорного звука возбуждения до минорного тона обреченности пол октавы, а то и того меньше. И то, что приходиться видеть изо дня в день без перемен, приедается, знакомое глазу не воспринимается так как раньше, когда вбирал сливки нововидения.
Мало что осталось от былой бунтарской молодости у Анатолия Давыдка, прошла искрометная, ни чего не обещая, ни на что не претендуя. Такова уж вселенская жизнь.
Устоявшаяся седина окутало голову и бархатистую бороду. Хорошо, что еще лысина недостает своим редколесьем. Волос густой, не ломкий, правда вот стрижка не поражает гламурностью и борода, словно ольховый куст пробивается. Ну, так на это оправдание имеется – парикмахеров нет, и в свет не куда выйти. Ресторанов и элитных клубов на Большом Шантаре днем со гнем не сыскать. За то от комаров и мошкары волосяная неразбериха оберегает. Не хватает у комара хоботка, что бы сквозь пышные усы и взлохмаченную бороду к кровеносной коже добраться. Тайга она сама законы моде диктует, тут, чем проще, тем сподручнее.
Кожа на лице и руках от ветра и солнца в янтарный цвет окрасилась. Всегда красная и здоровая как у пахаря, того, что ни свет, ни заря встает да по полю до самых сумерек за плугом ходит. Мужская зрелость о себе на всю окрестную морщинками заявила. Словно бороздки от виска к глазам вспаханы. На лбу такие иероглифы нарисованы, вовек любопытным историкам не разобраться. Читай, перечитывай, а молодость в них не выглядишь.
Кожу на руках, непогода и заморозки в наждак превратили. От такого жития-бытия, одни мозоли, да раны на теле появились. Только карие глаза верными остались, не стерлась зоркость и острота восприятия. Если что шевельнется в лесной чаще, или задрожит, мигом Анатолий Давыдок заприметит. На охоте особое зрение потребно, чтоб не только на горизонте крохотную скалу найти, а такое, чтобы медвежью походку в раскидистом стланике распознать.
Анатолий Давыдок своей наружностью напоминал мудрого филина, того, что всю округу под надзором держит. Ни чего от его взгляда не ускользнет. Затаиться, притихнет, нога на ногу, руки скрестит, и наблюдает, ни чем свое присутствие не выдает, только головой вертит, да глазами каждую неприметную мелочь сверлит
Неожиданно в уединенный и гармоничный мир раздумий Анатолия Давыдка, ворвался непрекращающийся и истеричный лай Арго.
— А что б тебя!!! Доходяга ты этакая…Чего спрашивается, попросту трезвонишь, мысли с толку сбиваешь?
Смышленый Таракан, уловив вопли Арго, понесся ему на выручку...
— Во!!! И этот туда же. Вы что лахтака впервые увидели.
Вблизи берега всплыла точная копия аквалангиста, одетого в черный комбинезон. Голова тюленя маячила над водой лоснящимся мячиком. Округлые глаза, лишенные бровей и ресниц, с удивлением взирали на обезумевшего Арго. Приплюснутый нос, с редкими и длинными усами был похож на непривлекательный нос бульдога. Шея у мнимого аквалангиста отсутствовала, маленькая голова плавно переходило в жирное и обтекаемое туловище.
То и дело, лахтак, устав от взвизгов Арго, вертелся вокруг себя, обследуя прибрежный район. Он был спокоен и самодостаточен, ощущая сто процентную безопасность. Пылающая яростью четвероногое существо врядле решиться залезть к нему в холодную ванну. А острозубые касатки в устье мелководной Амуки не заходят, у них не тот тоннаж, чтобы брюхом по песку скрести.
Лахтак совершенно тупо уставился на берег, не выражая ни каких эмоций, и не думая о том, что бы уплыть или скрыться. Его чрезмерно флегматичное спокойствие вызывало у Арго бурю негодования, он заливался лаем до хрипоты.
Наконец-то на подмогу прибежал заносчивый и в то же время осторожный Таракан. Арго, принимая поддержку, осмелел и с одного прыжка заскочил по грудь вводу. С у двоиной силой, Арго принялся воздавать морскому чужаку по заслугам. Таракан пока еще не открывал пасть, он, было, заскули, прогревая голосовые связки. Но, коснувшись лапой ледяной воды, поджал ее. Купаться ему ни как не хотелось. Он скромно отбежал назад, держа хвост трубой.
Арго, наоборот, окрыленный поддержкой друга, рванул вперед и поплыл к незнакомцу, чтобы всыпать ему по первое число. Ах, если бы Арго знал, что его предали, если бы он хотя бы обернулся и посмотрел на иуду. Арго этого не сделал и самоотверженно плыл вперед.
Таракан, ощущая на себе вину, заскулил и стал оглядываться на хозяина, перекладывая груз ответственности на него.
— Арго! Вот глупый несмышленыш. Ко мене!!! А ну вернись обратно! Арго!
Арго врядле слышал настоятельную команду хозяина. Перед его воспаленными глазами стояла тупорылая физиономия лахтака, и он рвался к нему из о всех сил. Им овладел охотничий азарт и звериный инстинкт. Он почти доплыл до лахтака, оставался пустяк, метров восемь. Еще чуть-чуть, пара гребков и казалось, он достигнет этого псевдоводолаза. И тут лахтак, медленно, по театральному наиграно, вылез на половину из воды, являя миру, жирное тело и грациозно погрузился под воду. На прощание он приподнял свой обрезанный нос, с желтым усом и был таков.
Высокая волна со всего маху накрыла бедолагу Арго. Он заскулил, забулькал вскипевшим чайником, издавая захлебывающиеся звуки. Вскоре промокшая и уставшая собака была выброшена хлесткой волной на берег. Заплетающейся походкой, высунув язык Арго, поплелся к хозяину искать поддержку и сострадание.
— Ах ты,… бестия несносная. И чего тебе на месте не сидится. И в кого ты такой непоседа.
Анатолий Давыдок погладил мокрую шерсть Арго и полез в вещь мешок за конфетками. Из пустотелого нутра он извлек тощий кулек. Развернув его, Анатолий Давыдок с покинувшим воодушевлением обратился к своим подопечным:
— Осталось две. Мне бы на пару дней хватило чаи хлебать…
Не долго размышляя, он дал одну конфетку Арго, а вторую подкинул Таракану, сидевшему обособлено с виноватым видом.
— Берите. Это ни чего что последние, мы сейчас харчами на метео разживемся. У Володи всегда, что ни будь вкусное в закромах припрятано. Верно Таракан?
Таракан при упоминании имени, означающее обильное харчевание и теплую будку взвизгнул от счастья и закрутился на месте.
Анатолий Давыдок завязал вещмешок, подобрал карабин, и начал вставать с бревна. Но тут его что-то заставило присесть обратно. На фоне волнующейся синевы моря проблеснул белый маячок. Со стороны острова Утичий, шла незнакомая двухмачтовая посудина. По всей видимости, это была небольшая прогулочная яхта. Она поравнялась с мысом Радужным, точно следуя по центру губы Якшина. По ее не меняемому курсу можно было утверждать, что направлялась она именно сюда, к метеостанции. Ход у яхты был не быстрым, поэтому достичь берега Амуки она могла не раньше чем через час.
— Во! К нам гости, что ли пожаловали? Это хорошо. Нынче походные люди, не часто на Шантар наведываются. За нынешнее лето это только вторая партия к нам нагрянула.
Анатолий Давыдок стал пристальней вглядываться в новоявленных визитеров, примечая в удаленной яхте знакомый силуэт. «Возможно, я эту яхту видел раньше, два или три года назад» - с этой мыслью он встал с бревна закинул на плечо карабин и направился к лесу.
— Арго! Таракан! Пошли, надо на метео предупредить, чтоб к встречи готовились. Что Таракаша, обрадовался? Снова будешь конфетки клянчить у гостей?
Таракан от волнения не знал что делать. Он мотал головой и с нескрываемым любопытством глядел на белеющий маячок, означающий долгожданные деликатесы и иные поблажки цивилизации.
— Пойдем. Пойдем попрошайка. Ни куда они не денутся. Окромя нас, на ближайшую сотню километров ни кого нет. Мимо нас не пройдут.
Метеостанция располагалась в полу километре от морского берега. Добраться к ней можно было двумя путями. Первым, это преодолеть Амуку вброд и идти вдоль нее. Затем перескочить заболоченную марь и выйти к дороге, заросшей по пояс травой. Дальше, сама станция тебя остановит, мимо не проскочишь, развилок нет.
Да вот не задача… Морской прилив нагнал в речку в воду, так что перейти вброд не получиться, глубоко. Остается доступным лишь второй путь, через лесок, начинающийся в конце галечного наноса.
Таракан и Арго сразу заприметили тропинку и, не дожидаясь хозяина, ринулись к метеостанции. Анатолий Давыдок с трудом пробирался сквозь прибрежные заросли стланика, уминая болотниками фиолетовые колокольца иван-чая. Вскоре он вошел в высокий лиственничный лес. Через лесок вела тропинка, затянувшаяся мхом и сухим ягелем. Иногда она терялась в зеленовато-буром ковре, укрывшись в проплешинах лишайника. Тогда приходилось продвигаться интуитивно, держа солнце у себя за спиной. По правую руку Анатолий Давыдок заметил торчащую трубу с треугольным колпаком.
— Ага. Вот и заброшенная лесопилка, значит до метео рукой подать.
Узкая и извилистая тропинка вновь показалась на глаза. Она была устлана плоским галечником и мелкими ракушками. Знакомый хруст под резиновой подошвой вселил еще больший оптимизм. Двигаться по натоптанной тропинке оказалось на много легче чем увязать по щиколотку в мягком мху, и он ускорил шаг.
Лиственницы порядели, тропинка нырнула вниз, на дно крутого оврага. Анатолий Давыдок приостановился и поднял глаза на противоположную сторону обмелевшей Амуки. На обширной поляне, покрытой иван-чаем, красовались деревянные домики метеостанции.
Через Амуку был переброшен мосток. Три бруса сбитых вместе, положили в метре над водой, а по середине, подставили бочку, набитую до отказа камнями. Слева от мосточка находилась еще одна бочка, только она была вкопана в землю и внутри нее крутилась воронкою вода. Из бочки черпали воду для хозяйственных нужд.
Вверх на бровку оврага вел деревянный настил похожий на корабельный трап. Далее следовала лестница с утопленными ступеньками. Заканчивалась она деревянной площадкой, служащей своеобразным крыльцом для русской баньки. Сверху баньку прикрывала треугольная крыша, дополняла ее банный вид ржавая труба. Семь ступенек выводили на небольшое и узкое крылечко. С фасада бревенчатую стену украшало закопченное окошко. Около баньки лежали поколотые дрова и валялись щедрой насыпью истлевшие щепки. В огромный пень был воткнут внушительный топор-колун. На ступеньках крылечка сверкали цинковые ведра. С лева от баньки пригорюнилась и слегка наклонилась собачья будка. Круглая прорезь собачьего жилища была отмечена узорчатой резьбой. Очевидно, на станции имелся умелый плотник или столяр, корпевший ни один день над замысловатым узором.
С права от баньки восседал осевший домик, может, когда-то и жили в нем люди, но сейчас он оброс травой и выглядел покинутым. Оцинкованная крыша вместо блеска горела бурой ржавчиной. Дверь покосилась, и щели показывали пыльную тьму. За домиком следовал самый настоящий огород. На нем во всю цвела обыкновенная картошка. Ей пришлась по вкусу Шантарская землица, и она радовала глаза, своими зеленными листочками.
В притык к огороду примыкала летняя кухня. Большая по здешним меркам фрамуга со множеством стеклянных глазков смотрелась по дачному мило и трогательно. Сквозь окно просматривалась белая печь, занимавшая внушительную часть помещения. Из трубы вился сизый дымок. Как такового ветра не было, слабые и чахоточные дуновения в зачет не шли. Дымок, выскочив из трубы, стекал бледными клубами по крыше, и кружился над огородническими насаждениями.
От летней кухни влево вел такой же деревянный настил, какой привел Анатолия Давыдка к баньке. Вся метеостанция была опутана этими искусственно созданными деревянными тропинками. Разветвленная сеть пешеходных тропинок предоставляла человеку превосходство над проливными дождями, и разжиженной мутью залитой земли. Уберегала жителей метеостанции от промокших ног, сопливых носов и гриппозных чихов.
С лева от летней кухни гудело, содрогалось и стучало неказистое сооружение с плоской крышей и щитовыми стенами. Оно было прокопчено и промаслено до такой степени, что издали, напоминало угольный сарай. Из тонкой трубы, с четкой периодичностью, выдавливались порции чумазой гари. Черные сгустки, не желая рассасываться в чистом воздухе, некоторое время рисовали над плоской крышей кривые ухмылки. Черномазое сооружение, это не что иное, как электростанция, обеспечивающее людей бесценным светом, устойчивой радиосвязью и показушным благополучием, которым заражен цивилизованный мир.
За содрогающейся электростанцией, был вкопан двухметровый турник, для поддержания у метеорологов спортивной осанки и здоровья. Жаль, что популярностью турник не пользовался, о чем свидетельствовала перекладина, покрытая пупырышками ржавого налета. Следов от прикосновения рук, на ней не наблюдалось.
Зато турник смотрелся эффектно и пленил взгляд подвешенным к нему красным наплавом. Такие круглые шары часто вбрасывало на берег моря. Краболовы отмечали ими садки, опущенные на дно море. Некоторые из них срывало и гоняло во все стороны, пока предприимчивый человек не приспосабливал их под свои нужды. В данном случае пластмассовый наплав изображал на турнике боксерскую грушу. Признаков ушибов, переломов, яростных ударов или вмятин на ней не наблюдалось. Она пребывала в полнейшем забвении.
Деревянная тропинка шедшая от летней кухни уперлось в крыльцо высокого и длинного барака. Бревенчатые стены барака высохли и потемнели. Некоторые из них излучали янтарный цвет, будто их специально пропитали морилкой. На крылечко вели четыре ступеньки. Сверху над дверью висела стеклянная рамка. Серебреные буквы, оттесненные на черной основе, гласили - «ГМС Большой Шантар».
С боковой стороны крыльца был приколочен пожарный щит. Красную фанерку покоробило временем, дождями и солнцем, и она загнулась краями. Очень демонстративно и наглядно на пожарном щите, взывала к осторожности деревенская коса, которую используют на сенокосе. Именно косе отводилась главная роль при возникновении пожара. «Коси все подряд» - был ее девиз.
Большой барак и впрямь был не дюжих размеров. Он доминировал над другими постройками. С фасада выстроились в ряд пять окон, вполне приемлемых для солнечного освещения жилых комнат. Обычно, большие фрамуги в таежной местности не ставят, но здесь все возводилось с учетом поправок на солидность учреждения.
Окна барака выходили на Губу Якшина. Вид губы частично прикрывался лиственничным леском, через который пробивался Анатолий Давыдок. Но в целом картина девственной природы Шантара привлекала, и восхищала скалистым берегом, заканчивающимся у мыса Топазного.
Комнаты выходящие на эту сторону пользовались у метеорологов особым почетом. Ведь как приятно потянуться по утру всем телом, наблюдая через окно божественный и первозданный пейзаж острова.
За большим бараком, чумазой электростанцией и летней кухней, на пригорке, виднелась метеорологическая площадка, так сказать заветное место героев дающих подробные и не всегда исполняемые прогнозы. Ее прямоугольная зона недоступности была огорожена колючей проволокой. Подступы к ней заполонили огромные цветочные поляны Иван-чая. Тайное место зарождения прогнозов выглядело по-современному. Решетчатые башенки, белые трапы с чистыми ступеньками, голые столбы, беззастенчивые антенны, нацеленные в небо, флюгер, подставляющийся под грозные ветра, все это подымало настроение и убеждало в том, что Большой Шантар, это еще не край земли, это цивилизованная окраина.
В целом если отбросить незначительные прорехи и недочеты, станция выглядела, обжито и по-домашнему уютно. На ее территории все было обустроено как у себя дома, на дачном участке, без парадности и изыска, но со вкусом. Станция располагала к себе своей простотой и ненавязчивостью. Всем своим бесхитростным видом она как бы подчеркивала – «Будь добр, заходи и живи. Ни каких проблем и лишних церемоний». У человека посетившего станцию создавалось впечатление, будто он побывал в гостях у закадычного друга. С первого взгляда, все казалось узнаваемым и близким.
— О!!!… Здорово! Давненько, не посещал наши края.
На крыльце жилого барака, прямо под вывеской «ГМС Большой Шантар», возникла худая и вытянутая фигура начальника метеостанции Володи Бокова. Он протер слипшиеся глаза и заспанным голосом продолжил начатую речь:
— А я тут… передал двенадцати часовую сводку и на боковую. Продрыхнуть малость. Глаза закрыл, чувствую, твориться со мною, что-то не ладное, не спиться, ворочаюсь из стороны в сторону. Крутился, крутился, встал чтоб из ковшика воды напиться. Глядь в окно, а от бани, Арго и Таракан несутся. Вот вышел тебе на встречу.
Володя Боков был одет в армейский камуфляж. При чем не в тот простенький, который носят рядовые и ефрейтора, а именно тот который положен офицерскому составу. На голые ноги надеты тапочки китайского ширпотреба. Они были хороши и удобны, в отличие от тряпичных. Дольше носились и не промокали, да к тому же всегда имели приличный вид.
— Проголодался, небось? Пойдем, я тебя накормлю.
Володя Боков почесал носком тапка голую пятку и бодро спустился со ступенек. Благодаря худому телосложению, камуфляж на нем смотрелся мешковато, особенно со спины. Обезжиренное тело, избыточная энергетика, легкость и проворность в движениях, создавали из Володи Бокова вид молодого студента, увязшего в бесконечных экзаменах и зачетах, в линейной алгебре и матричных задачах. Короткая стрижка, заостренный подбородок и впалые щеки лишь усиливали это впечатление.
— Володь… Ты это, Арго и Таракану чего ни будь, сообрази, а то они с утра постятся.
— Не волнуйся, и тебе и им каши с тушенкой хватит.
Володя Боков семенящими шажками, вытянувшись в струнку, устремился к летней кухне. Арго и Таракан, виляя хвостами, крутились под его ногами и не давали прохода. На мордочке Арго воссияла восторженность, казалось, вот-вот и он улыбнется очаровательной улыбкой. В отличие от беснующегося Арго, Таракан придерживался деликатной дистанции, но был на пол корпуса ближе к долгожданной миске.
Анатолий Давыдок снял с плеч, а вещмешок и положил его на ступеньки жилого барака. Старый кавалерийский карабин, побывавший в таких переделках, что иным даже и не снилось, занес в дальний угол крыльца. Обмякшей походкой, в полу обороте к губе Якшина, он проследовал на летнюю кухню. Белый маячок яхты упрятался за леском и Анатолий Давыдюк его не увидел.
; Володя… Папироску бы… Для сердца и души… Тут есть или нет?
Володя Боков, сколько помнил себя, а это довольно внушительный срок, аж сорок три года, не был уличен в курении табачных изделий. Но зная о слабости Анатолия Давыдка к табаку, протянул пачку «Беломорканала».
- Захватил, когда из комнаты выходил. Знал что ты на нулях, и что без курева, тебе туговато приходиться.
Анатолий Давыдок с величайшим удовольствием, разгладив торчащие усы, принялся раскуривать белую трубочку, наполненную тонизирующим снадобьем. Посеребренная сединой борода удачно гармонировала с белой папиросиной, она буквально утопала в ней, когда Анатолий Давыдок загонял ее в уголок рта.
Внутри летняя кухня выглядела ухоженной и не брошенной на произвол судьбы, как это зачастую бывает, когда мужики живут одни, без женщин. Большая печь выложенная из красного кирпича располагалась напротив входа в левой части помещения. Боковины были обмазаны глиной и освежены известковой побелкой. По углам печи, около подувала, и полукруглой духовки торчали оголенные и по крошившиеся кирпичи. От жары глина отпадала, и хозяевам приходилось подмазывать печь. Новый, более светлый слой глины наносился поверх старого и выпирал буграми. На печи лежала чугунная плита с двумя различными наборами колец. Пятилитровый столовский чайник, стоял на уголке плиты. Внутри него что-то лопалось и шумело. В любой момент чайник готов был разразиться горячим паром, словно непредсказуемый гейзер.
Ржавая труба уходила под крышу и терялась в металлической обивке предохраняющей кухню от пожара. Деревянный потолок, из-за прокопченного, темного цвета казался низким. Эффект тесноты ощущался с первым шагом по кухне. Слева у входной двери стояла самодельная тумба на ней расплющилась двух конфорочная электроплита. Возле тумбы, на полу, собралось скопище чугунков, кастрюль и котелков. Выше этой груды кухонной принадлежности было только оцинкованное ведро, наполненное водой.
Огромное по здешним меркам окно выходило на огород, и раскрывала для посетителей панораму губы Якшина. Полупрозрачная мозаика маленьких стекол, составлявших большое окно по-разному преломляло солнечный свет. Запыленные стекла сочетались с прокопченным покрытием в верхней части окна. Между стекл, рама была двойной, летали обморочные мухи и дзилинькали крылышками по стеклу.
Отсутствие женского, чистоплотного начала сказывалось на островном быте отшельников. Мужская логика и мужское видение угадывалась в каждом предмете и атрибуте кухни. Но надо отдать должное сотрудникам метеостанции, для одиноких мужчин наблюдаемая чистота была удовлетворительной. В мире, существуют более негативные примеры мужской безалаберности и безответственности.
К окну примыкал длинный топчан, на котором запросто могли поместиться четыре добротных увальня. Далее следовал не менее вытянутый, обеденный стол, застланный порезанной клеенкой. На столе, возле стены стояла двухлитровая банка с огуречной этикеткой. Над круглой горловиной покоился засохший букет полевых ромашек.
- Володь. А где Иван и Сергей?
Анатолий Давыдок расположился на топчане и оперся расслабленной спиной о подоконник. Его уставшее тело походило на эластичною веревку, которую сперва скручивали, потом вытягивали, а под конец оставили в покое. Чувствовалось, что Анатолий Давыдок очень устал.
- У себя, наверное. Спят, что еще могут делать? Ты же сам знаешь, их,… лишний раз не заставишь пошевелиться. Будут лежать, пока очередь на вахту не настанет.
Володя Боков суетился над кастрюлей, выуживая черпаком самые жирные кусочки тушенки.
- Держи, сейчас ложку дам.
Он передал алюминиевую миску Анатолию Давыдку и потянулся за деревянной ложкой торчащей в стеклянной банке.
- Я говорю Сереге… Сходи на Якшину. Там вон бредень на берегу лежит, рыбы налови… По сути дела ведь там работы практически нет. Перегородил до прилива, а часа через два проверил. И все!
Выступать в роли воспитателя у Володи Бокова ни когда не получалось. Ему мешала душевная доброта и воистину, героическая терпимость. По своему мягкому характеру, он не любил принуждать, тем более доставлять окружающим трудности и хлопоты. Он взаправду верил, что если он, лично, будет относиться к делу ответственно и с пониманием, то и другие будут поступать также. И когда Володя Боков замечал в поступках людей недобросовестность и наплевательское отношение к делу, то он по настоящему огорчался. И винил, прежде всего, себя, как неудавшегося начальника, за то, что не предугадал ошибку в деяниях подчиненного.
Володя Боков был одним из тех редких людей, кто еще доверялся окружающим как себе. И глубоко верил в то, что миром управляет романтика и любовь.
- Молодой парень, ему бы бегать, резвиться… Двадцать пять лет… Ты только представь себе. Ты вон, в свои года, весь Шантар вдоль и поперек исколесил. А он четвертый месяц на стажировке, а дальше метеорологической площадки носа не высовывал. Боится, что ли? Будто там его медведь дожидается.
Володя Боков повернулся к двери, услышав льстивые взвизги Таракана. Тот сидел на задних лапах в дверном проеме. Мохнатый хвост ходил из стороны в сторону как помело. Узкая и вытянутая мордочка принимала жалостливые виды, то и дело касалась пола.
- У ты, попрошайка. Небось, слопал, и слюну не успел пустить.
Анатолию Давыдку захотелось приструнить неучтивого пса.
- Погляди на Арго. Он ведь не скулит, пузыри не пускает, а ты словно юнец… Разжалобить пытаешься.
Арго, восприняв похвалу, оттолкнул Таракана к дверному косяку и протиснулся на кухню. Ни минуты не колеблясь, он, прижался к хозяину, обнюхал его руку, прокрутился на месте и лег у его ног. Тем самым ненавязчиво напрашиваясь на добавку.
- Ладно, ладно… ты больно с ними строг. Арго пошли я вам еще насыплю.
С этими словами Володя Боков подошел к самодельной тумбе, взял опустевшую кастрюлю и направился к выходу.
- Пошли Арго… Пошли…
Арго, преданным взглядом посмотрел на хозяина, будто спрашивая дозволения, но превозмочь голод не смог. Предательски поджав хвост, Арго ринулся за свербящей нос гречневой кашей с тушенкой.
Анатолий Давыдок не притронулся к еде, он наслаждался дымящей папиросиной, полной грудью вдыхая табачное снадобье. Он отдыхал душой и телом. Любой поход будь он дальним или близким, все равно накладывает отпечаток на тело, мысли и душу. Как ни крути, это не просто прогулка по лесопарковой зоне, городского агломерата. Это напряжение и собранность. На трамвайчике или троллейбусе не подъедешь, когда почувствуешь усталость в ногах. По галечнику да курумнику так пятки набьешь, неметь начнут. Это там, в городе дорожки ровным асфальтом покрыты, а здесь что ни шаг, то препятствие. Чуть оступился, ногу в миг выкрутишь.
«Теперь все… можно расслабиться…» - отозвалось в мыслях Анатолия Давыдка.
- Дома как ни как…
Чуточку, помедлив, он произнес в пол голоса, не то утвердительно не то вопросительно:
- Дома?!…
…и закрыл глаза,
- Боже как хорошо…
- Что, наверное, устал? Часов семь от Анаура шел?
Володя Боков мягким голосом выудил сознание Анатолия Давыдка из собственных раздумий.
— Да… есть малость, устал, и чего-то занемог, и душу подлечить не против. Посидеть бы сейчас за столом, о том, о сем потолковать. Что бы повод был, и что бы тема для разговора на столе присутствовала. Чтоб разговор затравить. Да?…
Сердца Володи Бокова кольнула тоска, проснулась родимая, а может, и не спала вовсе, а лишь притаилась, ностальгия по общению. Все можно пересилить, все лишения и тяготы перенести. Можно даже привыкнуть к тому, что телевизора нет, и радио временами хандрит. И если холодильника под боком нет, тоже не беда. И за водой к Амуке можно сбегать, нет проблем. Все это по силам обыкновенному человеку. Но как вытерпеть изоляцию, как обойтись без обширного человеческого общения? Вот где тоска и одиночество заводят в тупик.
Что нужно предпринять какие процедуры провести, что бы изо дня в день встречаться с одними и теми же людьми. Пользоваться одним и тем же набором слов, типа: «Здрасти… Как дела? Как погода? Не холодно ли в бараке?», и при этом не потерять здравый рассудок. Все это настолько угнетает и вызывает такое отвращение к месту своего обитания, что можно завыть волком, или обнаружить в себе признаки тихого помешательства.
Что произошло в душе Володи Бокова и Анатолия Давыдка? Какие переживания и горести заставили их обречь себя на изоляцию от внешнего мира. И как они смогли сохранить человеческий облик с присущим набором добрых качеств души.
Что испытывает человек, когда долгожданный вертолет, прилетев один раз в год, откроет на время двухстороннюю связь с материком? На один час, на шестьдесят минут раскроется окно в параллельный мир, развивающийся такими быстрыми скачками, что Шантары покажутся недоступной и безжизненной луной.
В этот короткий промежуток времени Шантарские отшельники переживают внутри себя настоящий стресс. Ощущение обреченности полнейшего вакуума, и осознания, что тебя вычеркнули из реального мира и замуровали в глухом склепе. Такие трагичные мысли не покидают до тех пор, пока крылатая машина не испариться в синем небе, пока не будут прочитаны все письма и обговорены все новости, потом… Потом сердце вновь погрузится в эликсир спокойствия. Вопрос лишь в том - надолго ли?
Эта тема ни когда не затрагивалась, и не обсуждалась в тесном шантарском коллективе. На подобные разговоры накладывалось негласное табу. Но душевные излияния все же происходили. Каждый знал о друг друге все и даже самые личные и не всегда приятные подробности. Но раскрыв однажды душу, заболевший тоской человек, больше ни когда не возвращался к этой теме. Как будто ее вообще не существовало.
К чему ворошить то, что приносит мучительную боль и сердечные терзания. От этих мыслей открещивались всеми известными методами не исключая и затяжной беспробудный сон. Но иногда душевное недомогание очень сильно давило на психику и тогда шантарские отшельники, в который раз искали оправдание тому, что с ними сталось и где они сейчас.
— Ты знаешь,… все бы отдал, что бы вот прямо сейчас, сию минуту, увидеть нового человека. Просто… хотя бы… послушать его речь. Пускай он трепится на любую тему и разевает рот по любому поводу. Это не важно! Главное что бы это был посторонний человек, другой, совершенно новый, не из нашего мира. Я буду слушать его хотя бы ради того, чтобы убедиться, что кроме Шантара на свете еще,… существует земля.
Володя Боков как-то сжался, рука неуверенно затеребила нагрудный карман камуфляжа. Его словно подкосило и он присел за стол напротив собеседника. Лицо и глаза не изменились, как и прежде, они выражали недоумение вечного студента.
Анатолий Давыдок дотянул до того, что табак выгорел, и начала тлеть сама бумага. Тогда он аккуратно засунул дымящийся бычок в жестяную банку, небрежно вскрытую ножом.
— Гости… это, конечно, было бы к стати. Жаль… Но посетители к нам не записаны.
Анатолий Давыдок лукавил на счет гостей, он то знал, что скоро к Амуке подойдет яхта. Ему хотелось слегка поиграть на нервах горемычного коллеги.
— Проводили мы в конце июля комсомольчан, и… баста! Теперь до октября к нам никто, окромя вертолета, не заявится. Разве что чудо, какое ни будь, произойдет.
Володя Боков скромно улыбнулся, тонкие губы растянулись и в уголках рта образовались грустные складочки.
— Да… Молодцы эти комсомольчане. Уже третий год подряд к нам ходят. Представь на плоту, от Комсомольска по Амуру до Николаевска. Потом триста километров по морю до Шантар. Маршрут не из легких. А вспомни-ка,… погода в июля не баловала. Туман, шторма, ветер с материка. А лед? Его только к двадцать второму числу в открытое море унесло.
Глаза Володи просветлели от хороших воспоминаний, но Анатолий Давыдок вновь нарочно, потянул тему разговора в трагическое русло.
— Молодцы,… да молодцы… Только ведь время не повернуть вспять, убежало за горизонт вслед за солнцем. И нам тут одним зиму куковать.
— Да…а…
Володя удрученно выдохнул, и как обиженный мальчишка продолжил сверлить глазами затененный угол кухни.
