01-05. Сложный мир отношений

   из главы 04 http://www.proza.ru/2011/05/10/425

   Моя третья и последняя школа находилась в современном здании, совсем не похожем на привычные мне школьные здания старого Петербурга. Раздражало отсутствие парт -вместо них были или столы, или наполовину металлические современные парты с зелеными крышками. Вместо широкого коридора были две небольшие площадки -  рекреации, по которым учеников заставляли ходить по кругу во время перемен. Идти без надобности по соединяющему их узкому коридору не позволяли «дежурные по школе».

   Нашу классную даму звали Мария Михайловна, преподаватель русского и литературы. Свой предмет она давала хорошо, не хуже моей прежней литераторши, Марии Павловны, но, как человек, меня не восхищала. Эта молодящаяся, незамужняя женщина с хорошей фигурой и всегда модно одетая, любила пройтись по коридору,  покачивая бедрами. Она обожала оставлять нас после уроков для откровенных разговоров на разные темы, влезала в наши школьные интриги и взаимоотношения, имела свои симпатии и антипатии по отношению к ученикам, которые не особенно скрывала. Я относилась к ней спокойно: на откровенные разговоры со взрослыми я никогда не велась, а всех учителей обычно устраивала, потому что не создавала им проблем и хорошо училась. Снова, как и в пятом классе, помимо меня в наш шестой пришли два новичка - Лена и Саша,  оба - отличники. 

   Почти сразу же я познакомилась и подружилась с Вероникой («Сыпой») - высокой, полной девочкой с белыми прямыми волосами и правильными чертами лица, с хорошим чувством юмора и прекрасно подвешенным языком. С ней было легко и интересно. Сыпа была единственной дочерью у достаточно обеспеченных, партийных родителей: мать - начальник отдела кадров, отец - номенклатурный работник, вечно возглавляющий предприятия, все равно какого профиля. Родители Сыпу любили,  холили, но, как и мои меня, понимали мало. Она тоже не имела желания всецело доверять им свои проблемы,  более того, не знала, где хранить свой личный дневник, так как дома ее беспокойная мама «шарила по всем углам», наводя чистоту.  Доходило до того, что свой дневник Сыпа  оставляла  в парадной другого дома за батареей,  где он дважды исчезал  с концами.

   Наша дружба была сложной и нестандартной, но внесла в мою юность много ярких впечатлений. Как и я, Сыпа предпочитала в жизни активную позицию, была искренним человеком, за словом в карман не лезла и старалась все отношения выяснять сразу, не замалчивая обид.. В этом мы были похожи, поэтому в основном наша дружба состояла из бурных ссор, еще более бурных выяснений отношений и, в промежутках,  из веселых приключений,  откровенных разговоров, обсуждения книг и кинофильмов. В кино мы ходили чуть ли не каждую неделю, любили совершать пешие походы по городу и знакомиться с его самыми отдаленными, известными немногим, местами, а заодно - с музеями и театрами. После школы мы гуляли каждый день и подолгу,  что не особо нравилось ни моей, ни ее маме. Они обе не раз застигали нас где-то посередине между нашими домами - заболтавшихся и утративших представление о времени -  и разводили по своим квартирам.

Мария Михайловна, для нас просто - Марья, Сыпу терпеть не могла и считала,  что она на меня дурно влияет. Это мнение озвучивалось на  родительском  собрании ,  мама  «накручивала хвост» мне и не особо одобряла нашей дружбы. Кто на кого влиял и как, сказать было трудно, так как идейным  вождем и зачинщиком самых дерзких наших хулиганств и затей все-таки была я, а не Сыпа, но на внешнем, «школьном» уровне я всегда соблюдала рамки и сохраняла репутацию примерной ученицы. Несмотря ни на что, я отлично училась, (да и Сыпа - без троек!), дисциплина у обеих была в пределах допустимого, особенно, если Марье удавалось рассадить нас на разные парты, иначе мы, конечно, вовсю болтали на уроках и радостно безобразничали.

  Сыпа мне и нравилась, и не нравилась. Она была очень ревнива и обидчива, и сразу же потребовала от меня полной и безоговорочной преданности ей во всем. Точно   так же она поступала сама - всегда готовая пойти за мной в огонь и воду. Наши отношения больше напоминали любовь, чем дружбу. Попутно я постоянно была чуть-чуть влюблена в какого-нибудь из мальчишек и посвящала в свои секреты Сыпу, хотя это ее часто бесило: «у тебя вечно одни мальчишки на уме, ко мне ты так не относишься!».

