Дэйни. Книга 5. На острие меча. Глава IV

Близился Праздник Урожая, на который была назначена свадьба Ульва, пока ещё не провозглашённого официально полновластным государем Эскелана, и Дэйни, внучки Архимага Льювина. Уже почти неделю семья Архимага в полном составе, включая и наследника древней королевской династии Эскелана, проживала в Алдалиндоре.
Во-первых, всё необходимое для свадебных торжеств – наряды, разнообразные украшения, в том числе и предназначенные для верховых лошадей, интерьеров и наружных фасадов зданий, гигантские вензеля из переплетённых начальных рун имён жениха и невесты, которые предполагалось установить на территории Каэр Лью-Вэйл, где должна была происходить церемония бракосочетания, а также многое другое – изготавливалось лучшими мастерами Страны Эльфов: Архимаг, его внучка и остальные члены семьи лично наблюдали за этим процессом, по ходу дела внося свои пожелания.
Во-вторых, исторически сложилось, что Страна Эльфов для Льювина и его родичей являлась чем-то вроде излюбленной туристической базы; естественно, всем хотелось отдохнуть перед затяжными торжествами, в которые и всегда-то превращается Праздник Урожая. Кое-кому, разумеется, отдохнуть хотелось и после героических подвигов или же титанической рутинной работы. Последнее относилось к Льювину, который в течение всего периода времени, потраченного его внуками на квест, добросовестно  пытался натаскать будущего короля хотя бы по основополагающим дисциплинам, входящим в программу подготовки управленца. К сожалению, педагогические таланты Архимага по сравнению с его обширными познаниями были достаточно скромными. Это Льювин понял давно, ещё тогда, когда у него, молодого и энергичного магистра Мон-Эльвейга, внезапно появилась куча учеников и последователей. Убедившись в том, что к деятельности педагога у него нет больших склонностей, Льювин вскоре делегировал полномочия по воспитанию юношества своим помощникам, командорам Ордена; в сущности, одна лишь Дэйни с полным правом могла именоваться ученицей своего дедушки Архимага. Время от времени Льювин также уделял некоторое внимание воспитанию Гвэйнира и Эртхелера: но их характеры обозначились прежде, чем испытали на себе мощное влияние незаурядной личности своего деда.
Однако работа по подготовке будущего короля в корне отличалась от воспитания прирождённых магов. Волшебник чуть не оббил язык, по нескольку раз на дню разъясняя основные принципы государственного управления, юридические термины и особенности структуры государственного аппарата Эскелана. Старина Мерлин, опыт которого поначалу вдохновлял Льювина, теперь представлялся Архимагу чуть ли не героем-подвижником, учитывая его безмерное терпение, трудолюбие и оптимизм – увы, не оправдавшиеся конечным результатом.
Однако и в благословенном Алдалиндоре Архимагу не удалось полностью отрешиться от забот. Льювин вскоре заметил, что Дэйни пребывает в настроении, которое едва ли можно безо всяких оговорок назвать безоблачно-счастливым – хотя девушка всячески старалась скрыть охватившую её грусть от окружающих. Дэйни то уединялась с мольбертом и красками в верхнем зале одной из семи башен, образующих архитектурный ансамбль Алдаронда, то рано утром покидала замок и подолгу, почти до самого обеда, бродила в одиночестве под сенью Поющих Деревьев. «Поссорились, наверное», – предположил Льювин, учитывая несколько понурый вид жениха внучки, сильно озадаченного переменой в настроении своей дамы.
Но не ссора с Ульвом была причиной уныния Дэйни – просто Льювин от утомления упустил из поля зрения корни проблемы. Девушка впервые задумалась о том, что ей, когда она станет женой своего возлюбленного, придётся уехать с ним в Эскелан. Это означало – расстаться со всем, к чему она привыкла с детства. Живо представив себе, что она надолго будет разлучена с родным Каэр Лью-Вэйл и волшебным Алдалиндором, Дэйни погрустнела. Не будет больше ни долгих туристических походов с братьями, ни забавных квестов, ни многозначительных шуточек, которыми она перебрасывалась с Динишем… Она станет королевой, и придётся ей день-деньской сидеть на троне, с приветливой улыбкой на устах и смертельной скукой на душе; Ульв станет таким же пленником своего сана, как и она…
Не то что бы Дэйни разлюбила Ульва; но вдруг ей пришло в голову, что, пожалуй, лучше бы он оставался всего-навсего менестрелем – это было бы намного интереснее, а, главное, давало бы ему больше возможностей располагать своим временем. Какого орка дедушка вздумал выковать управленца из свободного художника, размышляла Дэйни, вкладывая своё настроение в некий набор цветовых пятен, произвольно разбросанных по полотну.
Уныние Дэйни, словно в результате цепной реакции, передалось и окружающим: например, братья девушки, которые не слишком высоко ставили заслуги Ульва, живо представляли себе, насколько им будет недоставать мудрого и насмешливого голоса сестры в их сумасбродных предприятиях. Однако каждый старался мужественно бороться с душевной подавленностью. Гвэйнир часами тренировался в стрельбе из лука, в то время как Эртх, сидя рядом на пригорке, сочинял сонеты, которые посвящал владычице Льорк-Дарре. Диниш дни и ночи напролёт торчал в своей кузнице и, вопреки своему обыкновению, прогонял всех, кто приходил с намерением взглянуть на его работу. Фьонн и Аэльха, родители Дэйни, которые, как и Архимаг, предположили, что дочь поссорилась с женихом, чтобы не мешать своим присутствием примирению влюблённых, тактично отправились на пикник. Сам же Архимаг, утомлённый тяжёлой педагогической работой, вспомнив юность, вместе с Вэйлинди сел в эльфийскую лодку и направил судёнышко к берегам одного памятного островка посреди озера…
Едва Льювин воротился – умиротворённый, довольный, он в обнимку с Вэйл лениво брёл вдоль берега озера – как Эртхелер, с застывшим в глазах рассеянно-мечтательным выражением, которое сразу не понравилось Архимагу, передал дедушке, что Дэйни хотелось бы приручить единорога, а препятствием является отсутствие в данной местности этих животных.
Сообщение это явилось для Льювина живительным источником надежды на то, что, возможно, весёлая возня с волшебным животным станет действенным средством от непонятной печали, омрачившей дух Дэйни. Архимаг немедленно наладил мысленную коммуникацию с со своим давним знакомцем, единорогом Ауви из Мира под названием Кирн-Холг, и осторожно осведомился, нет ли у мудрого правителя зверей какого-нибудь юного родича, который не прочь на длительный период времени сменить место жительства в рамках межмирового молодёжного культурного обмена.
Премудрый Ауви был несказанно обрадован подобным предложением. Дело в том, что один из правнуков правителя зверей являл собою то, что среди людей обычно именуют «трудным подростком». Забавно, что юного хулигана звали Ауджи – «счастье»; вероятно, здесь сыграло роль своеобразное чувство юмора, присущее судьбоносным ткачихам норнам. Итак, правитель зверей немедля откомандировал вышеупомянутое «счастье» в Алдалиндор, предварительно прочитав правнуку строжайшую нотацию относительно того, как следует вести себя в гостях.
Несмотря на свой непредсказуемый нрав, юный Ауджи, как и полагается единорогу, узревшему перед собой девственницу, проникся к внучке Архимага самыми возвышенными чувствами – преданностью, восхищением и уважением, которое он, кажется, едва ли до того испытывал хоть к кому-то во всём Упорядоченном. Внешне юный единорог являлся очаровательным созданием, как, впрочем, и все представители этой удивительной породы живых существ. Гибкий, стройный, он походил статью на эльфийского коня; его белоснежная шёрстка отливала серебром, а в тёмно-синих глазах словно застыло невинно-удивлённое выражение – лишь когда никто не смотрел в сторону единорога, в сапфировой глубине его выразительных очей проскальзывала лёгкая хитринка. Длинный прямой рог был покрыт стилизованным орнаментом из перевитых серебряных линий – предмет особой гордости Ауджи, невзирая на неодобрение родичей, с сомнением относящихся к новомодным изыскам салонов красоты.
Перемена места, по-видимому, благоприятно сказалась на характере подрастающего единорога; все, кто с ним общались, в один голос уверяли, что это милейшее создание, вежливое, умное и предупредительное. Дэйни была в восторге от волшебного питомца; однако теперь, когда она так мало времени проводила с Ульвом, она почувствовала вину перед ним. Порой выражение его лица бывало таким печальным, что внучка Архимага ощущала себя эгоистичным чудовищем.
А тут ещё совершенно неожиданно Диниш вылез из своей кузницы; эльфийский филид, прозванный Коварным, вздумал спеть песенку на два голоса, которую сначала нужно было сочинить. Разумеется, в качестве напарника Диниш выбрал Дэйни, которая вдруг тоже прониклась интересом к его идее, увидев в ней проросток забавной шутки.
Диниш, в ком оригинальное чувство юмора, присущее эльфам, было доведено до наивысшей точки, предложил, чтобы Дэйни сочиняла слова за героя, в то время как сам филид высшей категории взял на себя труд составлять ответные реплики героини.
Я уезжаю, Энни,
Я уезжаю отсюда –
Слезами меня не удержишь,
И к ужину я не прибуду, – с залихватской интонацией бесшабашного сердцееда начала внучка Архимага, а эльф подхватил, придав своему лицу выражение удивления и досады:
Куда же ты едешь, Лэнни,
В столицу иль в ближний ельник?
Во дворец королевский, наверно,
За прошлогодним снегом?
С оттенком ехидства Дэйни затянула следующий куплет:
Поеду я тропкой незримой
От корявого старого дуба;
Поеду я тропкой незримой,
Туда, где заботы забуду…
Вероятно, увлёкшись процессом стихосложения и оттого позабыв, что дальше следует куплет Диниша, девушка продолжала:
Уеду я не на месяц –
На год, а может, на два,
На семь или даже на десять –
А может быть, навсегда!
Словно не в силах остановиться, внучка Архимага продолжала единолично развивать сюжет, хорошо известный в литературной традиции:
Не жди меня, бедная Энни,
До ночи не стой у дверей –
Ведь сама Королева Эльфов
Скоро станет милой моей!
В глаза Дэйни бросилось помрачневшее лицо Ульва, который стоял в толпе прочих слушателей импровизации. Девушка запнулась, что дало Динишу возможность наконец вставить и своё слово:
Хвастун и обманщик Лэнни,
Ступай-ка гонять голубей!
Подумай: зачем королеве
Такой, как ты, дуралей?!
Импровизаторы, войдя в азарт, принялись отплясывать темпераментную джигу; зрители энергично задавали ритм, проворно хлопая в ладоши. Ульв со смешанным чувством восхищения и грусти наблюдал за Дэйни: слегка запыхавшись, она остановилась и, с детской непосредственностью дружески пихнув высокородного филида, принялась поправлять растрепавшуюся причёску.
Его жестокая любовь слишком тесно связана с Волшебной Страной, думал Ульв. Да, собственно, она и не жестока по-настоящему: поток воды, низвергающийся с горных вершин и мчащийся по своему пути – разве он сознательно обрушивается на селение, раскинувшееся у подножия горы? А любовь сродни такому же потоку – она сметает всё прежнее и влечёт тебя вдаль: навстречу ли новой жизни или горестной гибели – кто знает?..
Бывший менестрель незаметно выбрался из толпы и медленно побрёл к берегу озера. Усевшись в тени изящного мостика, переброшенного на один из многочисленных озёрных островков – мостика, напоминающего причудливые кружевные узоры – Ульв рассеянно стал бросать камешки в воду. Зрелище разбегающихся кругов успокаивало, создавая своего рода философско-фаталистический настрой.
Внучка Архимага появилась рядом внезапно; Ульв не слышал ни её шагов, ни шороха одежды. Впрочем, он уже начинал привыкать к подобным особенностям волшебников.
– Дэйни, – он произнёс её имя медленно и раздельно, словно прислушиваясь, как к весенней капели, к каждому звуку.