— Ну ладно,… пошел я. Тебе нужда горевать заставляет. А меня сердце, к приятным делам завет.
Анатолий Давыдок привстал из-за стола и беглым взглядом обежал открытый участок губы Якшина. Да так что бы Володя, не заметил подвоха.
— Куда собрался?
Замыкаясь в самом себе, мрачнел с каждой минутой Володя.
— Дак ведь гостей приваживать надо, а не скорбеть по ним. Пойду, икорки с погребка достану,… у меня там и корюшка присолена, где-то,… в бочке.
Володя пришел в полнейшее замешательство он не понимал, что происходит с его другом.
— Каких гостей? Что ты тут языком плетешь?
Анатолий Давыдок попятился задом к дверному проему. Лукавая улыбка запуталась в густой бороде, сквозь ощетинившиеся усы проглядывали белые зубы.
— Постой… постой…
Володя понял, что его разыгрывают, резко подорвался с места и стал заглядывать в окно.
— Наверное, ты на море что-то заметил, иначе, не смеялся бы надо мной.
— Все-все… Сдаюсь, а то мой розыгрыш добром не кончиться. Ты вон начинаешь сердиться.
Володя Боков, никогда ни при каких обстоятельствах не выказывал окружающим негодование или дикую, неконтролируемую озлобленность. Его скромность и терпеливость брала верх над всеми проявлениями звериных инстинктов.
Володя смутился, но интерес к предмету розыгрыша не потерял. Широко открытыми глазами он уставился на море, с нетерпением ожидая развязки.
— Я когда на берегу Амуки сидел, то видел яхту. Она к нам направлялась.
— Так, где же она, на море я ни чего не заметил?
— Вот-вот должна подойти, тогда она напротив Радужного была. От туда часу ходу.
Володя протиснулся между столом и длинным топчаном и приник к пыльному стеклу.
— Не видно. Сам посмотри. Радужный и Топазный как на ладони. Больше никого нет.
— Может, отошли в сторону? Полного прилива ждут. Там ведь мелко, вот и рыскают, фарватер нащупывают.
— Тебе, наверное, почудилось. Очки не носишь, вот по стариковски и кажется, что ни попадя.
Наступила пора смутиться Анатолию Давыдку, его охотничья профпригодность ставилась под сомнение.
— Да нет же. Как тебя сейчас вижу, так и яхту идущую от Утичего видел. Арго и Таракан свидетели!
Арго и Таракан в полной мере испытавшие счастливые мгновения насыщения, пребывали в запредельном экстазе. Они лежали на травке, не шелохнувшись, и даже назойливая мошкара не могла согнать с них упоительную дремоту. Чего же тогда говорить о призывах хозяина, стать какими-то свидетелями.
Все же Арго приподнял сонную мордочку и затуманенными глазами уставился в ту сторону, откуда донеслась его кличка. И тут же его голова обессилено рухнула на лапы.
— Ага! Ты еще всевышнего в свидетели призови.
Володя Боков отстранился от окна, застегнул верхнюю пуговичку на камуфляже, как перед смотром, и располагающе улыбнулся.
— Ладно. Идем, посмотрим на этих паломников, что к нам в скит решили наведаться.
Они вышли на открытый воздух и по дощатой тропике, направились к большому бараку. Арго и Таракан учуяли, что пропускают нечто необыкновенное, вскочили, и виляя хвостами устремились за людьми.
Анатолий Давыдок собирался сойти на проселочную дорогу, скрывавшуюся в пышной траве, и тут резко обернулся в сторону крыльца. Под Вывеской «ГМС большой Шантар», стоял Иван Загрузный. Небритое лицо, короткая стрижка, клиновидный подбородок. Глаза, которые ни чего не выражали и которых, редко что трогало из жизни, творившейся вокруг него. Он был одет в байковую рубашку с геометрическим рисунком в стиле беспорядочных клеток. Генеральские трико с желтыми лампасами обвисли, зацепившись резинкой на животе. На голые ноги натянуты тапочки, обходительного китайского производителя.
Иван Загрузный попал на Большой Шантар, тем путем какой избирают псевдо-талантливые неудачники. Обиженные на жизнь, на фартовых соратников, такие люди скрываются от ненавистного им мира, где-нибудь за околицей цивилизации. Им ненавистен старый, заблудший мир, где талант не цениться по достоинству, а гений отвергается по причине несомненного величия.
Они мечутся, ищут уединения, рыщут в поисках девственной красоты, где они, по собственному убеждению, смогут создать, что ни будь, этакое, идеальное и бесценное. Именно оно, это кристально-чистое творение, утрет нос задавакам и обидчикам, заставит их воспылать завистью.
Эти надломленные таланты рвутся, стремятся достичь края света, теряются в адресах и датах, они в вечных поисках. Они клянут неблагодарный мир, лилиея и оберегая свое самолюбие. Они грешат на все и всех, но из-за трусости и малодушия, им ни когда не заглянуть внутрь самих себя. Они даже не пытаются разобраться, чего на самом деле, стоит их талант.
Встречая людей, со страдальческой наклонностью, они убеждают их, что заняты чем-то обстоятельным, важным, тем, что в скором времени разрушит устоявшиеся стереотипы. Нужно готовиться к тому, что они перевернут вселенную и укажут людям свет истины.
Время уходит, разговоры о великом предназначении продолжаются, а на самом деле ни чего нет. Светлые мысли, и важные дела застопорили ход, и отстаиваются у зачахлого пирса.
Тогда несостоявшиеся таланты прибегают к последнему средству. Они заливают беспредельное горе, тем, чем Русский человек смывает с себя личность.
К счастью или не счастью, но на Большом Шантаре действует сухой закон. Не потому что все стопроцентные трезвенники, нет, просто потому, что «это самое», на физической стадии отсутствует. Успокаивающий абсент существует только в образном понимании, короче говоря, в мечтах.
Иван Загрузный обосновавшись на метеостанции, и излив товарищам душу, не почувствовал сострадания с их стороны. Он замкнулся в себе и практически ни каких движений или поползновений к лучшему не производил. Он предался лени и затяжной скуке, но на дежурство ходил четко, как и полагается.
— Яхта под берегом мечется.
Голос Ивана Загрузного звучал отсутствующе, в нем угадывалась щегольская бравада заключенного. В принципе Иван Загрузный и походил на него. Он сутулился до не могу, и пользовался манерами и повадками общепризнанного пахана. Мускулы не выделялись на его дряблом теле, сказывалась малоподвижность, нехватка витаминов и свежего воздуха. Не покидало ощущение, что его здоровье, было подорвано на пыльных нарах за долгие года отсидки.
— Я заходил к тебе в комнату...
Иван Загрузный еле ворочал языком, обращаясь к своему начальнику, внутри него воцарилось полнейшее безразличие.
— …тебя нет. Смотрю на море,… белое маячит. Яхта двух мачтовая, без парусов. Она сейчас за лес зашла, отсюда не видно.
— Точно! Они полного прилива дожидаются, чтобы потом в Амуку войти и там обсохнуть.
Заключил Володя Боков и уже на ходу бросил меланхоличному Ивану:
— Ты с нами?
— Да. Отчего и не пойти. Надо глянуть на диковинку.
Арго и Таракан понеслись первыми, теряясь в глубокой колее дороги. Их хвосты и головы мельтешили в арочных навесах высокой травы. Володя Боков резвой походкой следовал за ними. Анатолий Давыдок не спешил, все самое зрелищное в его жизни прошло, хотя он и не терял интерес к новизне. Иван Загрузный и вовсе не торопился, и когда густая трава смыкалась перед ним, он останавливался, и не хотя, бочком, протискивался дальше, отводя, налитые стебли рукой.
Полускрытая дорога у одинокой березки повернула на лево. Под кроной березки возникла узкая тропинка. Соскочив с бугорка, тропинка упиралась в ручеек. Прогнившая доска, опершись на автомобильный скат, соединяла два бережка. Пробежав несколько десятков метров, тропинка тонула в заболоченной низине. Мох, до предела пропитавшись влагой, неприятно чавкал под подошвой сапогов. Кое-где в заболоченной низине набухли кочки. Они прикрывались карликовыми кустиками ольхи, и если хорошенько присмотреться, можно было заметить голубенькие ожерелья голубики.
Анатолий Давыдок был в болотниках, и заболоченную преграду будто и не замечал. Широким шагом он проскочил бугристую марь и оказался на пригорке. Справа петляла заброшенная колея дороги, в точности повторяющая контуры таежного леса. На дорогу напирал кедровый стланик пустивший возле нее извивающиеся корни. По левую руку текла располневшая Амука. Галечный нанос, как и прежде, охранял ее от морского натиска. Речка, изогнувшись пару, раз шла вдоль наноса узкой бухточкой, затем резко поворачивала влево и терялась в море.
Амука изменилась до неузнаваемости, если во время отлива по ней можно было прохаживаться в сапогах, то теперь, морской прилив поднял ее уровень на три метра.
— Вон они!!!
Бугристая марь ни сколько не задержала быстроходного Володю Бокова, он попросту обогнул ее. По самому краю Амуки проходила тропинка, начинавшая в конце дороги, где стояла одинокая березка. Если Анатолий Давыдок направился прямо, через бугристую марь, то Володя свернул к реке и вдоль нее проследовал к месту встречи. Из-за оврагов, коряг и густой травы, эта тропинка не пользовалась особым успехам у шантарцев. Ходьба по ней напоминала бег с препятствиями. Выскочил на бровку оврага, и тут же, семеня ногами, чтобы не споткнуться, слетаешь вниз. При этом подпрыгиваешь горным бараном, перескакивая торчащие коряги. Этот путь был самым коротким и поэтому Володя оказался первым, возле места предполагаемой швартовки.
— Гляди, что-то они там, копошатся,… по-моему, в дрейф легли. Якорь не сброшен.
— Наверное, так,… может, случилось что?
Анатолий Давыдок прищурился, длинные волосы, посеребренные пеплом минувших лет, закрывали глаза. Он то и дело поправлял не стриженую челку.
Тихий ветерок дул со стороны материка, нагоняя приливную волну. Море успокаивалось, время прилива подходило к полному стоянию воды. Изумрудная купель с поверхностной синевой, замирала, очищаясь от легкой зыби. Крохотная яхта белым мазком гуаши, красовалась на бирюзовом фоне губы Якшина. Словно перелетная птица, на время, прервав свой бесконечный полет, она колыхалась в невесомом волнении моря. Яхта грациозно и изящно вальсировала, проделывая бессмысленные пируэты. Рисуя пенные кружева, на блискучей поверхности моря.
Около нее сновал катамаран, синие баллоны, то и дело тыкались в борт яхты, и резиновым мячиком отскакивали обратно. Паруса были собраны, две мачты как горделивые сиротки, тянулись ввысь, задравши нос. Яхта вместо окрыленной птицы напоминала подраненного птенца.
Прерывистое эхо доносило до берега отголоски стучащего двигателя и прерывистую речь людей. Темные фигурки пассажиров, осаждали крохотную палубу. Все целеустремленно глядели в сторону кормы. Люди сгруппировались на одном борту, казалось, что сейчас яхта зачерпнет воду и камнем уйдет на дно. Пассажиров было очень много для крохотной яхты, им не хватало места. Некоторым пришлось зацепиться за гафель, и раскачиваться, словно на качели.
Кто-то, самый отважный соскочил на юркий катамаран и стал подтягиваться к перу руля. Храбрец, одетый в синий комбинезон, засучил рукава, полез вводу.
— Как пить дать, на винт, швартовочную шкеру намотал.
Анатолий Давыдок и Володя Боков обернулись на безжизненный и безразличный голос, лишенный эмоций, тревог и волнений. Наверное, таким тоном, непредвзятый судья оглашает смертный приговор без вины виноватым.
Иван Загрузный уцепился зубами в догорающую сигарету и искоса поглядывал на яхту. Его тапочки и генеральское трико были заляпаны грязью, на коленках прилипли мокрые травинки и листочки голубики.
— Я говорю,… проворонили… За натяжкой каната не уследили, когда скорость сбросили. На винт намотали.
Процедил сквозь зубы Иван Загрузный и сплюнул окурок в сочную и высокую траву.
— Наверное, так?…
Не уверено вторил ему Володя Боков.
Нечто необъяснимое, неведомая сила, заставила Анатолия Давыдка улыбнуться – «просто так!» Ведь бывает такое, что на человека нахлынут радостные чувства. Скрыть их, утаить в себе не возможно, эти чувства проскальзывают наружу через улыбку, через искорку в глазах.
Возможно, Анатолий Давыдок вспомнил, что ни будь из своего далекого прошлого. Незнакомая, а быть может узнаваемая яхта, всколыхнула потаенные уголки памяти. Ведь новизна провоцирует в нас возвращение к пережитому, хотя бы и мысленно. Невиданные доселе картинки, сегодняшней жизни, возрождают из небытия давно забытые иллюстрации к прошлому. В них есть что-то общее, притягательное и сходное.
— Володя,… у меня такое ощущение,… что эта яхта бывала у нас. Да?…
— Что-то в ней есть?… Но вот однозначно сказать, помню я, или нет не могу… В прошлом году?… В прошлом году комсомольчане заходили, они у нас вроде, как и прописались. В конце августа,… катер с Чумикана приходил. Нет! В прошлом году ее тут точно не было.
— Да нет. За прошлый год речи не ведется. Я имею в виду раньше, до того.
— Ну,… не знаю…
Володя пожал плечами, мешковатый камуфляж задрожал как на тремпеле. В его душу вкралась та же веселая и беззастенчивая мелодия чувств, какая играла на сердце у Анатолия Давыдка. Порою человеку так недостает перемен, что он готов поверить в то, что простая случайность может в корне изменить его судьбу. Именно об этом настукивало сердце неисправимого романтика Володи Бокова.
Иван Загрузный находился за спинами друзей, ни чего знакомого в новоявленной яхте не приметил. Да как бы он не старался, все равно не смог бы вспомнить, потому что попал Иван на Шантары всего восемь месяцев назад. А то, что с человеком не происходило, вспомнить он не в силах. На такое способен один всевышний. Иван Загрузный таковым не являлся.
Яхта вздрогнула, за кормой показался черный клуб дыма. Покачиваясь на волнах, яхта уверено направилась к устью Амуки, очевидно капитан знал что делал. Определить скрытое в галечных наносах устье реки, несведущему было бы сложно.
Не дойдя до берега метров пятьдесят, яхта сбросила хода и медленно вошла в Амуку. Галечный нанос скрыл палубу и взволнованных пассажиров. Заметны были лишь серебристые мачты, раскачивающиеся из стороны в сторону. Вскоре яхта обогнула нанос и стала идти в узкой бухточке Амуки, словно по каналу, чуть ли не касаясь крутого берега.
Яхта, на самом деле, была миниатюрной. Столпившиеся на палубе люди вели себя как муравьи, оккупировавшие спасительную соломинку. Они напирали друг на друга, уцепившись руками за фок и грот мачты. Их пестрые одежды резко контрастировали с белым фоном яхты. Они вели себя очень активно и живо, вынуждая капитана быстрее пристать к берегу.
На отважных моряков, покорителей морей и океанов они не походили. Излишняя суета и эмоции выдавали их, с первого, близкого контакта можно было уверенно сказать, что это пучеглазая и взбалмошная публика, решившая поглядеть на красоты мира.
Яхта поравнялась с Шантарскими отшельниками, капитан стоявший за длинным деревянным румпелем застопорил ход и выключил дизель. По борту яхты ближе к носовой части открылась взору название двухмачтовой путешественницы. Красными, тучными буквами было начертано имя древнегреческой богини, покровительнице доблестных победителей – Ники.
Пассажиры пришли в движение, яхта заколыхалась, словно мыльница в ванне, между шантарцами и приезжими людьми возникло недоуменное молчание.
— Что? Не узнаете?
Сказавший эту фразу человек был капитаном «Ники». Он стоял во весь рост, придерживая в руках длинный румпель, созданный на манер римских галер. Из-под вязаной шапочки, пробивались завитки слежавшегося волоса. Шапочка съехала на затылок, и высокий облысевший лоб затрезвонил на все округу о далеко не юном возрасте.
На лице выделялись сжатые морщинки, и волевой подбородок, они придавали капитану вид морского волка. А вот глаза свидетельствовали об обратном, напуская на лицо выражение теплоты и добродушия. Капитан прислонился поясницей к высокой корме, расслабился, и стал вести себя через-чур естественно и непринужденно как завсегдатай острова Шантар.
— Да,… вроде как бы и помним?…
Неопределенно сказал Анатолий Давыдок, приблизившись к самой воде.
— Я три года назад к вам заходил… Я из Комсомольска,… помните? В тот раз я к вам москвичей привозил.
— Это не тогда, когда тут мужик побывал,… в армейской пилотке,… кажется Родин, его звали?
— Ага! Точно! Он тогда эту пилотку раскрывал когда по утрам прохладой с моря тянуло. А теперь вот, снова, к вам в гости. Прямиком из столицы,… пассажиров везу.
Забавный капитан рассмеялся и крикнул, обращаясь к притихшей толпе:
— Серега! Кинь на берег якорь, пускай нас подтащат.
Пассажиры пребывали в некоей прострации, можно сказать оцепенении. Морская волна слегка заколбасила их, видно было, что они под устали. Они упорно глазели, на шантарских отшельников, будто увидели перед собою святую троицу.
Долговязый мужчина с острым подбородком, впалыми глазами, и тонким носом отозвался на призыв капитана, он открыл носовую шкеру и извлек увесистый якорь. Якорь был изготовлен из нержавеющей стали и переливался блискучими зайчиками на ярком солнце.
В поведении Сергея сквозила уверенность, прагматичность и волевая распорядительность. Очевидно, он возглавлял когорту московских паломников и был в ответе за них. Являлся избранным администратором данной группы.
— Петр Александрович будь те так добры,… придержите фал.
Московский акцент администратора Сергея резал слух. Как и у всех небожителей столичного бомонда, голос звучал надменно вежливо. Слова выговаривались чревовещательно, растянуто и внос. Одежда у Сергея была простенькая, по-походному обыденная и без шика. Просторная и плотная штормовка выцвела и вместо защитного цвета отливала вытертой белизной. Капюшон, затянутый тесемкой, собрался на затылки пузатым мешком. Темно-зеленая бейсболка поражала неимоверно длинным козырьком. Лицо Сергея, постоянно, находилась в тени. Небрежная седина вкралась в темный волос и чуть обесцветила двухнедельную щетину.
— Петр Александрович! Уснул что ли? Придержи фал!
— Да… да,… сию минуту…
Прислонившийся к фок мачте старичок, наконец-то внял просьбе администратора Сергея. Он резко отпрянул от мачты, и словно одержимый, просеменил по крыше кают-компании до бака.
Про внешность Петра Александровича можно выразиться примерно так - «На нем задержалась юность». Нарочито язвительное слово – «старичок», ни как с ним не вязалось.
Возникало ощущение что юношу, специально загримировали в пожилого человека, для съемок в исторической киноленте. Так потребовал режиссер, создавая правдивую историю об академике геологических наук, времен пятилетнего плана, индустриализации, подъема темпа ускорения и пресловутой перестройки.
Петр Александрович генерировал кипучую энергию, выраженную в непоседливости и бестолковой, и в тоже время оправданной суете.
Если бы вернуть прошлое, и заглянуть, под слой истекших лет, тогда взору открылся бы непримиримый идеалист. Нигилист, который с головой, кидается в страстные споры о роли личности в сотворении мира. Но пыль и пепел былого кострища развеяны в вечности. Порывы к безрассудству и авантюризму, свойственные двадцатилетнему возрасту, сменились на безнадежную, старческую агонию.
Как хочется обратить настоящее в прошлое. Человек не желает мириться с удручающим забвением лет. Хочется бежать, гнать жизнь галопом, не смотря на предписание участкового врача. Человек пыхтит, упирается, ногами и руками, а петля старости, пахнущая надгробными цветами, уже замаячила вблизи.
А былое такое прекрасное и дурманящее, что очень хочется заново, испытать состояние первооткрывателя жизни. Оно так заманчиво и так великолепно смотрится на фоне старческой никчемности. Вот это, как раз и заставляет Петра Александровича до сих пор, блуждать нехоженными тропами и искать новые приключения. Под эти требования к жизни и подстроилась внешность Петра Александровича.
— Я сейчас!!!
Петр Александрович нагнулся и подхватил распушенную якорную веревку, напоминающую девичью косу.
— Я готов!
Он принял напряженную позу, как будто сейчас должна решиться судьба судна. Фигура Петра Александровича была точной копией прыщеватых парней студенческой поры. Вытянутая, сухостойная осанка, узкие и костлявые плечи, длинные и худющие ноги и руки. Чрезмерное влияние походных диет и ограничений, сказывалось на отсутствии литой и натренированной мускулатуры.
Голова маленькая с прозрачными розовыми ушами. Видать мясо в теле Петра Александровича нигде не приживалось. Короткие кудрявые волосы испачканы сединой. Запущенная бородка и усы, напоминали редкий пушок растущих юнцов. Лоб прямой и высокий, покореженный частыми морщинками. Глаза переполнены детской любознательности и ненасытным задором.
— Оп…па!!!
Администратор Сергей швырнул якорь в сторону берега. Тяжелый якорь не пролетев и пару метров, плюхнулся об воду и опустился на дно.
— Ладно… Тогда берите фал с кормы и бросайте на берег!
Капитан-весельчак как бы и не участвовал в швартовке, а только распорядительно указывал на недостатки в работе несмышленого экипажа.
В экипаж «НИКИ» входило десять человек, не считая капитана. Всех их можно было окрестить одним, единственным словом – «путешественники». Это тот, немногочисленный народ, который избрал главным способом прожигания жизни – бесконечное шастанье по миру. В роли судьбоносного поводыря, у них выступает попутный ветер, а цель – «Больше зрелищных эффектов!»
Кто-то из стайки уморенных пассажиров, встрепенулся, сгреб в охапку веревку, и выкинул ее за борт. Приказание капитана было исполнено в точности. Веревка запутанным клубком закрутилась на поверхности воды.
Иван Загрузный усмехнулся за спинами друзей и почесал затылок.
— Непутевая команда, видно, что новички.
— Ничего. Главное, что веселая и дружная.
Откликнулся Анатолий Давыдок и пошел на выручку новоявленным гостям. Он раскатил болотники и осторожно залез в воду. Берег Амуки в этом месте крутоват, и плоская галька съезжала вниз под его подошвой. Конец веревки с пробковым поплавком кружился в метре от него. Кончиками пальцев шантарский спасатель подгреб к себе поплавок и ухватился за него мощной пятерней. Через минуту с яхты опускали узкий и дрожащий трап.
— Здравствуйте!
Деловито без жеманства администратор Сергей протяну руку Володи Бокову.
— Здравствуйте.
— Ну, как приютите нас на несколько дней?
— Без вопросов, места всем хватит. Гости у нас на особом почете.
— Наверное, не балует Шантар новыми людьми?
— Это фа…к…т…
Володя Боков неожиданно запнулся и отшатнулся в сторону, Сергей закрывал ему обзор. В это время по трапу спускалась улыбающаяся женщина. Она была в том возрасте в том настрое, что одинокое сердце зрелого мужчины просто не в состоянии унять вибрации любви, при виде такого миловидного создания.
Она выглядела моложавой и кокетливой в окружении мужского коллектива. Судя по лицу, округленной груди и роскошным бедрам, она вполне могла иметь детей, и испытать счастье брачного единения. Но вот огонек в глазах, свойственный женщинам, находящимся в поиске друга, тлел одиночеством. Обольстительная улыбка и восторженность взгляда говорили о том, что все надежды на лучшее у нее связаны с будущим.
— Привет Большой Шантар!
Прозвучал в воздухе заводной женский голосок, он буквально окрылил всех мужчин и они, не сговариваясь, посмотрели в ее сторону.
— Извините.
Володя Боков уже не видел перед собой администратора Сергея, его взгляд был прикован к миловидной женщине, посланнице небес. Удары сердца отдавались в ушах, заглушая земные звуки. Ноги сами несли к предмету любовного вожделения. Наступил счастливый момент, в судьбах разнополых людей, который способен перерасти в сильнейшее чувство.
Анатолий Давыдок после горячих и обильных рукопожатий остался как бы не удел. Часть визитеров стала передавать из рук в руки громадные баулы и походные рюкзаки, начался процесс разгрузки. Другие спутники «НИКИ» вели оживленную беседу с Иваном и Володей, выпытывая эксклюзивные подробности о тайнах Большого Шантара. Анатолий Давыдок попытался вклиниться в разгрузку багажа, но активные члены экспедиции справлялись и без него. Он захотел принять участие в душевном разговоре друзей, переполненном красивыми эпитетами и колоритными прилагательными, но его невыразительный голос утонул в словесной кутерьме. Прибывшие, находящиеся под сильным впечатлением от увиденного, не скрывая эмоций, разом высказывали нескрываемые восхищения Шантаром.
Иван Загрузный улучив момент, завел тривиальную историю восхождения своего таланта и о способах его развития. Володя Боков, не успевая, отвечать на посыпавшиеся вопросы, в конец запутался, и указывая в юго-восточную часть острова, обозвал мыс Филиппа, мысом Кекурным. Казалось, что народ находиться под действием странного природного явления заставляющего собравшихся, кричать во все горло, без продыху.
Анатолий Давыдок стоял и слушал, кивая головой в знак согласия, или отрицательно махая посеребренной бородой, не соображая, что от него хотят. Такая сутолока и неразбериха была не для него, он привык к размеренности и тишине. Где таежное спокойствие может нарушить разве что бойкий ветерок, шумящий листвой или хруст веток под ногами. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя эта встреча оказалась радостной и приятной, но больно уж резкой на перемены.
— А мне про вас Родин рассказывал, для него та встреча была очень памятной.
Петр Александрович возник пред Анатолием Давыдком, словно из-под земли, будто неведомая сила выхватила его из общей круговерти и подтолкнула вперед.
— Хороший мужик! Мы с ним к Соленому озеру вместе пробивались. Говорит… покажи… да покажи. Они побоялись на яхте Шантар обогнуть. Оно и понятно с сотню километров будет. Притом северный берег Шантара, на шторма силен… Ветра ураганные, волны до пяти балов доходят, а то и повыше будут.
Анатолий Давыдок размахивал руками во все части света, что бы Петр Александрович мог нагляднее представить картину острова. Помогал понять ему, что откуда исходит и куда все стремиться. Слова в памяти долго не задерживаются, а вот зрительное восприятие на многое способно.
— Проводи,… говорит, через остров,… на прямик. Я ему,… так это ж сорок километров. Через перевал, по тайге, потом бугристую марь прейти нужно. Тяжеловато будет… Он не сдается, говорит, я, мол, и не такие переходы делал… Вообщем, уломал он меня… Хороший мужик, крепкий… У меня перед глазами до сих пор, его солдатская пилотка маячит. Бывало, наденет ее на голову, развернет, и на уши натянет, чтоб комары не так доставали… Точь в точь на немца похож, что из под Сталинграда зимой бежал, как в военной хронике показывают.
Незаметно Анатолий Давыдок и Петр Александрович, отошли от гудящей толпы соплеменников к лесу. Очевидно, они нашли друг в друге приятного собеседника, а лишний шум им только мешал.
— Я смотрю, у вас голубика по кучнее растет, кусты повыше и поплотнее, да и ягода крупнее.
Петр Александрович, присел на корточки сорвал пару ягодок чтобы оценить вкус шантарской голубики.
— Да,… здесь она еще мелковатая. По Оленьей и Соленому озеру,… вот где ягодки! Словно виноградинки растут и слаще, а тут кислят.
— Оленья,… это та речушка, что в Соленое озеро с юга впадает. Берет свое начало в северо-западной части острова. Затем к ней присоединяются притоки,… Средняя и Перевальная… Они текут с юга, на выходе, примыкает Аргулид.
Петр Александрович самодовольно вздернул нос к верху, и седая бородка похожая на запутанную проволоку оголила тощую шею. Петр Александрович любил щегольнуть своими познаниями пред новыми знакомыми. Предать весу своей личности в глазах собеседников. Отличная память и желание знать больше помогали ему в этом.
Вы,… я смотрю о Шантаре, много чего знаете.
Да,… верно!
Петр Александрович напустил на себя умный вид, расправил старческую сутуловатость, распрямил плечи и вкрадчиво огляделся по сторонам.
— Вон там, с юго-запада Шантар заканчивается мысом Радужным. В северной части имеются мыса Северо-западный, Боковикова. Самый южный мыс,… мыс Филиппа. Ближайшие острова,... Малый Шантар и Беличий.
Петр Александрович был выше среднего роста, подстать Анатолию Давыдку, но когда он распрямил спину, он буквально воспарял над своим собеседником.
В обоюдном разговоре-споре, ввиду явного преимущества брал верх Петр Александрович. Лидерство штука приятная, и он хотел с первого момента расставить все точки над «и». Убедить собеседника, в том, что перед ним не какой ни будь турист-самоучка, а гений походов и сплавов.
— Вы, наверное, журналист? Статейки пишите?
Анатолий Давыдок спросил ровным голосом и смотрел на задаваку добрым и отеческим взглядом. Петр Александрович, несколько сконфузился. Обычно его оппоненты начинали искать любые поводы, что бы до предела накалить страсти.
— Да,… нет,… собственно… Я не журналист. Кгм… кгм…
Петр Александрович откашлялся, запершило горло.
— Я конструктор. Военная промышленность,… знаете ли… Ракеты, системы наведения, прицелы, вообщем служба отечеству. Кгм… кгм…
Жжение в горле приостановила речь Петра Александровича.
— А я, простой таежник. Взял ружье в двадцать лет с ним и поныне. Образ жизни у меня такой,… чтоб ни от кого не зависеть.
Анатолий Давыдок смотрел прямо в глаза. Красный нос, щеки облизанные непогодой и колючим ветром, белая борода, в эту минуту он напоминал Деда мороза. Только худосочная фигура, давала осечки. Видно было, что шантарский дед мороз усиленно занимался пешим шейпингом, и следит за лишними килограммами.
Петру Александровичу сделалось не по себе в его неудобном, нынешнем положении. Он переступил колею заброшенной дороги, и как бы отдалился от Анатолия Давыдка.
— Время интересно,… сколько?
Петр Александрович, запрокинул голову вверх и полез за воротник застегнутой штормовки. Порывшись под одеждой, он вытянул часы, висевшие на шее. О пользе и бережливости такого вида ношения часов его убедила нелегкая походная жизнь. Через ушко был протянут шнурок, скрученный из марлевого бинта. Белая ткань впитала в себя грязь и смотрелась не вполне чисто. Изначально желтый корпус часов причислялся к разряду позолоты. Но безостановочное время, отчистило часы от надувательской роскоши. Зазубрило трещинками и замутило стекло. Механические часы фирмы «Заря» были для Петра Александровича необходимым условием комфорта, неотъемлемым атрибутом его существования. И напоминали о пережитых лишениях в затяжных и опасных походах.
— Угу. Время час!
— О…о… время к обеду подоспело. Давайте к нам пойдем к столу, что ни будь, сообразим. Вы наверное голодные. На яхте, разве приготовишь нормальную еду.
