Флобер. Глава 40

                Глава XL 



                1861, 1862



   Я тебя понимаю, старина! Жизнь терпима только благодаря литературной горячке. Вот только горячка эта – перемежающаяся, а в промежутках мы изнываем от тоски. Но почему ты намерен писать свою книгу «в мягких тонах»? Напротив того, будем свирепы! Сбрызнем горькой водкой этот век подслащенной водицы. Утопим буржуа в гроге крепостью в одиннадцать тысяч градусов, и пусть ему жжёт глотку, пусть он рычит от боли! Может быть, таким способом удастся его расшевелить.
 
                ***

   В прошлое воскресенье, в семь часов утра я наконец закончил свой роман. Конец был тяжёлый и дался мне с трудом. Я совершенно без сил. По вечерам меня лихорадит, я едва удерживаю в руках перо. Париж меня не радует и не утешает. Нравственное чувство, на мой взгляд, падает всё ниже, всё устремлено к посредственности – мелкие произведения, мелкие страстишки, мелкие людишки – ничего другого вокруг не видать.

                ***

   Я, всю жизнь преклонявшийся перед Гюго, теперь возмущён! Наш бог тускнеет. «Отверженные» вызывают у меня дикое раздражение. Я не нахожу в этой книге ни правды, ни блеска. Стиль кажется мне нарочито небрежным и низменным. Это способ подольститься к широкой публике. Автор кланяется и расшаркивается перед всеми, вплоть до трактирщиков. Персонажи написаны одной краской, как в трагедиях. Где вы видели таких проституток, как Фантина, таких политиков, как безмозглые чудаки из Общества Друзей Азбуки? Это какие-то манекены, сахарные куколки. Какие очаровательные характеры – господин Мариус, три дня питающийся одной котлеткой, и господин Анжольрас, который в своей жизни целовался всего два раза, бедняжка! Бесконечные остроты, нарочитая весёлость и решительно ничего смешного. А отступления! Сколько их! Эта книга создана для социал-католического сброда. Целые проповеди, дабы возвестить, что всеобщее избирательное право – замечательная вещь, что массам необходимо просвещение, - всем этим вас пичкают до тошноты. Для современника Бальзака и Диккенса, так писать непозволительно.


                ***

    Никогда, доколе я жив, меня не будут иллюстрировать. Нарисованная женщина просто похожа на какую-то женщину, вот и всё, и тут уже любые слова бесполезны, в то время как женщина, нарисованная  словами, заставляет мечтать о тысяче женщин! Стоило ли писателю вкладывать столько сил и умения, делая всё расплывчатым и зыбким, чтобы явился какой-то остолоп и разрушил это смутное видение своей нелепой точностью!
   
                ***

  Дорогой мэтр! Слегка меня поцарапав, вы протянули мне руку и назвали своим другом, и, хотя немного поглумились надо мной, тем не менее трижды воздали мне честь тремя большими и обстоятельными статьями в «Конститусьонель». Ещё раз со всей искренностью благодарю вас за расположение ко мне и, опуская формулы вежливости, перехожу к своей Апологии.
  Что касается моей героини, то я не настаиваю на её правдоподобии. Ибо ни я, ни вы, ни кто-нибудь другой, ни один древний или современный писатель не знает восточную женщину по той простой причине, что не имеет возможности общаться с ней. Что же до всего остального, то можете быть уверены: мой Карфаген – не фантазия.
  Предмет моего изображения, весь этот варварский восточный мир, мир Молоха, не нравится вам сам по себе. Сначала вы сомневаетесь, что я верно его изобразил, затем говорите: «Впрочем, быть может, и верно», - а в заключение: «Тем хуже, если верно». Вы поминутно удивляетесь и поминутно сердитесь на меня за это. Неужели же я должен был что-то приукрашивать, смягчать, фальсифицировать, одим словом – офранцуживать? Я и так, стремясь быть понятым публикой, во многом погрешил против исторической точности. Что бы вы сказали, если бы я назвал Молоха – «Мелеком», Ганнибала – «Ган-Баалом», Карфаген – «Картаддой» и вместо того чтобы написать: «рабы на мельнице носили намордники», - написал бы «паузикапы»? Я употребил латинские названия растений вместо арабских и финикийских Что до благовоний и каменьев, я заимствовал их названия у Плиния и Афинея. Вы ставите мне в укор «карбункулы, образовавшиеся из мочи рысей». Это взято у Теофраста, смотрите его «Трактат о драгоценных камнях», тем хуже для него! «Собачье молоко» вовсе не шутка. Оно было и поныне остаётся средством от проказы, посмотрите статью «Проказа» в «Словаре медицинских наук». Приведённые в ней сведения я проверил собственными наблюдениями, сделанными в Дамаске и в Нубии.
  Метафоры в моей книге редки, а все эпитеты обоснованы. Если я пишу «синие камни», значит «синие» - точное слово, уж поверьте мне и не сомневайтесь, что при свете южных звёзд цвет камней можно различить очень даже хорошо. Спросите любого, кто путешествовал по Востоку, или поезжайте и посмотрите сами!
  Что касается храма Танит, то я воссоздал его, руководствуясь трактатом «О сирийской богине», медалями герцога Люина, сведениями об Иерусалимском храме, цитатой из Св. Иеронима, приводимой Селденом («О сирийских богах»), планом храма но острове Гоцо, очень похожего на карфагенский, а более всего – по развалинам храма в Тугге, которые видел собственными глазами. Всё равно, утверждаете Вы, это смешно. Пусть так! Не принимаю также упрёка в «китайщине» в описании покоев Саламбо. Там нет ни одной детали, которой не было бы в Библии и которая не встречалась бы на Востоке и по сей день.
  Вы находите неправдоподобным, что маленький Ганнибал убивает орла. Диво дивное в стране, где полно орлов! Если бы действие происходило в Галлии, я взял бы сову или волка. Но Вы, как француз, привыкли, сами того не замечая, считать орла скорее символом этакой благородной птицы, чем живым существом. Орлы тем не менее действительно существуют.
  Вовсе нет, дорогой мэтр, тактика Спендия ничуть не «причудливая» и не «странная»! Я прочёл о ней у Полиена в «Военных хитростях». Со времени осады Мегары Антипатром она была широко известна. Свиней специально выкармливали вместе с боевыми слонами, чтобы крупные животные не пугались мелких.   
  Вы ссылаетесь на авторитет Аристотеля. Но Аристотель умер за восемьдесят лет до описываемой эпохи, а утверждение Стагирита, что в Карфагене никогда не было смут, ошибочно. Хотите точных данных? Вот они: в 530 году до рождества Христова был заговор Карфалона; в 460 году – попытка захвата власти Магонами; потом были заговор Ганнона в 337 году; заговор Бомилькара в 307 году.
  Сцена с питоном представляется вам непристойной. В «Илиаде» она, пожалуй, и в самом деле выглядела бы непристойной, но я не претендовал на создание «Илиады». Я, напротив, старался всюду, где только можно, избегнуть подробностей и параллелей, восходящих к легендарным эпохам.   
  Говорить, что я выдумал изуверства во время похорон, неверно. Гендрайх (Сarthago, 1664) приводит тексты, доказывающие, что карфагеняне имели обыкновение уродовать трупы своих врагов. Я был, наоборот, весьма сдержан и мягок.
  По-моему, я менее суров к человечеству в «Саламбо», нежели в «Госпоже Бовари». Мне кажется, в любопытстве, в любви, толкнувшей меня к исчезнувшим религиям и народам, есть нечто нравственное само по себе.