Червяк

-Здравствуйте, меня зовут Сергей.

Из небольшой норки, оставив маленькую колею серо-коричневой земли, выглянуло-выползло что-то продолговатое, кольчатое, и сделало небольшое телодвижение; мутно-розовое длинное извивающееся тельце - пародия на змею, с котелком на верхней части своего червяного (это можно назвать головой) отростка и элегантным пенсне, располагавшимся примерно там же, где головной убор, но ниже, - удивительным образом державшимися на теле этого червя, - пародировали английского джентльмена и напускали пошлой элитарности. Подземный житель, ничуть не смутившись, явил свой образ поверхности почвы и вел себя несколько развязно.

-Я – земляной червь, - говорил Сергей, - самый обыкновенный. Возможно, некоторые брезгливые снобы-шовинисты из людей не захотят якшаться с «какими-то там» червями – что ж, больно-то и нужны вы мне, «венцы». Мне и так тошно от вашего ханжества; кто не любит простых червей – прошу удалиться. Жизнь моя совершенно обычная и ничего особенного в ней нет – знай себе копайся в земле, разрыхляй почву, размножайся, живи. Все просто. Пролетарий от почвы, так сказать-с.

-Появился я вот как, - продолжал Серёжа, - копался я (точнее, не я, а полу-я, как бы)  в огороде, в теплой, мягкой почве (для вас, людей, это можно было бы сравнить с принятием теплой ванны) на даче какого-то брезгливого собственника. Вылез кислородом подышать, а он меня – хрясь! – лопатой своей, на две части. Так и родился я. Брат мой, Артём, в другую сторону пополз. Даже и не знаю, чем он живет теперь. Может, иссох, может, птица клюнула, а может и на крючья повесили, изверги.

-Мне нравится земля, - Сергей стал серьезен, - Мне нравится всем своим телом ощущать тяжесть грунта надо мною, и еще большую, титаническую тяжесть подо мной, где я не бывал еще; ощущать, что под тобой километры нашей планеты, целая литосфера с ее многочисленными слоями -  доползти до центра земли для червя, это, наверное, что для вас, людей – долететь до солнца..

Сергей гордо поднял один из своих концов. На земле рядом прошуршал, гонимый сухим ветром, грязный полупрозрачный целлофановый пакет с остатками чего-то тухлого внутри. Следом полетела пустая консервная банка, пугавшая своей грязно-зубастой, круглой, разверзнутой по все свои зубы-крючья, пастью. «Накидают всего, суки» - пронеслось в нервном узле Сергея.

-Я мерно двигаюсь сквозь чернозем нашей родины - как дельфин, по волнам океана выделывая пируэты в прыжке в порыве своей истинной животной эйфории - так и я прокладываю сложнейшие ходы и проходы в почвенном слое: спиралевидно-геометрические-правильные, сложнейшие замкнутые и незамкнутые лабиринты. Иногда я проглатываю частичку чего-то отмершего, и я перевариваю эту частичку. И задумываешься поневоле: мертво ли оно было то, что я проглотил, или живет все-таки сейчас во мне, коли дает жизнь мне, червю, как пища? Может, я вообще сам мертв, и меня кто-то переваривает в этой земле, планете - пищеварительном химусе. А, куда там.. Я не знаю, я же простой червь, нервная система у нас – сами знаете, - Сергей смущенно поправил котелок.

-Иногда нам, червям, нужно подышать. И тогда приходится выползать на поверхность. Обычно это влажное место. О!, - лужа! Часто видели, как безобразно скрюченная розовая колбаска валяется в дождевой лужице, как поросенок, беззаботно подставляя свои грязные округлости ветру, солнцу, и дождю? Для нас это время одновременно и ад, и рай. С одной стороны – конечно, приятно лежать в грязной городской влаге, впитывая своим телом воздух, на сером зернистом асфальте; за бордюром, валяются толстые спагетти-подобные склизкие животные, жадно впитывая сточную воду, с содержанием человеческих выделений, фекалий, плевков, образов, что отражаются в ее зеркально-мутной поверхности и просто дождевую влагу и истерично производя газообмен. Словно в кому впадаешь, в сладкую истому (Сережа даже извильнулся как-то сладострастно, изображая эту самую истому). Еще и «дождевыми» называют нас из-за этой слабости. А ты – беззащитен. Вокруг тебя ходят какие-то ноги: то джинса проскользнет фиолетовой конечностью Колосса, то юбка мимо, то ботинок, с чем-то застрявшем в его подошве; - бывает, проносится рядом, бывает – как небом накрывает тебя и закрывает все твое и так ограниченное поле зрения и полетает мимо, вперед, заставляя дрожать твои кольца, когда ты снова видишь верх. А бывает, что и опустится стопа на твое мягко-податливое тельце - и твои внутренности как пудинг вылезут из твоей тонкой кольчатой оболочки, размазавшись по асфальту как мазок художника-абстракциониста, и кусок твоего пищеварительного канала останется висеть на туфле наступившего на тебя господина, унося в даль часть тебя.. Впрочем, как только тебя раздавят – ты не будешь уже об этом думать. Ты будешь просто раздавленным червем, кляксой мокрой, да и все. Раздавленный червь – тьфу, ****ь, и что? Вот в говно собачье наступить – это проблема. А что там червяк, - сплюнул Сергей.