Анатолий Давыдок свистнул Арго и Таракану:
— Эй!!! Прощелыги хвостатые,… ну-ка живо домой!
Любвеобильный Арго и хитрющий Таракан занимались гостями, крутились у ног и облизывали им руки, выманивая угощение.
— Попрошайки… Теперь от ваших ни за что не отойдут.
— Я смотрю это восточносибирские лайки… Вот тот, белый, альбинос. Мордочка вытянутая, глаза узковатые, грудь бойцовская, лапы длинные и мощные. Из лаек хорошие охотники получаются. На соболька, белку, лисицу, если возьмут след, до конца будут преследовать.
Петр Александрович, вновь полез в показушное самовосхваление. Самоуверенным людям сложно подчинить разгулявшиеся страсти. Тем более, что Петр Александрович находился в том возрасте, когда нет времени и желания перестраивать свои вредные привычки.
— Белый,… это Арго. Преданный пес.
Анатолий Давыдок насколько позволяла добродушная натура, повысил голос.
— Арго ко мне!
Арго замахал хвостом, нехотя и обиженно поплелся, к хозяину. Он приостановился в густой траве и обернулся на счастливого Таракана. Повилял хвостом, ожидая, что тот не бросит друга, и подбежит. Но Таракан и не думал, по первому требованию хозяина отпустить столь милых и добродушных людей. Он купался в ласках и был до безумия рад, что его личности уделяют столько внимания. Арго отвернулся от щедрых гостей и побежал к Анатолию Давыдку, разрезая воздух пронзительным и заводным лаем.
— А ты умник. Хороший пес.
Анатолий Давыдок присел на корточки и стал гладить своего любимца. Арго от счастья завертел мордочкой и положил лапу на коленку хозяина.
— Идемте…
Анатолий Давыдок выпрямился и приглашая Петра Александровича к метеостанции позвал рукой.
— …остальные подтянуться.
Большая часть приезжих паломников, выстроившись в цепочку, поплелась за Володей Боковым, показывавшим дорогу к домикам. Следом за ним шла миловидная женщина, с головы до ног окутанная загадочным очарованием. Походные брюки с накладными карманчиками, легкий свитер, соломенная шляпа, повязанная красной лентой, шли ее как нельзя лучше.
Она была похожа на провинциальную золушку, которая ведет правильный и скромный образ жизни. По утрам она подставляет лицо солнцу, прогуливаясь по выступившей росе. Ни когда не врет и делает добрые дела. Засыпает ночью, с одной лишь мыслю, что завтра она наконец-то встретит долгожданного принца.
Володя Боков деликатно и очень нежно брал ее за руку, проводя сквозь редкий кустарник. И чуть ли не на руках, переносил ее с кочки на кочку, когда пестрый караван погрузился в бугристую марь.
Иван Загрузный шагал, широко придерживая руками брюки, чтобы они вконец не испачкались. Он был окружен самыми любознательными паломниками, тащившими немыслимое количество видео и фото аппаратуры. С открытыми ртами светские репортеры слушали сбивчивый рассказ Ивана о трудностях пути, при восхождении к Олимпу. Не справившись с очередной кочкой, он чуть было не упал. Правая нога соскочила с ненадежной опоры и провалилась по колено в болотистую жижу, прикрытую обманчивым мхом. Он здорово чертыхнулся и, не разбирая дороги, скрюченным стариком, напропалую, понесся к раскидистой березке. Под ее кроной у дощатого мосточка, вновь возникала сухая тропинка.
Гостям было проще, резиновые болотники защищали их от промокания. Вразвалку, грузными медведями они проследовал за Иваном Загрузным.
Капитан-весельчак и администратор Сергей остались на Яхте. «Ника» осела на грунт и стала крениться в сторону берега. Начался отлив. Поверхность Амуки зашлась кругами, показались водовороты и пульсирующие перекаты.
Веселый и жизнерадостный капитан указывал рукой своему помощнику на не точности в его работе, он спешил, то и дело, оборачиваясь к удаляющейся группе пассажиров. Капитан недолюбливал одиночество и скуку, ему нравился шум и гам циркового балагана.
Он решил ускорить время и необычайно ловкими маневрами стал крепить яхту к берегу. Длинный канат, привязанный к самому кончику мачты, нужно было закрепить за берег. Но до леса далеко, а густая трава не подходит на роль надежной кнехты.
Издали было видно, как человек в синем комбинезоне, словно угорелый носился по берегу. Он припадал к земле, лазил на корточках в дикорастущей траве и вновь воспарял над землей. С быстротой хищной птицы он вознесся на борт «НИКИ» и утонул в кают кампании. Через мгновение сбежал по трапу вниз, удерживая в руках металлический штырь и тяжелую кувалду. Такие мощные кувалды наверняка используют для усмирения быков на бойне.
Исполнительный администратор Сергей по-прежнему удерживал в руках натянутый канат. Яхту потихоньку клонило в противоположную от берега сторону. Рыхлый грунт под днищем «НИКИ» оседал в глубокое русло Амуки, увлекая судно в опасный крен.
Капитан парой взмахов кувалды вколотил штырь в глинистую землю и несколькими оборотами завязал канат. В недостатке сноровки и ловкости упрекнуть капитана было бы дерзко и не порядочно, морскую школу он проходил не заочно, а что называется лично, на практике изучал своенравные манеры моря.
— Идемте по дороге. По ней хоть и далеко, в обход, но зато посуху шлепать.
Анатолий Давыдок направился по заросшей колее, Петр Александрович следовал за ним, шествуя по свободной стороне дороги.
Старая дорога оконтуривала лиственничный лес и сворачивала влево, огибая болотистую марь. Справа открывался огромный мховый плац, растянувшийся до самой метеостанции. По середине мягкого плаца одиноким маячком торчала раскидистая березка.
Некоторое время путники шили молча, сбивая ногами стебельки пышной травы, и бередя подошвой мелкий галечник.
— Арго у меня молодец!
Вспоминая прерванный разговор, Анатолий Давыдок вновь упомянул о нем.
— Что? Что? Что вы говорите?
Петр Александрович загляделся на цветочную поляну Иван-чая, и пропустил сказанное, мимо ушей. Он вприпрыжку нагнал своего собеседника и на ходу заглянул ему в лицо.
— Не расслышал, задумался малость.
— Я говорю Арго хоть и молод, но зато до отчаянья предан.
Анатолий Давыдок сбавил темп и зашагал ровнее.
— Ранней весной, в марте кажись,… с Соленого озера возвращался. Арго и Таракан при мне были. Таракан это моя вторая лайка, правда, вот… кличка, собаке несвойственная,… смехотворная,… но это ничего.
Петр Александрович заулыбался.
— Идем мы…. Снега валом, недавно снегопад прошел. Хоть и на лыжах, а все равно по колено проваливаешься. Наста, ни какого,… снег пушистый не утрамбовался еще ветрами. Зима мягкая была, сильные морозы лишь в январе, попугали малость и все. Снег как взбитая перина под лыжами стелется. За день такой путь не осилить. Сорок километров по снежному лесу, где уж там человеку справиться.
Рассказчик перевел дух, на ходу говорить несподручно.
— Заночевали мы в километрах пятнадцати о метео. После ночи под открытым небом, сил не прибавилось. Какой там отдых и сон, если через каждые полчаса ветки в костер подкладываешь,… холодно! Ну вот скольжу я на лыжах а вернее сказать ели-ели пробиваюсь… По сторонам не гляжу под ноги уткнулся и о горячих щах мечтаю…
Петр Александрович любил подобные истории, запоминал и записывал их в дневник. В каждый поход он обязательно брал с собою тетрадку и ручку, и составлял подробный отчет о произошедших событиях.
— Так вот…
Анатолий Давыдок набрал побольше воздуха и продолжил мягким и доходчивым голосом:
— …Арго где-то впереди носиться. Глубокий снег ему нипочем. Молод,… горяч,… мышцы, словно стальная пружина работают. Я его даже, из виду потерял, носиться промеж листвянок,… только следы видны. Далеко ушел, хруста веток не слыхать. Таракан за спиной поскуливает,… задними лапами перебирает, а передними норовит на лыжах проехаться.
Анатолий Давыдок остановился как вкопанный и резко обернулся к своему попутчику, Петр Александрович, растерявшись, проскочил мимо.
— Нутром чую! За спиной что-то неладное твориться. Как будто в затылок кто-то дышит. У меня аж мурашки по хребту пронеслись. Оборачиваюсь, а в метрах пятидесяти по лыжне,… медведь здоровенный такой,… и за мною. Бурый, волос длинный, изо рта пар валит, морда вся в инее… Будто пеной бешенства зашелся.
Рассказчик, для убедительности расправил плечи, и развел руки, показывая небывалые размеры матерого зверя. Петр Александрович даже отпрянул от него. Фантазия и реакция, у него работала на все сто процентов. Близость глухого и непроглядного леса заставила его напрячься и недоверчиво коситься на густой стланик.
— Метров пятнадцать осталось… Вот-вот и он в полный рост встанет, чтоб напасть. Таракан в испуге за меня скакнул,… а я мысленно начал молитву творить, чтоб всевышний от смерти уберег. Досадно вот так вот погибать в лапах зверя. Как вдруг медведь в снег осел,… провалился. Видать овражек или ложбинку снегом припорошило, и стланик там, непролазный. Запутался мишка. Я то на лыжах, легче его буду,… проскочил! Мишанька, то потяжелее будет, килограммов двести, с гаком тянет. Я за карабин, а он как назло ремешком за пяльца перекинулся,… не могу снять, хоть плачь!
Не поверить словам Анатолия Давыдка, было не возможно слишком правдиво, и искренне проглядывались в его глазах воскресшие переживания. Карие глаза попеременно выражали то страх, то надежду на счастливый исход. Густые брови нависали над глазами белым облачком. Глубокие бороздки морщин то распрямлялись, то вновь становились заметными. Внутри Анатолия Давыдка происходили чрезмерные, эмоциональные процессы, вызванные давнишним приступом отчаянья.
— Думаю все! Пришел и мой черед, по ту сторону небес очутиться. Страшно… аж, ноги подкашиваются, ослабли от стресса. Сердце молчит, не бьется… Я такой беспомощности и такого полнейшего оцепенения,… никогда не испытывал и дай бог в будущем не хочу испытать. Слишком явственно смерть представилась,… до сих пор ее вкус и запах ощущаю. И тут!!!
Анатолий Давыдок восторженно поглядел на Арго, блудившего в луговой траве, и улыбнулся.
— Этот несмышленыш,… откуда взялся до сих пор не могу понять… Толи из-за спины, толи с боку выскочил, а может, крылатые ангелы подсобили, не знаю?
Арго вытянул мордочку, на сколько позволяла высокая трава, и вопросительно уставился на хозяина.
— Как залает!… Верь, не верь, снег с куста посыпался! И на мишку! Такую истерику поднял… Мишка опешил. От неожиданности, снова на задние лапы осел. Арго в метре от него крутиться,… клыки напоказ. Весь ощетинился… Мышцы от прилива крови налились. Хвост трубой. Ну, вылитый демоненок! Мишка опомнился, начал лапой воздух рассекать, пасть оскалил,… ревет как оглашенный. Ох, и картина! Был бы фотоаппарат, снимок точно бы Оскара взял!
Петр Александрович гмыкнул про себя, он то знал, что Оскара дают только кинолентам, и попытался вставить реплику, но увлеченный рассказчик не предоставил такую возможность.
— Закружил Арго мишку, тут и Таракан расхрабрился, в драку увязался. Закружили они мишаню! Я карабин в руки,… пальцы холодом сковало, пока затвор отвел, большой палец к металлу прилип. Патрон из кармана хвать,… и в ствол сую. Руки не слушаются, дрожь по телу так и бьет. Зарядил наконец-то, а Арго и Таракан, мишаню к кущам увлекли. Стрельнул я,… да промахнулся! В своих спасителей боялся попасть. Мишаня на утек. Кричу… Арго! Таракан! Ко мне!
Арго, повторно услышав свою кличку, ринулся к хозяину и стал виться около его ног.
— За шатуном, в одиночку опасно ходить. А застрелить его стоило, подомнет, если на пути встретишь, и загрызть может. Решил я на метео бежать за подмогой, тут рядышком, рукой подать.
Анатолий Давыдок погладил своего любимца и успокаивая, заговорил:
— Ну что ты оказия растакая,… тише, тише,… тебя же ведь хвалю. Так вот, бегом на метео. Взял с собою нашего начальника,… Володю,… и назад, по лыжне в лес. Через два километра Арго и Таракан на встречу, языки высунули, снег лижут. Измотались, из сил выбились. Бродили мы до самого вечера. Все без толку! Не нагнали мишку, далеко ушел. Остался, стало быть, жив….
Дорога блудница отколесив с полкилометра привела ее попутчиков к метеостанции. Сероватое одиночество обветшалых бараков было скрашено многолюдным присутствием. Вездесущие путешественники расползлись по метеостанции как муравьи в хорошую погоду. С открытыми ртами и глазами-прожекторами они выявляли для себя новые грани познания земного бытия.
Двое молодцев, в очень дорогом камуфляже, тусовались у закопченной электростанции, прицеливаясь фотообъективами. До них никак не могло дойти, что обыкновенный тракторный двигатель способен рождать электроэнергию. Для них все проблемы связанные с потреблением электричества сводились к розетки и рогатой вилке. А вот наблюдать воочию за тем как трясущийся агрегат зажжет лампочку, было нечто сверхъестественное.
Впрочем, не у всех гостей проявлялась туповатость, взращенная столичной обеспеченностью. Большинство гостей были людьми опытными и толковыми в области экстремального отдыха. Они без суеты и наигранного восхищения прохаживались по деревянным настилам, отмечая про себя жизненные нюансы Большого Шантара.
Третья категория прибывших отличалась инициативностью, открытостью и широтой души. Молодой парень, рослый, с убедительной грудью накаченного десантника, и обладающий характером лишенным снобизма, схватил в охапку ведра и побежал к Амуке. Рассохшиеся доски жалобно стонали под ним, они не привыкли к такой нагрузке и такому темпераменту.
Среднего роста мужчина с лицом Казановы и наметившимися проплешинами на макушке, поставил около кухни пяти литровую канистру. Снял с плеч громоздкий рюкзак и устало вытер ладонью взмокревший лоб. Очень доходчиво, немыми жестами он объяснил своим коллегам, что обед не ждет, желудки пусты, и надо ускорить подготовку к трапезе. Послушные его воле люди засуетились и задвигались. Кто-то нырнул в клетчатую сумку за лейкой, видно содержимое пятилитровой канистры требовало разбавления. Кто-то занес на кухню пластиковое ведро и стал спрашивать у коллег, не видали ли те копченую колбасу, спрятанную в кульке.
Метеостанция оживилась, пришла в движение. Она напоминала пчелиный улей, где каждому отводилась своя роль и свое предназначение. Бессмысленный с виду хаос вверг покойное состояние шантарцев в напряженную лихорадку многоборцев, на кануне решающей схватки.
Время шло, разрозненная толпа постепенно сходилась в одну точку, где ароматный дух насыщения приятно свербил нос.
Летняя кухня не рассчитывалась на одновременное посещение такого количества страждущих. Сидячих мест не хватало, пришлось потесниться. Длинный топчан принял на себя пятерых человек, в том числе и коренастого молодца с накаченной грудью десантника. Он сидел, боком опершись локтем о подоконник.
На противоположной стороне стола обосновались шесть зажатых добровольцев, беспрерывно вытирающих вспотевшие лбы. Раскаленная печь пыхала жаром, спины добровольцев обжигал горячий воздух. Избранные счастливчики восседали на табуретах, изображая царственных вельмож. Менее везучие стояли подле них, переминаясь с ноги на ногу.
У краешка стола, нагнулась в привычной позе домохозяйки, миловидная женщина. Она упражнялась с кухонным ножом, нарезая ломтики копченой колбасы. В кухне царила духота, она сняла свитер, ее грудь обрела еще более выразительные формы. Одинокие мужики напрягли зрение, для них это было искусительнейшее зрелище.
Володя Боков вился вокруг нее отчаянным мотыльком. Он был предусмотрительно вежлив, галантен и услужлив. Володя напоминал влюбленного мальчишку, потерявшего покой и сон, его обуревали страсти и неуемные желания. Он попал под влияние колдовских чар женщины, и покорно подчинился судьбе-вертихвостке.
Героиня назревающего романа отложила колбасу и принялась за дикий чеснок, по-местному – черемша. Время для созревания черемшы прошло, но запасливые метеорологи, по весне, засолили целую кадушку.
Узкий стол не вмещал на себе все яства привезенные с большого материка. Нарезанный сыр, словно улыбающееся солнышко, светился и отливал желтизной на тарелке. Круглые дольки колбасы, отчищенные от обертки, разложились стопкою на засаленной газете. Консервные банки с всевозможными наполнителями, заставили стол вдоль и поперек. Вместо твердых сухарей на столе красовалась свежеиспеченная краюха Шантарского хлеба.
Володя Боков выпек ее сегодня утром, и она пришлась как нельзя к стати для ублажения гостей. Пассажиры яхты с нескрываемым аппетитом, жадно втягивали ноздрями хлебный дух. Центральное место стола занимала большая миска с лососевой икрой. Горбуша и кета в этом году шла на нерест довольно неплохо. Из шантарского меню она ни разу не вычеркивалась за текущее лето. И совершено по-королевски, смотрелись обжаренные в муке молоки горбуши. Жирные, лоснящиеся ломтики, притрушенные зажаренным лучком и свежей зеленью, притягивали взгляды. Приглашенные и хозяева трапезы, все без исключения с нетерпением ожидали команды – «На старт,… внимание,… марш!»
Когда стол, до конца, завалили продуктами, и в стопках задрожала кристально чистая жидкость, тогда среднего роста мужчина с взглядом Казановы возвысился над присутствующими. Ему пришлось облокотиться на плечо сидящего, так как места для ног фактически отсутствовало, больно тесный и сплоченный коллектив собрался вокруг стола.
— Я хочу за нас всех,…
Казанова обворожительным голосом заставил застольный народ утихомириться. Голос Казановы и в правду казался магическим и притягательным. Именно такой голос зачастую звучит с театральных подмостков и концертных площадок.
— …мне очень приятно, что на мою долю выпала честь произнести слова благодарности, в адрес наших гостеприимных и радушных хозяев. За то, что они обошлись с нами по-человечески! Приютили,… накормили! В нашем мире такие добродушные отношения очень редки. Это дефицит! И как хорошо, что именно нам удалось испытать на себе, ваше дружеское расположение и участие. За Вас, хозяева Большого Шантара!
Все выпили, осыпая тостующего словами одобрения и поддержки. И в сию минуту по столу раскатилось дребезжание посуды и звучные переклички столовых ложек и вилок.
Анатолий Давыдок поправил ладонью усы, пригубил стопку, и словно воду взятую из родника, выпил жгучее снадобье. Есть ему не хотелось закоренелая привычка, заменять еду куревом, в буквальном смысле слова вросла в него. Он достал новую упаковку «Беломорканала», и с огромным удовольствием раскурил папиросину. Анатолий Давыдок был сдавлен крепышом десантником и Иваном Загрузным, которому тоже не хватало пространства на тесном топчане. Но застольная теснота ни как не сказывалась на хорошем настроении Анатолия. Он с любопытством всматривался в малознакомые лица, отмечая про себя что мир, несмотря на все исторические перипетии и обиды, все-таки богат на хороших людей. В каждом вновь прибывшем госте цвели дивные зародыши человеческой души, открытой, бесхитростной и отзывчивой…
Большой Шантар, неведомо каким заговором или чудодейственной ворожбой, снял с них удушливую пыль себялюбцев. Шелуху цинизма, алчности и лицемерия сдуло ветром в море. Венценосная «Ника» привела к берегу прощеных грешников, прошедших первородное чистилище.
Возможно, именно так и было на самом деле, Анатолий Давыдок искренне верил в то, что в людях скрыты крылатые ангелочки, облаченные в телесную сутану. Но мир сложен разнообразен и многофункционален. То, что ощущал Анатолий Давыдок, не воспринимается глазами, оно впитывается душой. Именно она, его душа видела окружающий мир через очищенные и не запыленные кристаллы. А мир людей, оставался прежним, связанный по рукам и ногам жесткими законами естественного отбора.
— В..о..о..о..!!!… А теперь и на медведя, не страшно!
Самый шумный гость, первым испытавший блаженство веселящего хмеля подлил масло в огонь. Гудящий рой словоохотливых мужей, заголосил бунтарским многозвучием.
— Как бы ни так! Медведь это вам не дрессированный циркач!
Петр Александрович нашел лазейку в разгорающемся споре и преминул блеснуть своей энциклопедической памятью.
— Шантарский медведь…
Он повертел головой как мудрый филин и, добившись молчания, продолжил ученым статистом:
— …считается крупным хищником. По своему образу жизни напоминает камчатского…
Петр Александрович вобрал в легкие воздух, сложил руки на груди и самодовольно улыбнулся. Возникшая тишина не нарушалась, все слушали только его.
— …и чем-то, похож, на американского гризли. А размерами,… гризли, сами, знаете какой. Если его поставить на задние лапы,… под четыре метра будет. Не так ли Анатолий?
Анатолий Давыдок по-доброму посмотрел на Петра Александровича, как на малое дитя, и вставил свою реплику:
— По сути своей, шантарский мишка, не злобный,…
Петр Александрович недовольно заерзал на топчане, его версия про шантарского гризли трещала по швам.
— …да и размерами, он не блещет.
Анатолий Давыдок говорил с типично русским акцентом, который присущ людям, живущим от первопрестольной до самой Волги-матушки. Речь не громкая и ровная, будто речка шелестит.
— Материковский… Да! Тот по крупнее! А наш нет, чуточку по слабже, и пугливее. Вон на Соленом озере, пройдешь вдоль берега,… одного, двух встретишь. Это так скажем - самые храбрые. А два или три в гуще лесной схоронились, в листвянках в прятки играют.
Анатолий Давыдок попытался запрокинуть ногу за ногу и навалиться спиной на подоконник, но из этого ни чего не получилось, было слишком тесно. Гости ловили каждое слово, слетевшее с его губ, и верили ему беспрекословно.
— Нет, бывает, конечно, и по-другому. Бывало лето такое холодное, что лед до самого августа стоит. Весна поздняя, ни чего не цвело, ягоды нет. Тюлени, кета и горбуша, из-за ледяной каши к речкам не могут пробиться. Стоят косяки с икрой в море, зайти не нерест не в силах. Мишка голодный, озлобленный, истощал бедолага. Вот он и шалит, на человека может наброситься. Голод не тетка, спокою не дает.
Крепыш десантник подался вперед и навалился на стол, доски издали настораживающий скрежет.
— А как на Соленое озеро пройти? Ну, туда,… где медведей валом. На камеру поснимать, было б здорово! Как возможно такое, или нет?
Петра Александровича во всех вопросах интересовала чисто практическая сторона дела. Улыбка полная сарказма отпечаталась на его лице.
— Сорок пять километров по тайге, через перевал, не каждому по силам.
Крепыш десантник развернул широкие плечи и неудачно зацепил Анатолия Давыдка.
— О… Извините.
Из под распахнувшегося камуфляжа десантника, показалась разлинеяная тельняшка, трещавшая по швам.
— Мне любые переходы по плечу. Я в своей жизни и не такое повидал. Так что…
Крепыш десантник принял слишком близко к сердцу, острую приправу Петра Александровича и насупился.
— …адресуйте ваши замечания кому-то другому.
— Я лишь констатирую факты! И до вашего физического состояния, мне нет ни какого дела!
Петр Александрович сорвался на крик, эксцентричное негодование поперло наружу.
Когда человек хочет получить от жизни большего, чем он стоит, или его терзают несбыточные мечты, то этот бедолага обречен на тяжелейшие муки. Любое несовпадение с его мыслью, любое мелочное отрицание или проявление, чьей то гордости, воспринимается им как нечто из ряда вон выходящее. Ему трудно смириться с тем, что кто-то идет в разрез с его мнением и не считается с его точкой зрения. Петр Александрович был именно таким человеком, он стремился к абсолютному лидерству.
— Этот переход не увеселительная прогулка. За один день не пройдешь нужна ночевка под открытым небом. Теперь посчитаем два дня туда, два там, и два дня назад. Целых шесть дней! Теперь оцените ситуацию с продуктами и вещами. Как прикажите на себе это тащить! А?
— Не в этом дело!
Подал голос Казанова, как и произнесенный тост слова, текли, словно с написанного листа.
— В жизни человека,… главное,… движение вперед! Если оглядываться и отвлекаться на мелочи, то она так и пройдет… незаметно,… бесцветно и обыденно. Чуточку авантюризма лишь украсит ее полет. Это как звезды в ночном небе, чем они ярче, тем эффектнее смотрятся. И тогда на звезды можно смотреть и без телескопа. Они вот, горят над тобой и поражают своим пламенным свечением.
— Иногда звезды срываются и падают. И тогда,… заметьте,… бывает очень больно!
Петр Александрович готов был спорить со всем миром сразу, отстаивая свои убеждения. Он загнал себя в тупик, если сейчас остановиться, это был бы удар по самолюбию, значит нужно закрыть глаза и что есть силы стегануть строптивых жеребцов.
— Лучше блистать кем-то! Чем тупо взирать ни кем!
Крутившаяся в мыслях крепыша десантника великолепная, поэтическая фраза вылезла наружу нелепейшим каламбуром.
Участники спора и просто зеваки, юродиво хихикнули. Крепыш десантник заметил это, он не простил им издевательскую оценку собственного красноречия и протрубил во всю горло:
— Да вы бы со мной!… Там!… это здесь вы в юннатов играете!…
Крепыш десантник смел бы любого, кто стоял в данную минуту у него на пути. Он был крайне зол и терял над собою контроль.
— Я не вижу в чем собственно проблема?
Администратор Сергей покорный слуга справедливой Фемиды и через чур дотошного правосудия, встрял в разговор и взял инициативу в свои руки.
— Сперва надо рассмотреть все моменты и нюансы нашего нынешнего положения.
Сергей вознесся над столом, и возвысил голос до тембра все ведающего судьи.
— Первое! Мы уже здесь! У нас имеется яхта, как средство передвижения. У нас имеется провизия, и все необходимые вещи для любого, не слишком затяжного похода. Суток на восемь. Второе! Мы еще не успели осмотреться тут, на метеостанции, а уже хотим сломя голову бежать дальше.
В Администраторе Сергее существовала, как отдельная частица личности, непоколебимая уверенность и непогрешимая убежденность. Таких людей не слишком жалуют в людском обществе. Очень у них, все правильно и понятно, все разбито по признаком и расставлено по полочкам.
Некоторые путешественники отвернулись от оратора, состроив на лице кислую мину.
— Теперь исходя из вышеизложенного я предлагаю. Завтрашний день посвятить метеостанции. Пройтись по Амуке и Якшине, осмотреться, порыбачить. Далее основываясь на фактической погоде, идти на яхте вдоль берега острова. Если все будет нормально сделать остановку на Соленом озере. Дале..е…
— Эй, мужики! Ау…у!…
Капитан-весельчак уразумел, что без его веского слова решается дальнейшая судьба «НИКИ» и напомнил о своем капитанском присутствии.
— Вы забыли меня спросить!
Капитан «НИКИ» в любых ситуациях не ронял достоинство и не терял самообладание, вот и сейчас в нем преобладало веселое настроение, впрочем, как и всегда. В обществе почему-то сложилось стереотипное мнение, что капитаном должен быть человек с нордическим характером, суровым взглядом и педантичной принципиальностью. Капитан «НИКИ» Алексей, своей морской жизнью, опровергал ошибочное представление народного мнения. Он был простым мужиком, «рубаха – парень», а если еще короче «в доску свой». И сейчас он был, донельзя не возмутим, по-детски радостен, и по-ребячески улыбчив.
— Ребята, я еще в северной части Шантара не ходил. Я даже не знаю где там укрыться, если шторм разгуляется. На якоре оставлять «НИКУ» это равносильно самоубийству. Надо подходящую бухту искать. Или речушку чтоб там обсохнуть.
Администратор Сергей, не долго раздумывая, нашел реальный выход из создавшегося тупикового положения. Казалось что его мозг, это своеобразный автомат, выдающий точные сведения и своевременные указания, а так же способы преодоления трудностей.
— Мы можем взять на борт проводника. Вот скажем…
Сергей стоял напротив сидящего Анатолия Давыдка и естественно указал рукой на него.
— Вы Анатолий покажите нам дорогу, ну и как лучше к Соленому озеру подойти?
Анатолий Давыдок поразмыслив малость, утвердительно закивал седой головой.
— В принципе я согласен. На Соленое озеро так и эдак собирался. Надо к зиме подготовиться. Покажу, чего же не показать.
Анатолий Давыдок не любил находиться в центре внимания, а именно сейчас к нему были прикованы все взгляды.
— Гм…гм… Я это,… что хочу добавить. В само Соленое озеро яхта не пройдет. Но зайти в бухту сможет. Это точно! Ко мне вон,… краболовы на боте в гости наведывались. Так они с приливом прошли через бар и в бухточке обсохли, туда как раз ручей вытекает с озера.
— Осадка у бота какая была?
Алексей заинтересовано подсунулся к столу.
— Точно не знаю, на глаз где-то метр ну может метр двадцать.
— Если это так, то для моей «НИКИ» это по силам. Должны проскочить.
— Вот и хорошо…
Взял заключительное слово администратор Сергей.
— …теперь надо узаконить наше решение общим голосованием. Кто за то что бы завтра остаться на метеостанции, а после завтра на Яхте идти к Соленому озеру?
Сергей смотрелся великолепно в роли председательствующего законотворца. Этот типаж как будто нарочно скопировали для него, с одного из членов губернской думы, который курирует воспитательно-трудовые учреждения. Правильная речь, без сучка и задоринки. Волевые черты лица, острый, решительный подбородок, грозные брови и впалые щеки. На его лице отпечатались следы перенесенной лихорадки, итог каждодневного и самоотверженного служения идеям правильности.
— И так восемь,… за!
Сергей обработал результат и огласил приговор:
— Решено, остаемся завтра тут, а после завтра в путь!
За сим конфликт был исчерпан, люди пришли, к единодушному решению. В летней кухне воцарилась атмосфера благодушия и терпимости. Зазвучали напыщенные и возвышенные тосты, за здравие и благосостояние. Небритые лица мужиков затянуло щегольским румянцем, от чего они стали похожи на спелые помидоры. Лишняя одежда была снята и заброшена в дальний угол кухни.
Участников застолья стала припекать не только печь, к ней подключилась внутренняя теплота, вызванная известным продуктом господина Менделеева. Застолье стало обретать схожесть с беспринципным праздником, посвященным дню рождения кого-то из близких друзей. Где многое дозволено и прощается, даже не корректные, а порою обидные шутки.
Табачный дым сгустился над столом и более не выветривался. Он петлял вокруг лампочки, прикрывая ее замызганный и не эстетичный вид. Большое окно потускнело, задний план губы Якшина постепенно исчезал в притушенных сумерках Шантара. Электрическая лампочка, почувствовав свое превосходство над нетленным ярилом, загнала бесформенные тени под стол. Головы захмелевших странников и раскрепощенных отшельников засветились бледно желтым ореолом под вольфрамовой нитью.