– Можешь не продолжать, – с оттенком раздражения отозвалась она, критически всматриваясь в его лицо; сам того не сознавая, Ульв сидел с весьма кислой миной. – Опять старая история! Давай всё-таки решим что-то определённое, наконец! Ибо если ты намерен без конца ревновать меня ко всякому, кто со мной заговорит или – о, верх дерзости! – осмелится взять меня за руку, – нарочито угрожающим тоном проговорила волшебница, – то, возможно, разумнее тебе поскорее свалить в свой распрекрасный Эскелан и поискать другую королеву для своего марионеточного государства!
Внезапно Ульв улыбнулся; поднявшись на ноги, он шагнул к Дэйни и крепко прижал её к себе.
– Ты хочешь меня прогнать, любовь моя?
– Нет, ты же сам знаешь, что нет, – засмеялась девушка, с игривой лаской запуская пальцы в его волосы.
Полузакрыв глаза, Дэйни доверчиво прильнула к своему жениху. Сейчас она и думать забыла о недавней печали по поводу приближающегося расставания с родными местами – всё-таки внучка Архимага, несмотря на взбалмошный нрав, испытывала к Ульву самую искреннюю любовь, на которую была способна.
К сожалению, молодой человек, вместо того чтобы постараться поддержать только начавшее восстанавливаться доброе расположение духа своей невесты, допустил крайне досадный промах, а именно – совершенно непонятно зачем стал выяснять, знает ли Дэйни настоящее имя Диниша. Получив утвердительный ответ, злополучный принц-менестрель потребовал от девушки, чтобы она назвала ему подлинное имя эльфийского филида; судя по душевному жару, с которым Ульв вопрошал об имени эльфа, можно было подумать, будто речь идёт о спасении жизни или чести некоронованного государя Эскелана, никак не меньше, или же ответ на упомянутый вопрос способен коренным образом изменить что-то в судьбе спрашивающего.
– Конечно, я знаю настоящее имя Дина, – не скрывая досады, сказала Дэйни, нехотя, но решительно высвобождаясь из объятий жениха. – Только я поклялась хранить его в тайне. Да и зачем оно тебе? Впрочем, если интересно – спроси у него сам.
Тут вдали показались братья Дэйни: Эртхелер сделал выразительный жест рукой, а Гвэйнир в качестве дополнительного пояснения крикнул:
– Эй, царственные особы! Пошли чай пить!
Это любезное приглашение прервало разговор, грозящий зайти в очередной тупик…
* * * * *
– Это я, Дин, – вполголоса произнесла Дэйни.
Дверь кузницы – просторного зала с высокими узкими окнами – тотчас распахнулась; в ночной сумрак, напоённый таинственными шорохами, резко вонзился сноп света.
Эльфийский филид самозабвенно корпел над неким будущим ювелирным шедевром. Диниш был в простой тёмной одежде; вместо серебряной диадемы сверхоригинального рисунка, который никто не сумел повторить, несмотря на многочисленные попытки, волосы эльфа удерживал узкий кожаный шнур.
– Можно, я немного посижу и посмотрю, как ты работаешь, Дин? – спросила внучка Архимага. – Ты ведь помнишь, как раньше мы ночами напролёт просиживали в этом самом зале, и огонь точно так же потрескивал, как сейчас, и тени так же дрожали на стенах?
Не дожидаясь ответа, она сняла плащ, уселась на скамье возле стены и достала из корзинки вязальный крючок с неким неоконченным изделием.
– И тебя ничуть не тревожит, что может подумать твой жених, – медленно спросил эльф, размеренно постукивая молоточком по наковальне, – если он узнает о твоём визите в мою кузницу?
– Пожалуйста, не надо об этом, Дин, – жалобно отозвалась девушка, меж тем как вязальный крючок проворно сновал её руках. – Мне и так тяжело оттого, что он никак не научится видеть настоящую сущность явлений и событий, а не свои фантазии.
– О, естественно, – усмехнулся филид, – в его глазах я должен быть чем-то вроде сэра Друстана!
– Он спрашивал у меня твоё настоящее имя, – с усталым вздохом произнесла Дэйни.
– Можешь сказать, если ему от этого станет легче, – хладнокровно промолвил эльф.
– Нет уж, сам скажи, – огрызнулась девушка, сосредоточенно подсчитывая повторяющиеся элементы вязаного узора.
– Пожалуй, если твой милый спросит меня об этом, – прежним тоном изрёк Диниш. – А сам я вовсе не собираюсь представляться ему согласно допотопному эскеланскому придворному церемониалу, точно какой-нибудь захолустный барон, вздумавший вступить в ряды доблестного королевского воинства!
Некоторое время оба молчали; каждый погрузился в свою работу. Эльф любовно соединял в узор тонкие золотые жгуты, девушка торопливо заканчивала обширное кружевное полотнище.
– Я знаю, ты терпеть не можешь советы и поучения, – вновь заговорил Диниш. – Но ты сама уже заметила, полагаю, что твою непосредственность трудно воспринимать адекватно человеку, не обладающему магическими талантами…
– Если ты намекаешь, что королеве непосредственность не к лицу, то можешь это опустить, – холодно оборвала девушка.
– Что ты вяжешь? – ещё немного помолчав, сменил тему эльфийский филид. – Магическую сеть, в которой запутываются сердца влюблённых?
– Нет, скатерть в подарок бабушке, – отрезала Дэйни и добавила. – Спроси что-нибудь ещё, Дин. Ты ведь очень хочешь спросить, а нерешительность – это вроде не твой стиль.
– Вопрос-то слишком уж личный, – извиняющимся тоном подхватил собеседник. – Но мне действительно хотелось спросить тебя, хотя я знаю ответ: ты его любишь?
– А я отвечу, что это дурацкая манера – спрашивать, когда заранее знаешь ответ, – поджав губы, пробормотала Дэйни, сворачивая готовую скатерть и укладывая её в корзинку.
Диниш с минуту полюбовался только что законченным ажурным золотым венцом, потом подошёл к девушке, взял её за руку и коснулся губами тонких пальцев, потом скользнул губами к запястью…
– Дин, прекрати эти штуки, – без особого негодования попросила девушка, отнимая у него свою руку. – Может, ты и сумел бы ненадолго затуманить мой рассудок, но…
– Но любишь ты только его, – с великолепной выдержкой констатировал Диниш и тихо добавил. – Да, я это знаю.
– Дин, но ты же не собираешься теперь сохнуть по мне века напролёт, точно романтический лорд Даэрон ? – осторожно поинтересовалась Дэйни.
Эльфийский филид иронично усмехнулся – уголки его изящно очерченного рта чуть дрогнули, однако выражение льдисто-синих глаз оставалась непроницаемо-загадочным.
– Куда уж мне, Дэйни! – безнадёжно махнул он рукой. – Сама подумай: разве тип, которого прозвали Коварным, может быть способен на хроническое любовное безумие? Однако если у тебя имеются на этот счёт хотя бы слабые сомнения, можешь на всякий случай полить меня, дабы я и впрямь не зачах от обезвоживания, точно влаголюбивое растение, по прихоти зловредной судьбы очутившееся в пустыне, – с этими словами эльф вручил внучке Льювина большую садовую лейку, чуть не до краёв наполненную родниковой водой.
Дэйни засмеялась; её смеху вторили звуки воды, выплеснувшейся из лейки из-за того, что девушка трясла её в руке.
– Больше всего я люблю в тебе твоё нестандартное чувство юмора, Дин, – искренне заявила девушка.
Поставив лейку на пол, она вдруг стремительно обвила руками шею Диниша и, словно расшалившееся дитя, расцеловала его в обе щеки. Затем Дэйни проворно подхватила свой плащ и корзинку с рукодельем и выскользнула из кузницы.
На востоке только-только появилась узкая розовая полоска, проведенная неуверенной пока рукой зари.
* * * * *
До свадьбы оставалось всего несколько дней; приготовления в Каэр Лью-Вэйл шли ускоренным ходом. Понемногу съезжались гости; те, кто не смог приехать лично, сообщили об этом заранее. Льювин в особенности сожалел, что на свадьбе его внучки не будут присутствовать дракон Гвейф, давний приятель Архимага, и Харлейв, сын Гвейфа. Оба они находились в экспедиции, определить характер которой однозначно весьма затруднительно. Дело в том, что в одной части острова Урых, подавляющее большинство населения которого составляли орки, проводимая под руководством Гвейфа военная операция носила ярко выраженный миротворческий характер; в другой же части, соответственно, карательный. Проще говоря, два орочьих клана перессорились до такой степени, что окончательно запутались в своей вражде; поэтому-то клан, издавна находящийся под покровительством ярла Рэнхарта, сиречь Гвейфа, запросил военного содействия своего патрона.
Искреннейшие пожелания любви и взаимопонимания, как за себя, так и за супруга с сыном, жениху и невесте передала Сигрэйн, родная сестра Аэльхи, матери Гвэйна и Дэйни. Льювин и члены его семьи особенно огорчались, что им никак не удаётся повидаться с наследником дракона, которого они видели, лишь когда он был совсем крошкой.
– Ничего, Гвейф непременно обещал отправить Харлейва ко двору государя Эскелана – может быть, даже этой осенью, если удастся, – мило улыбаясь, обнадёжила родичей Сигрэйн.
Приехали и подруги Дэйни – Джеллин, боевой маг высшей категории, и Ланнона, за которой повсюду тянулся шлейф тончайшего аромата духов – и сплетен, нередко весьма сомнительного характера. Джеллин была дочерью одного из командоров Мон-Эльвейга, а именно – славного Вэндара, некогда без колебаний рискнувшего собственной жизнью во имя спасения магистра Фьонна. Дочь оказалось достойной наследницей своего доблестного родителя. В совершенстве владея наиболее прогрессивными магическими техниками самозащиты (а также и нападения, которое издавна почитается одним из лучших её способов), девушка обладала и немалыми педагогическими талантами, что было по достоинству оценено в Ордене магов. При Мон-Эльвейге существовала школа для юных волшебников, куда, между прочим, принимали всех, кто обладал соответствующими способностями, а не только детей чародеев и лордов; зато попасть туда в качестве преподавателя было куда сложнее, ибо для этого одних лишь дарований в области магии было маловато. Не последнюю роль, разумеется, играл и моральный облик кандидата, а в особенности – такие качества, как терпение и непоколебимая выдержка, ибо далеко не каждый может успешно работать с детьми. Джеллин уже два года преподавала будущим волшебникам теорию и практику магической самозащиты.
Что касается Ланноны, за глаза прозванной «Мечта любовника»… Недовольство Льювина относительно того, что его внучка дружит с этой особой, отнюдь не было лишено оснований. Для Архимага, придерживающегося широких воззрений, был не столь уж важен туман, плотно окутывающий происхождение Ланноны. Впрочем, по слухам, она даже состояла в родстве с эльфами; однако сами Перворождённые занимали по данному вопросу весьма сдержанную позицию – не отрицали, но и корректно воздерживались от однозначных утвердительных высказываний.
Резиденцией Ланноны являлась некая таинственная башня на берегу озера Ллах, у самых границ Брена. Постоянный адрес дамы, которая, к слову сказать, уверенно удерживала за собой почётный титул «Леди Западное Побережье», завоёванный в ежегодно проводимом конкурсе красоты, разумеется, также не вызывал у Архимага никаких нареканий; но вот образ жизни сей красавицы, которую с полным основанием можно было именовать прекрасной лишь с виду, но никак не внутри, мог неприятно потрясти и менее строгого в вопросах морали индивида, нежели Архимаг Льювин.
Проблема этического характера заключалась не только в количестве любовников Ланноны, но также и в том, что ещё больше было тех, кто серьёзно пострадал, а то и погиб в ходе изуверских испытаний, коим эта «Мечта» подвергала безрассудных молодых людей, очарованных её прелестями. Ходили слухи о том, что в подземельях её замка есть особый переход с хищными зверями, через который должен пройти тот, кто выразил пламенное желание разделить ложе с коварной красоткой; о колдовских чарах, с помощью которых Ланнона способна полностью подчинить себе мужчину, если только он не окажется более могущественным чародеем или же героем, чей дух силён и светел; о бесчисленных поединках за право обладания ею и много других, куда более смутных и пугающих историй, из тех, что обычные люди рассказывают друг другу шёпотом, а потом дрожат от страха, забившись под одеяло.