-Недавно лазил – встретил труп, лежащий на поверхности земли. Естественно, свято место пусто не бывает - тут все: и личинки всевозможные, и опарыши, и жучки, и гнилостные бактерии собрались – все работают, это тоже их работа. Жирный, лоснящийся, с отвратительными бурыми щетинками, червь-личинка выполз из разлагающихся мышечных волокон. Опарыши устроили оргию в почившей утробе, копошась в кишках неизвестного умершего человека. Все кипит, живет – ни дать ни взять – как завод. Только наоборот. Не воспроизводим, а... а может, и не наоборот?
Может, это специально так? Не напрасно же человек этот отдал свои члены земле – оно будет съедено частично подземными тварями, разложено, разобрано по кирпичикам до голых костей (которые, наверное, и те кто-нибудь облюбует). Снова станет землей. Как и не жил. Из земли вышел – вышел, так и вошел же в землю - и там и остался, навсегда уже. Не напрасно тело разлагается – наша почва-матушка этого не забудет, и спасибо скажет за смерть новую, благотворную. От мертвых тел будет лучше плодоносить земля, будет создаваться гумус  – вырастет больше живого – ergo живого больше умрет, и все снова. И все снова.

Сергей многозначно спиралевидно покрутился, словно пытался этим движением донести что-то важное для кого-то.

-Вот вы, люди. Я  - простой червяк, мое дело простое, цель моя в мире проста и понятна – разрыхлять почву, доедать отмершие остатки растений, способствовать плодородности почвы нашей матушки, - а не просто так, от праздности копать! Будет хорошая почва - будет больше растительности – живность заведется всякая, зверье, поле, что угодно. Природе польза. И я причастен к этому буду, и приношу я пользу – знаю, не просто так лазил я в грязи или прогрызал мать сыру землю вашу неблагодарную – я звено сложной природной цепи, видите ли. Да еще и пищевой цепи тоже могу быть звеном – птичка меня склюет – птенчиков покормит, тоже польза какая.

Сергей с восторгом и надменно скривил свои кольца, принял важную позу и продолжил:

-Я – нужен, сфабрикован природой я удачно, и горд своим существованием белковым как тело белковое и живое существующее – так во мне все гармонично-почвенно, что я готов просто извиваться от радости, - Сергей снял котелок и приподнял по очереди свои кольца. Он лежал на влажной от мочи земле возле брошенной и скомканной упаковки от каких-то сухариков.

-А вот вы, люди. Ну вот зачем вы нужны? Для чего вы созданы были, явились для чего венцом, может быть, похоронным, на нашу планету: можете ответить, а? Стыдно, а? Никчемные вы, людишки. Нет функции у вас в природе. А в природе все четко должно быть. Лишних деталей не должно быть, все – как часы. А вы? А вы? Вы, ****ь, маятник, что ли, чтоб ебашить громко когда надо? Или кукушки, чтобы бездумно иногда вылезать из своей жалкой норки и кукукать что-то там внешнему миру о своем величии, когда часовой механизм подал сигнал? Лишняя вы шестеренка. Вы не нужны природе, ей худо от вас. А мы - природа, атмосфера, растения, животные - и, конечно, черви, и другие – для вас, для вашего да?

-*** вам, вот что! - грозно поднял вверх один своей конец Сергей, - В природе все гармонично должно быть, и вот ложка дёгтя во всем этом – это вы, олухи. Как пришли, так сломали часы сразу. У-у-у, опять гудят что-то. Столько наших передавили.

-Ну ты загнул, Серый. ****ец. Все равно они не слышат тебя, - прожужжал жук, но разговор поддерживать не стал, и взмыл отчаянно в воздух ракетой-вертолетом, но немного зависнув возле Сергея - словно он был солидарен с ним, признавал что Сергей был прав в чем-то, но обсуждать это было стыдно как-то, да и пошло. И вообще, от этого червя разило продуктами разложениями, что жуки терпеть не могли. «Тоже мне, элита, ****ь, - подумал он, - наши личинки-то важнее будут. И цикл развития у нас более природный, более высший, летать даже можем» - улетал в небытие черной жужжащей точкой майский жук.

В маленьком дворике, со слегка перекошенным стареньким домишком, морщинистым от отвалившейся краски, стояла ржавая девятка – словно уставшая крестьянская кобыла; за столиком у деревца сидело несколько угловато-серых фигур с угрюмыми пропитыми лицами, с пылью на них. Пили водку. В воздухе стоял запах этого процесса с примесью чего-то цветочно-весеннего. Сергей вылез погреться на солнышко, где поярче. «Ничтожества», - думал червь.

-Вот в чем смысл жизни, братан? - спросило одно жалкое, матовое и морщинистое, перекошено–пьяное лицо с красным носом и глазами у другого лица.
-А-а-а, *** его знает, давай еще по одной, - отвечало, кривясь, создавая глубокие волны-морщинки вокруг небритостей; силуэт горбатого носа напоминал человека, согнувшего спину в тяжелом, непосильном труде, – Это все сложно слишком, Лёх. Куда, нам, людям, понять.
-А как же там бог, рай, и прочая? – спросил Лёха.
-Ну а вдруг ****еж все это, а? Все равно ли? Не узнаем никогда.
-Наливай, - Наливай, - выпили, - закусили чем-то.
-На рыбалку, ****ь, когда поедем? - Да уже собираемся, - отвечали густо нетрезвые и нелепые голоса. Словно это было эхом из преисподней: - Ща, Лёх!

Пурпурное солнце собиралось прятать ослепительную наготу своей нижней части за полоской горизонта-раздевалки. Пухленькие тучки кокетливо прохаживались по розовому фону, так же, как и весь мир, бессмысленно перетекая одна в другую, создавая новые образы, которые тут же сменялись другими, совершенно неожиданными и непохожими, и остававшимися в то же время единым целым. Пели какие-то птицы. В их пении слышалось что-то бесконечное - как заевшая грампластинка. Все птицы поют одинаково, и живут одинаково.

-****ь, червяк, - сказал горбоносый, держа на плече лопатку-мастерок.

Два Сергея корчились друг напротив друга, оставаясь одним целым и двумя частями..

«Здравствуйте, меня зовут Сергей.»