Беспечная, вечно юная богиня веселья Алигрия витала над компанией, щекотала улыбчивых, а с хмурыми и печальными проделывала интереснейшие превращения. После ее вмешательства тоска удалялась прочь, мудрые старцы облачались в мантию озорных юнцов. Несостоявшиеся юнцы еще больше глупели, скидывая со счетов уважение к старшим и правила этикета. Над столом то и дело проносились бойкие голоса тостующих за единение и природу. За тех, кому не сидится на месте и тех, кто находиться в вечном поиске.
Шалунья Алигрия, тихонько подсмеивалась над своими подопечными, поддерживала трясущиеся руки тостующих, и упиралась ногою в живот, что бы самые обжорливые, не лопнули от переедания.
На летней кухне во всю шипело и бурлило русское застолье, способное объединить не сочетаемое.
— Я извиняюсь…
Анатолий Давыдок перескакивая с ноги на ногу, понемногу, протиснулся между сидящими и вышел на свежий воздух.
Большой Шантар погрузился в сумеречную порошу, занесенную временем с темного востока. Она медленно оседала трясущейся пылью на ближайшие лиственницы и совсем бессердечно обволакивала соседние горы. Зеленоглазое море опустило реснички упоенной грусти и вечерней услады. Вместо волшебного магнетизма приковывавшего взгляды, она напустило на берег шипящее в волнах тоскливое одиночество. Мыс Радужный и остров Утичий размылись в ультрафиолетовом горизонте. Вместо четкой окружности горизонта глазам открылась четвертое измерение, не подающееся исчислению. Эту плоскость бытия не возможно опутать сеткой координат, раздробить временными отрезками, и ориентировать в пространстве. Только слова искренней любви и привязанности могли хоть как-то, охарактеризовать его несуществующее положение во вселенной.
Вечер не принес небесных нововведений, там, на верху, по-прежнему властвовали перистые облака. Они сходились, перетекали в родниковые завихрения. Белесая вуаль, на кинутая на небо с раннего утра, оставалась не тронутой.
Свет мерцающих звезд не проникал сквозь облачную тюль. Ночь мрачнела с каждой минутой, напуская на себя судьбоносную маску немилосердного судьи. День завершал свой утомительный двадцати четырех часовой путь и сдавался на милость ночного правосудия.
— Как,… Кхм…кгм… Любуетесь.
Петр Александрович прервал упоительное одиночество Анатолия Давыдка и предложил ему иную версию увиденного.
— Я, знаете ли,… много путешествовал! Стараюсь каждое лето выезжать из Москвы. Подальше так сказать от пыли, от автомобилей. Сами понимаете,… такое как вот здесь, в столице не увидишь! Разве что по телеку. А это, совсем иное. Акварель по жиже будет, да и потускнее.
Наметившееся повествование, прерывалась громкими возгласами вылетающими с кухни. В пределах кухонного пространства шло поголовное братание, и произносились жертвенные клятвы дружбы.
— Давайте вон…
Петр Александрович поводил прищуренными глазками по метеостанции и предложил:
— …к баньке отойдем. Поговорим. Там, кажется и лавочка имеется.
— От чего же и не поговорить… Идемте,… коль мысли голове спокою не дают.
Скамейка стояла на площадке, возле баньки, куда сходились деревянные тропики идущие от Амуки и жилого барака. Отрывшаяся панорама журчащей в сумерках речушки, была великолепна
— Бесспорно, я счастлив, когда вот так вот присядешь в тишине, залюбуешься… Красота! Природа наша неповторима! Ах! Если бы вы... видели какие закаты, мы провожали,… когда по реке Котуй сплавлялись. Это Таймыр.
Петр Александрович кинул пренебрежительный взгляд на худую, дребезжащую в сумерках Амуку, и раздосадовано махнул рукой.
— С этой речушкой не сравнить! Котуй мощь! Свирепость! А пороги,… это вам не щебетание водички с полколена, по гальке. Это неподражаемый гвалт!
Бедняжка Амука будто услышала, что о ней говорят в пренебрежительном тоне, сжалась под моточком и обиженно умолкла.
— Там крутые горы,… с километр! С двух берегов речку осаждают. Вот где зрелище!
Петр Александрович полностью овладел инициативой, осознавая свое красноречивое превосходство.
— Представьте солнце в ущелье как зацепиться, застрянет. С полчаса с горою борется. А потом как воспламениться огненным костром, кажется, что гора плавиться. Вот-вот и она взорвется вулканом. Вот где надо видеть!
Рассказчик был в не себя от восторга, он так нарисовал в уме картину котуйского заката, что готов был поверить в то, что он сейчас находиться на Таймыре, а не на Шантаре.
— Петр Александрович… у Вас дырка.
Как-то не своевременно и так не к стати Анатолий Давыдок поставил на вид Петру Александровичу его порванные брюки. Что тот, захлебнулся на полуслове и недоуменно заморгал глазенками.
— Ды…ырка?… Как это, в смысле,… дырка?
— Я говорю, штаны на коленке прохудились. Заплатку бы наложить.
Услужливые сумерки пришли на выручку Петру Александровичу, скрыв на его лице стыдливую гримасу.
— Ой,… это верно,… где-то зацепился?…
— Петр Александрович погладил лысеющую макушку и нервно опустил руку на коленку.
— Гм… Кгм… кхм… Нет времени, поздно, придется завтра заштопать.
— А хотите, я вам такой закат покажу,… в жизнь не забудете!
Как ни в чем не бывало, по-отечески мягко проговорил Анатолий Давыдок и подорвался со скамейки.
— Арго! Таракан! Ко мне! Где вас там нелегкая носит… У шельмы растакие…
Бросил на ходу Анатолий Давыдок и скрылся в крутом овраге, где текла малышка Амука. И в туже минуту вытянутая фигура Анатолия Давыдка прикрытая серыми сумерками появилась на узком, дощатом мосточке.
— Петр Александрович ну где же вы?… Я вас жду…
— Так куда? Ведь ночь, темнота через полчаса наступит.
Запричитал Петр Александрович, и нехотя, через силу стал опускаться по деревянному трапу в овражек.
— Не волнуйтесь я здесь каждую листвянку, как родную сестрицу знаю! Идемте, не опасайтесь, все будет хорошо.
Как только Петр Александрович ступил на дощатый мосточек, он ощутил влажную прохладу. Амука припомнила ему обидные слова и зашевелилась под ним шипящей змеей. Водяные струйки со всего маха нахлынули на булыжники, подпирающие бочку. Переброшенные через речку доски заходили ходуном, опасно заскрежетали, и прогнулись под его весом.
Пискливые комары накинулись на теплую, человеческую плоть, и заставили Петра Александровича интенсивно размахивать руками. Он яростно отражал атаки кровососущих существ, и было, подумывал отказаться от ночного вояжа, но отступать было поздно.
— Анатолий погодите минутку, не так резво, я ведь дороги не знаю…
— Хорошо,… хорошо!!!
Анатолий Давыдок со своими четвероногими друзьями ожидал его на той стороне овражка. Над ним возвышался монолитной стеной, мрачный и темный лес.
С моточка неровная и перекошенная тропинка повела вверх на бровку оврага. Кусты ольхи нарочно билли по ногам Петра Александровича не пропуская вперед. Ноги соскальзывали с бугорка, мелкий галечник и песок плохая опора для подошвы. Наконец-то Петр Александрович вылез на бровку и чертыхнулся, глухой лес мгновенно поглотил эти злобные реплики и встал пред ним непроходимым частоколом.
— Эй,… где вы?…
Произнесенные слова еще на выдохе гасли и на всегда исчезали в сумеречной тайге.
— О боже!… Куда теперь лезть? Вот упрямый хрыч! Понесся сломя голову,… и меня не подождал…
Петр Александрович был не из робкого десятка, походного опыта у него заготовлено на добрую дюжину отчаянных молодцев. Он взглянул сквозь макушки лиственниц на небо, сориентировался по алому свечению и храбро полез в самую гущу бурелома.
Мохнатые ветки безжалостно лупили по его лицу. Петр Александрович выставлял руки блоками каратиста, дабы, защитится от притаившегося врага. Но сумеречный лес удачно маскировал своих хитрых и резких воинов.
Сапоги вязли в пышном мху и путались в ветках кедрового стланика. Петр Александрович шел словно аист по болоту высоко забрасывая ноги. Иногда он спотыкался за лежащую корягу или пень, и тогда проклиная свою невезучесть, падал на сырую землю. Таежный лес становился все гуще и темнее, красное зарево серело, а воздушные облака впитывали в себя липкий деготь.
Петр Александрович совсем растроился и мысленно приготовил для Анатолия Давыдка кучу неприятных и гневных комплементов. Он даже удивился самому себе, раньше, такие матерщинные слова не закрадывались ему в голову. И тут его ухо уловило ласковое шипение, которое невозможно спутать ни с чем. Дыхание море пробивалось из-за черных лиственниц и с каждым шагом становилось все отчетливей и возбужденней.
Петр Александрович пробился через последние заграждения лиственничного заслона и, разметая сапогами лужайку Иван-чая, опрометью, выскочил на берег.
— Ну, вы и…
Петр Александрович хотел во всю мощь беснующейся в нем злобы напасть на Анатолия Давыдка, но осекся и умок, как атеист при виде райских небожителей.
Анатолий Давыдок стоял во весь рост и отрешено глядел в непостижимую даль. Его седая голова и борода горели в розовых остатках увядающего заката. Красные лучи неслись со стороны Якшины и расходились вдоль прибрежного леса кольцевидным ореолом. Красные потоки, выбрасывающие в земной мир флюиды гармонии, насыщали губу Якшина нежностью и теплотой. Море колыхалось мириадами алых чешуек, на темно-зеленом полотне бездонной глубины. Рубиновый чешуйки бесследно тонули в колыхающейся зыби моря. И тут же за долю секунды на их месте рождались более яркие посланники небес.
Остров Утичий тремя башенками-маячками указывал путь на небо. Беглецы чешуйки, что бы избежать кромешной темноты, перемежающимся алым потоком неслись к нему. Но их следы обрывались у подножия неприступных кекуров. Шероховатый прибой слизывал их с поверхности моря. А волны дробили красные тельца на составляющие, превращая их в радужную пыль.
Мыс Топазный находился в тени, заслонившись от солнца островной грядой гор. Сумеречные тени покрыли мрачной паутиной оранжевые склоны, поглотили клиновидные ущелья, пузатые осыпи и выразительные выступы. Мыс Топазным нависал над морем угрюмым пятном, являя собою скорбный обелиск, трогательный монумент уходящему дню.
Крохотный островок Три Брата отделенный от Шантара приливной волной, постигла та же участь, его слопал полнейший мрак. Правая сторона губы Якшина умирала в таинстве ночи, отдаваясь на волю судьбе крутящейся планеты.
В левой части губы пламенел надеждой мыс Скалистый. Он зажегся, возгорел алой свечой и потянулся острым клином ввысь. Бордовые вены резных скал набухли, расширились. Мыс Скалистый стал похож на красный фонарь, посеченный трещинами на выпуклом стекле. Еще минута еще секунда и раскаленное стекло лопнет, Большой Шантар потеряет последнюю надежду на спасение от колдовской ворожбы ночи.
Анатолий Давыдок стоял обращенный в даль, справа к нему подкрадывался затененный берег, стелящийся у его ног кромешной темнотой. Слева еще теплилась жизнь, тлела свечой помпезная скала, и ночь сбрасывала со счетов крупинки оставшегося времени.
Анатолий Давыдок находился в нулевой точке, где надежда замещалась звездной пустошью, ему доверили это сокровенное таинство природы, только ему одному…
— Сколько раз говорил себе,… все хватит! Все брошу и перееду на материк…
Анатолий Давыдок говорил в полголоса, боясь спугнуть доверенное ему таинство. Он даже не обернулся к Петру Александровичу, услышав его гулкое топотание по гальке.
— …а н..нет! Не в силах!
Он наполнил легкие ночным ароматом моря и бесшумно выпустил его обратно на волю.
— Там суета,… мельтешение. Народ будто кто специально кнутом подстегивает, что бы поскорее двигался. Словно их по горячим углям заставляют ходить. Вот они бедолаги и бегают, чтобы ступни не обжечь.
Анатолий Давыдок поглядел на темную полоску горизонта, скрывавшую далекий и чужой материк.
— Характер у меня другой. Внутреннее спокойствие все более и более требует. Беготня ваша,… для моего сердца словно электрошок. Я привык обдуманно по земле ходить. Что ни шаг, то мысль во мне течет. От того и душе моей мило все вокруг. Да,… и…
Он обернулся к Петру Александровичу и по-доброму, по-отечески произнес:
— Ты знаешь,… ты… Теперь не тянет так… Как-то непривычно уже… Я уже от материка отвык. Там же с каждым годом уже, с месяцем,… изменения. А я то все по старинке еще,… старые привычки… Старые отношения к людям. А там все уж по-другому. Меняются люди на глазах.
Седая голова Анатолия Давыдка вновь повернулась к морю покрытому перемежающимися чешуйками.
— Не успеть мне за ними,… не успеть…
Петр Александрович молчал. Все и без его участия было сказано, а заниматься пустословием в данный момент времени, это все равно, что грязными руками прикасаться к девственной Джаконде. Петр Александрович это понимал.
Молчал и Анатолий Давыдок, хотя в его мыслях творилось не что невообразимое. Он открыл перед Петром Александровичем душу, отдал самое сокровенное, что у него было. Ему очень хотелось посвятить его в свой мир, мир Большого Шантара, который существует только в мыслях, фантазиях и сердце. Ведь это его второе, а может быть и первое, главное миросуществование, жизнеощущение и душе присутствие. Этот мир не доступен посторонним, беды и тяготы не посещают его.
За пользование им, он никому ни чего не должен, и ни чем не обязан, и отвечает сам перед собою, за любые последствия созданные им.
Этот мир любит его и Анатолий Давыдок предан ему беззаветно, потому что тут ни когда не свершиться предательство. Ни кто из них двоих не допустит посторонних в самые тайные и личные уголки их взаимоотношения.
«Возможно каждый живущий на земле человек…» – рассуждал Анатолий Давыдок, - «…имеет, этот единственный, справедливый и любящий его мир. Но если их объединить, как это происходит с людьми. Наложить, примкнуть, и привязать эти индивидуальные миры. Тогда снова возникнет зависть, ложь, обман, жульничество и злодейство.
И тогда мой мир, вернее сказать общий, залапанный мир престанет меня любить, впрочем, и я его тоже. Буду относиться к окружающим недоверчиво и брезгливо».
Анатолий Давыдок не нашел в себе храбрости сказать это Петру Александровичу.
— Да это и не к чему…
— Что-то вы хотели предложить?
Всколыхнул дремлющий вечер Петр Александрович, и во весь рот, широко зевнул.
— Да я так,… о своем…
Анатолий Давыдок улыбнулся, глядя на алый лучик, карабкающийся по скале вверх, и тихо вымолвил:
— Пойдемте отдыхать,… ночь уж поспела…
Петр Александрович проснулся оттого, что наглое утро осмелилось наполнить палатку матовым свечением и возвестить о наступлении нового дня. Впрочем, настроение у него было прекрасное, Он любил вставать первым, что бы потом, с укоризной глядеть на заспанных коллег. И в некоторой степени даже подгонять их - «Кто рано встает тому бог падает», или «Сон для лентяя, словно мать родная, жаль, только не кормит». С этими легкими мыслями он буквально выпорхнул из палатки и оказался в сказочном дворце созданном из непроницаемого тумана.
Полы дворца украшала зеленая трава, умытая росою. Густая трава замерла в покойном забытьи и стала ронять алмазные бусинки, чуть только прикоснешься к ней. В матовом тумане в шагах двадцати виднелись тонкие мачты «НИКИ» Трехцветный флаг великодержавной и самой большой страны поник, указывая на беспробудный штиль. Белый корпус яхты слился с белизной тумана. Темные иллюминаторы как глаза невиданного зверя сверлили молочно-белую пустоту. Сброшенный на берег трап напоминал шершавый, змеиный язык.
На палатки осела влажная кисея. Треугольные верхушки пестрых палаток, смотрелись как стартующие ракеты, окруженные клубами газов сгоревшего топлива.
В повседневной одежде Петра Александровича, в которой он проделывал утренний моцион, сказывалось пренебрежительное отношение ко всему броскому и нарядному. На стиль его одежды влиял не гласный девиз - «Крепко, надежно и оправдано!» На ноги Петра Александровича были натянуты совдеповские кеды с пожелтевшей резиновой подошвой. В течении многих походных лет они были так стеры, что изначальный цвет новизны, отсутствовал напрочь. Но надо отдать должное бережливому хозяину, кеды смотрелись довольно невредимыми.
Ноги Петра Александровича были облачены в общепризнанные домашние трико с простроченной впереди линией. Обвисшие трико скрывали мышечную недостаточность своего носителя, и тогда худые ноги казались более накаченными. Плоскую грудь прикрывала белая футболка с коротким рукавом. На груди красовался монотонный оттиск, где зубастая щука гонялась за блесной с тройным крючком.
По утру, когда в лагере, еще досматривали окончания завораживающих снов, Петр Александрович любил проделывать гимнастические упражнения. В дружбе со спортом он предпочитал скромность и еще раз скромность, он не хотел выставлять на показ свою скудную мускулатуру.
Петр Александрович широко расставил ноги, скрестил над головою руки и до хруста в суставах потянулся. Далее руки ложились на бедра и длинными костлявыми ногами Петр Александрович взбрыкивал сначала вперед, затем в бок и назад. И так несколько раз пока мышцы не разогрелись и не приняли упругую форму.
Петр Александрович запыхался, постоял чуточку и собрался, было, поддразнить тело какой ни будь хитроумной, физической комбинацией, как вдруг.
— Кх…кх… Доброе утро Петр Александрович…
По-отечески добрый голос неприятно облобызал Петра Александровича. Он раздался с правой стороны, где виднелись головешки вчерашнего кострища. Анатолий Давыдок сидел на бревне, конец которого почернел от пламени костра. Рядом с ними лежали Арго и Таракан, с вопрошающими взглядами - «И чем он тут занимается?»
Лицо Петра Александровича перекосила неестественно кислая улыбка. Проволочные волоски бороды и усов, еще больше ощетинились и закрутились спиральками. Ноги и руки застопорились в нелепейшей позе, изображая расхорохорившегося павлина. Получился нелепейший казус, Петра Александровича застали врасплох в самое неудобное мгновение.
— О…у,… это вы?…
Петр Александрович нашел в себе силы собраться с духом, он покрутил головой по сторонам, но туман, как ни старался, не мог прийти на выручку.
- И давно вы здесь,… сидите?…
— Да, с той поры, когда ваше шевеление в палатке услышал. Мне то не спиться, Арго и Таракан и подавно,… на зорьке встают.
Анатолий Давыдок курил, нежно придерживая пальцами белую трубочку. Табачный дым и туман водили вокруг головы заводную карусель. Его лицо то и дело скрывалось за дымной пеленою.
— Вот встал пораньше. Вчера уговорились на Якшину идти. Так я и собрался едва свет забрезжил.
— Да…да,… я тоже люблю по утру по туману прогуляться. По траве пройтись, росу посбивать. Весело, забавно.
Петр Александрович ни как не мог собраться с мыслями и нес всякую чушь, что была на языке.
— Скоро все встанут.
— Да я и не тороплюсь, пускай умоются, чайку вон попьют. Я сейчас кипяточку соображу.
По мановению волшебной палочки, палаточный лагерь закопошился и зашуршал пробуждающимися звуками. Где-то с краю расстегивалась длинная молния, а с лева, в платке, напоминающей жилище эскимоса, раздалось ржание жеребца. Видимо жильцы лагеря не спали и ждали, кто первым осмелиться отдаться в лапы прохладного тумана, так что весь разговор, от начало до конца они слышали.
— О! Видите, оказывается, ни кто и не спал.
Речь Петра Александровича, полную смущения прервал громкий внутриутробный звук, кто-то активно продувал заложенный нос.
Через пол часа ослабленный бриз разогнал туман вокруг лагеря. Около дальних палаток, из молочной кисеи начал пробиваться лес и заросшая колея дороги. Шантар оживал, освобождаясь от убаюкивающего снотворного ночи.
Поглядеть на Якшину решились не все. Кто-то, по надобности, отправился на метеостанцию лечить больную голову. Капитан-весельчак так и не слез с яхты, наглухо забаррикадировавшись в кают-компании.
Миловидная женщина, по известным всем причинам отсутствовала, ее следы терялись в жилом бараке. Вчера вечером очень уж нежно и страстно держались за руки Володя Бойко и его привлекательная подруга. Ни у кого и в мыслях не было рваться на поиски миловидной женщины, что бы заставить ее тащиться на какую то Якшину. Когда в дела людей вмешивается назойливый амур, тут уж не до путешествий.
К загадочной речке отправилась не большая команда, возглавляли ее Анатолий Давыдок и Петр Александрович. Крепыш-десантник следовал прямо за ними, неся на плече здоровенный карабин, прозванный в среде зверобоев «Тигр». Чуть поодаль плелся администратор Сергей, о чем-то беседовавший с импозантным Казановой. В руках они держали по спиннингу и скомканной москитной сетке.
Это были самые смелые и решительные, кто не побоялся залезть по самые уши в дебри нехоженой и пугающей тайги Большого Шантара. Речка Якшина находилась в километре от устья Амуки, они вместе создавали отмель, вклинившуюся далеко в море. Устья речек разделял голый островок, кроме гальки на нем ни чего не было. Во время отлива он преставал быть островком и превращался в крутой и затяжной бугор.
Обмелевшая заводь, впитавшая остатки отлива, стекала в Амуку множеством кривых ручейков. Вязкая, глинистая почва розового оттенка засосала ноги крепыша десантника по колено.
— Ну и залез! Блин!!!
Крепыш десантник чертыхнулся и стал выкарабкиваться из злополучного места. Шаг за шагом он пробирался к четырех метровому откосу оврага. Сверху на бровке, зависли комья дернового слоя, подмытого водой. Под ним виднелась полоса гравия. Еще ниже разлезлась грязевыми потеками двухметровая прослойка оранжевой глины. На самом дне, где застрял неудачник, млели и томились полусгнившие лохмотья морской капусты.
— Фу, ты черт. У меня сейчас слезы навернуться. Ну и смрад!
— А чего тебя туда понесло?
Анатолий Давыдок и Петр Александрович находились на краю оврага и тихонечко подсмеивались над горе путешественником.
— Я думал по галечке, вприпрыжку,… дно, то,… с начала твердое было. Это же лучше чем по траве, как вы.
Крепыш десантник обречено выдохнул и забросил вороненый карабин за спину. Он мешал ему, при каждом шаге касался глинистой жижи.
— Вот блин,… досадно…
— Кратчайший путь он только из далека легким кажется.
Ввернул пару умных словечек Петр Александрович, и снисходительно покосился на дно гниющей отмели. За все время похода он так и не смог наладить контакты с крепышом-десантником. Пережевательного участия, сожаления в его глазах не наблюдалось. Администратор Сергей оживленно беседовал с Казановой. Они отвернулись в сторону леса, и отчаянно жестикулировали, отстаивая каждый, свою правоту. В низ они не смотрели.
Крепыш-десантник, цепляясь за рассыпающиеся комья глины, и шурудя ногами, словно лягушка в луже, вскарабкался наверх. Его лицо покрылось испариной, а грудь, прикрытая тельняшкой, раздувалась лемехами гармошки.
— Фу,… ну и местечко, как помойная яма воняет.
— Ни чего,… ничего, сейчас до Якшины дойдем, там сполоснешься и сапоги обмоешь.
Анатолий Давыдок прищурил глазки и заулыбался, открыто без издевки.
— А то ты мне всех медведей на Шантаре распугаешь. Им такой запах не по душе. Ну что пошли тут не далеко, вон, где лесок на пригорочке разросся.
С этими словами он взялся руками за лямки вещмешка запрокинутого за спину, и уверено зашагал по высокой траве. Крепыш-десантник встрепенулся, словно что-то забыл и в припрыжку догнал опытного проводника, слегка задев плечом Петра Александровича.
— Я… это, что хотел спросить, вы много медведей завалили?
— Мишек, что ли?
Анатолий Давыдок, не оборачиваясь, сбавил темп и подумавши, сказал:
— Когда в Чумикане охотником промышлял, было дело. Частенько с ними сталкивался,… и… не всегда в его пользу выходило.
— Ну и сколько? Как много вы застрелили?
Не унимался крепыш-десантник. Длинный карабин при каждом шаге подскакивал у него на спине, и приходилось придерживать его рукой. Вдруг Анатолий Давыдок остановился как вкопанный. Крепыш-десантник чуть не сбил его.
— Сколько,… сколько?… Всех что положил, на мне числятся, мне и ответ держать.
Анатолий Давыдок посмотрел на крепыша–десантника как на непутевое дитя, пристающее с расспросами по каждому поводу.
— Тут ведь звездочки не рисуют. Вон,… как наши летчики, сбитых мессеров у себя на фюзеляже клеили. Тут ведь по мере надобности мишку валят. Тут ведь за медалями не гоняются, да за первенством.
Анатолий Давыдок присвистнул на Арго, крутившегося под ногами, и направился дальше. До пригорка оставалось не более ста шагов, уже слышалась слабая трель перекатов, подтачивающих каменистое дно.
— А какой из медведей в Сибири, считается самый опасный?
Тема медведей ни как не сходила с уст крепыша-десантника, видимо он на самом деле мечтал, во что бы то ни стало пощекотать нервы себе и хозяину тайги.
— В Сибири самыми опасными считаются,…
В разговор вклинился Петр Александрович. Ни кто не удивился, и восприняли как само собой разумеющееся, когда всезнайка решил проявить умственные способности.
— …муравьятник! Белогрудый медведь, он более пугливый.
Петр Александрович на своих ногах-ходулях, пытался забежать вперед, но темп ходьбы, был задан быстрый и он едва поспевал за лидерами.
— Когда человек неожиданно встретился с медведем нужно обязательно смотреть ему в глаза. Желательно поднять руки вверх, можно поднять над собой рюкзак. То есть ты будешь как бы выше его ростом, и он не станет нападать. Можно,… кстати, на пень залезть.
Анатолий Давыдок весело рассмеялся и застопорил ход, участники утрешнего вояжа достигли берега Якшины. Под их ногами разлился мелководный ручей.
— Я тут…. Ха…ха…а…
Анатолий Давыдок, от души зашелся заливистым смехом. Петра Александровича покоробило, этот смех он отнес на свой счет, и готов был разозлиться и заскандалить.
— …в прошлое лето к нам гости наведывались. Вот, так же как и вы, только они на катамаране пришли.
Администратор Сергей и Казанова остановились у края четырех метрового обрыва, и с любопытством уставились на рассказчика.
— Там один любитель, все с ружьем шастал. Все у меня выпытывал, как медвежьей шкурой разжиться. Говорит, мол, жене подарок хочу сделать, Сюрприз значит.
Заинтригованные слушатели обступили Анатолия Давыдка плотным кольцом, и ловили настропаленными ушами каждое слово.
; Вообщем достал он меня в корень!
Анатолий Давыдок полез в нагрудный карман штормовки за очередной белой трубочкой.
— Отзываю его в сторону и как бы по секрету говорю… «Ты только ни кому не сболтни! А то сам понимаешь, желающих много, а мишек раз два и обчелся». Он весь во внимании, слова буквально с моих губ считывает. От волнения в дрожь кинуло.
Анатолий Давыдок пригладил усы, раскурил папиросу и хитро прищурил глаза.
— Я ему очень серьезно говорю… «Найди двухсотлитровую металлическую бочку. Вырежи небольшое окошко, чтоб медведь мог лапу просунуть».
Рассказчик показал руками, какая должна быть дыра в бочке. Крепыш-десантник с замиранием сердца, следил за каждым движением бывалого охотника, мысленно запоминая подробности.
— Ну! Ну,… и что дальше?
Глаза крепыша-десантника заволокло признаками охотничьего азарта, слова Анатолия Давыдка распаляли в нем древнейший инстинкт.
— «Положи в бочку,… ну там мясо, желательно протухшее». Сладкого можно положить, сгущенку, чего он там еще любит-то,… мишаня?
— Мед! Мед!
Крепыш-десантник был на пределе.
— Ага. Верно! Медку тоже можно, только свежего.
Администратор Сергей и Казанова недоверчиво покосились на Анатолия Давыдка.
— Мишаня подходит к бочке принюхивается, и в дырку лапу сует, узнать, чего там спрятано. И вот тут…
Анатолий Давыдок на полном серьезе с непроницаемым, каменным лицом обратился к крепышу-десантнику:
— Лапу то он всунул, приманку схватил, а назад высунуть не может. Разжать кулак не допетрит.
— Ну и…и…
— Вот он бедолага и ходит, бродит по лесу с пустой бочкой. Бьет ей, о листвянки, снять хочет. Гул на всю округу стоит! А ты, как заслышишь шум, хватаешь карабин и на гул идешь, за мишанькою. Уразумел!
Крепыш-десантник, растерянно, с открытым ртом, тупо уставился на своего учителя-шутника. Он купился, как глупый малыш на пустой фантик от карамельки. Остальные участники розыгрыша закатились таким хохотом, что перепуганный Арго заскулил, перескакивая с места на место.
— Во, как надо на мишек охотиться!
Заключил Анатолий Давыдок и по-товарищески похлопал по плечу крепыша-десантника.
Речка Якшина если и была больше Амуки, то уж точно не настолько что бы говорить, что она судоходна, или что здесь запросто пройдет резиновая лодка. Нет, она напоминала, скорее всего, ручей, разлившийся широким махом на каменистом плесе. Ближе к морю Якшина полнела и текла полноводным разливом. О чрезмерной глубине дна говорить не приходилось. Река пенилась и заходилась дрожащими перекатами. Там где наблюдалась отмель, из воды торчали галечные островки и булыжники, покрытые блестящей слизью.
В глубине острова в километре от устья, Якшина сужается, течение нарастает, и появляется хлесткая и мощная стремнина. Перед тем как исчезнуть в глухом лесу, речка впивается в десятиметровый утес. Река подтачивала его, о чем свидетельствовали земляные осыпи, ниспадающие с его вершины. На самом верху росли лиственницы красивые и стройные, напоминающие ровные мачты парусников. На моховой подстилки у самой земли извивался кедровый стланик угнетенной формы. Буйные ветра сотворили над ними удивительную укладку. Мохнатые ветки растрепались и были направлены в противоположную от моря сторону. Редкие кусты ольхи пугливо выглядывали из чащи, прячась под хвойной кроной.
— Мы вниз!… Вон к тому перекату…
Администратор Сергей и Казанова, удерживая спиннинги вертикально, чтоб не обломить углепластиковые кончики, посунулись вниз. Осыпающаяся почва увлекла их за собой, и они еле-еле удерживали равновесие.
— Судя по характеру речки и рельефу местности,… тут, наверное, только ленок водиться.
Петр Александрович щелкнул фотоаппаратом, и внутренний механизм камеры зажужжал майским жуком.
