Деревья лучше, чем люди...

    Какое яркое утро подарил Творец! Бездна неба отмечена кое-где белым парусом облака. Слабый ветерок вздыхает, то яблоневым цветом, то юным листом березы. Я швыряю в мусорный бак пакет и спешу вернутся  в благоуханье весны, но шорох за баком заставляет меня оглянуться. О, великолепие падения!  Господин бомж, но какой колоритный! Глаза -островки цветущего льняного поля, нежно голубые, крупные. Волосы волнистые, русые, густые. Сергей Есенин в давно немытом варианте. Его голова появилась над баком и тут же исчезла. Я вернулась к нестерпимо смердящему ящику и заглянула за него. Бомж сидел на корточках и грязными руками ел плов, высыпанный рядом с баком.
    «Человек - это звучит гордо»-, воскресли в голове хрестоматийные слова. Досада проснулась в сердце – испортил бомжара восторг весеннего утра. Ведро навозной жижи влил в чистейший родник моей души. Откуда они берутся? Молодые, здоровые мужики, ищущие еду в вонючих мусорных баках. Лишить их правительственным указом гордого звания человек!
    Через несколько дней я споткнулась на ровном месте. Упала всем своим туловом на правую руку, взвыла мартовской кошкой и … стала учиться держать ложку в левой руке. Правая, туго перевязанная, объявила забастовку.
    Иду в магазин за хлебом, трава брызнула в небо сочно, рьяно, споро, скоро! Желтки одуванчиков разбежались по газонам весело, пряно, игриво, задорно!  Вдруг могучая серая тень оторвалась от забора и властно приказала: « Дай руку посмотрю!». От неожиданности я протянула руку. Пока коричневые, с черными скобками ногтей пальцы, профессионально ощупывали запястье забинтованной руки, я рассмотрела властную тень. Замызганный вариант Сергея Есенина! Помойный пловоед!  Фу, какой свирепый перегар!
    - Снимок можно не делать. Кости целы. Растянуты связки. Ничего страшного, тугая повязка на несколько дней и рука восстановится, только не перетягивай повязку. Нужно ограничить подвижность сустава, но сохранить кровообращение. Ткани должны получать питание.
     Баритон уважающего себя спеца, знающего себе цену. Я усмехнулась. Умно. Грамотно. Трезво. Быстро. Профи высокого уровня.
   - Вы лекарь?
   - Я хирург-травматолог из Питера. Обслуживал больших людей, зарабатывал большие деньги, а теперь вот:
Он развел руками и церемонно поклонился, шаркнул ногой. Бледно голубые глаза блеснули слезой. Полные губы виновато улыбнулись. Мое сердце свернулось в тоскливый комок.
   - Стой здесь, я сейчас, не уходи!
    Купила сыр, хлеб, колбасу, минводу.
   - Пошли в парк.
    На скамейке разложена еда. «Есенин» разочарованно глядит тоскливыми глазами.
   - Ты бы выпить купила.
   - Тебе больше нельзя, ты свою цистерну выпил.
   - Мне обратного хода нет, я уже потерял свою специализацию, потерял квартиру в Питере, терять больше нечего. Осталась у меня жизнь, но если она мне не нужна, то кому она нужна?
   - Ты поешь, о жизни после поговорим.
   - Я с деревьями умею разговаривать, ты умеешь?
   - Нет. У тебя шиза прет. Белочка прискакала. Белая горячка началась.
      Покорно соглашается.
    - Может быть.
    - Красивый, образованный, умный, талантливый – тебе солнце светило ярче, чем другим, почему ты так распорядился жизнью?
    - Это не я, это Люция.
    - Какая Люция?
    - Которая меня сюда привезла.
    - Расскажи.
    - Слушай. Девки вокруг меня, как мотыльки весной – облаком вились. И все мягонькие, пушистенькие, податливые, а Люция  с норовом была. Шейка тонкая, длинная. Стрижка короткая, как после тифа. Оленьи глаза: черные, мокрые. Носик кукольный, губки дутые, а характер Иосифа Виссарионовича. Сталин в мини юбке. Попал я короче,  как кур во щи. Бывает же так?
    Он по-собачьи глянул на меня снизу вверх. Поддержки искал, понимания.
    - Бывает, я тоже влюблялась.