Когда Дэйни представила подругам своего жениха, в томном взоре «Мечты любовника» мелькнул чувственный огонь, не укрывшийся от наблюдательной внучки Льювина. Дэйни вовсе не идеализировала свою подругу; однако прежде Ланнона не пыталась посягать на то, что принадлежало внучке Архимага или Джеллин, да и на то, на что они положили глаз, как на объект перспективного приобретения.
Хотя невесту эскеланского принца сильно разозлило, что Ланнона то и дело искоса бросает на её жениха двусмысленные взгляды, Дэйни всё же постаралась сдержать свою ярость настолько, чтобы она не отразилась на её лице; но, увы, это не решило неожиданной проблемы.
– Прелестное платье, – одобрила Ланнона, когда Дэйни привела подруг в свою комнату, чтобы продемонстрировать им свой свадебный наряд. – Однако главным украшением женщины, конечно, должен стать влюблённый в неё мужчина…
– А чем больше украшений, тем лучше! Как у тебя, дорогая Ланни! – язвительно поддела её Джеллин; и она, и Дэйни нередко прохаживались по поводу многочисленных любовных связей Ланноны, которая не только не обижалась на их колкости, но, похоже, наоборот, испытывала некую извращённую гордость.
– Вы пока ничего в этом не понимаете, дорогие девочки, – с едва уловимым оттенком снисходительности отозвалась Ланнона. – Все воображают, что я мучаю мужчин. Но почему-то никто не задумывается о том, насколько счастливыми они бывают в моих объятиях…
– Без интимных подробностей, пожалуйста, дорогая Ланни, – неприязненно нахмурилась Дэйни. – Нам с Джелли это не интересно.
– Ты уверена? – с непередаваемым выражением переспросила Ланнона. – А напрасно, Дэйни: уж твоего-то жениха, не сомневаюсь, это крайне заинтересовало бы!
– Ланни, – в голосе внучки Льювина прозвучала невольная угроза. – Оставь в покое моего жениха, не то я за себя не ручаюсь!
Ещё надеясь избежать яростной вспышки, Дэйни машинально взяла в руку три грецких ореха, на золочёной скорлупе которых были вырезаны причудливые вензеля из переплетённых рун, и принялась нервно катать орехи по столу.
– Ах, перестаньте вы, – Джеллин также внесла свою лепту в восстановление мирных взаимоотношений, хотя по специальности и являлась боевым магом. – Подумайте, ну из-за чего вы ссоритесь?!
– Золотые слова, Джелли! – подхватила «Мечта любовника» и вкрадчивым тоном обратилась к внучке Архимага. – Я вовсе не стремлюсь отнять у тебя твоего милого, крошка, а тем более подвергать этого очаровательного юношу тем испытаниям, через которые другие, между прочим, рвутся пройти добровольно. Я лишь прошу его у тебя на одну-две ночи – заодно он попрактикуется перед тем, как приступить к исполнению супружеских обязанностей.
Кровь бросилась в лицо Дэйни. Такой наглости, такого неприкрытого, циничного бесстыдства она никак не ожидала от Ланноны, которую считала своей подругой, несмотря на все те мерзкие слухи, которые ходили об этой волшебнице.
– Шлюха! – не владея собой, Дэйни инстинктивно швырнула золочёные орехи в лицо зарвавшейся сладострастницы, а затем дала ей пощёчину.
Джеллин бросилась между ними; но, увы, есть вещи и события, повернуть которые вспять если и не является деянием абсолютно невозможным, то всё же крайне затруднительно, даже для магов высшей категории.
– Ты пожалеешь об этом, Дэйни, – с мягкой вкрадчивостью хищницы, готовящейся к нападению, произнесла Ланнона и направилась к двери.
– О чём, дорогая Ланни? – ехидно вопросила внучка Льювина, ярость которой, хоть и воплотилась в конкретном враждебном действии, ещё бурлила, словно закипевшая вода. – О том, что я отклонила твоё лестное предложение передать тебе моего жениха во временное пользование – или о самой форме моего ответа?
– Обо всём, дорогая Дэйни, – приглушённо донеслось из коридора.
Наследница могущественных магов демонстративно расхохоталась в ответ на неоригинальную угрозу бывшей подруги.
* * * * *
…Ещё не рассвело – дремотный полусумрак ещё окутывает Каэр Лью-Вэйл и его окрестности; в тишине леса звонко раздаются голоса птиц, да порой шелестит в траве ёжик, да сухие ветки иногда хрустят под ногами – вот и все звуки. Лепестки спящих цветов покрыты крупными каплями, похожими на слезинки; вскоре башмаки и чулки Ульва насквозь промокли от росы. Зачем он так упорно идёт вперёд?..
За толстыми стволами деревьев мелькнула небольшая поляна; оттуда внезапно донёсся девичий голос, при звуках которого сердце Ульва невольно затрепетало.
– Что это за варево, Гвэйн? – задорно спрашивала Дэйни.
Ульв, притаившись за дубом, о почтенном возрасте которого недвусмысленно свидетельствовала толщина ствола, быстро оглядел поляну и обнаружил, что действующих лиц на ней находилось трое. Впрочем, с полным основанием в настоящий момент действующим можно было назвать лишь Гвэйнира, который размеренно помешивал в котле некое зелье. По дальней опушке поляны с видом фланирующего бездельника прогуливался Диниш; Ульв поморщился с ревнивой досадой. Дэйни со странной гримасой присматривалась к содержимому котла, словно ожидая, как оттуда вынырнет золотая рыбка, или выплеснутся три капли мудрости и поэзии, или произойдёт другое чудо, противоречащее законам повседневной реальности. Под котлом деловито потрескивало пламя небольшого костра.
– Дедушкин коктейль, что ж ещё? – буркнул в ответ Ворон. – Неужели ты принимаешь меня за какого-нибудь ядоварителя?
Дэйни старательно принюхалась. Скептическое выражение на её лице стало после этого совершенно определённым.
– Ты прочёл рецепт коктейля в бабушкиной записной книжке? – уточнила она.
– Угу, – казалось, Гвэйнир целиком поглощён ожиданием некоего знака, который свидетельствовал бы о полной готовности содержимого котла.
– Не хотелось бы тебя огорчать, братец, но придётся это вылить, если только ты не хочешь, чтобы все наши гости влюбились в кого ни попадя, – покачала головой девушка. – Ты перепутал «коктейль Ордэйла» и «Любовный хмель» – они записаны на одной странице. Эй, Дин! – окликнула она эльфийского филида.
Тот немедленно поспешил на её зов – с такой скоростью, будто Дэйни нуждалась в защите от окруживших её врагов.
– Дин, как тебе не стыдно! – укоризненно заявила девушка. – Ты-то прекрасно знаешь, что Гвэйн перепутал рецепты – и ничего ему не сказал?!
– Ещё бы, аромат и вкус «Любовного хмеля» способны позабыть лишь немногие, – отозвался он. – Ты, видимо, помнишь только аромат этого напитка, который мы когда-то варили вместе с тобой – а я помню и его вкус так хорошо, словно только что отведал!..
…С мучительным ощущением, будто он стремительно падает в бездонную пропасть, Ульв проснулся – и только тогда осознал, что всё виденное было лишь сном. Всю ночь накануне дня свадьбы он не мог сомкнуть глаз от нетерпеливого волнения и задремал только на рассвете. Странный сон оставил в душе Ульва неприятный осадок – точно крыльями зловещей ночной птицы его коснулось некое тёмное предчувствие …
Однако стоило бывшему менестрелю увидеть свою невесту, как все его мрачные мысли и тревоги тотчас развеялись, как туман под лучами солнца. Церемония бракосочетания состоялась под открытым небом неподалёку от замка Каэр Лью-Вэйл, главного здания в архитектурно-парковом комплексе владений Архимага.
Льювин, в парадной мантии, сверкающей и переливающейся в лучах полуденного солнца подобно снегу на горных вершинах, вложил руку внучки в руку некоронованного эскеланского государя и подчёркнуто торжественно изрёк:
– Итак, лорд Ульв, законный король Эскелана, с одобрения родичей и согласия самой леди Меллидэн, я, Архимаг Льювин, вручаю её тебе как законную супругу и королеву. Отдаю тебе самое драгоценное из всех моих сокровищ, – уточнил волшебник тоном, в котором смешались естественная гордость любящего деда за свою внучку, беспокойство за её будущую судьбу, а также эгоистическое сожаление о необходимости доверить заботу о своём дорогом дитяти другому человеку. – Ни одна из тех магических штуковин, что приводят людей в суеверный трепет, не стоят ума, сердца и красоты моей девочки, моей внучки и любимой ученицы, дочери моего единственного сына Фьонна. Но будь она моей собственной дочерью, она не могла бы стать мне дороже! – в уголках глаз Льювина блеснули непритворные слёзы, однако волшебник продолжал свою речь, которая не была заготовлена заранее, но являлась мгновенной импровизацией. – Люби же и почитай свою королеву, государь Ульв! Иначе…
Выражение лица Льювина стало суровым и строгим: Архимаг, несомненно, в порыве ораторского увлечения вознамерился подробно перечислить те ужасные кары, кои обрушатся на голову супруга Дэйни, буде он окажется недостоин своего безмерного счастья. Но Дэйни, состроив недовольную гримаску, торопливо шепнула что-то на ухо деду, и Льювин, немедленно возвратив своему лицу приветливое выражение, на миг покинувшее подвижную физиономию Архимага, отеческим тоном резюмировал:
– Собственно, это я так сказал, для порядка, дорогой мой внук Ульв. Что там ещё следует? А! – вернувшись к прежнему торжественному тону, Льювин напутствовал молодожёнов избитой, но оттого не утратившей смысла формулой семейного счастья. – Живите в любви и согласии, как и подобает мужу и жене, и да благословит вас Создатель!
Архимаг отступил в сторону с видом человека, хорошо выполнившего ответственную миссию.
– Дед! Согласно ритуалу, требуется ещё благословение от тебя лично, как от главы клана и Верховного Волшебника! – напомнила Дэйни. – Как ты рассеян сегодня!
– Это потому, что я не выспался, – обиженно буркнул Льювин. – Не спал, понимаешь, переживал за тебя… за вас… Благословляю вас, дети мои! Всё, или я опять что-то позабыл?.. Не так часто мне приходилось соединять судьбы влюблённых законными узами, а уж сам я женился и того реже, чтобы помнить всё до мельчайших подробностей!
Вэйлинди, которая стояла рядом, смущённо улыбнулась.
– Всё, – подтвердила Дэйни и тут же на всякий случай кратко изложила основные пункты увеселительной программы, – дальше следуют ратные игрища, пир и танцы в сумерках при свете костра.
– Слава Создателю! – обрадовался Архимаг. – Теперь, когда с формальностями покончено, можно мне наконец избавиться от этого балахона, – и с этими слова Льювин проворно стряхнул с плеч белую мантию, под которой на волшебнике был надет модный костюм его любимого зелёного цвета.
Впрочем, Архимаг всегда был одет по последней моде, ибо он во многом и определял её, сам о том нимало не заботясь. Все неспешно направились в сторону большой площадки, оборудованной для турнирных игрищ. Дэйни, заметив Диниша в свите Короля и Королевы Эльфов, вдруг на мгновение нахмурилась. Эльфийский филид, облачённый в сверкающие серебристые парчовые одежды, увенчанный своей знаменитой неподражаемой диадемой, зачем-то вплёл в прядь волос у левого виска изумрудно-зелёную ленту внучки Архимага. Зачем он это сделал – Ульву это будет неприятно, с раздражением подумала Дэйни.
Братья, как всегда, без лишних вопросов откликнулись на просьбу сестры – ненадолго отвлечь внимание её супруга. Под предлогом того, что они хотят показать ему последние новинки своего вооружения, Эртхелер, блистающий белоснежным плащом, и Гвэйнир, в наряде из льорк-даррского пурпура, почти насильно увлекли Ульва в сторону от Дэйни, таким образом предоставив сестре некоторую свободу действий.
Дэйни торопливо приблизилась к Динишу и ухватила эльфа за рукав.
– Верни мою ленту, Дин! – потребовала девушка.
Тот хитро прищурился.