— Красота!… Я думаю Якшина, не является нерестовой рекой. Слишком мелкая, воды мало.
Петр Александрович залюбовался речным пейзажем. Река за поворотом терялась из виду. Непролазная, пышно-зеленая тайга скрывала ее в своих нехоженых дебрях. Далекие сопки нагромождались друг на друга, тянулись к облакам и раздавались вширь.
Неожиданно Петр Александрович недовольно чертыхнулся:
— Фу ты,… кадр испортил!
— А что так?
Спросил Анатолий Давыдок поглаживая седую бороду. Сочетание густой, пепельной бороды и моложавой сухостойной фигуры, ни как не вязались друг с другом. Казалось, что на тридцатилетнего молодца, нацепили бороду деда мороза, и заставили носить до следующего новогоднего праздника.
— Хотелось пейзаж заснять на память, чтоб без людей, одна природа. И вот, пожалуйста!!!
Петр Александрович указывал трясущейся рукой на Якшину, где она изворачивалась под утесом и убегала в лес.
Крепыш-десантник соскочил с утеса и стал совершать быстрый и напористый марш бросок через реку. Он шел напролом, подымая болотниками взрывы водяных брызг. Ему можно было обойти утес по верху там даже проглядывалась тропинка. Но он настолько был поглощен жаждой истребления, что готов был завалить любого, кто стоял у него на пути. Бойкая речушка не представляла для него преграду.
В его душе бушевала и клокотала обида, за шутку, сыгранную с ним. Единственное что могло оправдать его пред старшими коллегами, так это как минимум два, а то и три подстреленных медведя.
«Я должен во что бы то ни стало доказать, что я ни какой ни будь маменьки сынок, пасующий перед опасностью. Я настоящий герой-одиночка, переступающий боль, и жалость!»- стучало у него в голове навязчивой мыслью.
Длинный карабин он повесил на грудь, чтобы брызги не попадали на вороненый ствол и ореховый приклад. Карабин стоил того чтобы о нем заботься, «Тигр» считается одной из лучшей, моделью охотничьего карабина. Об этом он знал.
Голову крепыша-десантника широкополая афганка прикрывала широкополая афганка. В момент яростной атаки на Якшину, она слетела на затылок. Тогда он с силой натянул ее на лоб. И балансируя руками на скользком, заиленном дне, рванулся вперед на встречу к славе и победе.
— Такой большой, а ума с горошину.
Довольно ехидно и пренебрежительно высказался Петр Александрович о крепыше-десантнике.
— Надо признаться, что нынешняя молодежь свихнулась на личных амбициях. Буквально все,… рвутся получить больше, чем они того стоят.
Хиленькая старческая грудь Петра Александровича выпятилась наружу, плечи расправились, изображая гуся перед взлетом. Петр Александрович был доволен собою, он знал, что превосходит крепыша-десантника по всем параметрам,… ну может быть,… за исключением физических данных.
— Кх…гм… Кг..г…
Петр Александрович закашлялся и согнулся в положение заезженного колеса, потерявшего симметричность и круглую форму.
— Кг…х… Я так полагаю… Кх…х… Это вся Якшина. В лесу она завалена упавшими деревьями. Чипыжи кругом!
— Как вы сказали? Чи…пы?…
Пробубанел Анатолий Давыдок мягким голосом, каким зачастую пользуются служители смиренного культа.
— Да! Да! Чипыжи! Чипыжник. Это как бы сказать местные названия, применяемые в обиходе таежников.
Петр Александрович заломил руки за спину и стал покачиваться с пятки на носок.
— Термин!… Употребляемый, в обозначении завалов в лесу. Труднопроходимый участок.
— Ага! Понятно.
Анатолий Давыдок закивал на Якшину головой.
— Ну, тогда все! Дальше Якшина в сплошных чипы…жах! Как вы и говорили.
— Я так и думал. Таежные речки все таковые! Растительность буйствует. Климатические условия благоприятные. Непроходимые кустарники буквально обволакивают их берега, словно колючей проволокой. Плюс весенний паводок рушит лиственницы и сбивает их в запруды…
Администратор Сергей и Казанова неспешно прогуливались вдоль берега. Местами, там, где вода хороводила воронками, мерили Якшину переливающимися блеснами. Судорожные перекаты плескались у их ног. Тыкались в берег и испуганно уходили на глубину. Якшина щебетала о гармонии, красоте и вечности, наигрывая мелодию водяной жалейки.
К ненавязчивой мелодии ручья подмешивалась пискливая возня комаров. Их было не так много сказывалось прохладное утро и близость охлажденного моря. На бреющем полете маленькие бестии вились вокруг головы и шеи. Некоторые везунчики заколбашенные от прилива человеческой крови, полупьяными уносились прочь. Коротенькие крылышки ели-ели удерживали их в воздухе. Остальные, голодные пищалки принимали на себе дружеские хлопки разозленных доноров.
Администратор Сергей вытянул руку и указал на верх. На черном утесе сквозь лиственницы проглядывались непонятные строения.
— Что он там показывает?
Заинтересовался не понятным жестом Петр Александрович.
— Там что-то есть? Да?
Петр Александрович вытянулся в струнку и прищурил глаза. Любопытство – штуковина действенная и не преодолимая, особенно у тех людей кто постоянно само утверждается.
— Это кладбище, шантарское… Тут до метеостанции поселок существовал. В тридцатые годы артель работала, лес пилили. А раньше, Американские и Российские промышленники жироварни устраивали. В общем, людей было тьма. Но вот оказывается не всем, местные условия подходили, тут навечно и оставались. Петр Александрович,… идемте, я вам покажу.
— Да… да… конечно…
Натоптанная тропинка повела в сторону от Якшины и застряла в густой траве обширной лужайки. Петр Александрович скакал с кочки на кочку, в траве скрывались ямы и поперечные ложбинки.
— Это я в курсе… Шантары осваивались издревле. Точно установлено, что с тысяча восьмисот пятьдесят четвертого года по пятьдесят седьмой,… то есть за три года… Около Шантарского архипелага ходило четыреста тридцать восемь судов. И в те же года было истреблено шесть тысяч шестьсот пятьдесят китов. Очевидцы писали, что берега были усеяны, кострищами… Китобои жир топили…
Петр Александрович выразительно подчеркнул каждую названную цифру.
— Вот видите,… оказывается, вы больше моего знаете.
— Да,… вот! Журнальчики почитываю.
Петр Александрович растянулся в самодовольной улыбке. Жаль, что Анатолий Давыдок не мог разглядеть. Петр Александрович прибавил шаг, что бы забежать наперед. Он завысил свои возможности, не рассчитал силы и, спотыкнувшись на кочке, полетел в траву.
— Фу ты черт!
Анатолий Давыдок, не прекращая движения, обернулся и подбодрил напарника:
— В прятки решил поиграть? Петр Александрович? Вставай, вставай,… я тебя вижу!!!
— Да… вот незадача… на ровном месте спотыкнулся…
— С кем не бывает,… ничего страшного!
Проговорил удаляющийся Анатолий Давыдок.
Несмотря на кажущуюся густоту леса, лиственницы, на черном утесе стояли друг от друга не почтенном расстоянии. У самого обрыва наблюдалась поляна, окаймленная кедровым стлаником. Оголенная поляна возникла не в силу действия природных факторов, часть деревьев была вырублена человеком.
Солнечные лучи, пробившись через слоистые облака, лобызали землю. Уцелевшие лиственницы, разросшейся кроной, прикрывали солнечный свет. Затененные участки поляны навевали непонятную грусть и тоску. Стоило ступить на эту территорию забвения, как тут же тебя охватывало необъяснимое волнение, будто лицом к лицу сталкивался с холодной вечностью.
Частицы света, пробившиеся со стороны Якшины, несли в себе фрагменты утерянной надежды. Река рождала в мир трогательное созвучие - скорби и покоя, шипения воды и печали. Невдалеке, Якшина, выныривала из под утеса и голубой лентой убегала к морю. Изумрудное море впитывало в себя горечь разлуки, обреченность и осколки разбитых сердец. Оно томилось и млело в исцеляющих потоках смерти. Где за невидимой гранью проходит боль, утихает горечь, и стираются с лица слезы раскаянья, одиночества и страха…
Стройные лиственницы, находящиеся на краю утеса, наклонились и потянулись к убегающей реке,… к покою, умиротворению, хранящемуся под печатью времени.
Казалось, что чьи-то лики и не сформировавшиеся образы с беспредельной грустью взирают на открытое пространство моря, притаившись в сумеречной кроне надломленных деревьев.
— Тишина… Покойное место…
Анатолий Давыдок вдохнул полной грудью, насыщаясь хвойным ароматом пахучего стланика.
— Да укромное местечко.
Вторил его мыслям Петр Александрович. Он подошел к деревянному склепу и стал пристально изучать его. Это было прямоугольное надгробие, высотой в полтора метра. К вершине склепа деревянные доски складывались пирамидкой увенчанной христианским крестом. Доски выгорели и рассохлись, открывая ужасные щели, ведущие во мрак, в скорбную темень… Ржавые гвозди повылазили наружу, словно их выдавливали изнутри. По углам надгробия деревянный остов прогнил, желтоватая труха осыпалась на мягкую подстилку мха.
Верхние доски местами покрылись жуткими лишаями, как запекшаяся кровь. Надгробный склеп покосился, видно земля под ним просела. Внизу где кедровый стланик прикрывал левый угол склепа, зияла дыра с проторенной тропинкой.
Петра Александровича передернуло, ему стало не по себе.
— Лисы.
— Что?
Петр Александрович отпрянул от склепа.
- Я говорю, лисицы шастают. Вот прокопали нору. Им то что? Они не хрещеные. Не ведают что творят.
- А это, что за якорь? Очевидно,… усопший моряком был?
Петр Александрович направился к деревянному памятнику. На который навалился самый настоящий морской якорь. Бурые лоскутки ржавчины отшелушились от лепестков якоря. За проушину держалась якорная цепь. Звенья цепи падали в траву и тянулись к деревянным кольям, вбитым в землю. Якорная цепь опоясывала памятник словно оградка. Некоторые столбики покосились и облокотились о стоящие рядом лиственницы.
- Здесь останки экипажа захоронены… Со шхуны «Нели».
- И давно?
Петр Александрович спросил искренне без показушного самосозерцания и постоянного самоутверждения, здесь на кладбище позерство было не к месту. Петр Александрович понимал это.
- Когда перезахоронили, не знаю. Эти американские хлопцы давненько на тот свет представились. Кажись в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Они тут зимовку организовали, стало быть, навсегда на Большом Шантаре и остались.
Могилки были разбросаны по всей кладбищенской полянке, их было не много, с десяток. На скорбной поляне не соблюдалась строгая разметка и ровная линия оградок. Сама природа вмешалась в печальную церемонию преданья земле. Кого-то упокоила над обрывом, примкнув могилки к наклоненным лиственницам. Иных уложила в тени леса и подрастающая молодь прикрыла их игольчатыми ветками. Самые ветхие могилки, истерзанные временем, затерялись в непроходимых дебрях кедрового стланика.
- А вот эта история приключилась на моей памяти.
Анатолий Давыдок, мягко ступая по пышному мху, направился к красной звезде. Он положил на тоненький лучик звезды ладонь и большим пальцем потер по шелушившуюся поверхность.
- Было времечко… Я тогда еще сопляком был, таежному делу только-только обучаться начал.
Анатолий Давыдок отнял руку от звезды и посмотрел на ладонь. Красные пластинки краски прилипли к коже.
- Я тогда, первый год на метео зимовал. В те времена на станции народу было… у…у… тьма! Не в пример нынешнему захолустью! Двенадцать человек! И каждому работы хватало. А сейчас,… трое бедолаг прозябает, ни работы, ни заработка… Так жизнь теплиться еле-еле, а бы как.
Анатолий Давыдок растер пальцами прилипшую краску в пыль.
- Студенты вместе с нами зимовали. Девушки то же были. А как же, раньше длинно косые молодицы то же за романтикой гонялись. Так вот…
Ему захотелось присесть, и он осмотрелся вокруг.
- Петр Александрович пошли вон на поваленный ствол сядем.
; Угу.
Они уселись, Анатолий Давыдок не спешил со своим повествованием. По стариковски, медленно, он полез в нагрудный карман, за очередной трубочкой табачного удовольствия.
; …Ага… На соленом озере вояки стояли, ПВО-шники. Тут же неподалеку нейтральные воды. Так они за воздушной границей следили.
Беломорина засветилась красным глазком. Из под усов просачивался сизый дымок, густой и ароматный.
- Дело обстояло зимой. Кажись после первого января… Нет! После старого нового года. От метео до погранцов километров сорок. Там вон…
Анатолий Давыдок обернулся и указал рукой в глубь острова. Примерно в то место, откуда вытекала Амука.
- …перевал. Ну, так скажем ложбинка меж сопок. Дальше бугристая марь. На Соленое озеро вышел и по бережку километров двадцать пока в казармы не упрешься. Мимо не пройдешь! Прямиком на них выйдешь.
Он похлопал по коленкам, и обречено выдохнул.
- Эх, досадно. Ноги уже не те. За один день такой маршрут не осилю. Раньше бывало с утра выйду, а к вечеру уже там. Ноги сами несли!
- Да…
В унисон рассказчику безнадежно выдохнул Петр Александрович.
- Круглую зимы мы тропинку поддерживали. Одним-то скучно. Так мы в гости частенько хаживали. Они визиты наносили. У нас по вечерам девки танцы заводили, песни пели,… о любви конечно. Там где косы по пояс да женские прелести, там завсегда амуры крутятся. Потешаются над людьми.
Если и были претензии у Анатолия Давыдка к делам амурным, то сей час, они волновали его меньше всего. Говорил он про любовь не с обидою, а скорее с поучением - мол, знаем плавали! Своих семейных дел Анатолий Давыдок старался не касаться. С той поры, много воды утекло, когда страсти кипели, когда озлобленность меж сердец встала и когда связующие нити рвались напрочь.
На вопрос – «Как семья, дети?», Анатолий Давыдок отвечал неизменно – «Было, но прошло». И переводил тему разговора на чужой огород.
- Сам знаешь, солдатики молоденькие, кровь кипит!
- Да! Это мне ведомо. Молодость горяча!
Петр Александрович собрал брови к переносице и принял вид восточного мудреца.
— Вот солдатики и повадились к нам… Так вот, двое погранцов с прапорщиком договорились, и в самаволку рванули. В припрыжку на метео поскакали,… жеребцы. У нас весело! Около печки бражка томиться, музыка, танцы, девки румяные… В тот год ядреных, заводных на зимовку прислали.
Анатолий Давыдок посмотрел на красную звезду и тут, словно кольнуло его в сердце… Может, воспоминания дали о себе знать, а может судьба, следящая за каждым жильцом матушки земли.
— Отгуляли ребятки… на славу! К утру только улеглись. Кемарнули малость, отобедали с нами. Здоровье поправили. А к вечеру решили в обратный путь собираться. Ночь наступила лунная, звездная… Морозец крепчал. Ну, ни так что бы очень сильно, но за нос и щеки щипал.
За дальними могилками раздался треск сучьев и в тот же миг из стланика высунулась узкая мордочка Арго. Он посмотрел на хозяина, и щелкнул пастью, отгоняя назойливых комаров. Белая шерсть скомкалась и пропиталась водой, видно он хорошенько резвился в Якшине.
— Ну, чего прискакал? И без тебя тут было не плохо. Иди Таракана поищи!
Арго радостно взвизгнул, гавкнул на прощание и скрылся в колючем стланике.
— Погода на Шантарах, сам видишь,… непутевая! Поди, разбери, что у нее на уме! Час от часу меняется, не уследишь. Пошли, стало быть, ребятки. Мы их провожать вышли. Погода будто кто с небесного рая копию срисовал. Лиственницы инеем прикрыты. Звездочки подмигивают. Сияние с сопки на сопку, радужные дуги по небу малюет.
— А что? В этих широтах северное сияние видно?
Удивленно и недоверчиво спросил Петр Александрович.
— Конечно! Вон к сентябрю, бывало, их видели. Я про что говорю, природа в здешних краях непредсказуемая. Любые фокусы может выкинуть.
— Ты смотри,… надо будет запомнить.
— Угу. Так вот…
Через несколько секунд, Анатолий Давыдок восстановил в уме прерванную цепочку воспоминаний:
— …ушли они. А часа через два метель поднялась. Небо тучами закрылось. Снег лохмотьями повалил,… липкий такой… К утру непогода и вовсе взбесилась! Ветер с крыши толь срывал.
— А оно зеленое или красное?
Петр Александрович пребывал на своей волне, загадочное Северное сияние не давало ему покоя.
— Кто оно?
— Анатолий Давыдок запутался и не смог понять, что сей вопрос означает.
— Я говорю про сияние.
Петр Александрович закончил предложение притихшим и виноватым голоском.
— Я только зеленоватого оттенка видел, красного не встречал.
Можно было разозлиться на невнимательного слушателя, но по природе своей Анатолий Давыдок был добрым и терпеливым. Как тот, первый в жизни учитель, ведущий первоклассника по тропинке знаний.
— На вторые сутки метель стихла. Небо чуточку просветлело… Вышли мы на крыльцо, глядь,… командир заставы в белом маскхалате и с ним два бойца. Подходит к нам и спрашивает,… где, мол,… мои гуляки… А мы,… так они больше суток,… назад,… ушли,… нету их!
Анатолий Давыдок развел руками.
— Вот как стало быть… Собрались мы на поиски, и побрели разными тропинками.
— Нашли!
Петр Александрович впился в него глазами.
— Угу,… нашли… Сам видишь одного под звездочку уложили, а второго ели выходили. Ноги чернеть стали, мы тогда давай медвежьим жиром мазать…. Оклемался…
Анатолий Давыдок остановил взгляд на красной звездочке, и дрожащими губами, произнес:
— Мама его, в то лето прилетала на могилку,… к сыночку… К нам в те времена вертолеты частенько мотались. Так она каждый год наведывалась. А потом…
Он печально вздохнул и обречено опустил руки на поваленное дерево.
— …пятнадцать лет,… как о ней не слуху, не духу.
Анатолий Давыдок отвел глаза от звезды и потупился в землю.
— Видать уж померла…
У дальней могилки зашевелился стланик, и тут же, пулей вылетел радостный Арго, а следом за ним Таракан. Лайки подбежали к хозяину и стали обнюхивать руки.
— Ну что хвостатые бестии,… напрыгались! Вон, все мокрые видать, в Якшину залазили.
Анатолий Давыдок потрепал каждого за шею и почесал за ухом. От счастья Арго заскулил и ткнулся мордочкой между колен.
— Хватит,… хватит. Вон всего меня заляпал.
Кусты стланика вновь заходили ходуном. Арго и Таракан с дикими воплями ринулись на шум. Хруст веток усилился, из-за лиственниц вынырнули человеческие фигуры. Администратор Сергей придерживал рукой ветки, что бы они ни съездили по лицу Казановы. Длинные удилища мешали им, цепляясь за ветки стланика. В руке Администратора Сергея виднелась маленькая рогатина, срезанная с ольхового куста. Свободный конец рогатины был обрезан и заострен под черенок. На ней красовались серебристые рыбы.
— Что, ленков натаскали?
Анатолий Давыдок приподнялся с лежачего бревна и подался им на встречу.
— Да, что то клев не очень… Вон пару штук выудили и все.
— А далеко подымались?
— Нет. За тот поворот, дальше не пошли.
Администратор Сергей кивнул на Якшину, петлявшую за редкими лиственницами кладбищенской поляны.
— Там сплошной завал, не пролезть!
— Чипыжник - Петр Александрович был на чеку и отреагировал незамедлительно.
— Что?
Администратор Сергей недоуменно уставился на Петра Александровича.
— Чипыжи,… чипыжник… Так завал называют, или непроходимую чащу тайги.
— А…а…а…
Администратор Сергей многозначительно за «а»-кал.
— Охотника не видали? Где его интересно, нелегкая носит?
— Не… а.
Покачал головой Казанова, отвечая на вопрос Петра Александровича.
— Так что будем делать? Ждать! Аль пойдем без него?
Анатолий Давыдок обратился к администратору Сергею. Сергей задумался, мысленно создавая поступательную цепочку логических действий.
— Сейчас обед…
Присутствующие однозначно согласились с ним.
— Значит до вечера еще далеко.
Петр Александрович удивленно приподнял брови.
— А это значит, что солнце еще не скоро зайдет за горизонт. Будет светло! Поэтому он не заплутает! Парень он крепкий, обратную дорогу найдет без труда. Из этого следует,… что можно возвращаться, не дожидаясь его.
— Вот и славненько!
По отечески добро усмехнулся Анатолий Давыдок и доброжелательно посмотрел на своих подопечных.
— Идемте к дому…
Солнце замедлило ход, переваливая через затяжной горб зенита. Перемешанная облачная ширма, по-прежнему прочно удерживалась в небе. Ветра способного разогнать это парообразное месиво не наблюдалось. Легкий бриз дувший со стороны моря был настолько слаб и беспомощен, что прибрежная трава и не думала колыхаться. Зеленые стебли и высохшие соломинки застыли словно мумифицированные. Над губой Якшина нависла духота, подпитываемая интенсивным морским испарением.
Через несколько сот шагов администратор Сергей и Казанова покрылись, потом и учащенно дышали. Петр Александрович, и Анатолий Давыдок не смотря на относительно приличный возраст, переносили духоту намного легче. Худощавые тела лишенные жировых отложений оказались менее восприимчивыми к дневному удушью.
— Посмотрите, наш охотник нарисовался! Пустой кажись… Медведь его не гонит?
Петр Александрович насмешливой репликой заставил уставший отряд обернуться на самовольного изгоя.
— Да тут мишками и не пахнет!
Анатолий Давыдок знал что говорил, если кого и пугал своими небылицами, про медведей, так это что бы нервы пощекотать.
— От метео, до Большого Анаура медведя нет. Я за ними еще с весны охочусь… Не встречал.
— А где же они? Повыбивали всех что ли?
Администратор Сергей спросил так, для формальности. Он был заядлым рыбаком, охота его не прельщала.
— Нет конечно! Мишек здесь хватает! Только в это время года они все к Соленому озеру перебрались.
— А чего так? Вас испугались?
— Мы тут не причем. Сейчас самое время, когда ягода поспевает,… брусника, костяника, голубика, смородина… Ее там множество! Вот они там и пируют. Да к тому же кета и горбуша на нерест в Соленое озеро заходят, а дольше по ключам, да речкам расходятся.
— Да что же он стоит там как вкопанный!!! Мы же его ждем тут!!!
Петр Александрович выходил из себя, и злился все больше и больше. Крепыш десантник и впрямь ни куда не торопился. Как только передовой отряд застопорился, он прекратил движение и начал оглядываться по сторонам, с деланным интересом. Возможно, он не хотел идти вместе с ними и выслушивать издевательские шутки в свой адрес.
Крепыш-десантник снял карабин и через оптический прицел стал осматривать окрестности, воображая, что сейчас оттуда выскочит опасный и голодный зверь.
— Да он попросту издевается над нами!!! Мы тут его ждем,… а он в цацки надумал играть!!!
Петр Александрович рассерчал до белого каления, без стеснения сплюнул на землю и уверено зашагал вперед.
— Что ж пошли и мы… Вон и мачты уже видны.
Увлек за собою расколовшуюся группу путешественников Анатолий Давыдок.
Наступил день отплытия. Все события определяемые расставанием и процедурой прощания, проистекали по сокращенной схеме. Завтрак вылился в суматошное чаепитие, без манной каша с черносливом. Всем было не до нее. Хотя многие, днем раньше, отзывались о каше с благоговейным восторгом, отмечая наивкуснейшие качества.
Каждого участника похода охватило неуемное желание, как можно быстрее, ринуться вперед. Из-за неорганизованности и необдуманной беготни, сборы затянулись до обеда. Все бегали, суетились, подстегивая друг друга, а результата не было. На берегу Амуки возник неуправляемый хаос.
Казанова носился с блокнотом в руке, раздаривая метеорологам московские координаты. Те в свою очередь диктовали свои, предупреждая что вертолет на Шантары летает один раз в год, где то в октябре. Вопросы Казановы о электронной почте, вызывали у метеорологов снисходительные улыбки. «Какой, такой Е-меля? У нас отродясь его не было. Да и щуки на Шантарах нет. Некому желания загадывать!»
Иван Загрузный изрядно всем поднадоел, его старались обходить стороной, на ходу придумывая различные обязанности. Слушать плаксивые речи про не состоявшийся талант ни кому не хотелось. Ему еще верили, что его прошлое было полно чего то необыкновенного и туманного, но вот упоминание о его будущем вызывало апатичные зевки.
Иван Загрузный понял, что поучительными повествованиями ни кого не проймешь, и тогда он решился на отчаянный поступок. Этот поступок мог стоить ему самого дорого - репутации гордого и совестливого человека. Он дождался момента, когда все собрались вместе, вышел в центр и жалостливо попросил:
— Мужики если у вас есть лишний фонарик и запасные батарейки к нему… Если вы можете обойтись без него… Прошу…
Иван Загрузный создал на лице страдальческую гримасу и опустил глаза на землю.
— …оставьте мне… Без подсветки тут темновато…
Эти слова относилась ко всем присутствующим, но просьба, штука не всегда исполняющаяся…
В принципе, участники похода не отличались наличием солидного кошелька, требующего особого уважения к его обладателю. Эти люди настолько просты, что начинали отлаживать деньги на следующий туристический проект сразу же по возвращению домой. И поэтому все, так же как и Иван Загрузный виновато опустили глаза. Воцарилось проникновенное молчание, готовое вылиться в скорбное оплакивание фонарика.
И тут крепыш-десантник сделал шаг вперед.
— Я тебе дам!!! Нам дней пять осталось до Николаевска. Как-нибудь, обойдусь.
В толпе послышались вздохи облегчения. «Как хорошо, что среди нас есть добрые парни!» - подумалось тем, у кого имелся фонарик с запасными батарейками. Иван Загрузный поблагодарил крепыша-десантника, и вскоре получив желанный фонарик, скрылся в бараке, что бы ни мешать отъезжающим.
Петр Александрович не любил сборы, именно поэтому он самый первый упаковал свой походный скарб в гермомешки. Увесистые баулы он прислонил к трапу и ожидал команду на погрузку. Но команды все не поступало, и тогда, пользуясь свободным временем, он взял фотоаппарат и пошел бродить по метеостанции. Его худосочную фигуру можно было наблюдать в таких укромных местах, что сами хозяева редко туда заглядывали.
Самым интереснейшим и опаснейшим проявлением старческой непоседливости, было лазание по буровой вышке. Если пройти знакомой тропинкой от метео, по мосточку через Амуку, и вылезти на бровку оврага. В метрах пятидесяти, на заросшей полянке, обязательно столкнешься с заброшенной вышкой. Она стояла чуть повыше самых высоких лиственниц, и выделялась среди зелени бурой ржавчиной. Буровая вышка пребывала в довольно преклонном возрасте. Вокруг валялись детали несущей конструкции. Металлические уголки, прогоны и тавры отваливались сами по себе, в местах сварочных креплений. Ржавчина превратила в труху стойкий металл, отчего вышку покосило в сторону Амуки.
Петр Александрович несмотря на предупреждающее пошатывание вышки, залез на самый верх, и фотографировал с удвоенным азартом, не жалея ни пленки, ни себя.
Самое трогательное зрелище полное драматизма, нежности и завуалированной стыдливости можно было наблюдать на краешке палаточного лагеря. За погрузочно-раставальническим действом разворачивалась настоящая, любовная интрига. Миловидная женщина и Володя Боков находились в не игры суматошного и припадочного спектакля. Их сердца погрузились в иную, более опасную, страстную и непредсказуемую стихию. Над их головами кружили пузатенькие ангелы и пели о любви божественные цикады. Их мыслями и поступками, сознание и здравомыслие не управляло. Они жили мгновенными ощущениями, пылкими прикосновениями и преданными взглядами. Ни кто их не тревожил, абсолютно все понимали – «Яхта уйдет - любовь пройдет! И море развеет в небытие сказочные грезы!»
Если и существовал твердый и непоколебимый рассудок на земле Большого Шантара, то он точно присутствовал в голове весельчака-капитана. Он один ни куда не спешил и не торопился. Еще с подъема он засунул тело в синий комбинезон и обосновался на корме, упершись поясницей в румпель. Иногда он ложился, благо корпус яхты позволял, поверхность была гладкой и ровной. Когда надоедало, капитан вставал и прохаживался между кормой и кают-компанией, но слазить с яхты не пытался. Проделав с десяток шагов, он вновь принимал сидячую позу, брал в руки длинный румпель и апатично взирал на суматошных пассажиров.
Капитан-весельчак замечал то, что остальные по своей мореходной неопытности просто не видели. Люди шныряли туда-сюда, суетливо семенили ножками, но куда? Ведь яхта осела килем на галечное дно. Прилив только-только послал с моря первую, неустойчивую волну.
Капитана в буквальном смысле распирало от осознания превосходства, он был горд за свой проницательный ум. Он втихую посмеивался над пассажирами. Но проделывал это не за счет личного эгоизма или бездушной подлости, нет! Его смешинки рождались ради самой шутки и прикола, без отягощающих последствий. По натуре и в душе, капитан был оптимистическим весельчаком, которому жизнь давалась словно игра, в удовольствие.
Анатолий Давыдок сидел у кострища, то и дело залазил пальцами в нагрудный карман за очередной табачной трубочкой. Собрался он давно. Походный вещмешок как поставил несколько дней тому назад на крыльце, так и забрал его не тронутым. А к чему, спрашивается ворошить? Все на месте! Армейский котелок, ложка, кружка, коробка спичек, обвернутая в непромокаемый пакет, щепотка соли, пакетик с чаем – этого вполне достаточно, зачем же лишнее с собою таскать. Это же не увеселительное сафари, на верблюда не залезешь, на джипе не прокатишься, тут все на ногах переносишь. Их беречь надо, загружать нельзя.
Арго и Таракан лежали подле его ног, им неведомы людские заботы и неотложные дела. Лайки прозябали своей собачьей жизнью, которая не обременяла надуманными проблемами. Арго положил узкую мордочку на лапы и дремал особым, чутким сном. Стоило издать резкий щелчок или пройтись рядом, Арго вздрагивал, не открывая глаз, предупредительно рычал. Его защитная стратегия если и действовала на людей, то на назойливых комаров ни как не влияла. Кровососущие элементы природы, носились у самой земли, выше не позволяла удушливая, нелетная погода. Комарики облепили голову Арго и стремились уколоть его прямо в нежный и чувствительный нос. Арго терпел, как мог, он даже засунул мордочку под лапу, что бы мелкие вампирята не достали его.
Иногда он приподымался на передних лапах и не довольно косился на хозяина, как бы спрашивая – «Ну и кого мы ждем?» Анатолий Давыдок знал ответ, но, к сожалению, не владел собачьим языком и не мог объяснить Арго, что нужно дожидаться прилива. Анатолий Давыдок поглаживал своего любимца и приговаривал:
— Терпи Аргуша. Вон смотри Таракану, все нипочем. Спит без задних лап, а ты бедолага маешься.