    - Я не влюбился! Раньше, до Люции – влюблялся. А тут – попал, влип, врюхался, впендюрился! С ней было тесно. Сорились мы почти каждый день. А без нее я не мог. Тянуло к ней. Сначала аспирантуру бросил. Ты не поверишь! Не мог учиться: смотрю в книгу – вижу Люцию. В анатомичке – то ножка ее мелькнет, меня мороз дерет по шкуре - Люция?! Здесь?! Что случилось?! То грудки ее смуглые, с коричневыми кружками вокруг изюминок-сосков, меня опять мандраж колотит! Сначала спирт водой разводил, потом неразведенный привык пить. Глотаешь его, а обезжиренное горло скрипит, как хромовый сапог. Отхлебну малость – мне легче: душа меньше болит и Люция не так яростно мерещится. Бледнеет маленько призрак, и дышать можно спокойнее. Сначала я думал, что это любовь, Богом данная страсть. Теперь знаю – это болезнь. Той любви, о которой песни поют и романы пишут в жизни нет. Красивая любовь это дурацкая, пошлая, гнусная выдумка. Одураченные люди все жизнь ищут то, чего на самом деле нет. В жизни есть влюбленность, которая окрыляет, но быстро убегает, и шиза, которая высасывает из человека все, и убивает. Вот эта шизофрения и пришла ко мне, схватила за глотку и задушила. Когда друзья заметили, что я не просыхаю, уговорили к наркологу обратиться. Я пошел, рассказал ему все. Мужик толковый попал. « Надо»,- говорит: «причину ликвидировать». А причина – это Люция. Как ее ликвидировать? Тут и киллер не поможет. Люция во мне живет. В каждой частице моей души. Как умудрилась влезть? Не знаю. Иногда думаю, что квартира моя в Питере, в центре, заставила ее бабью стервозную суть активизироваться. Но вспоминаю начало нашего романа и понимаю, что любила она меня. Глаза светились. Ты видела, как глаза любовью светят?
- Видела, посчастливилось.
- Разве можно этому свету не верить?
- Все, что угодно можно отрепетировать и сыграть, но только не это. Свет любви в глазах не подделать.
- Умница, правильно все понимаешь. Такими теплыми глазами мама на меня смотрела. Но мама любила меня такого, какой я есть, а Люция стала перевоспитывать. Ссорились по пустякам, то я сказал, что-то не то, то посмотрел не на Люцию, а на ее подружку. Ревнива бывала и злобна, как голодная волчица. Вот сейчас рассказываю тебе и четко понимаю: послал мне дьявол женщину, которая была кастрирована. Самого главного в ней не было - материнского тепла, умения принять мужа таким, какой он есть. Не переделывать, не перекраивать, не перевоспитывать, не обтесывать! Она пыталась объездить меня, как коня и разорвала мне удилами губы до ушей.
    Он тяжело вздохнул, опустил большую лохматую голову и глухо взмолился:
- Купи выпить, будь человеком, душа болит.
    Я встала, пошла к магазину, неуверенно переставляя ноги: « Нельзя ему больше пить. Гибнет человек. Зачем я иду, может вернуться? Ладно, куплю пива бутылочку. Или маленькую? Что ему пиво после неразведенного спирта!» Принесла маленькую.
- Пей, но больше я этого не сделаю, не проси, тебе нужно лечиться.
- Бесполезно, я не хочу.
    Торопливо открыл бутылку, задрал кудлатую голову, отхлебнул глоток, по-детски почмокал губами.
- Хороша зараза.
    Лихо крутанул бутылочкой и вылил в рот половину. Остальное бережно закрыл и поставил во внутренний карман серой грязной куртки.
- Где Люция?
- Люция здесь. Живет с мамой, то есть с моей тещей.
- Ты ее любишь до сих пор?
Кого тещу? Это она дорвала мои губы до предела. Я рваный конь.
    Пьяно хохотнул.
-Нет, теперь уже дранный ишак.
- Квартира твоя в Питере сохранилась?
- Нет, мы с Люцией продали ее. Она сказала, что мне нужно от собутыльников уехать, обстановку сменить. Свежих фруктов на юге покушать. Свое дело раскрутить. Квартиру мы продали. Здесь купили кабинет для меня, оборудование нужное. Я начал работать, но все больше и больше пил. Теща перестала открывать мне дверь, и вот теперь я с деревьями научился разговаривать. Мой друг живет в своем доме. У ворот тополь растет. Я подхожу и спрашиваю: « Грымза дома?». Тополь говорит: « Грымза на базар уехала». Захожу к другу, спрашиваю: « Грымза дома?», друг говорит: « На базар уехала».
    Он пьяно хихикает.
- Они, деревья, все знают. Я раньше не знал, что нужно внимательно настроиться на их частоту, и они отдадут информацию. Она у них на листьях хранится.
    Я оставила ему свой телефон и просила позвонить через пару дней. Моя подруга работала в центре реабилитации алкоголиков. Он позвонил, и мы еще раз поговорили в парке на скамейке, но от услуг центра реабилитации он отказался. Сказал, что не хочет терять способность разговаривать с деревьями, потому что деревья лучше, чем люди.