– Возьми, моя королева, – почтительно произнёс он и насмешливо добавил. – Если сумеешь.
Он ловко выдернул зелёную ленточку, вплетённую в одну из его платиновых прядей. Дэйни нетерпеливо протянула руку, желая поскорее забрать это безмолвное напоминание о легкомысленных юношеских проделках, пока Ульв ничего не заметил, но лента вдруг исчезла. Диниш как ни в чём не бывало вертел в пальцах крохотный букетик фиалок, а потом прикрепил к своей одежде.
– Дин, не зли меня, – строго сказала внучка Льювина. – Верни мою ленту!
– А зачем она тебе? Если ты печёшься о приличиях – странно, правда, с чего бы это вдруг – то они будут соблюдены. Смотри, – эльф двумя пальцами подхватил крохотный букет.
Между пальцами Диниша вспыхнули язычки пламени, и лёгкая золотистая зола призрачным облачком поднялась в воздух. Когда пламя погасло, эльф снова держал в руках зелёную ленту девушки.
– Последний раз прошу, Диниш – верни мне ленту! – Дэйни даже капризно притопнула ногой, обутой в изящную туфельку на высоком каблуке.
Каблук завяз в земле.
– Отдай эту ленту мне, – Ульв появился рядом так внезапно, что Дэйни вздрогнула от неожиданности, услышав его голос.
– О, принц менестрелей! – Диниш поклонился. – Возьми, если сумеешь.
Ульв, не долго думая, протянул руку к ленте; Диниш чуть разжал пальцы – и с его ладони вспорхнула крохотная птичка в изумрудно-золотистом оперении. Ульв ошалело смотрел на это чудо. Дэйни нахмурилась и отвернулась, вытаскивая из земли увязший каблучок. Колибри несколько раз шустро пронеслась возле самого носа Ульва, словно дразня его; но стоило ему сделать хоть одно движение, как птичка пугливо отшатывалась. Попробуй поймай такую! Покружившись среди ветвей, колибри доверчиво опустилась на вышитый рукав Диниша.
– Ты видел, принц? – эльф улыбался ясной и приветливой улыбкой, но и Дэйни, которая хорошо знала его нрав, и раздосадованный Ульв уже догадывались, что Диниш сейчас выдаст какую-нибудь коварную шуточку. – Запомни хорошенько, что ты видел! Ты, может, думаешь, что навеки поймал красавицу в свои сети, раз она станет твоей сегодня ночью? Так, да не так, принц! Ты знаешь, какой сегодня день? Сегодня Праздник Урожая: так вот, если ты окажешься недостойным её любви, то через год и один день Дэйни вправе уйти от тебя! Но ты ведь, как и полагается барду, сам знаешь древние обычаи?
Лицо Ульва побелело от ярости. Принц-менестрель шагнул к дерзкому эльфу, на ходу выдвигая меч из ножен. Диниш спокойно улыбался, наслаждаясь произведённым эффектом, и не только ни прикоснулся к оружию, но даже не шелохнулся.
– Диниш, вот уж не ожидала от благовоспитанного эльфийского принца, а к тому же ещё и премудрого филида, подобной выходки! – резко сказала Дэйни, осторожно сжимая запястье рассерженного Ульва. – Ну кому сейчас придёт в голову следовать тому обычаю, о котором ты вспомнил? Он же давно мохом зарос, как старый пень!
– Зарос или нет, следуют ему или нет, а только его никто не отменял, Дэйни, – хладнокровно отозвался эльф. – И право же, нечего тут яриться, лорд Ульв, – при этих словах Диниша колибри превратилась в зелёную ленту; эльф внезапно вложил её в руку бывшего менестреля. – Ведь это от тебя зависит, захочет ли Дэйни покинуть тебя или же навсегда останется с тобой.
Дэйни смущённо ковыряла каблуком землю, потом нерешительно подняла глаза на Ульва. Он ждал, что она немедленно скажет: «Не слушай его, он просто так болтает», а потом станет уверять, что никогда его не бросит. Но внучка Льювина молчала, лишь крепче сжала руку Ульва. Бывший менестрель со смешанным чувством удивления и беспокойства видел, как её лицо и уши залились краской.
Ульв мысленно проклинал эльфа, испортившего ему настроение и заронившего в его душу семена сомнений. Но не успел принц Эскелана вслух высказать всё, что думал о Динише, как рядом очутились Король и Королева Эльфов, а также родичи Дэйни, и потащили новобрачных к их почётным местам на трибуне возле ристалищной площадки.
Турнирные состязания на сей раз проводились по расширенной программе. Помимо боя на мечах и копьях, излюбленных Фьонном и его сыновьями видов спорта, и стрельбы из лука, первенство в которой уверенно взяли Диниш и его сородичи-эльфы, игры в честь Праздника Урожая включали бег гномов, фигурный полёт пикси и – гвоздь программы – демонстрацию возможностей боевых искусств без применения оружия.
Ульв даже ощутил лёгкую зависть, вообще-то ему несвойственную, когда наблюдал за чёткими, выверенными движениями Эртха и эльфийского филида, сошедшихся в странном поединке, перед которым они всё оружие оставили за пределами очерченного на земле круга. Согласно правилам, побеждённым признавался тот, кто по истечении определённого времени хотя бы наступит на линию, обозначившую границу «поля битвы»; однако верх не взял никто – может быть, потому что оба в равной мере владели боевыми искусствами, а может, и потому, что были назваными братьями. Тем не менее поединок произвёл впечатление не на одного только Ульва. В свите Сигрэйн, тётки Гвэйнира и Дэйни, находилось несколько полуцивилизованных орков, поступивших на службу к её мужу, дракону Гвейфу. Орки, индивидуумы довольно суеверные и грубые, вообразили, что чудеса рукопашного боя, продемонстрированные волшебником и эльфом, ни что иное, как магическая иллюзия. Погалдев немного, зеленокожие парни вытолкнули вперёд одного, довольно мощного представителя своей породы, который заявил, что не прочь бы на себе испытать, что это за «эльфийские боевые искусства». Увы, тени недоверия и неприязни, издавна пролегавшие между расами эльфов и орков, никак не желали рассеяться окончательно.
Диниш нисколько не смутился.
– Можешь прихватить своих приятелей, Фумук – это будет зрелищнее и поучительнее, – спокойно предложил он и язвительно добавил. – В наших балладах поётся, что иначе как десять против одного орки против Перворождённых никогда и не выходили.
– Ну, это ты загнул лишнего, Дын, – обиженно протянул Фумук, подбадриваемый энергичными кивками и эмоциональными возгласами соплеменников (вроде: «Угу», «Басни» и так далее).
– Ладно, ладно, не будем спорить, чтобы не раздувать расовую рознь, – махнул рукой эльф и не без ехидства прибавил. – А всё-таки я хорошо помню из своих прежних рождений, что именно так и бывало; да и стали бы наши сказители врать, когда у нас в крови аллергия на ложь!
Дальше события развивались очень быстро. Диниш с бесстрастием и виртуозностью настоящего мастера обрабатывал кривовато скроенные и крепко сшитые орочьи мордовороты; вскоре, однако, выдохшиеся орки сами запросили пощады. Эльфийский филид, дав «добро» на орочью капитуляцию, принялся врачевать разбитые носы и синяки, которыми он сам и разукрасил зеленокожее воинство.
– Ох, и где ж ты обучился так лихо драться, мастер Дын? – потирая подбитый глаз, жалобно рыкнул Фумук. – Всё-таки опасный вы народ, эльфы!
– Спасибо за комплимент, почтенный Фумук, – отозвался Диниш. – Этим приёмам меня обучили люди из страны Эннан, что находится далеко-далеко на востоке.
Во время пира, последовавшего за ратными и мирными игрищами, снова приключилась крайне досадная, хоть и мелкая на первый взгляд неприятность. Женщины и девушки по очереди заводили песни с пожеланиями новобрачным счастья, славящие красоту невесты и доблесть жениха; но вдруг зазвучали слова, совершенно не подходящие на свадьбе:
Любезный супруг неверный,
Двери открой благоверной:
Пусть поплачет, пусть полюбуется,
Как любимый с другою милуется…
– Ланнона! – резко вскочив с места, гневно воскликнула новобрачная. – А ну замолчи, бесстыдница!
– А ты попробуй заткнуть мне рот! – огрызнулась в ответ бывшая подруга, которая сидела за дальним концом пиршественного стола.
Ульв попытался удержать Дэйни, которая рванулась с места – очевидно, собираясь последовать ехидному совету Ланноны; однако та, оценив серьёзность намерений внучки Льювина, почти мгновенно превратилась в сороку и скрылась за ближайшими деревьями. Дэйни сидела, сердито надувшись, вплоть до конца пира, когда новобрачным подали большой кубок, до краёв наполненный золотистым напитком. Вздохнув, внучка Льювина дёрнула своего новоиспечённого супруга за рукав, давая понять, что от него требуется встать с места.
– Пей, не бойся, – шепнула она Ульву. – И не забудь мне оставить, – с беспокойством добавила она, когда днище кубка стало подниматься вверх.
Проглотив свою порцию, Дэйни сразу повеселела: ещё бы, ведь новобрачным подали не какое-нибудь любовное пойло, в котором и необходимости не было, а знаменитый «коктейль Ордэйла», собственноручно изготовленный Архимагом Льювином! Долгий поцелуй, которым обменялись молодые супруги, и вовсе заставил их позабыть обо всех мелких неприятностях.
Дальше следовала церемония вручения подарков, которая также поспособствовала благодушному настроению Дэйни. Особенно порадовал её подарок Диниша. Вручив новобрачным два больших прозрачных ларца, в которых находилось по ажурному венцу, эльфийский филид произнёс краткую поздравительную речь, а затем сказал:
– А это лично тебе, Дэйни, – и протянул новобрачной большую корзинку, к ручке которой зелёной лентой была привязана крохотная открытка в виде обрамлённого цветочным венком сердца.
Внутри орнаментально-растительной рамки огненно-золотыми рунами было выведено «Королеве-фее с наилучшими пожеланиями от …»; руны, составляющие имя эльфа, как всегда, насмешливо расплывались перед взором непосвящённых.
– Спасибо, Дин! – не смущаясь под ревнивым взором новоиспечённого супруга, внучка Архимага чмокнула эльфийского филида в щёку, а затем поцеловала в губы.
– Ты можешь прямо сейчас открыть корзинку, Дэйни, – предложил Диниш, видя, что девушка с нескрываемым любопытством со всех сторон осматривает плетёное вместилище таинственного подарка. – Поверь, это не превратится в жухлую траву или клочки грязных прошлогодних газет, – эльф иронично прищурился и изящным движением руки сам откинул крышку корзинки.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Дэйни, заглянув внутрь.
В корзинке сидел чёрный щенок спаниеля. При виде особы, которая отныне становилась его хозяйкой, пёсик радостно залаял и энергично замахал коротким обрубком хвоста. Дэйни извлекла собаку из корзинки и принялась тормошить и рассматривать нового питомца; выражение лица у супруги эскеланского принца при этом было почти такое же, как у ребёнка, любующегося новой игрушкой.
Щенок радостно повизгивал и лизал руки хозяйки длинным розовым язычком. Аккуратно расчёсанная шёрстка собаки шелковисто поблёскивала на свету. Шею животного охватывал серебряный ошейник, к которому были прикреплены крохотные серебряные колокольчики; при малейшем движении собаки слышался их нежный мелодичный перезвон.
По ошейнику протянулась надпись: «Всецело преданный своей королеве …» – это было написано на общепонятном языке – а дальше шли ежесекундно меняющие очертания эльфийские руны. Ульв предположил, что по-эльфийски значится имя: вот только чьё именно, дарителя или собаки, оставалось загадкой.
Услышав, что спаниеля зовут Фью-Гав, бывший менестрель невольно поморщился. Первая часть этого странного прозвища вызывала ассоциации с миром пернатых; кроме того, само сочетание «Фью» и «Гав» представлялось Ульву не слишком удобопроизносимым. По его мнению, трудно измыслить более нелепое прозвище для животного; однако Дэйни пришла в восторг от оригинальности собачьего имени. Внучка Архимага быстро решила проблему зубодробительного звукосочетания: она стала называть своего четвероногого питомца то «Фью», то «Гав» – видимо, в зависимости от настроения (как своего собственного, так и собачьего).