— Эй, на берегу, чего мельтешите за зря,… грузите вещи на яхту! Вода подоспела.
Капитан-весельчак решил ускорить сборы, его парусник качнуло приливной волной.
— Через полчаса отходим. Кто не успеет, останется ждать вертолета, до октября.
Суматошное движение пассажиров переросло во всеобщий ажиотаж. Все кинулись к вещам и одновременно стали тулиться к узкому траппу. Ни кто не хотел возвращаться с Большого Шантара вертолетом. Правда, один человек вел себя довольно странно. Миловидная женщина, с опущенными руками бродила возле своих рюкзаков и не знала что делать. Володя Боков, скребя сердцем, помогал ей зашнуровывать рюкзаки и складывать вещи. Для них расставание вылилось в настоящую муку и нелегкое испытание.
«НИКА» преодолела с помощью моря земное притяжение, оторвалась от дна и заколыхалась над мутной поверхностью воды. Двенадцать человек взошли на борт яхты, и облепили палубу, словно колорадские жуки куст картошки. Крепыш-десантник повис на гике фок мачты и раскачивался на нем как на качелях. Петр Александрович присел на корточки и придерживался руками за натянутый такелаж. Казанова притулился к спасательному кругу и одаривал провожающих улыбкой, полной очарования. Все происходило точь-в-точь как в исторической киноленте, в эпизоде - проводы «Титаника».
Администратор Сергей помогал капитану укладывать канаты в носовые шкеры. Он был необычайно собран и ответственен, за всех сразу, включая и капитана.
Анатолий Давыдок с трудом переносил морскую качку. Поэтому, едва ступив на палубу, уселся на ступеньки ведущие, на крышу кают-компании и как мог, увещевал свой бунтующий организм.
Оставалось поднять трап и тогда все связующие нити с Большим Шантаром будут разорваны.
— Собак с собою берешь?
Обратился капитан к Анатолию Давыдку.
— Что?
Анатолий Давыдок оторвал глаза от палубы и жалостливо глянул на Арго и Таракана.
— Ну что хвостатые бестии,… плывете со мною? Давайте. Давайте! Арго Таракан ко мне!
Анатолий Давыдок повысил голос до приказного тона. Лайки бегали, скулили около траппа, но так и не решились взойти на яхту. Они боялись и от страха заходились беспомощным визгом.
— Тут и без собак тесно. Друг на друге стоим, а нам еще часов восемь по морю мотыляться.
Петр Александрович предопределил дальнейшую судьбу Арго и Таракана. Он не питал к четвероногим друзьям ни любви ни уважения. У него дома в аквариуме жили рыбки, немые, ненавязчивые и неприхотливые. А собаки это невосполнимая трата нервов – считал он.
— Все! Поехали!
— Мы не в автобусе.
Поправил капитан Петра Александровича и громко скомандовал поднять трап.
«Леха» – по другому к капитану «НИКИ» ни кто не обращался. Пассажиры звали его по приятельски, просто «Леха» – и все тут.
Леха переложил румпель влево и ручкой газа увеличил обороты дизеля. Яхта накренилась, послышались нервные возгласы:
- Ух, ты! Ну, дает! Смотри, в берег врежемся! Сбавь обороты! Перевернемся!
Не дрейфь салаги! Я из вас настоящих моряков сделаю.
Леха, что называется, чувствовал телом верткое судно. Он ювелирно развернул яхту в узкой бухте Амуки и направил ее к выходу в море. «НИКА» шла, словно по каналу, запертая между берегом и галечным наносом. Дизель работал без перебоя, отбивая металлическую чечетку и оставляя за кормой дымный след. Российский триколор расправился и стал извиваться на ветру.
Галечный нанос резко ушел под воду, слева по борту образовались десятиметровые ворота.
— Держись!
Скомандовал Леха и переложил румпель на противоположный борт.
— Леха утопишь! Дай хоть напоследок спокойно докурить! Это же не «Формула 1»!
Донеслось со всех сторон. Пассажиры «НИКИ» ощущали себя как на американских горках, только с русским колоритом. Где все было подлинно и без страховки – иначе русских людей не проймешь.
Анатолий Давыдок глянул из подлобья на берег. Арго и Таракан бесились у воды, подпрыгивали и отчаянно лаяли. Анатолий Давыдок находясь среди людей, почувствовал себя одиноким и брошенным. Ему было дискомфортно в непривычной среде, ограниченной морем. В какой то миг взгляды Анатолия Давыдка и Арго встретились. «Что же ты, струсил. Подвел меня…» - успел прошептать он. «НИКА» сильно накренилась на левый борт, прибавила ход и зашла за галечную косу. Арго, Таракан, Володя Боков исчезли из поля зрения. Анатолий Давыдок отвернулся и уставился пустыми, ничего невидящими глазами по курсу яхты. «Жаль придется в одиночку с Соленого озера пробираться…» - подумалось ему – «а это мне не с руки. Без них скучно…»
— Во дает! Молодчина! И не боится, ты смотри! Вот это собака! Леха сбрось ход!
Загомонили разом восторженные пассажиры. Анатолий Давыдок резко обернулся на берег и привстал. Среди покатых волн и пенных бурунов он увидел Арго. Белая голова ели-ели торчала над поверхностью. Уши были прижаты, а черный нос приподнят. Он старался из о всех сил греб и греб. От страха и боязни воды он поскуливал, но его отчаянные призывы о помощи тонули в морском шипении. Не смотря ни на что, он упорно греб к яхте, хотя она с каждой секундой отдалялась. Арго делал попытки лаем привлечь к себе внимание, но из этого ни чего не выходило. Голос срывался, булькал, словно Арго набрал в пасть воды.
Леха сбросил ход, и переключил рычаг редуктора в нейтральное положение. Яхта остановилась и легла в дрейф. Ее раскачивало и гнало на берег боковыми волнами.
— Давай его сюда! Тащи! Хватайся руками за шерсть!
Наперебой советовали участливые пассажиры. Анатолий Давыдок перевалился через поручни, обхватил руками Арго и отнял его от губительной, морской стихии. Арго трясся, переминаясь с лапы на лапу, и благодарственно лизал руки своему спасителю.
— Ах ты, бедолага. Ах ты, умница! Ай да молодчина Арго!
Анатолий Давыдок гладил мокрую шерсть своего преданного друга. Вода ручейками стекала на палубу. Его мышцы судорожно сокращались, он озяб.
— Подведи его к щели вентилятора. Там горячий воздух от двигателя дует, пускай согреется.
С этими словами Леха включил редуктор и поддал газу. «НИКА» вывернулась из-под бокового удара приливной волны и кинулась острым килем на встречу, не знающему покоя морю.
Яхта резво отдалялась от берега, оставляя позади пенную дорожку, указывавшую путь в безвозвратное прошлое. Воздушные пузырьки лопались, пенная слюна рассасывалась и за пятой или шестой волной, от них не оставалось и следа. Море с огромным успехом поглощало любые признаки, чьего бы то ни было присутствия.
Море выглядело крайне нейтрально, лишенное всяческого сочувствия. Непроницаемой толще воды именуемой морем, безразличны чьи-то слезы, радостные всхлипы и сердечные переживания.
По своей неисправимой наивности человек наделяет эту перетекающую толчею молекул различными свойствами, так не похожими на нее. Откуда человек взял, что ему почудилось, когда он приписал морю душу? Наделил его способностями, которыми оно вовсе не обладает. Мудростью, пророческим лукавством, любовью, подлостью и обманчивостью…
Неужели он настолько заблуждается, по своей неграмотности, одушевляет то, что в жизни принимает лишь косвенное участие. Ведь вода это не сама жизнь, это одна из многих ее составляющих. Необходимый элемент жизнеобеспечения. Человек ошибается, пологая, что если в чем и возникает движение то это и есть сама, одухотворенная жизнь.
Мертвые неподвижные скалы не рождают в нашем сознании оттисков жизни или их признаков. Твердые, холодные камни неприступны, безучастны и умерщвлены. И наоборот, ветер, море, воздух, солнце, по человеческой прихоти оживают, являя миру человекоподобные лики и образы.
«Как они все заблуждаются! Окружающий мир мертв! Это попросту человеческие иллюзии не дают покоя разуму. Им вечно хочется и желается то, что не доступно, и то, что нельзя потрогать руками. То, что придумано тобою, возвращается обратно мстительным бумерангом, так как иллюзии это сплошной обман!»
Миловидная женщина никогда не размышляла вслух. Все и всегда она растила и вынашивала в себе. И когда приходило время, выносила любимые мечты на плаху судьбы, вверяя року свое будущее.
Она сидела на ступеньках ведущих с кормы на крышу кают компании. Ее мысли не были сосредоточены на том, что происходит вокруг. Она нема и глуха к внешнему миру. Миловидная женщина смотрела на удаляющийся берег губы Якшина. На свою несостоявшуюся любовь. На то, что так больно ранит в сердце, после того как сотворит из него осколочек рая, отражающего небесную благодать.
Галечная коса вытянулась в тонкую нить, сверху на нее навалилась зеленая тайга, снизу поддерживала колыхающая субстанция, именуемая морем. На фоне размытой гальки просматривалась черная отметина, похожая на человеческую фигуру. Она была неподвижна и одинока. В ней проглядывалось столько горечи, столько обиды, что казалось более выразительного побережья на Большом Шантаре не существует. Скалы, рифы, кекуры, и останцы - померкли, поблекли по сравнению с этой человеческой отметиной.
Миловидная женщина удручено опустила глаза и закрыла их, по щеке скатилась слезная жемчужина.
— Бросил нас Таракан… Да, Арго? Воды испугался…
Анатолий Давыдок заставил Арго приподняться и посмотреть на берег.
— Видишь,… вон рыжий подлец по берегу носится! Видать сейчас жалеет, укоряет себя за свою трусливую натуру.
Арго завилял хвостом и громко залаял, ругая друга-предателя на собачьем языке. Перестук дизеля и шелест воды отбрасываемой корпусом яхты поглотил собачье возмущение. Но Арго верил в то, что достучится до сердца своего друга, и продолжал его звать.
— Ругай… Ругай Арго! Пусть знает, как друзей предавать!
Миловидная женщина встала, не поднимая головы, подошла к двустворчатым дверцам, ведущим в кают-компанию. Рукой сдвинула прозрачный люк, раскрыла маленькие дверцы и тут задержалась, приостановилась на мгновение. Она ели сдерживала себя, что бы не повернуться назад, к удаляющемуся берегу и не закричать от отчаяния. Собрав волю в кулак, она стерпела боль. Ее качнуло назад, будто ураганный ветер бросился ее в лицо. Женщина выровнялась, быстро и решительно скрылась внутри темного помещения.
«НИКА» обогнула мыс Топазный на прощание засветилась трехцветной улыбкой флага, островку Три Брата. Околдовала подвенечным нарядом лазурное море, покорило его, и заставило разгладить перетекающие складки волн.
Солнце светило во всю, ему ни что не мешало. Перистые и слоистые облака, вежливо отклонившись, ушли на юг и скрылись за материковой сушей.
Яхта напоминал бумажный кораблик, пущенный в плавание по огромной луже. Он казался белым мазком гуаши, нанесенным на синий фон голубой купели, прародительницы всех морей и океанов.
«НИКА» приблизилась к правому берегу Губы Якшина. В полумиле, от нее, мыс Радужный уходил крутым откосом в бездонную глубину. Вблизи мыс Радужный смотрелся по иному. Гигантская скала треугольной формы поднялась из воды и остроугольным пиком сходила на нет.
Создавалось ощущение, что природа соорудила точную копию пирамиды Хеопса, и вдавило ее в островное тело Большого Шантара. Бурые грани пирамиды были посечены твердыми дайками и прожилками яшмы.
У подножия творили бесчинства грозные волны, движимые течением Северного пролива. Волны поражали мощью, несгибаемым величием и длинным разбегом.
Достигнув мыса, они дробились, переламывались, пуская ядовитую слюну липкой пены. Белые сгустки сбились в кучу между останцами и терлись взбаламученным шлейфом о галечные пляжи. Стремительный ветер подымал над грозными останцами влагу и рассеивал ее в воздухе. Солнечные лучи, проходя через водяную пыль, загорались семицветным мостом. Цветной мост соединял губу Якшина с Северным проливом, а под сводом красовалась пирамидальная скала.
Пассажиры, одурманенные убаюкивающей качкой, стали покидать палубу яхты. Один за другим, через пятиминутные интервалы, они исчезали в двухстворчатом проеме, прикрытом прозрачным люком. Уставшие путешественники придавались вязкой дремоте и исцеляющему сну.
Внутри кают-компании было тесно, вместо положенных семи человек в ней обосновалось десять пассажиров. Жалоб, несмотря на явную не хватку спальных мест не поступало.
Короткие вздохи, не контролируемые выдохи и разно тембровый храп, доносился из нутра кают-компании. В некоторые моменты, заглушая звук стучащего дизеля.
— Хорошая яхта,… чистая, аккуратная.
Анатолий Давыдок заговорил с Лехой, чтобы разогнать опутавшую дремоту. Освежить мысли и не дать себе уснуть Анатолий Давыдок сидел над вентиляторной щелью системы охлаждения двигателя. Горячий воздух вырывался из резинового патрубка, подымался к верху, лаская лицо и шею.
Арго уволился прямо у щели, теплый поток воздуха перебирал его шерстью. Спящий Арго сам того, не понимая, завивал мощным феном новомодную укладку в стиле – «собачья неразбериха».
Леха уперся поясницей в возвышение кормы и без энтузиазма крутил рукой длинный румпель. Он был, вял, его клонило ко сну. Воспаленные глаза отрешено смотрели на створки мачт, нацеленных не горизонт.
— Да,… яхта ни чего получилась…
Согласился Леха и припал к циферблату эхолота. Эхолот, «GPS», датчики дизеля, располагались в углублении рядом с проходом в кают-компанию. Потертый плекс прикрывал их, затеняя показания. Лехе приходилось прищуриваться и подаваться телом вперед, чтобы разглядеть нужные цифры.
— Сорок три фута.
Леха искривил лицо и напустил на себя мудрость величайшего математика.
— Почти пятнадцать метров. Нормально! У нас осадка метр восемьдесят. Такие глубины нам не страшны.
Его рука согнулась в локте, туловищем навалился на румпель, а поясницей оперся на корму. Тело приняло расслабленную позу.
— Я ее сам построил.
— Ни че себе?
Анатолий Давыдок протер глаза, солнце слепило до слез.
— До этого, раньше,… это спасательный бот был на двадцать человек.
Леха с ногами забрался на возвышение кормы, служащее отхожим местом, в морском обиходе прозванном - гальюн.
— За борт не свалишься?
Анатолий Давыдок занервничал, ведь достаточно одного хорошего крена яхты и Леха съедет в воду. Возвышение кормы ни чего не ограждало.
— Не, а! Не впервой,… приноровился.
Его распирала ковбойская бравада, он даже свесил ногу за борт.
— Тут корпус алюминиевый…. сварной. Пришлось попотеть изрядно. Мачты поставил. Киль наварил. Стабилизатор к днищу прикрепил. Родной двигатель снял, а вместо него мощнее поставил. Пятьдесят четыре лошадиные силы. Дизель от трактора МТЗ, с воздушным охлаждением. С ним мороки меньше.
Леха встрепенулся петухом, соскочил с кормы и встал в полный рост. Весельчака-капитана проняла такая заводная улыбка, что Анатолий Давыдок поддавшись ее обаянию, растянул губы до ушей.
— Представляешь,… какое счастье,… когда детище твоего ума и рук, первый раз вводу, со стапеля сходит.
В порыве чувств Леха расцвел пунцовой розой и от счастья бросил румпель. «НИКА» брыкнулась строптивой кобылицей и пустилась в сторону берега. Опрометчивый капитан опомнился, натянул поводья и осадил строптивую посланницу богов, и направил «НИКУ» по нужному курсу.
— Я тогда даже прослезился. У нас яхт-клуб за городом, в одном из рукавов Амура. Там течение слабенькое, как в застоявшемся пруду. И вот она!…
Леха широко расставил ноги, подсознательно, сработал мореходный инстинкт, и провел рукой по воздуху, изображая озерную гладь.
— …Ангельское видение! Вся в белом! Краска блестит, переливается, аж глазам дурно от такой белизны. Словно лебедушка на зорьке выплывает, не шелохнется, не дернится. Не плывет, а скользит по небесному отражению. Эх!!!
Леха накрутил себя до такой степени, что казалось, если сейчас он отпустит румпель, то безудержные силы счастья унесут его в заоблачную высь.
— Ты вот про…
— Постой, постой…
Помешанный на радостных воспоминаниях счастливчик, не дал Анатолию Давыдку развить собственную тему о прекрасном и восхитительном. Он сбил его на полуслове.
— Знаешь, что для меня значит счастье? На данный момент времени…
— Конечно, нет! Я мысли чужие читать,… не мастак.
Анатолий Давыдок разгладил запутавшуюся бородку и погладил неухоженные усы.
— Я тебе сейчас расскажу.
Леха приблизился к нему, держа румпель на вытянутой руке.
— Если… Дай бог! Этот поход удачно завершиться, деньги за него получу, то тогда…
Казалось, вот-вот и Леха лопнет от счастья.
— …зимой арендую сопку под горнолыжную трассу. И подъемник поставлю.
Леха отдалился от Анатолия Давыдка и прижался к румпелю.
— Подъемник я сам сооружу. Опыт имеется… В принципе не так сложно,… длинный трос нужен под километр. Металлические опоры из уголков сварю. Старые колеса, не проблема. Транспортерную ленту у приятеля раздобуду. Двигатель, «бу»-шный лучше взять, с японской иномарки.
Глаза небожителя закрылись, и он самозабвенно произнес:
— Представь,… трасса мой будет, от начала до конца. Вот такое у меня счастливейшее будущее.
Анатолий Давыдок выждал паузу, когда страсти в голове Лехи улеглись, стал вещать истинно добрым голосом. Наверное, в такой интонации и с такой верой в сказанное творятся на земле самые правдивые молитвы, обращенные к всевышнему.
— Ты вот о счастье упомянул,… а я тебе личную версию поведаю, свою.
Анатолию Давыдку было неудобно сидеть в одной и той же позе. Его ноги затекли, поясница напоминала о себе сковывающей болью. Он, засобирался, было встать, размять тело, но боковая качка вынудила вернуться в прежнее, неудобное положение.
— Бес тебе в ребро! Сразу видно моряк из меня никудышный.
Что бы унять ноющую боль, он полез за белой трубочкой табачного снадобья.
— У меня на Соленом озере что-то, вроде,… базы имеется. Когда ПВО-шники покинули остров, то оставили целыми казармы и хозяйственные балки. Так я приспособил один из них, под свои нужды. Склад там сделал, и переспать при случае можно. Печка там добротная, тепло хорошо держит.
Анатолий Давыдок придерживался за поручни, дабы, хоть как-то противостоять нудной качке.
— Три года назад на Шантар геологи высаживались. Толи самоцветы искали, толи рубины, не ведаю, лицом к лицу с ними не встречался. И вот захожу как-то на свою базу… На столе записка лежит и кулек целлофановый. Разворачиваю и читаю,… а там написано,… спасибо мол,… за жилье, ночевали без вашего ведома. В благодарность оставили вам кулек леденцов.
Двухстворчатые двери распахнулись и в так яхте стали раскачиваться. Они хлопали и стучали, доходя до крайнего положения задевая сидящего рассказчика. Анатолий Давыдок ухватился рукой за дверцу и прижал ее к себе, ограничив свободный ход дверце.
— Закрой на защелку.
Посоветовал Леха.
— Мне вставать не особо хочется. Качку, с трудом переношу. Ноги словно свинцом налились, путаются, не слушаются.
— Тогда я сам.
Леха бросил румпель, ловко захлопнул створки и одним пальцем задвинул защелку. Выдвижной люк подался не сразу, пришлось потянуть силой.
— Порядок!
Леха подхватил румпель и обмерил глазами близкий берег.
— Нормально сейчас мыс до конца обогнем, а в Северном проливе,… от берега отойдем. Судя по карте, там кекуры и останцы обозначены.
Его взгляд прилип к электронному циферблату эхолота, и он облегченно выдохнул.
— Так что ты,… на счет своего счастья, рассказывал?
— Ага… я человек по сути своей не прихотливый. К сладостям особой тяги не имею. Мне вон,… одного леденца на две кружки чая хватает. Положишь ее в рот и смакуешь… Так я к чему подвожу…
Анатолий Давыдок приподнялся, придерживаясь за леера, и подложил под себя спасательный жилет.
— На два года, те леденцы растянул, и еще оставались. Да вот незадача… не уберег… Возвращаюсь как то с обхода, капканы и петли проверял… Дело происходило поздней весной. Думаю,… мечтаю, про себя,… сейчас приду в котелке чай заварю,… с конфетками попью чаек. И от всего этого представления, так светло на душе стало, что, будто на крыльях оставшиеся пять километров пролетел.
Анатолий Давыдок ни с того, ни с сего поглядел на лежащего Арго. Пес почувствовал взгляд, приоткрыл глаза, высунул из-под лапы мордочку, но тут же голова обессилено пала ниц. Морская качка не покорялась четвероногому землянину.
— Ведь бывает такое… Хочется чего ни будь по за рез. Вроде самого малого, пустяшного,… какую то конфетку. А вот кажется, что жить без нее не в мочь. Подошел я к балку, гляжу,… дверь нараспашку. Палка что дверь подпирала невдалеке валяется. А внутри,… кавардак! Неразбериха! Все побито, разворочено. Мишка в гости наведывался. Кулек что с леденцами был в клочья изорван, от конфет и обертки не осталось.
Анатолий Давыдок отвернулся от Лехи и погрузился в глубокие размышления. Прежде чем окончательно отойти от темы человеческого счастья, он тяжело, почти обречено выдохнул.
— Видишь, какое порою счастье бывает…
Весельчаку Лехе не удалось сопоставить собственную вожделенную мечту с заурядным повествованием про леденцы. Пусть даже если оно закончилось печально и так трагично для них. «Что к чему?» - пожал плечами Леха, - «И стоило из-за простых конфет, такую байку сочинять? Купи еще! И жуй их на здоровье! Сейчас вон, какие хочешь, продаются,… и фасованные и развесные, и с клубничным вкусом и смородиновым. Везде навалом!»
«НИКА» поравнялась с последним кекуром, обозначавшим окончание мыса Радужного. Леха переложил румпель до отказа влево, яхта накренилась и повернула на север. Анатолия Давыдка и капитана-весельчака окатил сырой и прохладный морской воздух. Почувствовался запах йода с примесью гнили, настоянной на соленом растворе.
Слева на тридцати километровой дистанции показался остров Феклистого. Он казался братом близнецом Большому Шантару. Тот же горный рельеф, те же изувеченные непогодой, перекошенные утесы. Желто-оранжевые осыпи, ниспадающие в море увеличивающимися конусами. Плотная и однотипная накидка лиственничной тайги. Облысевшие сопки, прикрытые проплешинами ягеля и скучившимися кустами ольхи. Сверху на острове виднелась нахлобученная, облачная шапка. По крутым распадкам и узким бухтам, стекало в море плетеное мокроме тумана.
Несмотря на ясную и солнечную погоду неподвижные туманы обволокли острова Шантарского архипелага. Они зарождались на горных вершинах острова и прибивались ветрами к береговому основанию. Достигнув холодного моря, белые завитки терялись, рассасывались в воздушных потоках. Студеное Охотское море как губка впитывало туман, как будто ему не хватало своей влаги.
Волнение в Северном проливе достигло двух-трех баллов. Верхушки покатых волн разнесло друг от друга на пятнадцать метров. Накатывающиеся волны принуждали все чаще и чаще искать глазами спасительную землю.
«НИКА» казалась дутым поплавком, трясущимся от страха. Вот-вот и неведомые силы потянут ее на глубину, или набежавший вал перекинет яхту вверх тормашками. Нос яхты и стреловидный шпигель подкидывало вверх, и тогда поверхность море проваливалось далеко вниз, проминаясь в межволновом прогибе. «НИКА» не то что бы плыла или как говориться шла, она скакала по волнам запущенной с берега плиточкой.
Разогнавшись с водной горки, она собиралась, концентрировалась и вибрируя корпусом, стартовала в небо. Для истинного полета ей не хватало скорости. Нехватка подъемной силы сказывалось на дальнейшем поведении. Оголив половину корпуса, яхта камнем срывалась вниз, и грохалась об воду так, что волна полностью заливала бак. Круглые иллюминаторы, трюмные шкеры, стреловидный шпигель со смотровой корзиной уходили под воду.
Крепыш-десантник отлеживался на раскрытом диванчике. Складной столик убрали, и в тесной кают-компании появилось дополнительные лежачие места. Его плечо упиралось в тумбу убранного стола. Под головой покоился скомканный свитер и черный бушлат. Диванчик обладал жесткостью деревянного настила, поэтому вылежать длительное время в одной и той же позе было невозможно. Прямо над его головой с полки свисал ремешок видеокамеры. Высунувшийся корешок толстого журнала приготовился к броску на своего созерцателя. Ремешок видеокамеры раскачивался, указывая перпендикулярную ось, проведенную к ядру земли. Яхта проделывала немыслимые пассажи, замысловатые вывихи, раскланиваясь во все части света.
Крепыша-десантника вынудили лежать боком, ему пришлось делить спальное место с Казановой. И даже обосновавшись, друг относительно друга вальтом, им все равно нахватало свободного пространства.
Дурно пахнущие носки Казановы, маячили перед глазами и навевали грустные мысли. Круглый иллюминатор, облокотившись на спинку дивана, трафаретным оттиском показывал одну и ту же картину. Тягучие волны с периодической последовательностью закрывали его с наружи непроглядной слизью моря.
Гнетущий мрак наполнял кают-компанию. Блестящая оконтуровка полок гасла, дерматиновая обивка темнела, и спертый воздух превращался в липкую и тягучую смесь. Удушливая обстановка кают-компании давила на сознание. «Настал последний час!» - стучало висках. Дурное предчувствие отразилось на потрепанных нервах. Хотелось вскочить и бежать сломя голову из этой душегубки. Свободолюбивое сердце, остаток здравомыслия, залатанная наспех душа все тело просилось на волю. Скованные мышцы обрекли страдальца на изуверские мучения. Все происходило как в гипнотическом трансе. Мускулы не подчинялись импульсам идущим от мозжечка, они пропитались мертвецким формалином и более не подчинялись сознанию.
Внутри живота творилось не что не ладное, из ряда вон выходящее, готовое вырваться наружу кислотосодержащей жидкостью. Крепыш-десантник сморщился, расслабил пресс, что бы унять рвотные спазмы.
Затяжная волна ушла, оставив потеки на круглом иллюминаторе. Слабое свечение насытило кают-компанию светлооким образом надежды. На мгновение крепыша-десантника постигло облегчение.
Сквозь залитый иллюминатор просматривался скалистый контур берега. Яхта следовала вблизи берега, повторяя изрезанную линию бухт, мысов и залитых останцов. Большой Шантар перевоплотился в буро-зеленую полосу, содрогающуюся в неустойчивом эфире кругло образного зрачка. Остров появлялся на мгновение и так же внезапно улетал, куда то ввысь, уступая место вездесущему морю.
Настало время, когда крепышу-десантнику сделалось совсем невмоготу. Он приподнялся на локтях и сделал попытку перевернуться на колени. Боковой крен заставил напрячь все мускулы, что бы, не удариться о жесткую тумбу стола. Кое-как, справившись с качкой, ему удалось слезть с дивана.
Кают-компании не смотря на стесненные размеры, вмещала в себе не только спальные места, тут же рядом располагался камбуз с барной стойкой и раковиной с умывальником. Малюсенькая прихожая состояла из пяти ступенек, ведущих на верх, на большее, рассчитывать не приходилось.
Крепыш-десантник на ощупь отыскал кроссовки, загнанные под ступеньки и обул их на ноги. Сдвижной люк поддался с трудом, мешали непроизвольные взбрыкивания яхты. А вот двустворчатые дверцы распахнулись сами, едва он коснулся задвижки.
— Перед тем мысом,… Северо-западным… Видишь ключ с распадка пробивается?…
Голос Анатолия Давыдка тонул в шипении моря, и до крепыша десантника доносилось прерывистое бубанение.
— Так вот,… у меня там избушка с лабазом. Сам построил с топляка. Его по берегу много нанесло…
Крепыш-десантник вылез наружу и вдохнул полной грудью морскую прохладу, словно освежающий эликсир. Слова, произнесенные Анатолием Давыдком, теперь впитывались свободно, без напряга. Анатолий Давыдок не прерывал свое повествование и продолжал вещать в мир богоугодным голосозвучьем.
— Как-то раз вышел я к берегу, думал сухими ветками запастись. Бревна присмотреть, чтобы потом распилить и на дрова поколоть.
Крепыш-десантник не устоял на шатающейся палубе, пол провалился под ним, и его кинуло на противоположный борт.
— Тихо… тихо!!!… Смотри осторожнее, а то за борт маханешь!
Предостерег Леха, и как ни в чем не бывало, повернулся к рассказчику.
— Дело утром происходило… Туман с пол часа как рассеялся. Солнце еще за сопками пряталось,… и вдруг… Хруст! Шум! Трескотня! Гляжу,… соболек на ветке лиственницы завис. А листвянка та, прямо над обрывом росла,… длинная такая, наклоненная, корневища видать.
Крепыш-десантник ухватился руками за сдвижной люк и буквально подлез к Анатолию Давыдку.
— А рядом Белоплечий орлан кружит,… видать не вдалеке, меж скал гнездо схоронено.
Анатолий Давыдок поднес руку к сердцу, убеждая слушателей, что говорит истинную правду.
— Богом клянусь, я еще такого не видел, сколько на свете живу! Подлетел орлан к собольку и хвать его когтями за спину… А тот, малец,… визгом разрывается, изворачивается брыкается. Орлан молодой был, птенец,… давай потихоньку высоту набирать… Круги наматывать… Вот там это происходило…
Анатолий Давыдок махнул рукой в сторону распадка, зажатого крепостными стенами скал.
— Соболек кусается дерет коготками орлана… Тот видать на стерпел,… отпустил его. И вот эта маленькая кроха несется кубарем в море. Высота приличная,… метров восемьдесят! Верещит сорванец, лапки расставил, хвост дугой,… вроде как на посадку идет. И тут…
Анатолий Давыдок раскрыл широко глаза и инстинктивно погладил бороду.
— Откуда взялся второй орлан до сих пор не могу понять,… видать высоко в небе парил. Так вот сложил он крылья, вытянулся в стрелу и на перехват!
— Успел!!!
Не выдержал Леха, запереживал и заторопил рассказчика.
— Успел подлец!!! Ей богу не вру! У самой воды сцапал, и к верху его потянул.
Анатолий Давыдок хлопнул руками по коленкам и тут же поплатился за свою вольность. Яхта зарылась в волну, накренилась и впилась твердым поручнем в бедро.
— Ой… блин!!! Вот оказия,… не качка, а мордобойня, какая та.
— Ну а что дальше,… дальше что произошло.