    Привязанность ко мне подруги меня  шокировала, и утомляла, а порой и была неприятной, так как с детства я была очень стеснительна на всякое открытое проявление  чувств. От  меня  трудно было дождаться нежности или ласки, но это отнюдь не означало, что я их не испытывала. Мои чувства всегда были замаскированы и внешне больше походили на грубость. В этом я была копией отца и противоположностью мамы. Не люблю открытых излияний к себе и от других, тем более,  если они исходят от женщины, а не от мужчины. Сыпа же  была открыта в своих привязанностях и того же требовала от меня. «Требовать» от меня чего-либо в любви - вообще пустое дело: я не терплю несвободы и вторжения в свой внутренний мир. Начиналась обратная  реакция - я все делала наперекор. Возникала ссора. Если Сыпа, окончательно разобидевшись, отступалась от меня, во мне разгоралось чувство собственности, и я стремилась вернуть наши отношения.  Вместе нам было тесно, врозь - скучно.

 Еще одной странностью наших взаимоотношений был, я думаю, наш совместный дневник, который мы завели в общей тетради и хранили ее на крыше 10-этажного дома, в котором сейчас располагается Московский универмаг. В любой момент, а чаще всего  во время наших разногласий, каждая из нас могла навестить тайное убежище нашего дневника  и оставить в нем свое сообщение, изложив свои  претензии и предложения по поводу случившегося, а также прочитать нечто подобное от подруги. Дневник, таким образом, нас и мирил, и развлекал, и давал пищу для новых  дискуссий и размышлений.
   
   Постепенно я привыкла к этой дружбе «только двоих» и, когда Сыпа пропускала школу по болезни, чувствовала себя в школе одиноко. С другими одноклассниками у меня были хорошие отношения, но в иные дружеские кружки и союзы я не входила. Наш бурный дружеский «роман» продолжался до конца девятого класса и плачевно для  меня закончился, но рассказ об этом – впереди.

Осенью мы начали строительство дома на участке земли, купленном в садоводстве «Ленгипротранса», силами нанятых  работников, живущих  на соседних участках нашего садоводства. Дядя Миша, вложивший почти все свои сбережения на это дело, конечно, сыграл в моей судьбе благую  роль. Он обеспечил нашу семью и отдельной квартирой, и собственной дачей с садом, чего мы никогда бы не имели, если бы не он. Но, что еще более важно, отчим давал мне возможность приобретать в течение нескольких лет театральные абонементы в Кировский театр на лучшие оперные и балетные спектакли и почти ежемесячно ходить вместе с ним и с мамой в драматические Ленинградские театры. Билеты  покупались только на лучшие места (они с мамой были заядлые театралы). Не могу сказать,  что в те  времена билеты стоили слишком дорого, но,  все же, если бы не дядя Миша, я вряд ли смогла так вовремя приобщиться к культурой жизни  и приобрести  хороший вкус к настоящему и талантливому.

   К посещению театра в нашей семье всегда относились как к празднику, хотя и происходившему достаточно часто - два или три раза в месяц. Мы обязательно надевали свои  выходные, «театральные» платья,  брали на смену выходные туфли. Все это заранее настраивало на приподнятое настроение и счастливое ожидание таинства, происходящего на сцене. Моими любимыми театрами были драматические: театр им. Комиссаржевской, Ленсовета (ныне переименованный в Открытый), Малый Драматический, Пушкинский (Александринка), театр Комедии и, конечно, Большой Драматический, которым  руководил  Г.Товстоногов, имя которого этот театр сейчас носит.

   Балет и опера трогали меня меньше, хотя и доставляли удовольствие, - сказывалось отсутствие у меня, да и у всей моей семьи,  музыкального образования. Ходили мы и  в Филармонию, в которую я собиралась вроде бы с неохотой, а оказавшись в зале,  испытывала чувство восторга и сожаления, что бываю на концертах классической музыки реже,  чем следовало бы.  А вот на  эстраду и шумные концерты современных ансамблей мы почти не ходили. 