После вручения подарков начались танцы. Новобрачная танцевала по очереди то со своим супругом, то с отцом, то с дедом, то с братьями, и даже с Королём Эльфов и Динишем.
Хотя летом дни долгие, как-то незаметно подкрались вечерние сумерки, и тогда на деревьях, таинственной стеной окружающих просторный луг перед замком, зажглись многочисленные фонарики: разноцветные отсветы сыпались на траву, плавно кружились по ней, словно они тоже исполняли свой собственный танец. Бархатная темнота ночного неба, украсившаяся бесчисленными звёздами, сейчас казалась мягким пологом, надёжно отгородившим сегодняшнее веселье от неизвестности грядущего.
Наконец, по древней традиции, в завершение праздника Дэйни танцевала одна; пёстрые пятна света, кружащиеся под её ногами, превращались в огромных ярких бабочек, которые образовывали в воздухе хороводы причудливой формы – словно движущиеся орнаменты или книжные миниатюры и заставки. Зелёное шёлковое платье послушно струилось вокруг гибкого стройного стана девушки; Дэйни одним движением сорвала со своей головы заколку в виде стрекозы, удерживавшую высокую причёску, и поток длинных каштановых волос взметнулся вольной волной, огненно сверкнувшей в отблесках света. Стрекоза-заколка легко вспорхнула, точно живая, с ладони  молодой волшебницы, и ворвалась в хоровод бабочек, разбивая его отточенный ритм…
Дэйни хлопнула в ладоши – и стрекоза послушно опустилась на волосы волшебницы. Но теперь «лапки» заколки лишь удерживали медно-каштановую волну на макушке, чтобы волосы не падали на лицо; пышные пряди свободно рассыпались по плечам и спине девушки. Танец окончился; Дэйни, стоя в центре лужайки, протянула руки к Ульву, этим красноречивым жестом подзывая его к себе. Он подошёл к ней и подхватил её на руки…
…Когда за ними закрылись двери, Ульв, усадив свою королеву в кресло, сел на ковре у её ног, и, обняв её колени, нежно шепнул:
– Ты устала, любовь моя? Позволь, я помогу тебе раздеться…
– Да, да, конечно, любимый, – тихо отозвалась она.
Он расстегнул её туфли, стянул со стройных девичьих ног ажурные чулки и на мгновение прижался щекой к нежной гладкой коже чуть ниже колена; потом порывисто поднялся на ноги и притянул Дэйни к себе.
– Ты ведь сегодня не ускользнёшь от меня, как тогда?.. – с оттенком беспокойства ласково прошептал он между страстными поцелуями.
Она тихонько рассмеялась и отрицательно тряхнула головой.
* * * * *
– Я хочу кое-что показать тебе, – сказала Дэйни Ульву утром после завтрака. – Подожди меня пару минут, я сейчас.
Она закрылась в спальне, а когда вышла оттуда, наряд её живо напомнил принцу-менестрелю женщин его родного края. Добиться подобного эффекта волшебнице удалось нехитрым способом, известным большинству женщин – несколько характерных деталей существенно преобразили её облик. Поверх платья из голубой парчи она надела пояс из серебряных пластинок, к которому прицепила связку разнокалиберных ключей, из тех, которые ничего не отпирают, ибо их дверные замки давно сданы в переплавку; волосы Дэйни заплела в косу, которую уложила вокруг головы, а сверху повязала белый платок, какие носили замужние женщины не только во многих частях Срединного Мира, но и в Брене, соседнем с Эскеланом королевстве.
Молодые супруги вдвоём поднялись по винтовой лестнице в просторную комнату под самой крышей юго-западной угловой башни Каэр Лью-Вэйл. Обстановка, в отличие от остальных помещений замка, виденных Ульвом прежде, отличалась крайней простотой и живописной небрежностью: пара длинных лавок вдоль стен, большой письменный стол, кресло с подлокотниками в виде кошачьих лап, небольшой сундук в углу, но главное – несколько беспорядочно расставленных мольбертов и куча картин и набросков. Картины висели по стенам (нередко с заметным креном набок, а то и по диагональной оси), стояли изнанкой наружу по углам комнаты и в оконных нишах, лежали большими стопками прямо на полу…
– Это всё ты нарисовала? – непритворно поразился Ульв, окинув взором своеобразный интерьер, который не оставлял места для сомнений относительно назначения данного помещения.
– Нет, конечно, что ты, милый! – засмеялась она. – В основном это коллекция, которую собрали мы с Эртхом. Вот те морские батальные сцены – это наброски Эртха, и вон те летящие валькирии, и вон та обомшелая крепость. А это, – Дэйни с чуть смущённым видом указала на причудливое полотно (в Срединном Мире подобному стилю изображения предстояло прославиться под именем сюрреализма), – это я забавлялась от скуки.
Ульв подошёл поближе к странной художественной композиции, на первый взгляд кажущейся нелепой – и почти тотчас завораживающей каким-то иррациональным магическим смыслом. За отблесками костра танцевала девушка, разметавшиеся волосы которой тоже были живым огнём, пляшущим в едином ритме с нею; изображение костра и танцовщицы занимало, однако, лишь незначительную часть холста. Огромные облака на лазурном фоне неба главенствовали в картине; и облака эти были глазами, чей чуть усталый, полный спокойной мудрости взор смотрел вдаль – словно в душу того, кто остановится перед странным полотном. Ульв так и застыл на месте, ощутив нечто вроде суеверного содрогания – «небесные» глаза живо напомнили ему мастера Элина, его былого наставника…
– Собственно, это так, небольшая разминка, – вернул Ульва к действительности бодрый голос Дэйни. – А показать я тебе хотела вот что, – и она одним движением сорвала кусок белой льняной ткани с большой картины, стоявшей на мольберте у стены меж двух высоких окон.
На этой картине в традиционной реалистической манере был изображён пейзаж: изломанная береговая линия фьорда, море, подёрнутое рябью волн, тёмная зелень соснового леса на склонах дальних гор, едва намеченные группы домов – разбросанных по берегу поместий и селений… Ульв тотчас узнал места, где родился и провёл детство.
– Откуда… – начал он, обернувшись к Дэйни, и осёкся.
На какое-то мгновение ему сделалось не по себе. Минувшей ночью он совсем забыл, что девушка, ставшая его женой – девушка из сна – что она из рода магов, которые непостижимым образом способны совершать многое, недоступное ему. Ночью, когда она и он лежали в одной постели, он чувствовал себя уверенно, инициатива принадлежала ему; но теперь Мир, полный волшебства, снова становился зыбким, а его душа, его мысли и надежды – словом, то, что составляет человеческое «Я» – в любой момент может лишиться того жалкого, в сущности, покрова, которым людям свойственно защищать это «Я» от внешних угроз, воображаемых и подлинных…
Дэйни явственно ощутила суть смутных переживаний Ульва.
– Не всё так ужасно, милый, – она подошла к нему и сзади обняла его за плечи. – Ну почему тебя так напрягает, что я… да и все мы, многое можем узнать без лишних слов? По-моему, это очень удобно и должно способствовать взаимопониманию! Между прочим, в устной беседе далеко не всегда удаётся понять друг друга так же хорошо, как на мысленном уровне общения! И потом – когда я рисовала эту картинку, я ещё и понятия не имела, что ты там родился, – она прижалась щекой к щеке мужа. – Просто так, пришла фантазия… Я тогда, можно сказать, ничего о тебе не знала, если не считать очень туманного сна, который я расценила как своёго рода намёк… Судьбы, пожалуй. Ульв, ну пожалуйста, не молчи ты с этаким скорбно-суровым выражением лица! – капризно и в то же время жалобно попросила Дэйни. – Мне от этого становится ужасно неуютно, – добавила она обиженным тоном человека, несправедливо заподозренного в особо зловредных кознях.
– Мне тоже, – нехотя признался он. – В твоих сверхспособностях, да и всех твоих родичей тоже, есть нечто пугающее…
– Это тебе так кажется вследствие дурацких суеверий, распространённых в Срединном Мире и искажающих самую суть представлений о магии, – уверенно возразила внучка Льювина. – Тебе становится страшно, потому что ты не понимаешь толком, что такое магия. Я, правда, не очень хорошо умею объяснять, но я попробую. Вот, например, как мы с тобой встретились? Ведь это чем-то похоже на старинные легенды, правда? В Срединном Мире они чаще остаются лишь красивыми сказками, пробуждающими в людях непонятную тоску, но в Мире Волшебства может ожить любая легенда, даже такая, которая вроде бы давно увяла и засохла. Когда я увидела тот сон, мне вдруг захотелось стать героиней такой легенды. Или баллады, – добавила она с улыбкой, когда Ульв накрыл тёплыми ладонями её руки, всё ещё лежащие на его плечах.
– Так значит, это всё ты наколдовала? – уже без выраженного негативизма по отношению к магии уточнил он.
– Нет. Конечно, нет! Не я – мы. Ты и я. Ты ведь в глубине души тоже мечтал о сказке, хотя и считал, что это глупо? Но если бы ты не верил в саму возможность чуда, ты даже не заметил бы ту старую прямую дорогу, на которой мы с тобой и повстречались! Неужели ты ещё не понял, милый? Мир Волшебства – он прежде всего в нас, а потом уже вокруг. Магия есть и в тебе, хоть ты привык её не замечать и не верить в неё; но она-то всё равно есть, она живёт, веришь ты в неё или нет!
Ульв снова вспомнил мастера Элина, который напутствовал его таинственными словами, что «огонь всегда горит в душе истинного мастера», и, чтобы видеть свет этого пламени, вовсе не нужно зажигать свечи или разводить костёр.
– Взгляни вон на те холмы, – Дэйни указала рукой на едва намеченные возвышенности на картине. – За ними всегда будет что-то новое, пока ты этого ждёшь. И мы с тобой можем побывать там, если ты захочешь. Мы вернёмся быстро, никто не заметит нашего отсутствия, – предупредила она его вопрос. – Разве что Эртх – он частенько бывает в нашей мастерской, но он попусту переполох поднимать не станет.
Яростный задор охватил Ульва. Он ухватил Дэйни в объятия и впился поцелуем в насмешливые губы, в который раз с детской непосредственностью бросающие ему вызов, а потом, крепко сжимая в своих руках её руки, решительно произнёс:
– Идём, моя королева. За тобой я готов идти хоть навстречу гибели…
– Тсс! – она зажала ему рот рукой. – Не говори и не думай таких вещей, Ульв! Сохрани нас Создатель! Вспомни, что я говорила тебе про внутреннюю магию, милый! Стать реальностью может и зло, о котором мы неосторожно подумали… – она быстро сплела пальцы правой руки в охранительном жесте. – Да, запомни, Ульв: ни во что не вмешивайся, когда мы будем там! Данный способ перемещения между Мирами, – Дэйни кивнула в сторону картины, – несколько… в общем, имеет ряд ограничений. Его главное преимущество в том, что перемещение в обоих направлениях происходит быстро; но усовершенствование в чём-то одном порой достигается за счёт других показателей.
Волшебница несколько раз медленно провела правой ладонью над поверхностью картины. Белая звёздочка в глубине чёрного перстня так и заискрилась. Живописное полотно внезапно расширилось до размеров комнаты; рама превратилась в своего рода ворота, за которыми и впрямь расстилались берега Хельгеланда. Ульв не верил своим глазам.
– Помни же: ни во что не вмешивайся! – повторила Дэйни, сжав его руку. – Неприятности – это такая вещь, которая липнет к необдуманным поступкам, как мухи на мёд.
Крепко держась за руки, Ульв и Дэйни перешагнули через край рамки – и очутились на скалистом берегу фьорда. Справа виднелось селение, слева поодаль на выступе скалы возвышался, точно воинственный князь среди подданных, древний замок с приземистыми квадратными башнями.