Заинтересовался крепыш-десантник.
— Дальше… Поднял орлан соболька,… и стал к скале прижиматься… Соболек, видать от отчаяния совсем обезумел. Стал рваться/, кусаться с двойным упорством. Не выдержал орлан такого натиска, разжал когти. И соболек опять кубарем в низ, только теперь не в море,… а прямиком в лес свалился. Скрылся,… убежал! Улизнул все-таки сорванец от пернатых хищников. Во, какая забавная история случилась.
«НИКА» добралась до мыса Северо-западного, и тут началось самое настоящее светопреставление. До этого скалистый мыс защищал яхту от северного ветра резвившегося на просторах Охотского моря. Теперь прошедшее волнение казалось мелкой зыбью, по сравнению с огромными волнами, обрушившимися на бедняжку «НИКУ».
Облачный горизонт сравнялся со штормовым морем, по курсу наблюдалась взъерошенная свинцовая завеса. Безликий туман сроднился с грозовыми тучами и волочился по поверхности моря дождевыми зарядами. Ураганный ветер снимал пенные сливки со взбитого штормового коктейля и распылял их в насыщенном воздухе. Неприветливое, свинцово-чугунное море клокотало, завывая голосами печальных сирен и отчаянными криками гибнущих грешников.
По всюду слышались вопли, стоны, удары боковых волн о борта перепуганной победительницы. Перестукивание дизеля тонуло в мощном гуле и грохоте шторма. Этот необъяснимый звук, рожденный не природой, а чем-то сверхъестественным, насильственным и мрачным, исходил из глубины перекошенного моря. Он пугал и настораживал, заставляя путешественников думать о вечном и скорбном покое.
— Как нравиться?
Весельчака-капитана не покидало хорошее расположение духа, он поражал присутствующих своим равнодушным отношением к злостным проказам Охотского шторма.
— Не дрейфьте! Судно надежное! Я и не в такие переделки влезал…Бывало такие шторма разыгрывались,… у…у… А это так зыбь.
Яхта залезла на затяжной горб очередного вала и зависла… Мощности, и скорости яхты было в обрез. Она застыла как на высоком постаменте. Морская вода плескалась где-то там далеко внизу на уровне цокаля, если смотреть с форточки второго этажа.
Безумный страх поселился внутри стучащих сердец, возникло ощущение, что происходящее вокруг, творится по некоему неписаному и трагическому пути. Впереди ни чего хорошего не предвидится. Смерть утопленница лишь на мгновение отвернулась от них.
Миловидная женщина зажмурилась, стиснула зубы и до бела сжала кулаки. Ее колотило, словно в лихорадке. Первый в ее жизни морской поход складывался крайне неудачно, и губительно для ее светлых надежд. Она прислонилась к сдвижному лючку и старалась не смотреть на бушующее море.
Усилившаяся качка прошибало тело сковывающей болью. С каждым вертикальным взлетом «Ники», ноги слабели и тряслись. Голова гудела, неумолимое жжение в области живота заставляло еще сильнее стискивать зубы.
Абсолютно все сошлось вместе. Все пути дорожки столкнулись на перекрестке судьбы. И теперь она испытывала мучительную душевную встряску, под аккомпанемент рыдающего шторма.
Светлый лучик надежды озарил ее измотанное сердце. На выручку пришла память, перед глазами возник образ взрослеющего сына. Оставленная на маму родная кровинушка… Что с ним,… где он сейчас,… и как ему живется?
Кругом печаль, уединение и пустота…
Ее мысли, настигло непомерно длинное женское одиночество, омраченное ужасным и убийственным разводом. Восстать из пепла супружеских разборок оказывается очень трудно и удается это не без болезненных последствий. Память это медаль, имеющая лицевую и обратную сторону, третьего не дано. Человеческий мозг наиболее ярко запоминает самое хорошее или самое негативное. Череда обыкновенных буден не отпечатывается в сознании. И тогда каска жизни зависит от того, какой стороной навесили на тебя эту памятную медаль.
— Не переживайте, наберитесь терпения, часа через два дойдем.
Миловидная женщина ухмыльнулась, успокаивающие слова Лехи прозвучали для нее тяжким приговором, приведенным в исполнение.
— Еще целых два часа…
Прошептали бледные губы, утратившие жизненные ощущения.
Петра Александровича штормовая непогода забавляла и отчасти подзадоривала. В душе творились бравурные марши, посвященные личному героизму, стойкости и отваге.
Морское путешествие, так же как и для большинства членов Шантарской экспедиции стало для него первым. Штормовое волнение и бесовская качка лишних хлопот ему не доставляла. Наоборот, он приободрился и преобразился в уличного мальчишку, мечтающего о подвигах, срытых горизонтах и пиратских абордажах. В непоседливой душе Петра Александровича присутствовала жилка страстного покорителя мира. Его сердце искало встречи с неизведанными и прекрасными землями. Штормовая стихия разбередила и вывела его на более высокий эмоциональный уровень восприятия и наделила невиданной силой духа.
— Великолепно,… непревзойденно!!!
Петр Александрович расправил руки, встречный ветер ударился в грудь и приподнял его над грешным миром. С проворностью пятнадцатилетнего сорванца, он взмыл по ступенькам на крышу кают-компании и мертвой хваткой вцепился в гик, грот мачты. Его худосочное и легковесное тело подкидывало к верху и вновь прижимало к палубе. Седые волосы и спиральки-щетинки прибило солеными брызгами и разгладило гудящим ветром.
— Красоти…ща!!!
Окончание слова вместе с брызгами занесло попутным ветром на корму.
— Во,… дает!!! Что за дедок такой, попался?
Леха, что есть мочи заорал, перекрикивая стонущую непогоду:
— Осторожнее смотри!!! Ты ведь без спасжилета. Смахнет в море, и глазом, не успеешь моргнуть.
Петр Александрович уловил нераспознанный звук и обернулся на корму. Глаза горели от восторга и счастья, по лицу стекали ручейки соленой влаги. Он выглядел дерзким, отважным и помолодевшим. Предупреждение Лехи он не расслышал, а повернулся лишь затем, что хотел поделиться со всеми хорошим настроением.
— Берегись!!! Вода в море холодная, долго не протянешь!
Затрубил Леха и тут же закашлялся, дали сбой голосовые связки.
Петр Александрович закивал головой непонятно с чем, соглашаясь, и прокричал в ответ:
— Классно!!!
Ему не удалось понять смысл предупреждения. Он расправил плечи и повернулся по курсу яхты.
— Что Аргуша,… досталось нам сегодня, по полной программе! Но это ни чего… На яхте плыть, не пешком, километры мереть! Можно и потерпеть.
Арго, не годился на роль доблестного покорителя моря. Он недолюбливал, а местами ненавидел эту ледяную и неуравновешенную массу жидкости. Арго не понимал почему лапы проваливаются не найдя надежной опоры. Обилие воды вызывало в нем неприязнь к морскому делу, и даже страшило его. Но беззаветная преданность хозяину оказалась во сто крат сильнее, чем боязнь утонуть. Именно взаимная тяга человека и четвероногого друга, неуловимые узы единения, заставили лежать Арго подле ног Анатолия Давыдка. Обоюдная дружба навязала ему те же мучения, который испытывал сам хозяин.
Анатолий Давыдок протянул руку к Арго и погладил его. От переизбытка соли кожа на руках зудела, ее стягивало. Некогда розовые пальцы и ладошки приняли вид пористой пробки. Казалось, сам воздух пропитался соленым раствором и осел на всех и вся. На штормовке и штанах выступили белые разводы соли. Губы потрескались и болели, словно на них произвели надрезы лезвием или облили едкой кислотой. Арго облизал руку хозяина и отвернул недовольную мордочку. Слизанная с руки соль осталась на языке, иссушая и без того обезвоженный организм. Арго высунул язык и жалобно заскулил.
— Что,… пить хочешь? Сейчас, обожди минутку. Леха,… как бы мне водицы набрать, пить хочется…
— Нет проблем. Залезь внутрь, там раковина,… сверху кнопка. Нажмешь ее, подержишь секунды две, потечет пресная вода из краника. Ни каких проблем…
Слово проблема в негативном представлении для капитана-весельчака не существовало. Такой тип людей как капитан «НИКИ», буквально напичкан оптимизмом, причем обладающим наиценнейшим качеством, оптимизм передавался всем без исключения.
Леха заражал любого верой в лучший исход самого безнадежного дела. И даже заскорузлые пессимисты уступали его напору.
Анатолий Давыдок поднялся и неуклюжей походкой орангутанга пробрался к двустворчатым дверцам кают–компании. Внутри вместо свежего морского воздуха повисла спертая и удушливая консистенция, отдалено напоминающая кислородоазотное чудо. Затасканные носки, запревшая одежда и теснота помещения создали подобие камеры пыток.
Анатолий Давыдок почухал ладошкой свербящий нос. Звеня посудой, выудил из шкафчика кружку и поднес к раковине. Пресная вода потекла не сразу, тоненькую струйку пришлось ловить по всему периметру раковины, сказывалась качка. Наполнив кружку, Анатолий Давыдок потихоньку выкарабкался наружу и вздохнул полной грудью. Миловидная женщина понимающе улыбнулась и прижалась к люку, что бы Анатолий Давыдок, мог обойти ее.
— Внутри,… не очень,… да?
Голос миловидной женщины еле теплился, угасая на каждом окончании.
— Наверху еще жить можно… Но там, внутри,… такое твориться… Глаза выедает…
Закачал головой Анатолий Давыдок и сделал шарпающий шаг за спиной миловидной женщины.
— Вот и меня там, так тошнит,… просто ужас!
Миловидная женщина обречено выдохнула и как бы про себя произнесла:
— Да и тут на свежем воздухе,… кишки выворачивает.
Анатолий Давыдок очень грузно, насколько позволяла его худосочная комплекция, повалился на прежнее место.
— Аргуша на, хлебни.
Сделал ладошку желобком и плеснул из кружки воду. Арго с жадностью припал к воде, но тут же остановился и обижено поднял глаза на хозяина.
— Что не так? Арго?
Анатолий Давыдок поднес кружку к губам и испил пару коротких глотков.
— Фу, ты дрянь!
Вода оказалась теплой и чуть присоленной, морская соль въелась во все, что составляло саму яхту и находилось на ней.
— А у нас в Амуке, водица, словно из родника течет. Пьешь, и напиться не можешь, такая вкусная.
— Это вам не суша. Море свои законы диктует.
Петр Александрович ощущал себя моряком до седьмого колена, хотя и не являлся таковым. Учил и подсказывал как заправский мореход.
— Тут на море, пешеходные тренировки и знания ни к чему. Здесь на яхте иные требования.
Петр Александрович похлопал по гику, и чуть не поплатился за свою беспечность. Гик вязался канатами к палубе и имел свободный ход. Хлесткая волна ударилась о яхту. Гик отпрянул от Перта Александровича, и старик всезнайка оказался без дополнительной опоры. Он привстал на цыпочки балансируя руками как канатоходец. Расставленные пальцы безнадежно щупали воздух, глаза выражали страх и недоумение.
— Надо бы вам поберечься.
С этими словами крепыш-десантник ухватился за капюшон Петра Александровича и поднес его к прыгающему гику
— Спа…си…бо…
Петр Александрович глотал раскрытым ртом воздух, состояние шока еще не прошло. Он отвернулся в сторону бака и даже не пытался посмотреть на свидетелей своего падения с мореходного Олимпа.
— Не за что.
Крепыш-десантник опустился на палубу и расперся ногами о звенящие леера.
— Бывает… Ни чего все приходит с опытом.
Хихикнул Леха и вывернул румпель вправо, подстраиваясь к встречной волне.
— Как думаешь…
Обратился он к Анатолию Давыдку.
— …на подходе к Соленому озеру, такая же свистопляска на море ожидает?
Анатолий Давыдок задумался, воспроизводя в памяти положение озера, по отношению к северу и убеждено ответил:
— Нет. Тут ветер бьет в остров, прям с севера. А там, за мысом Боковикова, Большой Шантар как бы к югу тянется. Да и сам мыс от ветра закрывает. Мыс сам по себе скалистый, высокий, в море выдается. Есть где спрятаться. Это я тебе точно говорю.
— Это хорошо.
Леха в первый раз за весь путь от губы Якшина посуровел и сделался серьезным.
— Если честно, то я стал сомневаться. Этот шторм на зыбь не похож. Четыре бала это не шутка для такого суденышка, это весомое предупреждение. Да и ветер не из слабых пятнадцать – двадцать метров в секунду. Как пить дать! Чуть что не так с двигателем, нас в миг на скалы посадит!
Леха кивнул головой на берег острова, подмываемый громадными волнами. Под скалами творилась завораживающая борьба - морской стихи с земной плотью. В перемешанном шквале обезумевшего ветра и свирепых волны было нечто парадоксальное, не что запредельное, то, что не поддается пониманию и осознанию.
То, что человеку не подвластно вызывает в нем испуг преходящий в суеверный страх. Сталкиваясь лицом к лицу со смертью, вернее сказать с одной из форм ее проявления, человек теряется и гибнет, не найдя правильные ответы.
Любой угрозе жизни он начинает приписывать судьбоносное присутствие фатума. И тогда разыгравшийся в Охотском море шторм приобретает некое всевышнее указание и повеление.
Путешественники, наблюдающие за светопреставлением стихии, прежде всего, угадывали в ней тайный умысел. Каждый, лично, проверял степень своей греховности по отношению к взбудораженному и клокочущему шторму.
Чем сильнее и яростнее разбивались волны-монстры о скалы, тем отчетливей им виделось собственное грехопадение.
В неистовом шторме они узрели неподкупного судью, который пришел на землю что бы воздать всем по заслугам. А на суде, как известно награды и почести не раздают, тут винят и наказывают. Поэтому надежда проявлялась в виде призрачного солнца, прикрытого туманом по велению справедливой Фемиды.
Час суда пробил, это понимали все присутствующие, а его суровый приговор находиться в каких-то пятистах метрах от яхты. Где вздыбившиеся волны, как занесенный над жизнью топор готовый обрушиться на плаху истерзанных и расколотых останцов.
Из всей команды «НИКИ», только один человек знал и ощущал ту грань, когда удар молотка возвестит об окончательном приговоре. Им был капитан-весельчак или попросту Леха. Именно он понимал, от чего зависит будущее пассажиров «НИКИ». Сейчас его душа молилась о том, что бы железный механизм с трущимися и вращающимися деталями, с его системами смазки и питания, работал безотказно и не подвел в ответственный момент.
Все выглядит весьма банально - мысли, надежды, грезы, желания, радости, фантазии, иллюзии завесят от перестукивающегося дизеля, трактора «МТЗ 54». Именно в этом и заключалась истина, цинизм безразличия не определившейся судьбы.
Весельчак Леха посуровел и преобразился на его лице отпечаталась тяжкая доля ответственности.
— Хочешь, притчу расскажу?
Анатолий Давыдок, тем же благозвучным, отцовским голосом обратился к приунывшему Лехе. Тот немного успокоился, угадывая в старожиле Шантара доброе проведение и счастливое знамение.
— Давай. Валяй. Будет чем время скоротать.
— Только оно с философинкой, так что слушай повнимательнее.
Леха пожал плечами и расставленными врознь ногами шагнул к учителю-философу. Его рука передвинулась к концу румпеля, он был весь во внимании.
— Короче,… без предыстории… Умирающий мужик созвал к смертному одру сыновней и говорит… Завещаю вам по мешку волшебных листьев теперь они ваши. Поступайте с ними по собственному усмотрению.
Анатолий Давыдок перенес ногу через Арго и держась за поручни пробрался к Лехе.
— Пришло время, … и сыновьям Богу представиться. Старший сын велел кликать своих детей. Собрал всех и говорит… Сохранил для вас мешок волшебных листьев, ни одного не потратил. Возьмите,… их они ваши… И всей же миг его душа унеслась в поднебесье…
Петр Александрович и крепыш-десантник, заметив шевеление на корме, крадущейся походкой приблизились к рассказчику. История волшебных листьев заинтриговала обоих, так же как и миловидную женщину.
— Открыли детишки мешок а листья все до одного сгнили и в труху превратились. Не состоялось волшебство!
Анатолию Давыдку пришлось повысить голос, что бы донести до каждого смысл повествования.
— Настала пора младшему сыну предстать перед божьим судом. Собрал своих отпрысков и говорит им… Завещал мне мой отец мешок волшебных листьев,… истратил я их на себя. Был я весел,… и пьяным был и счастливым довелось по жизни хаживать… Вот только один листочек на дне мешка завалялся…
Анатолий Давыдок приподнял руки, изображая волшебный листочек, и резко дернул, будто разорвал его.
— Желаю вам, что бы жизнь свою прожили, так же как и я,… счастливо! С этим пожеланием на устах и усоп навсегда,… веки прикрывши…
— Эх, мне бы такой мешочек найти,… ух нажелал бы!!!
Капитан-весельчак прыснул игривой улыбкой и вновь, обрел хорошее настроение.
Петр Александрович озадачено хмыкнул и удалился на прежнее место. Гарцевать у гика, оседлав ретивую «НИКУ», ему нравилось больше, чем выслушивать чьи-то нравственные поучения. Ему даже не захотелось ввязываться в спор. Из его короткой реплики высказанной по поводу волшебных листьев, ветер донес на корму единственное – «Банальная чушь!!!»
— У меня столько,… и желаний нет! А тут прямо мешок! Хотя,… с десяток,… мне не помешало бы листочков… Для главной цели…
Крепыш-десантник оставил собравшихся в большом недоумении. Друзья путешественники не могли представить ту главную цель, которую добивается амбициозный парень.
Миловидная женщина устала ронять в пространство «охи» и «ахи», но делать было нечего, для нее «НИКА» приняла вид траурного катафалка.
— А мне бы один,… единственный…
Уста ее сомкнулись, и голова склонилась к груди.
Анатолий Давыдок пробрался прежним маршрутом до своего сидячего места и улыбаясь, обратился к Арго:
— Нам Аргуша,…слезть бы поскорее с этой морской каракатицы. Да ножки по Шантару размять Верно,… Арго?
Арго не заставил себя долго ждать, подорвался с палубы и встал на лапы. Струсил с шерсти капельки влаги, и обдал присутствующих забористым лаем.
— Во,… видишь какой молодец, сходу понял…
Анатолий Давыдок обнял узкую мордочку и привлек к себе.
— Ни чего,… ничего… Уже скоро,… вон мыс Боковикова нарисовался. Леха видишь там, около мыса тонкое плато торчит, где белые буруны видны.
Анатолий Давыдок поводил пальцем вдоль мыса.
— Угу… Вижу,… а что это такое?
— Ты чуть в сторону возьми,… в море уйди. Там риф, а по центру отдельно от Шантара островок скалистый,… видишь? Камень-Лев называется.
«НИКА» опережая намагниченную стрелку компаса, резко изменила курс и потянулась к юго-западу. Взбунтовавшаяся шкала компаса задрожала и нехотя поползла к букве «S». Магнитные тропинки, устремленные на север всегда на чеку, постоянно отслеживая поведение хитроумных подопечных. Они выравнивают тонкие стрелки, отцентровывают части света и проверяют на точность, показание градуированной шкалы. Исполнительные стрелки, соблюдая физические законы ложатся на эти путеводные тропинки, указывая путь к северному полюсу земли.
Островок камень-Лев взметнулся к облакам, возвышаясь над мелководным рифом, источая царственную напыщенность и изысканную вельможность. Островок не вязался с человеческим представлением о царе зверей - льве. Самый незаурядный ум, отмеченный смелой фантазией, врядле бы узрел в островке завсегдатая Африканской саванны. Островок состоял из четырех высоких скал, собранных вместе и выдвинутых тектоническими силами в море.
Шикарной гривы, клыкастой пасти и мощных лап, с какого ракурса к островку не подступись, разглядеть не возможно. А вот королевская стать, гордая величественность разили на повал.
Остров Камень-Лев находился от Шантара примерно в метрах трехстах. И первым принимал зловещие удары взбалмошной стихии. Быть первым, бросаясь на встречу губительным силам, удел сильных и храбрых, трус, скорее упрячется за спины, нежели подставит хиленькую грудь.
Островок Камень-Лев обрел символизм борьбы, противостояния, насильственным ветрам и беснующимся штормам Охотского моря.
Люди, открывшие этот островок, сумели разглядеть в нем эту особую отметину, которая выделяет его из однородной скальной массы берега. Они заметили в нем непреклонную волю и по-королевски завидную стать.
Волнение на море несколько убавилось, мыс Боковикова, как и обещал Анатолий Давыдок встал на пути ветряных прощелыг. Затухающие волны скоре катились по инерции, нежели по наущению грозового циклона.
Покатые валы подталкивали «НИКУ» в корму ускоряя ее бег. Венценосная победительница мчалась вперед, совершая молитвенные поклоны. Выпрашивая у небес милость и снисходительность. Стреловидный шпигель со смотровой корзиной на конце, задирался к облакам и склонялся в благодарственном поклоне, зарываясь в пенном шлейфе волн.
Скалистый берег Большого Шантара постепенно сошел на нет. Белый галечник низкорослой косы протянулся на несколько километров. В глубине острова млели и томились в теплых потоках овальные сопки, заросшие темно-зеленой тайгой.
Береговой галечник заканчивался бойкой речушкой, в прилив напоминающую узкую бухту. Сверкающая на солнце речка, голубой лентой впивалась в ядовито-зеленое тело моря. «Ника» достигла входа в Соленое озеро, закрытого мелководьем на время дневного отлива.
На другом берегу речки, заносчиво и дерзко вставали отвесные, бурые скалы. На краю высоченных скал, повторяя контуры разломанных пиков, приютились лиственницы и кедровый стланик. Наклоненные деревья и стелящийся у земли стланик имели угнетенную форму. Их пышную крону, хлесткие ветра зачесали назад, отгибая упругие ветки в глубь тайги.
За устьем речки скалистый берег Шантара пройдя с десяток километров обрывался. Море оттеснило сушу, и береговая линия острова повернула на юг. Не смотря на голиафовское название - Большой Шантар, остров все же имел границы, его территория оказалась не беспредельной. Охотское море не уступило ему ни метра своей изумрудной вотчины.
Большой Шантар выглядел бы одиноко и печально, если бы море, окружавшее его со всех сторон, простиралась до горизонта. Создалось бы ощущение дисбаланса и дисгармонии. К счастью, для художественного восприятия Шантарского архипелага, имелся самый северный остров именованный Прокофьевым.
Издали остров Прокофьева, напоминал татарскую шапочку, тюбетейку, водруженную на поверхность моря. Крутые скальные срезы обрамляли его со всех видимых сторон. Вершина выглядела плоской и невыразительной равниной. В бинокль остров смотрелся великолепно - каменная твердыня лишенная подходов и привлекательных бухт. Скальный хаос, неприступные утесы и каменные ловушки, расставленные в прибрежной зоне острова. Отвесные скалы украшены каскадными водопадами, бросающимися к подножию острова с трехсотметровой высоты.
Остров Прокофьева посветлел, скальные обводы и вертикальные утесы пропитались солнечной желтизной и легким румянцем вечера. Золотоносные лучи, перескочив узкий пролив, накинулись на крутой берег Большого Шантара. Бурая скала, вздыбившаяся над бухточкой Соленого озера, напыжилась, покраснела и раскрыла миру рубиновую мозаику.
На поверхности речушки поднялись пенные буруны расходящиеся конусом. Трясущиеся перекаты предупреждающе баламутили воду, указывая на мелкое дно.
Море, не достигло того уровня, когда вода Соленого озера стала бы ниже прилива. Озеро отдавало обратно соленую влагу, опресняя свое бесценное содержимое за счет островных ключей.
О глубине речушки можно судить лишь зрительно, что бы измерить ее нужно попытаться вклиниться в ее устье. И тогда основываясь на подлинных показаниях эхолота убежденно сказать, существует проход к Соленому озеру или это сплошной вымысел.
— Эй, команда, а ну все с кормы!!!
Леха приказным тоном, смахивающим на залихватскую песнь казака, умножил свободное пространство.
— Мне место для маневра необходимо. Румпель длинный,… твердый,… ненароком зацеплю, кого… И все положительные эмоции, выльются в фингал под глазом.
Обмякший и засидевшийся народ недовольно заворочался. Пассажирам не хотелось покидать нагретые места и залазить в кают-компанию. За семичасовой переход, все успели вылежаться так, что бока болели. Жаль только снов, не довелось посмотреть, тошнотворная качка не похожа на убаюкивающую колыбель.
Путешественникам хотелось видеть воочию как «НИКА» подбрасываемая морской волной, разгонится и со всего маха влетит в бухту Соленого озера. Команда напряженно ожидала чего-то особенно жутко и опасного. Адреналин в крови это тоже своеобразный наркотик. От ситуации к ситуации его требуется больше и качественней.
И если бы даже возникла первоначальная неуверенность и испуг, то он с лихвой окупаются взрывной лавиной душещипательных мгновений. Главное что бы любая авантюра заканчивалась победой. Не то бесконтрольный адреналин даст побочный эффект и сделает тебя неврастеником. Гипертрансформирующий кайф надолго усадит тебя в скромной и уютной квартирке, где-нибудь на седьмом этаже. Что бы ты, не слышал и не нюхал этот самый невменяемый авантюризм.
Леха сосредоточено ловил створками мачт полуметровые буруны, вздымающиеся на сочленении реки и утихомирившегося моря. Река текла широко и размашисто, расходясь в галечной дельте на два рукава.
Левый рукав плотный и сжатый бежал по мелководью, отметившись пенным следом переката и тюленеобразными валунами.
Правый рукав впадал в море широкой шиверой и был значительно глубже. Стремнина неслась мощным и направленным потоком, закручиваясь на море водоворотами.
У места впадения в море, река ощетинивалась двумя здоровенными, поперечными волнами. Быстротечная река, увлекая за собой мелкие булыжники, растительный мусор и плоскую гальку, намыла два донных горба. Образовался короткий и опасный порог, прозванный в среде моряков бар.
Соскочив с порога, стремнина собиралась в узкую и напористую струю. Соприкоснувшись с морем она стала извиваться плетью. Прозрачная вода Соленого озера резко контрастировала с мутной водой моря, насыщенной микроорганизмами и планктоном.
Речная вода рассасывалась в непроглядной морской бездне, кружа хороводами и обозначая пограничный слой пенными шапками.
«НИКУ» дернуло и повело вправо, турбулентный поток сбил ее с курса. Леха жестко приложился к румпелю и выровнял непослушную яхту. Яхта шла, не уверено, шарахаясь из стороны в сторону. Капитан чувствовал ее заминки, и неоправданные колебания он старался предугадать дальнейшие намеренья ретивой победительницы.
Большие омуты, хороводившие по курсу яхты, ни чего хорошего не предвещали. Тихоходное судно с боковым креном отнесло назад. И тут же без промедления с отрицательным деферентом на бак и удвоенной скоростью бросило вперед.
— Эх, блин!!! Присядете мне ни чего не видно. Вы мне обзор загораживаете!
Леха был на пределе, терять яхту в его планы не входило, а предпосылок к этому имелось множество. «НИКА» с переменной скорость все ближе и ближе подбиралась к опасному бару.
Поверхность моря ощетинилась стоячими волнами, сулоями, наподобие океанских сейши. Два горбатых вала встали на пути яхты труднопреодолимым препятствием.
— Держитесь!!!
Леха надавил на рычаг газа. Имевшиеся в запасе лошадиные силы не прибавили ни скорости, ни уверенности. Слабое перестукивание дизеля ни что в сравнении с возмущенной массой воды. О равновесии сил говорить не приходилось.
От первой ступени бара «НИКУ» отделяла восьмиметровое водяное месиво, уходящее на глубину тонкой воронкой.
— Куда?!!!… Э… что б тебя!!!
Капитану никогда не нравилось человеческая самонадеянность и лихачество. Он воспылал злостью, когда крепыш-десантник проскочил по узкому шпигелю к смотровой корзине. Амбициозный парень первым приблизился к опасной зоне, опережая других участников экспериментального шоу.
Крепыш-десантник уперся коленками в низкие поручни и расправил руки, подобно парящей птице.
— Что он творит? Сергей скажи,… чтоб, улепетывал оттуда!
Администратор Сергей растеряно моргал глазами, программа правосудия и непогрешимости дала сбой. Экстремальное поведение крепыша-десантника и «НИКИ», привело его мозг в замешательство. Обговоренные за ранее планы, полетели ко всем чертям. Теперь, жизнью управлял неуравновешенный, стихийный рок. Администратор Сергей не подготовился к такому повороту судьбы и пожинал плоды беспомощности.
Шпигель завис над гребнем волны в десяти сантиметрах. Холодные брызги подобно застывшим хрусталикам разбивались о твердый металл. Крепыш-десантник окрыленный счастьем, торжествовал над остальными. Он всех сильнее, всех храбрее, он демонстрировал свою отвагу. Наплевав на осторожность, он владел мгновением упоительной победы, он обладал целым миром.
— Да снимете же его оттуда!!!
Не выдержала миловидная женщина и сорвалась истерическим криком.
— Что ты делаешь!!! Опомнись!!! ты же свалишься в воду. Господи!!! Мужчины да сделайте, хоть что ни будь!!!
Петр Александрович сидел на люке носовой шкеры и был ближе всех к сумасшедшему герою. Естественно он слышал и видел все. К сожалению, его мускулы и мысли, охватил парализующий испуг. Он ухватился мертвой хваткой за леерную стойку и не знал что делать.
— Вы,… вы бы,… может…
Петр Александрович не узнал собственный голос, это был, чей-то другой, перепуганный и верещащий голосок.
— Уйдите… Я вас прошу…
Старик всезнайка не владел ситуацией, а главное усомнился в благоприятном исходе входа в Соленое озеро. Он не являлся рулевым своей судьбы, ему предназначалось роль обыкновенного пассажира, доверившегося чужим рукам.
«НИКА» вибрировала, напирающий поток воды усилился. Яхта трясущимся корпусом ощущала его мощную силу. Осталось два метра и тогда острый киль вонзиться в гребень крутой волны и наступит развязка. Хорошая или плохая не ведал ни кто.
— Да чего там,… чего переживать понапрасну, это же водица…
Анатолий Давыдок позаимствовал на время божий глас и стал приводить команду яхты в чувство.
— Плюхнется парень в море. Так на то и мы рядом. Развернемся, подберем. Ни чего что водица студеная,… как раз свою, горячую голову остудит.
— Что ты понимаешь…
Леха остервенело взглянул на божьего вещателя. В нынешней ситуации в данный момент времени он ненавидел его и готов разнести его в пух и прах.
«Старый хрыч,… ну чего ты уставился как попадья на пьяного попа!» - терзало голову капитана, - «Что ты понимаешь! Ведь ты ничего не смыслишь в том, что происходит вокруг тебя! Ведь этот придурок, свалившись в воду, не продержится и восьми минут! А мы…. Еще не известно, что с нами будет…»
Леха сжал румпель со всей дури, и тут,… пространство, время все потекло и стало меняться с задержкой. Происходящее перед его глазами тормозилось как в замедленном кадре. Толчком послужил невинный взгляд Анатолия Давыдка. Растерявшийся капитан увидел в нем ту самую нужную вещицу, которую он потерял за последние шестьдесят секунд – самообладание. Леха обрел себя прежнего - уверенного капитана-весельчака.
