Художник-самоучка

Художественные гены
О том, что в моих генах должна жить тяга к художественному творчеству, мне говорила еще в детстве мама. Потому что у нас в роду были художники и артисты. Самый дальний мой предок по маминой линии был мастером на ткацкой мануфактуре в Орехово-Зуеве. Это было в конце XIX века, а вот дети его в начале прошлого века обосновались в Москве. Один из них - мой прадед - стал достаточно известным московским художником, а его жена была певицей в Малом театре. Жили они напротив - в номерах гостиницы "Метрополь". У моей бабушки Марии Васильевны оставалось много картин, подаренных прадедом своему сыну - моему деду Василию Васильевичу. Но во время сталинских репрессий 30-х годов, когда деда забрали, бабушка, простая крестьянка, оставшись с тремя маленькими детьми, их все со страху сожгла...
Тяга к рисованию проявилась у меня уже в детском саду в Ленинграде, где мой отец, военный летчик, учился в академии им. Можайского. Мы с дружком на спор рисовали кораблики - у кого он будет выше. Чаще побеждал я.
В школе я участвовал в конкурсах на лучший рисунок - и, помнится, даже один раз победил, нарисовав тевтонского рыцаря. За что и был удостоен ценного подарка - книжки с автографом директора школы.
Но все это было ничего не значащее баловство, ибо настоящему ремеслу нужно упорно учиться. Я, было, попробовал, когда мне на день рождения подарили самоучитель по рисованию, да еще сразу в двух томах. Но в борьбе между желанием погулять, погонять в футбол и напряженным учением победила все-таки улица...

"Odi profanum vulgus"
Ну, значит, не быть мне художником - с облегчением решил я и после окончания десятилетки поступил в технический вуз - МВТУ имени Н.Э. Баумана. Но как оказалось, именно там и начался первый серьезный этап моего увлечения рисованием.
Один мой друг по студенческому общежитию был родом с Северного Кавказа, из-под Пятигорска. Его одноклассник, карачаевец по национальности, поступил в МГУ, кажется, на филфак, хотя серьезно увлекался рисованием. Однажды он устроил у нас выставку своих картин. Я был поражен в самое сердце. Я никогда бы не догадался, что можно ТАК рисовать! Я сам рисовал только "битлов", перерисовывая их с музыкальных журналов и обложек пластинок, а он... Он создавал шедевры. До сих пор помню одну из его картин, посвященных сестреПолотно каким-то немыслимым образом состояло из трех прозрачных слоев, нанесенных друг на друга. На переднем плане был замечательно исполненный портрет самой девушки. Через него проступал Знак Стрельца, под которым она родилась. А еще глубже светились окнами улицы ночной Москвы. И все это жило отдельно, не мешая созерцать остальное...
Вот тогда-то я и понял, что такое творить. Вот тогда-то я и отстоял огромную очередь на выставку Чурлёниса, а затем (через пятнадцать лет) побывал в его музее в Литве. Именно в те годы я прошел и просмотрел десятки залов с картинами в Третьяковке, музее им. Пушкина, в Эрмитаже, Русском музее, Павловске, Петергофе, Ораниенбауме, Пушкине...
И выбрал для себя объекты преклонения - Брюллова, Куинжи, Айвазовского, Крамского, Дейнеку, Серебрякову, Ракшу, позже - Илью Глазунова, Татьяну Назаренко. Но больше всех мне нравились французские импрессионисты, особенно Писарро. И даже сейчас, когда я приезжаю в Питер, то обязательно иду в Эрмитаж и, минуя, все залы, которые невозможно обойти и за год, поднимаюсь по лестнице к любимым французам, чтобы постоять и отдохнуть душой от нашего грязного, раздражающего мира, превращающего человека в раба грязных, истертых руками бумажек...
Под впечатлением от увиденного я начал рисовать по-новому. Причем преимущественно в оттенках одного цвета - мне нравился синий (гуашь). Прочитав в одной из книг о сообществе немецких элитарных художников, творивших в XIX веке, я позаимствовал у них творческий лозунг, который мне жутко понравился и которым всегда подписывал свои нарисованные вещи (рука не поднимается назвать их картинами), - "Odi profanum vulgus", что в переводе с латыни означает: "Презирай непосвященную чернь". Вот под этим слоганом я и "творил" все эти годы...

Политический онанизм
Вслед за учебой пришло время служить в армии. Призывался я из Лозы, где к тому времени жили мои родители, а служил на Кавказе, в ракетном полку Дикой кавказской дивизии, в группе регламента. Жили мы далеко в горах, в офицерском общежитии. Быт был скучным, и я немного развлекался, пытаясь развлечь своих товарищей, малюя и создавая сюрреалистические композиции из рисунков и предметов быта (см. фото). Как-то к нам в комнату заглянул замполит дивизиона (местная лживая и вороватая гнида), увидел мои совершенно безобидные поп-артовские композиции и жутко рассердился, обозвав мое творчество "политическим онанизмом".
Нас тут же заставили все убрать, но заставляли как-то по-советски вяло, поэтому мы это дело тихо проигнорировали. А через какое-то время в дивизион намылилась приехать какая-то высокая генеральская проверка, в том числе и по политчасти. И почему-то к ее приезду нужно было немедленно организовать выставку самодеятельного художественного творчества офицеров и солдат нашего доблестного дивизиона. И тут меня вызвал вышеупомянутый замполит. Смотря куда-то вбок и еле шевеля противными толстыми губами, он попросил меня организовать такую выставку. "А как же политический онанизм?" - не преминул спросить я. - "Творите, лейтенант", - хмуро хрюкнуло рыло политического комиссара, запереживавшего за достойную встречу высокой комиссии.
Так мне было дано "добро" на свободное проявление моих антисоцреалистических амбиций. И я натворил. Не помню, как отреагировали гости, но солдаты нашей части несколько дней с удовольствием посещали нашу выставку. На ней, КСТАТИ,  выставил свои чеканки (см. фото) ефрейтор группы регламента полка башкир Галимов. Он чеканил свои композиции из листов меди и латуни, которых тогда было не меряно. Обжигал ракетным окислителем - амилом. Это было очень рискованное и опасное занятие, но зато получалось по-настоящему красиво. После нашей выставки он стал знаменитым в масштабе всей дивизии, и все комиссии, все офицеры и дембеля считали своим долгом поиметь его работы на память. В том числе и я.
На том моя художественно-выставочная эпопея и закончилась. Из "двухгодичников" я перешел в кадровый корпус армии, вернулся в Сергиев Посад, стал военпредом-испытателем, и заниматься рисованием стало некогда. Но до сих пор мои рисунки висят в комнате у дочери, и все ее друзья спрашивают, кто это нарисовал? "Мой папа", - отвечает она. И мне это приятно...