Ульв узнавал памятные с детства места; с замирающим сердцем он отыскал взглядом дом, в котором родится, кузницу своего отца… Сладкий дым самых незамутнённых, самых чистых воспоминаний!.. Но теперь – зачем ему теперь идти туда?.. В отцовском доме давно обосновался Халвард, младший брат отца, с которым непутёвый племянник не слишком ладил в то время, когда ещё не оставил родной кров окончательно, отправившись на поиски лучшей доли. Халвард немного злорадствовал, когда беспокойный племянник, попутешествовав несколько лет, кружным путём вернулся в родные края, где поступил на службу к могущественному ярлу Асбьёрну; однако, к величайшему удовольствию дяди, Ульв на отцовское наследство сильно не претендовал, так как поселился в замке ярла, расположенном по соседству.
Но племянник никогда не отказывался от наследства официально, а потому дядя вовсе не стал горевать, когда в свите недавно вернувшегося на родину изгнанника-ярла, получившего прощение конунга, не обнаружилось беспутного Торвальдова сынка. Халвард, у которого было трое сыновей, давно уж привык считать двор покойного брата своей собственностью. Помилуй, Господи, этого беспутного шалопая Ульва – а всё же пускай он шляется где-нибудь подальше!..
Молодой человек отлично знал, каковы подлинные родственные чувства к нему дядюшки и двоюродных братьев – а потому, когда Дэйни спросила его, куда он хочет направиться, он не колеблясь указал в сторону замка. Ему хотелось узнать что-нибудь о судьбе своих прежних товарищей, а не любоваться тем, как дядюшка хозяйничает там, где некогда распоряжались родители Ульва.
Бывший менестрель и его жена-волшебница шли по широкой дороге, на которой народу было немало, причём большинство направлялось к замку. Ульва и его спутницу никто словно не замечал, хотя среди пешеходов и немногочисленных всадников попадались и те, кого он знавал в прежнее время. То было следствием особого магического эффекта, делавшего молодых супругов невидимыми для окружающих; впрочем, Ульву это было всё равно.
Из доносившегося разговора шедших впереди людей он узнал, что ярл Асбьёрн, недавно вернувшийся на родину, погиб на поединке с одним из своих недругов, не пожелавшим решить застарелую распрю миром. Владения Асбьёрна, у которого не было детей, перешли к Тургильсу, его брату. Активное движение народа в сторону замка было вызвано жаждой зрелищ – сегодня должна была состояться казнь человека из свиты ярла, застигнутого за прелюбодеянием с супругой одного зажиточного бонда , молочного брата ярла Тургильса.
На небольшой площади перед замком со скучающим видом уже топтался сам ярл, которому не терпелось поскорее сесть на коня и отправиться к соседу, с дочерью которого он обручился на днях. Был тут и монах, брат Торвальд, которому надлежало дать последнее христианское напутствие осуждённому; достойный служитель божий то и дело сокрушённо вздыхал, и, зная его добросердечие, справедливо было предположить, что он искренне печалится о бедной душе злополучного грешника, а также и о предстоящем бедолаге позорном конце земного пути.
Когда основная масса жадного до жестоких зрелищ народа подтянулась к месту свершения правосудия, воины ярла вывели осуждённого. Увидев его, Ульв сдавленно охнул, мгновенно вспомнив предсказание ведьмы из Придейна.
Понурый вид Хавбора явственно свидетельствовал о состоянии подавленной беспросветности,  в которое была погружена его грешная душа. Торвальд, привычно теребя чётки, забормотал обычные в подобных случаях увещания и напутствия, однако злополучный прелюбодей сделал попытку кинуться к ногам ярла, дабы униженно молить о помиловании. Осуждённого удержали воины, в глубине души возмущённые явными признаками малодушия и трусости субъекта, которому они так и не простили, что по его вине Ульв, их задушевный приятель и добрый весельчак, был вынужден бежать неведомо куда.
Сам Тургильс торопливо отпрянул от Хавбора, досадуя, что этот никчёмный тип не в состоянии хоть в последние минуты своей жизни проявить выдержку, приличествующую мужчине. Ну не может он его помиловать, сам бы должен понимать! Соображать надо было раньше и не лезть в постель к жене Ивара, молочного брата Тургильса! Если б мужем распутницы был кто-то другой, можно было бы как-то выкрутиться, спасти дуралея Хавбора от железных лап правосудия: но Тургильс никак не мог отказать Ивару, приятелю своих детских лет, в такой малости, как наказание пойманного на месте преступления прелюбодея. Ох, и дурак же этот Хавбор – помилуй, Господи, его горемычную душу! Это надо же так влипнуть, и отчего?! По собственной же глупости! Можно подумать, других баб на свете нет!
Ульв всегда на дух не переносил Хавбора; и всё же зловещая предопределённость судьбы, которую ярко иллюстрировала постигшая былого коллегу-конкурента участь, внезапно вызвала в душе бывшего менестреля яростный протест и негодование. Подобное негодование не так уж редко овладевает мыслящим и чувствующим творением Божиим – человеком; в приступе протеста против ига мифических норн Ульв позабыл о предостережении Дэйни…
Монах, выполнив свой профессиональный долг, отошёл в сторонку от осуждённого, горестно кряхтя и бормоча молитвы. Палач, нетерпеливо прохаживающийся по помосту вокруг приготовленной для преступника петли, повернулся к ярлу, ожидая его знака; тот крайне неохотно кивнул, и воины повлекли осуждённого к роковому помосту.
Далее ход событий странным образом исказился по сравнению с тем, что уже предвкушали все присутствующие. Верёвка, которой предстояло стать орудием казни, внезапно упала на помост, перерубленная незримым клинком, а через мгновение изумлённые и оттого слегка ошалелые зрители увидели богато одетого молодого человека, который появился словно из воздуха и в котором едва ли кто-то узнал бежавшего менестреля-еретика…
– Что ты наделал, Ульв! – отчаянно воскликнула Дэйни, которой не удалось удержать мужа от безрассудного и, в сущности, бесполезного поступка, так как Ульв чересчур стремительно рванулся осуществлять свой неожиданный рыцарственный порыв. – Бежим отсюда скорее!
Волшебница превратилась в лебедь – вероятно, полагая, что в облике этой благородной птицы улепётывать будет удобнее и быстрее. Ульв почувствовал, что он тоже превращается в птицу: шея его вытянулась, тело уменьшилось в размерах, а руки преобразились в пару сильных белых крыльев. Вконец обалдевшие любители зрелищ, ярл, монах, воины, палач и осуждённый, открыв рты, провожали взглядами пару лебедей, пока те не скрылись из виду.
Новый способ перемещения в пространстве показался Ульву даже забавным, хотя ему и не сразу удалось выбрать наиболее подходящий ритм плавных взмахов крыльями. Поначалу полёт бывшего менестреля имел зигзагообразную траекторию, но постепенно, следуя советам Дэйни, а, главное, её примеру, Ульв сумел выйти на прямую воздушную тропу: он лишь сожалел, что на подобной дорожке невозможно в буквально смысле ступать по следам своей возлюбленной – ведь они были невидимыми. Возможно, всё ещё сошло бы с рук безрассудному нарушителю магических запретов; но, как на грех, летящих лебедей заметили двое охотников, весь день проболтавшиеся в лесу без толку…
Резкая боль, раздирающая плечо, вырвала пронзительный крик у лебедя, летевшего позади. Дэйни обернулась к Ульву: в её глазах промелькнул страх, она бросилась к возлюбленному, пытаясь удержать его от падения, подставив ему своё крыло… Ульв ещё успел ужаснуться тому, что он, человек, может умереть в обличье птицы – и всё вокруг померкло…
– Ох, и влетит же тебе, сестрёнка, если дедушка узнает о ваших рискованных экспериментах, – словно сквозь толстую завесу, донёсся до Ульва голос Эртха.
Ответом послужило лишь сдавленное всхлипывание.
– Да не плачь, Дэйни, всё с твоим мужем будет нормально, – уже гораздо мягче произнёс Эртхелер.
Постепенно Ульв приходил в себя. Он чувствовал, как чьи-то руки осторожно касаются его левого плеча; боль заметно утихала, хотя и оставалась ещё довольно сильной. Ульв открыл глаза. Он лежал на полу в той самой комнате, откуда они с Дэйни начали своё неудачное путешествие. Подле Ульва на коленях стоял Эртхелер, который бережно и ловко перевязывал его рану. Дэйни, заплаканная, растрёпанная, сидела рядом на полу, с тревогой глядя на раненого мужа.
– Слава Создателю! – радостно всплеснула она руками, увидев, что Ульв очнулся. – Ну почему, почему ты меня не послушался, любимый, почему?!
Ульв слабо улыбнулся.
– Не сердись, любовь моя, – прошептал он. – Просто я вспомнил слова той ведьмы… «На острие меча», ха-ха… Хавбору она предсказала смерть в петле, а мне – венец короля… Забавно, правда? А ведь на его месте легко мог бы оказаться я… если бы мне везло чуть поменьше…
Выражение тревоги не покидало лица Дэйни. Между тем Эртхелер, закончив перевязку, строго сказал:
– Оба вы хороши! Сколько раз мы тебя предупреждали, Дэйни: брось ты экспериментировать втихомолку, пользуйся нормальными, проторёнными дорогами Междумирья! На этот раз, уж не взыщи, сестрёнка – а я твой опасный живописный «шедевр» заберу!
– Можешь даже сжечь, – решительно отозвалась Дэйни и, низко склонившись над Ульвом, шепнула. – Как ты себя чувствуешь, любимый? Тебе… тебе очень больно?.. – с детским смущением спросила она; на глазах её блестели слёзы.
– Нет, – прошептал Ульв и, стиснув зубы, чтобы не застонать, попытался приподняться на локте.
Дэйни и Эртх бросились его поддерживать; поднявшись на ноги, Ульв сделал пару шагов по комнате. Всё поплыло перед глазами, как в тумане – Ульв пошатнулся, но Дэйни и её брат надёжно поддерживали раненого. Принц-менестрель почти рухнул на скамью у стены и беспомощно опустил голову на колени расстроенной волшебницы.
– Ничего страшного, – уверенно повторил Эртхелер, пощупав пульс пациента. – Минутная слабость: она скоро пройдёт, и ты сможешь подняться, Ульв, – чемпион Мон-Эльвейга по подвигам особо подчеркнул последние слова, очевидно, намереваясь внушить неосторожному зятю непоколебимую веру в то, что силы вот-вот вернутся. – Только на будущее постарайся твёрдо уяснить: предостережения магов – это не шутки. Вообще-то ты, как менестрель, должен бы это знать – ведь в балладах нередко звучит мотив запрета, нарушение которого влечёт крупные неприятности, а то и что-то похуже…
* * * * *
В начале осени Ульв и Дэйни прибыли во Фьеррэ. Их сопровождал Гвэйнир; вскоре же (буквально на следующий день) явились Льювин и Эртхелер.
Древний королевский дворец во Фьеррэ Дэйни сразу не понравился; впрочем, Ульв и сам был не в восторге от этого жилища, которое неуловимо напоминало ему мрачное величие толстостенных соборов Срединного Мира и ту неуютную каменную часовню в Ллихвине, где бывшему менестрелю как-то пришлось около часа покаянно бормотать молитвы, стоя на коленях на холодном полу. Льювин, выслушав нелестные отзывы внучки относительно «королевского сарая», спокойно посоветовал Ульву начать возведение новой резиденции сразу же после тинга, на котором должна была состояться церемония окончательного утверждения претендента на трон в должности короля.
– Да, дворец правителей Эскелана был выстроен на месте, обладающем… гм, не вполне изученными свойствами, – сообщил волшебник. – Известно, что здесь иногда происходили странные явления. Так, в легендах говорится, что Бринех и Тоард, сыновья короля Айланара, однажды исчезли из дворца, а затем неожиданно объявились почти на границе с Бреном. Принцы не сумели внятно объяснить, как они там очутились; молва приписала это колдовским чарам, как водится в подобных случаях. Но есть ведь и другие примеры, которые подтверждают гипотезу относительно аномальных свойств…
– Дед! Лучше уж прямо посоветуй нам прочесть диссертацию Уннвара, сына командора Улльдара, в которой подробнейшим образом изложены результаты весьма остроумного исследования аномальных зон королевства Эскелан, – прервала Дэйни со скучающим видом.
Волшебник пожал плечами.