— Эй,… салаги,… потреплем нервишки!
Громкий голос капитана заставил пассажиров обернуться на корму. Они так и не поняли душевных причин вынудивших Леху, в корне измениться. В голове пассажиров возник вакуум, если и было свободное место для мыслей, то оно заполнилось мягкой ватой.
— Вперед!!!
Крикнул Леха и вжался ногами в неустойчивую палубу.
— Скоро уже,… потерпи Аргуша. Скоро прибудем.
Арго прилип к ногам хозяина, и ни в какую не желал отнимать от них голову. Бывали моменты, когда он силился приподняться, но независимо от сознания, тело само заваливалось на бок. Затуманенными и неясными глазами Арго поглядывал на небо, творя собачьи молитвы о спасении.
На него было жалко смотреть. Задние лапы непроизвольно вздрагивали и толкали швартовочные буи. Цилиндрические поплавки, каждый раз отодвигались, заставляя оглядываться капитана.
— Что совсем невмоготу?
— Ни чего… Аргуше б только землицы,… лапами коснуться. От туда и сил набрался бы.
Заботливый хозяин испытывал те мучения, которые переносил сам Арго. Но он давал отбой малодушным проявлениям хандрившего организма.
«Человек должен,… обязан отрабатывать счастливые мгновения жизни. За секунды, проведенные с ним наедине, необходимо расплачиваться! За счастье необходимо платить! Иначе чаша весов склониться в одну из претендующих сторон, и мир расколется, словно огромный и хрупкий витраж!» Миловидна женщина, склонив голову, по-прежнему держалась за сдвижной люк. Пальцы побелели от напряжения и разжимались от не хватки сил.
«Да будет так!!!» Она подняла глаза и заглянула вперед. Это не был акт решительности и неизвестно откуда взявшейся храбрости. Этот взгляд исходил от беспомощности и безысходности. Деяние судьбы обложили ее крохотное мироздание по всему периметру. Миловидной женщине оставалось принимать в разыгрывающемся спектакле лишь посредственную роль.
— Боже…
Не то спросила, не то испугалась миловидная женщина.
Шпигель зарылся вводу. Крепыш-десантник оказался по колена в воде. Лицо побелело от страха, мышцы парализовало и стянуло жгутом. Амбициозный парень оказался в ловушке безжалостной стихии. Любое неосторожное шевеление грозило падением в бурлящую воду. Напускной героизм, раздутая храбрость и завышенное самомнение смылись за борт ледяным потоком.
Сердце, ум, душа отчистились от эгоистичной шелухи человеческого эго. Судьбу крепыша-десантника обнулили. Простили совершенные и наметившиеся грехи. Ему ни что не вменялось и не инкриминировалось.
Крепыш-десантник родился заново, теперь его дальнейшая духовная наполненность завесила от его дальнейших поступков и желаний.
Яхта отскочила назад. Мачты заходили ходуном. Гик фок мачты, освободившись от стягивающих канатов, пролетел над головами Казановы и администратора Сергея и завалился на правый борт. Яхту накренило. Металлический гик с зачехленным парусом, оказался довольно увесистой вещицей.
Леха мгновенно среагировал и поставил парусник под углом к переднему валу.
Яхту подбросило. Крепыш-десантник взметнулся к верху. Администратор Сергей вцепился в канат и попытался притянуть гик к себе.
— Давай!!! Помоги!!!
Казанова мешкал, вид героя-любовника утратил шик и импозантность, лицо сморщилось и приобрело непривлекательные черты юродивого.
— Погоди,… сейчас развернусь.
На корточках, обняв фок мачту он перебрался на завалившийся борт и уперся ногами в леера.
— Тяни!!!
Администратор Сергей выбрал провис каната и напрягся. Казанова одной рукой нащупал в воздухе канат, и не то что бы помог напарнику, он попросту повис на нем.
«НИКУ» сильно крутануло, словно морское чудище, ухватившись за киль, потянуло ее на глубину. Яхту осадило, казалось, что она тонет, уходя носовой частью под воду.
Крепыш-десантник вновь ушел по колена в ледяную купель справедливого моря. Стремительное течение реки сбивало с ног, доски смочились водой и стали скользкими. Нагрузку тела он перенес на руки. Пришлось сгорбатиться и находиться в неудобной позе наездника. Беснующаяся вода проносилась в полуметре перед его глазами.
«НИКУ» выкручивало, дюралевые шпангоуты издавали тревожный скрежет. Фанерную обивку кают-компании стало вырывать в местах болтовых соединений.
Леха понял - яхта обречена, если и дальше продолжать попытки втиснуться в бухту. Он потянул рычаг газа, обороты дизеля упали. Через секунду яхта должна была совершить отходной маневр. Но тут…
Яхту легким поплавком выкинуло из воды. Бак задрался градусов под тридцать. Шпигель с крепышом-десантником подлетел к облакам. Он испытал состояние невесомости, кроссовки отлипли от дощатой опоры.
Широко открытыми глазами в позе неумелого наездника, он со всего маха ударился об воду и скрылся в обезумевшей пучине вод.
«НИКА» завалилась на противоположный борт. Юркий гик пронесся над головами Казановы и администратора Сергея. Тяжелая труба просвистела в десяти сантиметрах, едва не обезглавив их. Обвисший чехол паруса сорвал с Сергея бейсболку и она свалилась на палубу. Длинный козырек бейсболки встрял между лежачим рюкзаком и леерной стойкой. Бейсболка находилась вне опасности.
Яхту отбросило от переднего вала и поставило боком.
— А… А…!!!
Завопила миловидная женщина. Взявшись руками за голову она присела.
— Он там!!! Там!!!
Кричала она, привлекая внимание к крепышу-десантнику.
Петр Александрович первым осознал, что на шпигеле произошло не что, из ряда вон выходящее. Старик всезнайка, нерешительно поднял испуганные глаза.
Крепыш-десантник повис на поручнях смотровой корзины. По одежде стекали сотни ручейков. Мокрое лицо выражало страх и отчаяние. Глаза взирали на окружающих тупо и бесцельно, в них не было ни мольбы, ни сожаления, ни искорки жизни.
Широкополая афганка висела на спине, тонкий шнурок, переброшенный через шею, удерживал ее. Как бы он не старался, но подтянуться ему не хватало сил. Промокшая одежда сковывала движения и тащила вниз обратно в море.
Крепыш-десантник не сдавался, упорно подтягивался, сгибая руки в локтях. Тщетно, запрокинуть ногу за леера не удавалось. Тогда он попробовал подтянуться рывком, барахтая ногами в воде. Ни чего не получилось, морская вода приняло обратно обессиленное тело, в свое ледяное лоно.
Пальцы на руках разгибались. Большой палец и мизинец отогнулись в сторону, их скрючило судорогой.
Крепыш-десантник вконец вымотался, с застывшим на лице ужасом поглядывал на своих друзей. Он пытался что-то сказать, но бурлящие волны забили слабый голос отчаяния и лихорадочные вздохи.
— Что б вас!!!… Чего вы ждете…
С этим лестным укором относящимся ко всей команде, Леха резко выключил редуктор. Отпихнул сидящего на ступе6ньках Анатолия Давыдка и в мгновения ока очутился на крыше кают-компании. Он был одержим решителен и собран. Без промедления, на ходу, не теряя драгоценных секунд, сорвал с крепления спасательный круг. Завалившийся на левый борт гик встал на пути низкой перекладиной. Под гиком безмолвствовал в сидячем положении, растерянный администратор Сергей.
— Берись за конец!!!
Крикнул Леха над самым ухом нештатного помощника и протянул ему канат, привязанный к спасательному кругу. И тут же без разгона сиганул через гик. На бегу размахнулся, и бросил круг телепающемуся на шпигеле крепышу-десантнику.
Спасательный круг ударился в бедро и плюхнулся на воду.
— Чего ждешь!!! Отцепляйся!!! Хватайся за круг. Твою здоровенную тушу я не вытащу на шпигель.
Крепыш-десантник струсил и боялся разжать пальцы. Но через мгновение, сам того не ожидая, свалился в воду. Руки не выдержали такого напряжения. Морская вода была холодна подобно вспенившемуся шампанскому с кубиками льда в бокале. Крепыш-десантник ужаленным пчеловодом, пулей вылетел из воды и вцепился в спасательный круг.
— Давай подводи его к корме, там борт ниже, легче будет доставать.
Скомандовал Леха, и навалился плечом на фок мачту. Левый глаз нервно вздрагивал, головной мозг прошибала чрезмерная доза адреналина. Сердце, накрутив повышенные обороты, не справлялось с перекачкой крови, отфильтровывая эту супертонизирующую субстанцию.
Истек час. Море вошло в фазу вечерней полудремы. Поверхность уплотнилась, и стало более насыщенным голубым отливом и богаче глубинным, темно-зеленым излучением. Покатые морские волны колыхались не в впопад, не найдя в друг друге созвучных рифм.
Солнце награждало землю золоченой улыбкой. На притушенном диске, по краям различалась красная патина. Алая каемочка свидетельствовала о ветхой и бесконечно долгой истории вечного ярила.
Тонкий слой красной патины наложил отпечаток на остров Большой Шантар. Зеленая тайга сгустилась темными тенями непроглядной кроны.
«НИКА» бросила якорь в пятистах метрах от берега, упрятавшись за мысом Боковикова. Она крутилась вокруг якорного каната издерганным волчком с погнутой и выкрученной осью. Крылатая победительница более не напоминала ретивую подругу ветра и моря. «НИКА» казалась загнанной кобылицей, нашедшей место в стойле и готовой свалиться с четырех копыт на соломенную подстилку.
Возможно, это попросту чудилось, уставшим от жизненной суеты земным скитальцам. Если состояние шоку у них уже прошло, то вот ощущение легкости и сладкого вкуса жизни еще не наступило.
Крепыша-десантника отогревали и растирали медицинским спиртом. Над ним заботливо ворковали Петр Александрович и Анатолий Давыдок.
Миловидная женщина лежала на жестком диване, в носовой части кают-компании. Тихо, про себя, молила бога об упоительных сновидениях, но вместо них, вновь и вновь переживала минуты безысходного кризиса, покромсавшего ее судьбу.
Леха колдовал над газовой горелкой, пообещав напоить страждущих цейлонским чаем. Собравшиеся, верили его словам и как завороженные, единым глазом, следили за синеньким огоньком, вырывавшимся из сопла горелки.
По какой то негласной установке экипаж «НИКИ» молчал. Люди не подбадривали друг друга и не делали выводы, из авантюрной выходки крепыша-десантника. Потому что, они все были причислены к тайному обществу авантюристов, искателей несуществующего Гроаля и просителей неземного счастья.
Исследователи жизни, не стали обижаться на крайнее проявление безумства человеческого ума. Все единодушно простили крепыша-десантника, не произнося в слух тривиальные слова. Все и так все понимали.
— Я,… попросил бы отвлечься от своих занятий и выслушать меня.
Перезагрузка и восстановление системы правосудия в голове администратора Сергея завершилась. Логика, поступательная пунктуальность и организованный порядок взял верх над безрассудством и авантюризмом.
Отныне «Ника» была ввергнута в жесткие рамки принципиального законопослушания.
Администратор Сергей вышел из темной ниши кают-компании и предстал перед собравшимися в прожекторном свете иллюминатора. Осевшее к горизонту солнце пробралось внутрь помещения ярким лучом и высветило законотворческое лицо Сергея.
Он был хорош в этой роли. Пыльный след солнечного прожектора создал над его головой божественный ореол. Утонченное лицо французских вельмож, великолепно сочеталось с волевым подбородком прусских чистокровок.
— Я хочу заострить ваше внимание на следующем…
Апатичная команда «НИКИ» повернулась на звучный голос, сдавленный тесным помещением.
— У нас еще есть шанс побывать на Соленом озере.
— На якоре… здесь под берегом,… стоять я не буду!!!
Капитану надоела роль безучастного извозчика, и он решил выдвинуть свои условия.
— Если вы хотите сойти на берег с помощью катамарана,… сразу предупреждаю я против! Не дай бог разыграется шторм… отстаиваться у берега я не могу. Придется отойти, куда ни будь за мыс или спрятаться за островом. Естественно,… вы без меня никуда. Сколько продлиться шторм,… одному богу ведомо… Может день, может два, а то и на неделю отвяжется на полную катушку.
— А в бухту… попробовать… еще… разок…
Прокудахтал крепыш-десантник неуверенным голоском. Он лежал за спинами Петра Александровича и Анатолия Давыдка и Леха его не видел.
— Моли бога, что первая попытка тебе боком не вышла!
Леха посмотрел в темноту, откуда слышалось слабое кудахтанье, но разглядеть лица крепыша десантника не смог.
— Так что, уважаемые товарищи пассажиры собираем манатки и прем от греха подальше!
— Кгм… к..х… Я это,… меня хотя бы высадите…
У Анатолия Давыдка першило в горле, хотелось пить, и он как-то неловко напомнил о своем присутствии.
— Я же получаюсь лишним. Вы на Николаевск пойдете. А мне на Шантар потребно.
— Постойте! Постойте,… мужики,… что же вы делаете!
Непримиримый Казанова взбунтовал и пошел в атаку, не смирившись с малодушными поползновениями команды.
— Опомнитесь! Сейчас,… если мы уйдем с Шантара,… то амба! Мы уже не вернемся! Я пять лет сюда собирался, да все не удачно складывалось. А тут такой шанс! Это же ведь судьба повязала нас вместе и привела на Шантар. Одумайтесь! За чем резать на живую, свои мечты!
— Вы… бы… сейчас… пока солнце не село… Перекинули б меня на берег…
Анатолий Давыдок очень деликатно настаивал на своем. Спор спором, а дальнейшее присутствие на яхте его волновало больше.
— Да не надо ни кого, ни куда перекидывать!
В Казанове воспел всеми фибрами души убежденный оратор.
— Ведь вы говорили…
Он обратился к Анатолию Давыдку.
— …что бот с полутора метровой осадкой проходил в бухту без проблем.
Анатолий Давыдок готов был поклясться на иконе, заметив образ Николая Угодника в носовой части кают компании.
— Краболовы заходили на боте. Это верно! Но зашли они в полное стояние воды. Почти под закат.
— Вот видите!
Казанова залез с ногами на жесткий диван и уселся около тумбы собранного стола.
— Надо подождать прилива. Когда он будет?
Он обратился к Лехе. Не отводя взгляда, стал гипнотизировать его, что бы тот, не улизнул от ответа.
— Сейчас…
Леха бросил закипающий чайник на произвол судьбы и полез через барную стойку камбуза к полке.
— Так посмотрим.
Перелистнув печатные страницы, скрепленные скрепкой, он прочитал:
— Двадцать два,… сорок семь… три ноль пять… Это самый большой прилив в июле.
— Вот видите, получается! Нужно подождать пару часиков, и все!
— Мне кажется… кгм…гм…
Прочистил звуковые трубы правосудия администратор Сергей и констатировал факты:
— Есть два варианта, вполне,… равноценных. Первый попробовать пробиться в бухту. И второй,… более предпочтительный и надежный, сняться с якоря и идти в Николаевск с заходом на Петровскую косу. Судя по карте,… там тоже есть, где порыбачить и оттянуться…
— Слушайте,… Петровская коса это уже не то! Там постоянные поселения, там рыболовецких артелей тьма. Там цивилизация!
Не уступал Казанова обращаясь к каждому лично. Леха не выдержал и махнул рукой.
— Поступайте, как хотите! Я удаляюсь и ожидаю решения.
Капитан понял, что путешественники это дикое несговорчивое племя, живущее по своим неписаным правилам. Тем боле они заплатили за этот вояж.
— Я устраняюсь!
Леха бойко повернулся к кипящему чайнику пырхающему паром в вытяжную трубу.
— И так предлагаю голосовать…
Администратор Сергей поднял руку первым.
— Кто за то что бы идти на Петровскую косу?
Путешественники неопределенно переглянулись. Миловидная женщина повернулась к собранию, про нее как-то забыли. Доселе она лежала спокойно, и водила пальцем по трещинкам дерматиновой обивки.
— Я… хочу,… попробовать еще раз… Там на Шантаре…
Ее сбивчивый голос дрожал, мысли путались, но в голосе чувствовалась надежда, слабый, разгорающийся огонек.
— Мужчины давайте,… задержимся на Шантаре, быть может это наш,… последний шанс.
Она отвернулась и дотронулась ладошкой холодной обивки.
— Я так понял,… на Петровскую косу мы уже не идем…
Администратор Сергей правильно оценил обстановку и выразил мнение большинства.
— …что ж,… попытка не пытка.
— Вот что я хотел предложить…
Взял слово Анатолий Давыдок,
— Прилив аккурат на темень приходиться. А ночью по звездам и компасу туда не втиснуться.
— У меня лампа-фара имеется.
Леха учуял, куда клонит старожила Шантара и опередил его. В принципе капитан-весельчак был не против второй попытки, ведь настоящий капитан не держится на испуге, он взращивается храбростью.
— Я могу метров на сто осветить берег. Бухту в темноте отыщу.
— Так… я не против,… не отговариваю вас. Мне вот что в мыслях пришло…
Анатолий Давыдок пригладил бороду ладошкой, и от волнения похлопал по нагрудному карману, пачка «Беломорканала» лежала на месте.
— …вы меня высадите на берег. А к десяти часам я костер разведу,… вроде как сигнал будет. И вам спокойнее,… и мне с Арго за вас, лишний раз беспокоиться не надо. Костер для подстраховки будет. Там где он будет гореть,… знайте,… дно в бухте поглубже будет. А то возьмете левее и на мель сядете.
Анатолий Давыдок потянулся за папиросой, но тут же одернул руку.
— Забыл,… тут у вас в помещении не курят. Ну, так что,… как вам мой план?
Катамаран держался на воде пронырливо и вертко. Три пассажира с собакой, для пятиметровых баллонов оказались наилегчайшим весом. По замыслов конструкторов дюралевый каркас запросто может нести на себе до полутора тоны груза. А в данном случае синие баллоны едва касались воды.
Катамаран вел себя надувным матрасиком, нежели устойчивым плавсредством. Очень чутко реагировал на любые движения пассажиров. Когда крепыш-десантник вгонял в воду весло и проводил гребок, катамаран отскакивал в противоположную сторону и разворачивался на тридцать градусов.
Казанова выдавливал из мускул, что мог, ему пришлось поднатужиться. Оппонент превосходил его по темпу и скорости. Казанова делал три затяжных гребка, когда крепыш-десантник всего один, мощный гребок.
Анатолий Давыдок сидел на корточках, упираясь коленками в дюралевую трубу каркаса. Сапоги провисли в сетке, с крупной ячеей. Каркас катамарана обтягивался зеленой сеткой, из материала подобного авоське. Сетка закрывала дыры в жестком каркасе, при надобности удерживая мелкий груз.
Арго лежал на целлофановой подстилке у ног хозяина. Анатолий Давыдок обхватил свободной рукой его за шею, страхуясь на случай непредвиденного поведения своего любимца.
У самого берега морская волна росла, переламывалась и закручивалась пенным всплеском. Длинным рукавом волна обрушивалась на серую гальку в метрах ста от катамарана, и спустя полминуты пенным шлейфом докатывалась до него.
Катамаран задрался носом, возмущенное море, отхаркиваясь пеной, понесло его навстречу с берегом.
Крепыш-десантник, едва задев веслом галечное дно, спрыгнул с баллона. Волна лопающаяся пузырями чуть не залила болотники. Крепыш-десантник, придерживаясь пальчиками за сетку, на носочках, пихал катамаран на берег.
Коснувшись, суши, катамаран превратился в беспомощное корыто, не способное плавать по морю и перекатываться по земле.
— Все приплыли.
Казанова не спеша, нащупал сапогами твердую опору и по-стариковски слез с катамарана.
— Эй, давай дальше от воды оттянем!
Прокричал вдогонку удаляющемуся крепышу-десантнику. Тот, восприняв обращение напарника не иначе как приказ, застопорился на месте, развернулся на пятке и побежал обратно. Крепыш-десантник выглядел необычайно покладистым, он едва упросил команду, что бы его отпустили проводить Анатолия Давыдка. Он пообещал слушаться Казанову беспрекословно.
— На сколько оттащим?
— Давай метров на пять,… чтоб с запасом. Прилив ведь начался.
Они подождали, пока Анатолий Давыдок насунул на себя вещмешок и взял в руку карабин. И на раз, два, три, семидесяти килограммовый катамаран, словно пушинка заиграл в руках трех мужиков.
— Достаточно! Хватит,… мы не надолго, минут двадцать погуляем по суше и назад.
Казанова поднял руки вверх и сладко потянулся, его качнуло в сторону, пришлось переступить ногами. Сказывалось длительное пребывание на яхте. Морская качка давала о себе знать, расстроив вестибулярную функцию организма.
— Ого! До сих пор качает. Как будто земля под ногами туда-сюда ссовывается.
Крутой галечный берег раздели полоски сгнивших водорослей и плавника. Так отмечались самые высокие приливы, начиная с весеннего паводка. Чуть повыше, где подмывался дерновой слой, палки ветки, сучья, выбеленные стволы, коряги и пни с корневищами создавали непроходимый барьер. Особенно много сгрудилось плавника в устье маленького ключа. Начинался ключ в лесистой зоне берега на пятидесятиметровой высоте, заканчивался глубоким оврагом, где и нашел приют, высохший плавник.
— Где собираетесь палить костер.
Полюбопытствовал Казанова. Анатолий Давыдок посмотрел вслед убегающему Арго и обернулся.
— Вон… Видишь куда Арго побежал… Там тропинка на верх ведет. На той возвышенности казармы,… ПВО-шники стояли.
Анатолий Давыдок Прикрыл ладошкой глаза, низкое солнце слепило разбухшими лучами.
— …Так вот… от казарм километров пять… Я говорил Лехе, можно было поближе якорь бросить, а так до бухты далековато топать. Вот… если вы разглядите…
Он заставил присутствующих напрячь зрение, и указал рукой на окончание галечной косы.
— Прям под бурой скалой, чуть правее, в зеленой траве шток стоит, он еще камнями привален.
— Ага, вижу.
Закивал головой крепыш-десантник.
— Чуть левее коряга, спиленный пень,… большой такой. Видите,… его еще солнце подсвечивает, на паука похож.
— Там будешь костер палить?
Догадался Казанова и смерил взглядом расстояние от пня до «НИКИ»:
— Минут десять на яхте идти.
— Угу! Ну, а мне все сорок!
Выдохнул Анатолий Давыдок и сделал шаг.
— Так я пойду,… время не терпит.
— Хорошо… Ты только не скучай часа через два, и мы подтянемся.
Пожелал крепыш-десантник удерживая на лице добродушную улыбку.
— Ладно, от скуки не умру.
Анатолий Давыдок сделал еще пару шагов и обернулся.
— Хотел вас на последок удивить,… не торопитесь?
Казанова как раз согнулся над катамараном и положил руки на баллоны.
— В принципе нет,… а что,… что ни будь интересное?
— Я вот хотел у вас спросить,… зеленый горошек,… вы как из банки берете, в магазине?
— Ну,… да…
Удивленно развел руками крепыш-десантник.
— А у меня,… здесь,… свой, природный.
— Что-то я,… не совсем пойму…
Казанова выпрямился и недоуменно уставился на Анатолия Давыдка.
— Идемте за мной.
Анатолий Давыдок не снимая вещмешка с карабином на перевес, перелез через завал плавника и выбрался на травянистый, дерновой слой. Казанова и крепыш-десантник последовали его примеру. Анатолий Давыдок припал к земле и стал лазить на корточках в дикорастущей траве.
— Во,… смотрите!!!
Он привстал и протянул на встречу раскрытую ладонь.
— Ни че себе!!! Вот это да!!! Никогда бы не подумал.
Крепыш-десантник сдвинул на лоб афганку и почесал затылок. На ладони красовалась жменя зеленых стручков, самого обыкновенного гороха.
— На вкус как?
— Попробуй за уши не оттащишь!
Казанова и крепыш-десантник разгребли сапогами высокую траву и повалились на коленки.
— Нормально! Вкусно!
— Просто шик! Ай да Шантар,… час от часу удивляет!
Восхищался обольстительный Казанова.
— Ну вы набивайте животы,… а я пошел,… боюсь не успею… Надо еще в избушку зайти, посмотреть, что там и как…
— Угу… да..вай… встрети..мся…
Набитый до отказа рот мешал крепышу-десантнику свободно дышать, и он заглатывал воздух коротким и мощным вздохом.
Языки пламени взялись за рассохшееся корневище. Страстно и горячо облизывая руки-щупальца, они таяли в вечерних сумерках точечными искорками. Легкий бриз, впитав соляную влагу моря, долетал до костра холодным дуновением. Сизый дымок относило в глубь острова турбулентными завихрениями. В ольховых насаждениях его след петлял и терялся в растопыренных ветках.
Галечная коса была очень широка и выполаживалась к морю ровным плесом. С каждой минутой, с каждым ударом волн, прилив все ближе и ближе подбирался к кострищу. Вода в реке приостановила бег, текучая стремнина закрутилась воронками. Опасный бар скрылся в глубине моря, ни одним всплеском, ни одним лопнувшим пузырьком пены, более не напоминал о себе.
Бурая скала, расположенная на противоположной стороне реки налилась пунцовым щегольством. Рослые лиственницы, облепившие края скалы пропитались красной смолью и слились с вершиной, являя ее продолжение.
Остров Прокофьего покрылся молодецким румянцем и резко контрастировал с темно-синим морем. Островной контур, напоминал восточный орнамент, вырезанный из монолитных скал, неприступной твердыни.
— Арго,… а все же,… знаешь какой краски на земле больше?
Анатолий Давыдок припомнил старую, неразвитую тему разговора, завязавшегося на берегу губы Якшина. Арго непонимающе открыл узкие глазенки, и тут же сомкнул их. Ему было хорошо, разгоревшийся костер ласкал шерсть теплыми волнами. Вездесущий дымок дразнил нос, заставляя вертеть головой в поисках освежающей прохлады.
Анатолий Давыдок неотрывно следил за морем, подсознательно обводя глазами побережье острова. После длительного заключения проведенного на яхте, он ощущал себя на седьмом небе. Душой правила гармония, тело было легким и послушным.
— Так вот Арго,… как мне кажется… А я уверен в своей правоте! Жизненной краски побольше…
Анатолий Давыдок сидел на здоровенном плавнике. Выцветший вещмешок и старый друг карабин прислонились к стволу чуть ниже. Яркие отсветы костра играли бликами на потертой ткани вещмешка и глазировали пунцой затасканный приклад.
Костер горел в метрах двух от Анатолия Давыдка, огненные языки застилали ему обзор. Синее море на мгновение, угасало и потемнело. На небе загорелись мерцающие звездочки, похожие на летящие самолеты.
Слепящее пламя успокоилось, мрачное море чуточку просветлело, а летящие самолеты скрылись в бездонном небе.
Краснолицый соперник костра, увещевал остров и море алыми молитвами благодати.
— Смотри! Огоньки на яхте зажгли. Видать пора.
Анатолий Давыдок встал, схватил в охапку заготовленные сучья и подкинул их в огонь. Костер запылал ярче, простирая огненные языки к звездам-самолетам.
— Идут. Идут!!! Арго.
Радостно воскликнул Анатолий Давыдок. Арго вскочил на лапы и подбадриваемый словами хозяина понесся к морю.
«НИКА» порхала над притихшими волнами легкокрылым мотыльком с зелено-красными глазками. Яхта быстро приближалась к устью реки. Сумерки сгустились, и поэтому в стоящих на палубе людях трудно было распознать кто из них кто. Темные фигурки были неподвижны и немы.
— Стало быть, и все! Так! Надо чайку приготовить! Как ни как гости к нам пожаловали.
Анатолий Давыдок полез в вещмешок и тут он резко выпрямился и как-то грустно, по-детски обижено посмотрел на море.
«НИКА» изменила курс и направилась в открытое море. Посланница небес отдалялась, оставляя за кормой пенный след, подкрашенный красными чернилами.
— Может, решили риф обогнуть? С другого рукава зайти,… но там мелко!?...
Анатолий Давыдок сам и опроверг свое предположение. «НИКА» отошла от острова на милю и развернулась параллельно берегу. Зеленый и красный огонек превратились в мерцающие точки, как те звезды, всегда недоступны, недосягаемы, холодны и безучастны…
«НИКА» уверено шла вперед, разрезая килем морскую купель. Через пятнадцать минут она скрылась в проливе, упрятавшись за скалистым мысом.
Анатолий Давыдок снова присел на здоровенный топляк и закурил. Его глаза переполненные добротой всматривались в затихающее море.
Он задумчиво молчал, и только треск прогораемых сучьев, заставлял его вздрагивать и осматриваться по сторонам. Но через несколько секунд, он вновь погружался в состояние спокойствия и безмятежной тишины.
Подбежал Арго, ни о чем, не спрашивая, ни чего не разъясняя, улегся рядом и положил мордочку на сапог. Анатолий Давыдок перевел взгляд с моря на верного друга и потрепал его за шею обмякшей рукой. Затем, как и прежде затянулся полной грудью табачным снадобьем.
В левой части Шантара, у мыса Боковика виднелся крохотный островок Камень Лев. Солнечные лучи идущие по касательной к горизонту высветили его в ином ракурсе, нежели освещало полуденное солнце.
Островок был разбит на четыре скальных башенки, отвесных и величавых. Средняя, самая крупная скала обладала прямоугольной формой. На лицевой части, обращенной в море, отчетливо просматривалась львиная грива и клыкастая пасть. Создавалось ощущение, что великий ваятель мира специально замаскировал это творение, что бы люди, не смогли очернить его грязными и циничными взглядами.
«Отколовшись от Большого Шантара и отгородившись приливной волной, стоит над морем маленький островок, прозванный Камень Лев. Увядающее солнце протянуло к нему огненные руки, пытаясь поддержать его в своем одиноком и бесконечном существовании. Два мира, малый и большой навсегда разъединились. Что бы каждый, смог продолжить, свой путь в беспредельности текучего времени. Они будут меняться, их будут разрушать стихии и будет губить премудрый человеческий гений. И по прошествии долгих столетий, еще неизвестно какой из миров сохранит свое первородное обличие. Возможно, крохотный островок вселенной станет той самой благородной и неповторимой жемчужиной, которая будет манить к себе заплутавших путников…»
Эти мысли не давали спокойствия смотрителю Большого Шантара. Бередили его душу и сердце. Касались самой сущности его пребывания на острове.
Они доказывали правильность его выбора, и в то же время, печалили душу скупым одиночеством. Верные и меж тем двоякие мысли загоняли его в тупик житейских проблем и возносили к Олимпу небожителей. Они пугали и радовали…
Впрочем,… возможно,… это лишь казалось смотрителю Большого Шантара.
Смотритель Большого Шантара
© Copyright: Олег Дегтярев, 2011
Свидетельство о публикации №211051200766
Свидетельство о публикации №211051200766
Рецензии