Почти письмо...

               




                Не нужно искать аналогий с жизнью    
                автора. Их нет…






…Когда ты вернёшься в этот дом, меня уже здесь не будет. Я долго готовилась и постараюсь сделать так, что мы не встретимся, не столкнёмся на пороге вчера и завтра.

Не нужно тебе будет подбирать слова, лгать и изворачиваться. Всё просто - был предмет в квартире, и его не стало. Я не хочу, чтобы ты чувствовал дискомфорт – бытовой и душевный. Для тебя это лишь временные неудобства. Для меня – жизнь.

…Сколько помню себя, рядом всегда был ты. В детском саду, в школе, в институте. Мы росли вместе, учились жизни. Но моя жизнь всегда была приложением к твоей.

Первый раз я поняла, что что-то идёт не так на последнем курсе института.

Ты не помнишь этого… А я…

…Маленького, высохшего, в огромных роговых очках, с прыгающей смешной походкой преподавателя античной литературы весь институт звал Корольком. Фамилия его была Королёв, и предмет он свой знал и любил до самозабвения. Он рассказывал об Агамемноне (сердился, когда ударение ставили не на том слоге), как о своём закадычном приятеле, по отечески журил Париса и с неприязнью относился к Прекрасной Елене. Герои древнегреческих мифов были для него живыми, не всегда послушными, своенравными детьми. Сдать зачёт Королёву с первого захода означало переход в высшую лигу, в категорию элиты.

Ты всегда сдавал блестяще. Ты был единственным, с кем он разговаривал на равных, вы вместе разыскивали какие-то неизвестные работы, полузабытые диссертации.

Ты был единственным, кому он верил. И он поверил, когда перед сложным экзаменом ты сообщил ему, что  звонила дочь его сестры и сообщила – заболел внучатый племянник. Тогда не было мобильников, и Корольку сложно было проверить. Да ему и в голову не пришло. Ведь это сказал ему ты.

Ты знал, что никого больше у него нет, и сорвётся он, помчится в город на побережье, чтобы навестить родных людей. И тогда назначат другого экзаменатора, которому вся группа легко сдаст экзамены-зачёты. Ты ничем не рисковал, ведь у тебя всё давно было принято и подписано. Экзамен по античке был последний, закончили мы с этим предметом и преподавателем.

И помчался старенький наш, больной Королёк в тот город. Половина группы сдала без проблем. Но не у всех успели принять и перенесли на следующий день. Я  успела. Вечером мы сидели в парке, пили шампанское из купленного на привокзальной площади и выдолбленного палочкой из-под мороженого-эскимо огурца шампанское. Ты угощал и смеялся. У тебя всегда были деньги, которыми ты с барского плеча одаривал полунищих студентов.

А потом мы увидели Королёва. Он шёл с ночного поезда. Устало ссутулившись, сухонький, в рыжих «скороходовских» сандалиях.

И франтоватая ореховая палка, подаренная давно закончившими институт выпускниками ему на юбилей, постукивала в гулкой тишине привокзальной площади, нарушаемой лишь шелестом колес проезжающих редких машин и отголосками чего-то, изображающего музыку, из окон ресторана на втором этаже вокзала.

Королёв заметил нас. Всех, кроме тебя. Ты успел уйти в темноту кустов вокруг парковой скамьи. Он церемонно приподнял светлую дырчатую шляпу и молча прошёл мимо. И ты убеждал позже всех «несдавших», что теперь-то им не поздоровится. 

А на следующий день Королёк поставил всем зачёты. Почти не спрашивал ничего и смотрел удивлённо и печально на студентов своих. Было гадливое чувство, словно у ребёнка отобрали заводную машинку, которую он долго выпрашивал, и на его глазах выбросили в ближайшую урну. И у меня звучали в голове  слова из старой, любимой книги А.Бруштейн «Словно мухе ноги оборвали». Именно муха эта талдычит ехидным  рефреном, когда совершаю я что-то пакостное, стыдное, в чём не только кому-то, себе не хочу признаваться.

…Помнишь дискуссию, развернувшуюся после одной из статей в учебнике литературоведения. Выражение «условная мораль» вызвало жаркие споры, ничем не закончившиеся. А ты говорил, что не может быть морали условной и безусловной. Она или есть, или её нет…

А вечером звонил другу Степану, и вы ехали втюхивать  пацанам-меломанам виниловые диски с песнями Муслима Магомаева. Предварительно переодев их под Pink-Floyd. Нашлепки на диски вы печатали на дому у Степана. И «лэйблы» на джинсы Levis, которые изготовляли в подпольном цеху говорливые хуторские мастерицы.

Так жили многие, и деньги ты нёс в семью, и баловал меня тем, что не могло позволить себе большинство студентов. Но многие не рассуждали о безусловной морали.

Ты лишь со мной был самим собой. Не стеснялся. Разве стесняются стула на кухне или вешалки в прихожей. Они там должны быть…Висят-стоят полезные в быту вещи…

Мне, наверное, придётся в жизни врать. Ложь мелкая и безобидная, ложь во спасение, и ложь великая, прикрывающая самое скверное и постыдное – все они ходят следом, проверяют на прочность. И не всегда получается обойтись без них. Но не смогу врать тем, кто верит мне без оглядки, кто верит в меня.

…Не могу жить условно. Просто хочу жить. Потому ухожу. И ты еще не знаешь, что ухожу не одна. Я смогу вырастить нашего сына таким, что не сможет он жить по двойным стандартам.  Возможно, вы когда-то встретитесь. Потом, в другой жизни…