И  все же, для того периода жизни главным театром нас с Сыпой, да и большинства ленинградских школьников, был Ленинградский ТЮЗ, недавно  получивший в свое  распоряжение новое современное здание возле станции метро «Пушкинская». В ТЮЗе тогда играли лучшие актеры (Георгий Тараторкин, Екатерина Шуранова, Рэм Лебедев и др.) и ставились серьезные пьесы для молодежи, которые принимались нами  «на  ура». В  зале были в основном мои сверстники - учащиеся без родителей. Только в этом театре в  те  годы никто и никогда сразу после спектакля не бежал, сломя голову, занимать очередь в  гардероб, как  это всегда  практиковалось  во «взрослых» театрах. Молодежный зал долго и дружно аплодировал актерам,  которые нам всем были близки и понятны, а темы, затронутые в спектаклях, были нашими темами, без привкуса нравоучений и снисходительной скидки взрослых на возраст.

   При внешне хороших отношениях с отчимом (у дяди Миши было безупречное воспитание и редкая терпимость), он всегда оставался для меня «долгоживущим гостем»,  к которому ты хоть и привык, но стесняет. Он никогда не пытался взять и не брал на себя роль моего отца и полностью самоустранялся от решения семейных проблем, доверяя их маме, занимая безукоризненно вежливую  нейтральную позицию, но  щедро обеспечивая материальные нужды семьи. Так ему было удобно, и таковы были «правила игры». Мама дядю Мишу очень любил, она была с ним счастлива,  но я видела,  что ей приходилось трудно. Она постоянно была между «трех огней» - мужем, дочерью и матерью: принимала решения, работала и крутилась по хозяйству - приносила в дом продукты. Бабушка готовила и убиралась в квартире, работала на дачном участке,  обустраивая наш быт.

   Внешне дядя Миша напоминал актера Николая Черкасова и, по общему мнению, был очень красив, -  женщины искренне завидовали маме. На работе в своем проектном институте он был прекрасным специалистом и руководителем,  умным и талантливым кандидатом технических наук,  но ни физическим, ни домашним трудом никогда до этого не занимался. Помощи по работе на дачном участке от него было немного. Для нашей семьи сельский труд тоже был в новинку,  но по книгам, по советам соседей, а больше по практической сметке и изобретательности мамы, мы постепенно все вместе осваивали наш участок,  перекапывая целину, сажая цветы  и борясь  с сорняками.

   В новом замужестве маме пришлось во многом изменить свои привычки. Сильно уставая на работе, дядя Миша болезненно относился к приглашению в дом гостей, и  постепенно мы все больше отвыкали встречаться домами со своими знакомыми, что раньше было для нас привычно. Пришлось подстраиваться и под вкусовые пристрастия отчима в готовке. Это не стало большой проблемой. И мама, и  бабушка умели вкусно готовить, не считая при этом кухню своим главным и любимым делом жизни, скорее воспринимая ее,  как долг каждой женщины.

   Из-за вступления в брак со своим непосредственным  начальником маме пришлось сменить работу, уволившись из «Ленгипротранса», где проработала 17 лет, была нужным человеком и толковым специалистом в коллективе, который ей очень нравился. Но таковы были правила тогдашней жизни, а наша семья всегда выполняла все установленные правила. Правильно это или нет, я до сих пор не знаю.

  Теперь мама преподавала, а позже и руководила технической школой Метрополитена, готовившей специалистов для вождения поездов метро. Работа ей нравилась,  но нагрузка в школе была неимоверной, кроме того, коллектив школы ни шел ни в какое сравнение с прежним.  Мама приходила домой измученная, с головной болью и не имела своего угла для отдыха: мы вчетвером жили в двух смежных комнатах  «хрущевской»  малогабаритной квартиры.

  Бабушка, никогда не ссорясь с дядей Мишей, часто подливала масло в огонь своими претензиями маме о «барских замашках» зятя (что было, то было!). Мама заводилась, нервничала, все это отражалось и на мне. Дома было тяжело, но и говорить об этом ни с кем особо не хотелось. С годами у бабушки начинал все больше портиться характер: она становилась беспричинно обидчивой, доводила маму до слез не столько упреками, сколько многодневным молчанием и отказом от пищи. Это полностью «обесточивало» маму,  чем бабушка подсознательно и пользовалась. При всем этом, мы все очень любили друг друга, и каждая из нас в беде или в трудные минуты была способна отдать все до последнего ради блага своего ближнего,  что не раз и происходило. В других семьях наоборот: внешне - идиллия такта и любезности, а внутри - прагматизм и равнодушие.  Мое детство приучило меня не бояться внешних скандалов и криков.

