Мениск

Что вам сказать? Я такой молодец, что меня давно уже пора изучать, как пособие. Взять, хотя бы мой мениск. Чем не роман-трагедия?..
Хотя до десятого класса о его существования я и не догадывался.
Но вот физкультурник попросил меня прыгнуть - ему непременно хотелось меня «в длину», - и я дал ему себя в длину!..
А всё из-за девочек.

Ах, эти девочки!.. Кто сейчас помнит их имена и лица. Но тогда...
Впрочем, и тогда их лиц я не видел, ибо они всё время разминались. А какие, скажите, могут быть лица при таких нагибах с наклонами?
И вот от тех нагибов у меня что-то выросло, я подумал, что крылья, и прыгнул…
А так как во мне на тот момент был центнер без малого, причём сплошных мускулов, не считая жира, то и приземлился я с таким хрустом, что физкультурник свистнул не свистком, а наклоны-прогибы врассыпную бросились мне за помощью.
На лице моём расплывалась улыбка, а подо мной лужа!
Весь я смотрел на север, а моя правая нога - на юг!

Но потом в двух девочках таки сработало женское – поднимать, и они попытались поставить меня на попа. Но увидев отброшенную мной кривую тень, тоже рванули куда-то звать на помощь, отчего вместо попа я оказался опять на попе.
И тогда, прикусив кед, я решил вправить себе ногу самостоятельно.
И так разогнул колено, что немедленно выключил солнце.
Услышал оглушительный щелчок, и оказался вновь прямой и ровный, но уже без сознания.
Потому что когда такая боль, то лучше быть - без.

Однако в травмпункт я всё же прихромал на своих. И доктор с ленинской лысиной, сказал мне, что это мениск.
- Это мениск, – сказал он, – и ты его порвал!
Так я о нём впервые узнал. И так его лишился.

А ещё доктор сказал, что - можно оперировать, а можно и нет.
Что - можно с этим жить, а можно и нет.
Что - многие так живут, и многие умирают.
А потом спросил:
- Тебе как хочется?
И я, выбрав «жить», ускакал от него на одной - быстрее, чем до этого на двух.

А вечером объявил ошарашенным родителям, что хочу стать травматологом, поскольку выбор между: «можно жить, а можно и не жить», мне, в общем-то, понравился.
Обрадованная мама тут же обложила меня компрессами, а папа – матом. Но не как будущего травматолога, а как прыгуна-спортсмена. И с той минуты началась моя новая, весёлая жизнь.
Мениск меня периодически защёлкивал, и мы вместе улыбались в обмороке. Стоило мне лишь глубоко присесть или из глубока привстать, как колено выскакивало, и я отключался. Отчего на выпускном вечере мы с мениском имели успех.

Выпив, я так яростно затанцевал, что при первом же «па» распластался, лишив выпускников радости тяжёлого похмелья. От вида моей вывернутой ноги их бросило рвать.
А я, вернувшись домой, заявил родителям – что, чем так жить, лучше прямо сейчас помереть под ножом!
На что они ответили:
- Под нож всегда успеешь!
И вырезали мне гланды.

А потом со мной случилась призывная комиссия, на которой я уверял, что с мениском служить нельзя, а комиссия - что можно.
- Но оно защёлкивается! – объяснял я комиссии.
- Так ведь и расщёлкивается, – парировала та.
- Так же я теряю сознание!
- Но ведь и находишь!
- А если защёлкнусь в атаке?
- Так закроешь телом дзот. Или это тоже тебе тяжело?
- А если не добегу? Мы что из-за меня проиграем войну?
- Товарищи помогут, - успокаивала комиссия. – Донесут и приложат. Выиграем, не беспокойся!
И нас с мениском отправили служить.