– Не отрицаю, Уннвар излишне увлёкся терминологией и ономастикой; но в целом его учёный труд не лишён здравых соображений, хотя их не всегда так уж легко разглядеть под толщей удручающей наукообразности, – отозвался Архимаг. – Однако вовсе нет необходимости изучать упомянутую диссертацию, чтобы отыскать клочок земли для королевской резиденции, коей неплохо бы стать архитектурным символом новой эпохи в истории Эскелана. У тебя, Дэйни, я уверен, отлично получится без долгих и нудных раздумий указать подходящее место. Кстати, до тинга ещё несколько дней осталось, так что можно пока и заняться установлением точных координат будущей стройплощадки…
– Стоит ли торопиться? – скептически прервал Ульв. – Ты говоришь о предстоящем тинге, как о пустой формальности: а вдруг мою кандидатуру не утвердят?..
Льювин тяжело вздохнул.
– Видно, зря я провозился, пытаясь вбить в твою голову хоть какие-то представления о том, что такое политика и психология управления, – удручённо констатировал Архимаг. – А ещё, между прочим, существует так называемое коллективное бессознательное – в нём бродит идея о всеобщем благоденствии, которое непременно настанет, стоит взойти на трон королю, располагающему четырьмя великими сокровищами. Есть и ещё кое-какие индивидуальные соображения у каждого из местных лордов: пожалуй, что и те, кто ещё совсем недавно воевал против тебя, скоро явятся как ни в чём не бывало, и заявят, что готовы присягнуть тебе. Успех действует на людей магически, Ульв – а тебя сейчас окутывает ореол удачи, перед лучами которой меркнет тусклое сияние обычных королевских венцов.
Льювин в который раз оказался прав. Даже лорд Дергью, перебежавший на сторону противников Ульва в самый неподходящий момент, через своих родичей, сохранявших нейтралитет, предпринял попытку примириться с удачливым принцем. Ульв, однако, не забыл, как из-за предательства Дергью он проиграл битву у Кэмболлана; Гвэйнир вполне разделял враждебность зятя по отношению к перебежчику, хотя именно поступки Ворона и оказали отрицательное воздействие на выбор злополучным лордом знамён, под коими следовало бы сражаться.
Льювин же высказался следующим образом:
– Месть издавна почитается священной обязанностью личности, претендующей на звание благородной. Только всегда ли подобает превращать месть в самоцель? Когда посягают на наших близких, – глаза Архимага грозно сверкнули при этих словах, – тогда никакая месть не покажется чрезмерной! А в разных мелких случаях возмездие зачастую можно с чистой совестью оставить на усмотрение Создателя – он рано или поздно разберётся с виновными. К примеру, король Эскерро всю свою сознательную жизнь был моим заклятым врагом, но настигшая его кара – дело рук Создателя, а вовсе не моих, – назидательно заключил Льювин.
– А мне почему-то казалось, что Эскерро погиб от рук своих подданных, – возразил Гвэйнир. – По крайней мере, я раньше слышал подобную версию – из твоих же уст, дедушка!
– Лорды были лишь орудием кары в руках Создателя, – пояснил Архимаг, недовольный тем, что внук суётся со своими нелепыми комментариями. – А насчёт Дергью… Верить ему, конечно, нельзя – да и кому из эскеланских лордов можно, если вдуматься?! Пусть себе сидит в своём поместье и не высовывает оттуда носа; может, позже он и сгодится на какую-нибудь должность, где вред, который он теоретически способен нанести, окажется минимальным.
По решению тинга, исподволь подготовленному благодаря неустанной скрытой работе Архимага и его внука Гвэйнира, в день осеннего равноденствия Ульв, сын Торвальда, наследник легендарного принца Эггарта, подавляющим большинством голосов был провозглашён государем Эскелана. Что же касается четырёх великих сокровищ, которые как будто предназначались в придание Дэйни, то они оказались собраны в одном месте лишь на краткое время. Как только Ульв официально воцарился в Эскелане, Льювин и Эртхелер поспешили под благовидными предлогами забрать волшебные котёл и копьё. Вероятно, маги понимали единение четырёх сокровищ в весьма широком смысле, подразумевая под ним отнюдь не пребывание сих легендарных атрибутов власти в одном месте, но скорее в руках членов одного клана. В распоряжении Ульва остались только волшебный меч и камень, который сопроводил процедуру утверждения короля Эскелана торжественной мелодией государственного гимна – эта оригинальная способность камня, вероятно, и послужила причиной, по которой его в незапамятные времена прозвали «Избрание Правителя».
Ульв, имея в виду позицию Архимага и его старшего внука, был несколько удивлён тем, что отец Дэйни не забрал Меч Королей. Государь Эскелана был готов приписать это некоторой рассеянности своего достославного тестя; кроме того, Ульв справедливо полагал, что магистру Фьонну волшебный меч в действительности не больно-то нужен – на недавнем турнире на свадьбе дочери король бывшей Сумеречной долины, уже давно переименованной в Многозвёздную, наглядно продемонстрировал свои таланты во владении обычным оружием. Зрелище впечатляло; кроме того, Гвэйнир неоднократно намекал, что их с Дэйни родитель способен и не на такое. Ульв, хотя вообще-то не отличался легковерностью, не усомнился в том, что его тесть может отбиться от дюжины вооружённых типов одной дубинкой, причём отнюдь не волшебной.
Как бы то ни было, безмятежное романтическое времяпрепровождение медового месяца (если не считать кратковременного визита в Срединный Мир и связанных с ним неприятностей), к глубочайшему сожалению Ульва, кануло в прошлое. Когда-то, будучи менестрелем, молодой человек имел массу свободного времени, которое он затрачивал в основном на абсолютно бесполезные занятия – как, например, ссоры с Хавбором или же любовные похождения, которые волновали кровь, но не душу; теперь же на Ульва обрушилось огромное количество дел, требующих решения – мудрого, справедливого и, как правило, оперативного.
Между тем Архимаг Льювин вскоре после тинга, на котором было принято судьбоносное для Эскелана решение, убыл свои владения, дабы подготовиться к встрече делегаций волшебников из девяти наиболее высокоразвитых Миров Упорядоченного. Практически параллельно в стенах Башни Сервэйна, штаб-квартиры Ордена Мон-Эльвейг, планировалась научно-магическая конференция; Эртхелер уехал к отцу, чтобы помочь ему в подготовке к сему ответственному мероприятию. Гвэйнир, вообще-то достаточно индифферентно относящийся к теоретическим основам практической деятельности мага, тем не менее присоединился к отцу и брату за несколько дней до открытия конференции. Дэйни активно подготавливала доклад, с которым намеревалась выступить перед своими собратьями-магами; но вот незадача – за хлопотами ли, по рассеянности ли, она позабыла заранее предупредить Ульва, что она покинет Фьеррэ на несколько дней. Королева-волшебница спохватилась лишь накануне ответственного мероприятия; и следует отметить, что более неподходящий момент для подобного сообщения отыскать было трудно.
Ульв находился в раздражённом расположении духа: едва он утвердился на троне, как все полезли к нему со своими тяжбами, спорами и просьбами. Между тем он не имел хотя бы общих понятий о большинстве дел, представляемых на его всемилостивейшее рассмотрение.
Попутно в полулиге к северо-западу от Фьеррэ разворачивалась крупнейшая стройка века; Ульв по настоянию Дэйни и при её непосредственном участии осуществлял регулярный контроль над ходом работ по возведению нового замка в стиле, близком к готике Срединного Мира. Место для новой резиденции эскеланских государей указала Дэйни; следуя примеру мифических королев прошлого, она собственноручно очертила территорию под застройку, воспользовавшись для этой цели застёжкой от плаща. Проект новой постройки лично набросал магистр Фьонн.
Новоизбранный король чуть не сбился с ног, тщась везде поспеть и хоть как-то во всём разобраться; а почти все маги, обещавшие ему помощь своими советами, в настоящее время разбрелись по своим углам. Относительно эскеланских лордов Льювин не раз предостерегал мужа своей внучки; да Ульв и сам видел, что не стоит особо ждать от этих типов реальной помощи. Лишь Дэйни, да ещё великан Ферхнэ, проникшийся к бывшему менестрелю безграничной преданностью – лишь они и были достойны доверия нового короля Эскелана; но великан был абсолютно бесполезен в вопросах, связанных с тонкими кознями хитрых подданных, а Дэйни теперь подолгу просиживала над своими мудрёными магическими выкладками, и посоветоваться с ней не всегда находилось время.
Когда Ульв поздно вечером заглядывал в круглый зал, расположенный под самой крышей юго-западной башни и облюбованный королевой для учёных занятий, он заставал одну и ту же картину: Дэйни, сидя за столом, перечитывала свои труды, то и дело внося изменения или же, подперев голову рукой, сосредоточенно смотрела перед собой, мысленно оттачивая умозрительную систему магико-философских построений. Днём же королева часами дрессировала собаку, подаренную Динишем: это невинное обстоятельство будоражило в сердце короля Эскелана неумирающую ревность к эльфийскому филиду.
Ульв с типично мужским эгоизмом не задумывался о том, насколько неуютно чувствует себя Дэйни в старинном дворце эскеланских правителей: те занятия, которые поглощали время волшебницы, в некоторой степени заглушали тоску по родному дому и тем беззаботным дням после свадьбы, о которых вспоминал и Ульв. Тогда он долгими вечерами играл для неё на арфе, а потом…
Именно отсутствие этого «потом» и было в значительной степени причиной раздражения Ульва. Когда он приходил в круглую башню, Дэйни обычно была поглощена своей работой: поэтому она рассеянно кивала «да, да, я скоро приду» – и незаметно для себя просиживала чуть не до утра. Ульв, устав её ждать, или засыпал – тогда ему снились сумбурные, тяжёлые сны – или же, напротив, почти всю ночь лежал без сна, задрёмывая лишь под утро.
Но этот раз он твёрдо решил, что не уйдёт несолоно хлебавши. В конце концов, жена она ему или нет?! Конечно, по законам Хельгеланда, Придейна и других цивилизованных государств Срединного Мира, где приходилось бывать бывшему менестрелю, едва ли без оговорок можно было утверждать это: но Ульв, неисправимый язычник в душе, не задумывался о том, что он и Дэйни не были обвенчаны по законам церкви.
– Ульв, милый, завтра утром я уеду на несколько деньков, – произнесла волшебница, едва бывший менестрель переступил через порог круглого зала.
Дэйни ощущала некоторую неловкость оттого, что не предупредила мужа заранее – хоть внучка Архимага и не привыкла отчитываться в своих поступках перед близкими, всё же любовь к Ульву настойчиво твердила ей, что нехорошо вот так внезапно свалить из Фьеррэ, когда супруг нуждается в её моральной поддержке. Однако Дэйни не могла допустить и мысли, что она не примет участие в конференции магов – что же, она зря чуть не целый год собирала материал для выступления?! И там непременно соберутся старые друзья, с которыми невесть когда снова приведётся увидеться… В конце концов, Ульв не ребёнок – ну сможет он обойтись без неё пару-тройку деньков?! Собственно говоря, от Фьеррэ до Башни Сервэйна, что называется, рукой подать: однако волшебница, здраво оценивая грядущие перспективы предстоящего мероприятия, не строила иллюзий, зная, что за беседами она засидится допоздна, поэтому заночует в замке Ордена.
Желая замаскировать смутное беспокойство, которое, как ей казалось, не имеет оснований, а также и заглушить чувство некоторой вины перед мужем, Дэйни заговорила нарочито небрежным тоном, словно речь шла о сущем пустяке – скажем, о том, что она намеревается заказать новое платье.
Сообщение возлюбленной супруги, как нетрудно догадаться, нисколько не окрылило новоиспечённого короля. Кроме того, душевный непокой Дэйни, проявившийся в её интонациях, направил мысли Ульва в русло ревнивых подозрений; его душу внезапно захлестнули волны горечи, смешанной с гневом.
– Вот как, – стараясь говорить спокойно, произнёс король Эскелана, уже чувствуя, что голос его предательски срывается от возмущения. – И куда же, если не секрет?! – Ульв едва удержался от того, чтобы не упомянуть эльфийского филида.