  По-прежнему я, занятая учебой, не принимала особого участия в домашних  обязанностях. Маме было некогда меня вовлекать, а бабушка управлялась сама и не настаивала на моей помощи. Она по своей  природе  не любила ни на кого давить,  хотя и себя в обиду не давала. Я от избытка свободного времени тоже  не  страдала,  нагрузка в школе была большая. 

  Для обучения хозяйству у меня не было стимула. Если в школе за мои успехи меня хвалили и этим стимулировали, то дома – или критиковали мои промахи или, хуже того, переделывали мои дела по-своему, не признавая полезность моих инициатив. Какая хозяйка потерпит вторжение на ее «святая святых» с ее сложившимися привычками!

   Быть второй хозяйкой в доме мне не хотелось. Видимо, я с детства не выносила безынициативный труд по принуждению,  плохо учусь на чужих ошибках и предпочитаю свои. Меня часто упрекали в лени и нерадивости в доме, и именно поэтому мне подсознательно хотелось назло соответствовать негативным ожиданиям. Я умела  создавать вокруг себя такой беспорядок, которого никогда бы не допустила в моих собственных делах и начинаниях. 

Очень болезненным воспоминанием остался в памяти случай, произошедший в мое первое лето на нашей даче. Дом был уже достроен, и  мы - мама, бабушка и я - оклеивали дачные комнаты. Я принимала самое непосредственное участие в работе и чувствовала себя нужной и незаменимой: работа мне нравилась, было желание сделать наше жилище  красивым и удобным. За один день мы не управились, а на другой к нам приехала племянница дяди Миши, Надя, студентка медицинского института. Мама очень щедра на похвалы чужих, но скупа - для своих. Надя активно взялась за работу по оклейке, а я вдруг стала не нужной: меня выгнали на улицу – отдыхать. Из нашего дома постоянно слышалось: «Вот Наденька молодец, ну как вы нам, Наденька, сегодня помогли!», а я ...горько ревела от обиды, спрятавшись за домом. Добавить к этому случаю просто нечего.

   С тех пор прошло много лет. Я люблю нашу дачу и с удовольствием работаю на участке, люблю свой дом и охотно хозяйничаю в нем, но и сейчас хорошо получается у меня только то, что я  сама для себя наметила.

   Главным человеком в моей жизни всегда была моя бабушка - Татьяна Гавриловна. Человек  нелегкой судьбы, вынянчившая и воспитавшая меня, она долгое время,  почти до двадцати девяти моих лет, была мне другом и единомышленником. До самого моего замужества мы жили с ней в одной комнате, вместе ели, смотрели телевизор, играли и проводили лето. Она проверяла мои домашние задания в школе, и она же позже помогала мне нянчиться с моей новорожденной дочкой, ежедневно проглаживая с двух сторон горы выстиранных пеленок и готовя питательные смеси. Она всегда оставалась для меня самым близким человеком, второй, если не первой, мамой.

   Характер у бабушки был озорной и азартный, гордый и независимый, с большим чувством собственного достоинства. Своей азартностью и способностью увлечься чем угодно,  забыв про все остальное, я пошла именно в нее. В ее семье любили настольные игры: лото, домино,  карты, особенно - парой на пару в хорошей, домашней компании.  Партнеров не хватало - мама вечно капризничала, - она не любила игры и считала это занятие  постыдным. Мама  стеснялась дяди Миши и боялась, что мы с бабушкой в пылу игры наговорим чего-нибудь лишнего, устроим ссору. Так часто и происходило. Бабушка обожала игры, как ребенок,  играла азартно, без поддавков. Мама все время находилась на нервах, ожидая от своей матери  какого-нибудь неприятного сюрприза. Таких проблем  никогда бы не возникло в давно сложившейся или в более простой семье,  какая прежде была у нас, и это тоже было моей тайной болью. Краснеть за бабушкин темперамент перед моими друзьями, становившимися участниками игры, мне тоже приходилось. Но моя душа болела не за них, обиженных, а за бабушку: я понимала ее.   Мне было бы легче,  если бы виноватой оказалась не она, а я.

   Все проходит. Ушли в прошлое и почти забыты и эти маленькие трагедии, к сожалению, не ставшие ни последними, ни самыми горькими в моей жизни.

        продолжение см http://www.proza.ru/2011/05/17/148