В армии мне, в общем, понравилось. А вот мениску не очень.
То есть, и ему, может, было бы ничего, если бы не сортиры. Только упаси вас бог путать их с туалетами, уборными и тем более со санузлом.
У сортира нет синонима. У него, вообще, ничего нет – ни перегородки, ни дверцы, ни дна, ни покрышки. Это совершенно отдельное понятие, не имеющее никакого отношения к человеку, только - к солдату.
На флоте, говорят, есть нечто похожее - гальюн. Но тот идёт в комплекте с качкой. А в сортире – ничего такого, ни качки, ни сра...
В общем, мениску там - неуютно.
Колено сразу выходит из себя и рвётся наружу. Оно - наружу, а я - в обморок. Так что сослуживцы устали меня извлекать.
 
Да-да, такое интимное мероприятие, я был вынужден посещать с друзьями.
Мы ходили в одной связке, как альпинисты на Эверест. Кстати, там тоже были горы...
Меня обвязывали и, когда раздавался крик, тянули. Так что перед каждым походом приходилось оставлять записку: «если не вернусь, считайте меня не засранцем, а коммунистом».
И так весь первый год.

Целый год, я прослужил не столько сапёром, сколько ювелиром. Потому что работал тонко, филигранно, с каплями пота на носу, и практически не дыша.
Любая муха могла меня сбить. Врежет шальная, и всё. Щёлк! Ах! И потянули...

В итоге за мои труды и старания, я даже был награждён десятидневным отпуском на родину. И десять ночей провёл без сна, и десять дней - дома, не видя оного. Так что лишь при отъезде, на перроне, мне, наконец, удалось обнять своих родителей.
 
Как вы понимаете, после такого отпуска армия уже не возбуждает. И по возвращению, я решил защёлкнуться - раз и навсегда.
И я им так защёлкнулся, что на меня сбегались смотреть!
Волокли на брезенте и аплодировали!
Мимо штаба протащили дважды - на бис!
В общем, я их так поразил, что в госпиталь меня отправили в цветах.

- Тебе очень повезло, - улыбнулся мне военврач, – мы тебя обязательно комиссуем.
Ногу я, разумеется, не вправлял, отчего она чудовищно распухла и дико посинела.

- Правда комиссуете? – не поверил я своему счастью.
- Слово офицера...  Ампутируем и комиссуем.
- Как ампутируете? Это же всего лишь мениск?!!
- Это гангрена! – улыбнулся мне военврач.
И когда я закричал «вы ошибаетесь!», он игриво пощекотал меня «козой» и, подмигнув, спросил:
- А кто тут из нас доктор?

И я на его глазах вправил себе колено.
- О! - воскликнул он. - Так даже удобней резать!
И я заорал в телефонную трубку:
- Папа! Меня тут зарежут, и это не метафора!!!
И папа, угнав первую электричку, с порога предъявил главврачу приказ о моём срочном переводе в Киевский госпиталь.

- Вы не понимаете, чего себя лишаете! – воскликнул расстроенный главврач. – У нас такие специалисты, что за резекцию убьют любого. Честное слово, гангрену с руками оторвут. Так ампутируют, культёй не налюбуетесь!..

Но папа возражал.
- Вот, - в виде возражения выставил он на стол две бутылки коньяка. - Жена приготовила…
И главврач, похвалив мамины кулинарные изыски, подписал мне направление.
 Так я очутился в Киевском госпитале.
В котором, как выяснилось, тоже очень любили коньяки с гангренами, отчего мой диагноз был подтверждён лишь на третьем пузыре.

- Прооперируем! – пообещали киевские военврачи, и пошли допивать.
- А под каким наркозом? – поинтересовался я.
И они, потрясая коньяком, ответили:
- Вот твой наркоз. Ты в надёжных руках...

И на следующий же день этими надёжными меня и прооперировали. Вследствие чего я приобрел элегантную полугодичную хромоту, ибо более гуманной анестезии, чем внутрикостная, Женевская конвенция не знала.
В сорок пятом, в Нюрнберге, за такое, надо полагать, вешали. А в Киеве, в восемьдесят девятом, под ней оперировали мениск. И три последующих месяца я отпрыгал на костылях.
 
Но стоило мне их отбросить, как меня снова потянуло на прыжки. Правда на сей раз уже не в длину, а через забор, в самоволку, где меня тёпленького и хроменького, подобрала моя будущая жена.
Так что, в моём случае – «допрыгался», отнюдь не фигура речи.