– Ах, не сердись, милый, – Дэйни встала с места и подошла к мужу. – Прости, что не сказала раньше – но ведь ты мог бы и сам догадаться! Эртх и Гвэйн не раз говорили о конференции в стенах Ордена: что же, я, по-твоему, от нечего делать ночами просиживала над фолиантами в этой комнате?
Под пристальным взглядом Ульва Дэйни, несмотря на великолепнейшую самоуверенность, одну из характерных фамильных черт клана Льювина, невольно поёжилась. Пылкость Ульва до сего момента неизменно уравновешивалась глубокой нежностью к Дэйни; но сейчас в его взоре, устремлённом на неё, сверкала страсть, смешанная с яростью. Внучке Льювина сделалось не по себе: этот яростный взор всколыхнул образы прошлого, которые она хотела бы позабыть навсегда…
Ульв, увы, не заметил страха, появившегося в глазах возлюбленной – страха, который никогда ещё никогда не превращал кого-либо из клана Льювина в дрожащего зайца, но всегда в бешеного хищника. Король Эскелана слишком занят был собственными переживаниями, чтобы замечать ещё хоть что-то: под влиянием сложного комплекса разнородных эмоций Ульв произнёс:
– Да, мне думается, что ночами жена должна делить ложе со своим мужем!
Упоминание об обязанностях всегда являлось ошибочным ходом, когда речь шла о Дэйни; но Ульв не ограничился одним промахом. Очевидно, желая подтвердить свои слова наглядной демонстрацией, он схватил волшебницу в объятия; а так как он находился под влиянием чувственной страсти, которая переплелась с негативными эмоциями, то сделал он это довольно грубо.
Дэйни инстинктивно взбросила вперёд ладони; внезапно мощная воздушная волна подхватила Ульва и отшвырнула к противоположной стене зала. Почти  тотчас к обоим влюблённым – эгоистичным и капризным, точно малые дети – пришло отрезвление. Коконы собственного «Я» и своих желаний, в которые они прочно себя упрятали, треснули, и молодые супруги ощутили, насколько глубоко способны они ранить другого проявлениями собственного эгоизма.
– Что я наделала! – отчаянно всплеснув руками, Дэйни метнулась к Ульву, распростёртому на холодном полу.
К счастью, Ульв приземлился довольно удачно – костей он не переломал и даже не обратил внимания на боль от ушибов, ибо его пронзило мучительное раскаяние в своём недостойном поведении: он был в полушаге от того, чтобы повести себя с Дэйни, словно с какой-нибудь… Он покраснел от стыда, не додумав эту мысль до конца.
– Это ты меня прости, – поднявшись на ноги, пробормотал он в ответ на бессвязные речи волшебницы, обвинявшей себя в том, что, испугавшись, она машинально использовала магию.
– Ульв, ты теперь будешь думать, что я бессердечная и не люблю тебя? – тщетно вытирая снова набегающие слёзы, печально проронила Дэйни.
– Нет, ты правильно поступила, – угрюмо ответил он, избегая смотреть ей в глаза от непереносимого стыда за свою грубую выходку.
– Ульв, я… я хочу что-то рассказать тебе, – проговорила она; голос её слегка дрожал. – Может, тогда ты поймёшь… почему я так испугалась, когда ты… когда ты схватил меня. Видишь ли, я вспомнила…
Она обхватила руками свои плечи, стараясь унять дрожь. Ульв, придавленный ощущением порочности своего недавнего яростного порыва, не решался обнять её; Дэйни подняла на него жалобный, виноватый взор.
– Ты ведь устал, милый? – она неуверенно коснулась кончиками пальцев его лица. – Устал и рассердился, что я… Но это не оттого, что я не люблю тебя! Со мной часто бывает – если меня захватывает какое-то дело, я не замечаю ни времени, ничего… Уж такая я, что же тут поделаешь! Не сердись и не обижайся на меня, хорошо? Только не надо пытаться принуждать меня – я от этого себя не помню и могу вытворить… Сама не знаю, что!
– Зато я теперь это знаю, Дэйни, – он поймал её руку и ласково коснулся её губами.
– Пойдём, – шепнула она, положив голову к нему на грудь.
В спальне, когда они легли рядом, Ульв спросил:
– О чём ты хотела рассказать, Дэйни?
– Не слишком приятно вспоминать об этом, – нехотя отозвалась она.
– Просто ты мне не доверяешь, – с горечью возразил он. – Стоит мне о чём-нибудь спросить тебя – и всё оказывается тайной, которую мне знать не полагается!
– Да нет же, – она обняла его. – Нет, нет! Я расскажу тебе. Это было пять лет назад, вскоре после того, как Гвэйнир вернулся домой…
* * * * *
«Это было пять лет назад, вскоре после того, как Гвэйнир вернулся домой». Проснувшись рано утром, когда за окном чуть брезжил рассвет, Ульв вспомнил всё, что накануне рассказала ему Дэйни. Она крепко спала рядом с ним; безмятежная томная полуулыбка, замершая на полуоткрытых губах, свидетельствовала о том, что призраки былых злоключений не тревожат сон волшебницы. А несколько часов назад она с дрожью прижималась к мужу, словно ища у него защиты от зловещей тени Элайра...
Мрачные воспоминания пробудили в Дэйни желание ласки и нежности; любовный поток подхватил двоих, принося забвение и счастье – а потом Дэйни заснула в объятиях Ульва, улыбаясь от ощущения мягкого тепла и защищённости, словно возвращающего в материнское лоно…
Живое воображение – основа профессиональной деятельности сказителя и менестреля – рисовало перед Ульвом сменяющие друг друга картины; сжатый и сбивчивый рассказ Дэйни расцвечивался яркими подробностями и деталями, которые были в действительности, но которые волшебница опустила в своём повествовании.
…Братья и сестра – молодые, самоуверенные, дерзкие – отправились в поход против какого-то волшебника, нагло попиравшего основы гуманизма. Ульв воображал себе нечто вроде крестового похода или, может, викингского – не столь важно. Он представлял себе, как они лихо мчатся на волшебных скакунах (или, возможно, на «конях моря» – длинных боевых ладьях?); враги разгромлены, и ликующие победители поворачивают назад, домой. В пути они встретились с неким Элайром – князем, королём или конунгом (титулование – не суть важны). Тип этот некогда сватался к матери Гвэйнира и Дэйни; их отец победил его на поединке и отсёк ему кисть правой руки. Элайр лелеял мечты о мщении; но когда он увидел Дэйни, дочь своей былой невесты и своего заклятого врага – как знать, одна ли жажда мести заговорила в нём?..
Элайр посватался к Дэйни; она гордо отказала, а Гвэйнир, должно быть, прибавил от себя что-нибудь язвительное. В общем, к былой вражде добавился новый повод для войны, которую и не замедлил развязать однорукий претендент на любовь Дэйни.
За долгие годы, пока Элайр ждал урочного часа для своей мести, он вызнал многие тайны магии; и хотя сам он не обнаружил значительных способностей к этому искусству, он привлёк к себе на службу нескольких беспринципных чародеев, изгнанных из родных краёв за лихие дела. В битве с детьми Фьонна Элайр обратился к помощи этих «специалистов», которые вызвали пылевую бурю. Для внуков Архимага это не явилось бы серьёзной помехой; но, как видно, в тот день удача рассеянно глядела мимо них. Оба брата Дэйни были тяжело ранены. Верные воины Эртхелера не допустили, дабы их предводитель попал в плен; однако воины Элайра захватили Гвэйнира и Дэйни и скрылись в укреплённой башне. Доблестный Эртхел, несмотря на свои раны, рвался в бой; он хотел взять крепость штурмом, но с оставшейся горсткой воинов сделать это было едва ли возможно – пришлось ему дожидаться спешащих на выручку отца и деда…
Ульв пытался представить себе, что чувствовала Дэйни, когда мстительный жених её матери предоставил ей выбор: стать его возлюбленной, и тогда он освободит её брата – или же Гвэйнира ждёт мучительная и долгая пытка… Бывший менестрель содрогнулся: не менее жутким казалось ему и то тайное знание, о котором упомянула волшебница – способ шагнуть за пределы жизни лишь волевым усилием, известный только магам высшей категории… Она уже почти решилась на это последнее, ужасное средство; но избавление пришло вовремя. И этот миг Ульв представлял себе так ясно, словно был тому свидетелем. Огромный волк мчится, едва касаясь земли лапами; а над ним, наверное, чуть впереди, рассекает воздух крыльями большой орёл… Тяжёлые дубовые дверные створки, окованные толстыми полосами железа, покорно распахиваются перед ними: на пороге уже не волк и орёл, а магистр Фьонн и Архимаг Льювин.
– Прочь от моей дочери! – рявкнул Фьонн, и меч сверкнул в его руке.
Элайр, побледнев, шагнул ему навстречу, обнажив оружие. Льювин бросился к внучке. Дэйни словно в полуобмороке: руки её связаны, платье на груди разорвано.
– Что сделал с тобой этот мерзавец, девочка моя?
Остроумный весельчак Архимаг – он тоже знает, что такое страх. Он и подумать боялся, что могло произойти с ней, которую он любит, словно родную дочь, нет, даже больше…
– Дед, ты? – Дэйни открыла глаза, возвращаясь в Мир с берега той реки, за которой – кто знает наверняка, что за ней?..
Фьонн и Элайр ожесточённо рубились; снаружи также доносились звуки оружия, но Льювин тревожно повторял:
– Дэйни, девочка моя, он не…
– Нет, – решительно оборвала она, встретившись глазами со взором Архимага.
– Слава Создателю! – чуть слышно проронил он; набросив на плечи девушки свой плащ, он поспешил освободить Гвэйнира, прикованного цепями к горизонтальной железной решётке.
…Каблук Фьонна упёрся в грудь распростёртого на полу врага; король-магистр поднял меч, намереваясь добить противника…
– Нет, отец! – девушка остановила его руку.
Магистр Мон-Эльвейга слегка удивился, но затем понимающе кивнул:
– Верно, это слишком лёгкая смерть для такого негодяя! Так погибали многие честные воины, но этот… Его участь в твоих руках, Дэйни.
…Дойдя до этого места, она замолчала. Но за лаконичным «Элайр мёртв» Ульв угадал нечто грандиозное и страшное. Да, Дэйни распорядилась судьбой врага с поистине языческой жестокостью, не чуждой и того, что называют справедливостью. Стоя на берегу моря в окружении своих родичей, она зачарованно смотрела на взвивающиеся к небу языки пламени, обхватившие ладью, к мачте которой был привязан Элайр…
Эта зловещая и величественная картина волновала воображение Ульва-менестреля; да и вся эта история, услышь он нечто подобное в былые времена, непременно стала бы для него источником творческого вдохновения. Не будь всё это связано с Дэйни…
И могущество магов не беспредельно, думал Ульв. Прежде его пугало то, что казалось ему проявлением их запредельной, таинственной власти, но теперь он остро почувствовал, что и эта непостижимая власть то и дело колеблется под тяжёлым дыханием… Судьбы?.. Ощущение, что нет ничего незыблемого, нередко выбивает почву из-под ног человека, живо являя ему его уязвимость и слабость; но вместе с тем Ульв почувствовал, насколько ближе стала ему Дэйни. Когда-то он считал её феей; она была девушкой из его сна, и её неуловимое превосходство, проистекающее из обладания магическими тайнами, порой выводило его из себя и раздражало. Но её страх, её отчаяние, даже её жестокость к побеждённому оскорбителю – всё это было слишком человеческим; при чём тут магия?..
Ресницы Дэйни чуть вздрогнули, словно крылья бабочки; волшебница сладко потянулась и позвала сквозь полудрёму: «Ульв?»
– Я с тобой, любовь моя, – он несколько раз ласково провёл рукой по её длинным каштановым волосам.
Мысленно он давал себе обещание: никогда больше он не станет вести себя с ней грубо, никогда не упрекнёт ни в чём – даже если она вдруг вздумает снова пококетничать с Динишем… При мысли об эльфе Ульв невольно поморщился; но, вспомнив о том, что пришлось пережить Дэйни, повторил своё обещание; и, в искреннем порыве позабыв о коварстве Судьбы, играющей человеком, Ульв давал в своём сердце клятву, что у него никогда не будет другой женщины, кроме Дэйни…